Текст книги "Мы карелы"
Автор книги: Антти Тимонен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 33 страниц)
У Королева даже в горле запершило, когда он в своих раздумьях пришел к выводу, что только он сможет отдать все свои силы, все свои способности во имя Карелии… Это будет Карелия без финнов, без русских и, прежде всего, без большевиков. И он добьется своего. Головой, а не одним револьвером. Разве кто-то другой мог бы совершить то, что он сейчас делает, – дать один и тот же список и большевикам и своим?
Осталось только найти человека, который бы сумел посеять в душе всех, перечисленных в списке пятисот мужиков такой страх, чтобы у них появилось желание сражаться. Лучше всего для этой роли подходит милиционер, что охраняет его сейчас, – Мийтрей из Тахкониеми. Человек трусоватый, страшный пройдоха, профессиональный шпион, давно продавшийся финнам, но такое поручение он выполнит с преданностью собаки. На всякий случай стоит занести и его имя во второй список. Разумеется, сам Мийтрей не будет бегать по деревням со списком в кармане, не будет разыскивать в лесу людей, чтобы предупредить их о грозящем им аресте, но он организует дело так, что все узнают.
И Королев позвал в горницу своего часового…
Забирая у Королева показания, Лобанов удивился: не слишком ли много людей причастно к мятежу?
– Я могу, с вашего позволения, сократить список. Вы понимаете, конечно, что я не хотел бы неприятностей для своих земляков, своих друзей. Но раз уж я дал слово… – сетовал Королев.
– Нет, нет! – возразил Лобанов. – Сокращать не надо. Вы не волнуйтесь: неприятности будут иметь лишь действительные враги Советской власти.
…Хотя Королев и считался арестованным, в Сороке он жил довольно вольготно. Когда хватились, его не нашли. Бесследно исчез также милиционер, охранявший его. Не оказалось дома и большинства из перечисленных в списке мужиков. Правда, арестовать решили лишь незначительную часть из них, наиболее активных участников мятежа, но, как только начали искать их, в лес ушли и остальные.
Королев добился своего. Мужики бежали в лес. Но впереди была суровая зима, голод, и у бежавших в леса был один путь – в Финляндию, в армию Хеймо Парвиайнена, чтобы пройти там военную подготовку и отправиться в новый поход против Карельской Трудовой Коммуны.
ПРОМАХИ И ГРЕЗЫ
За время своего первого похода в Карелию Васселей выполнил задание не полностью. Начальство осталось им недовольно. Конечно, оно понимало, что после того, как Васселей был задержан при переходе границы и бежал, убив красного пограничника, ему пришлось заметать следы и перепоручить свое задание кому-то другому. Пакет дошел до места назначения, а на железную дорогу Васселей не послал никого. Поэтому ему самому пришлось снова отправляться в Карелию. Он должен был перебраться в Тунгуду, связаться там со своими и следить за развитием событий. В тот момент, когда в Тунгуде начнется мятеж, Васселей должен был, захватив выбранных им людей, перерезать железнодорожное сообщение у станции Кесяйоки.
Королев не мог сказать точно, когда начнется восстание. Решили считать началом восстания тот момент, когда сорвалось собрание, проводимое Липкиным. Никто не сомневался, что после этого надо ждать появления в селе красных войск. И если разрушать железнодорожный путь, то именно теперь…
Васселей не захотел брать с собой много людей. Он взял с собой лишь своего старого знакомого Кирилю и Потапова, степенного, рассудительного мужика, с которым он познакомился, укрываясь в лесу в ожидании мятежа. Чем больше людей, тем труднее будет уходить после выполнения задания.
Выйдя со своей группой к станции, Васселей решил сперва ознакомиться с обстановкой. Они засели за небольшой речкой неподалеку от дороги. Место он выбрал удобное: вся дорога на виду и в случае опасности легко можно скрыться, так как преследователям пришлось бы перебираться через глубокую речку.
Васселей приказал ни в коем случае не открывать, огня. Однако сам же он и нарушил свой приказ.
По дороге от станции шел человек. Какой-то милиционер… Но Васселею он показался слишком знакомым. Все эти годы Васселей искал встречи с этим человеком, ждал этой минуты. И если бы не речка, которую он сам выбрал в качестве препятствия… Она ему и помешала. Да и в руке у него был лишь револьвер, а расстояние большое, кроме того, были еще утренние сумерки, и рука дрожала от злобы и нетерпения. Второй раз он промахнулся, стреляя по этому человеку. Мийтрей убежал. Васселей был взбешен и готов был броситься в погоню… Если бы не эта речка!.. Кириля и Потапов испуганно переглянулись, пораженные тем, как сильно Васселей ненавидит красных…
На станции подняли тревогу. Группе Васселея пришлось уйти в лес. Трое суток они отсиживались в тайге, потом решили повторить попытку. Будь что будет, а пути надо разрушить.
С величайшей предосторожностью, уткнувшись носом в размокшую от дождей землю, они ночью подобрались к небольшому мосту через реку. Мост не охранялся. Начали уже прикреплять взрывчатку, но Кириля задел прикладом о рельс. В ночной тишине звук разнесся далеко. Со стороны станции послышались торопливые шаги, потом открыли огонь.
Отстреливаясь, Васселей со своими товарищами ушел в лес. Взрывчатка осталась на мосту. Черт с ней! В лесу они встретили мужиков, бежавших из Тунгуды. Они снабдили Васселея харчами и рассказали о провале восстания в Тунгуде. Мужики собирались отсидеться в лесу, а потом, когда все уляжется, разойтись по домам. Но вернуться домой им не пришлось. Из деревень стали приходить крестьяне. Они сообщили, что есть какой-то список. Те, кто занесен в него, будут арестованы. За некоторыми уже приходили.
Васселею не оставалось ничего другого, как вернуться в Финляндию.
Ну что ж, свое задание они выполнили столь же успешно, как тунгудцы свое. Васселей сказал Кириле и Потапову: ничего страшного не случится, если они доложат, что задание выполнено – мост взорван. Если не поверят, пусть читают большевистские газеты. О перестрелке у моста большевики обязательно напишут. А что касается взрыва моста, так должны они там, в Финляндии, понимать, что не будут же большевики признавать, что мост разрушен, если даже он и был бы разрушен. И ничего, если они чуть и приврут. А на войне в сводках всякое пишут…
В Реболах Васселея встретили радушно. Даже угостили кофе с коньяком. Кириле и Потапову пришлось довольствоваться обычным обедом из солдатской кухни.
Выслушав доклад Васселея, Боби Сивен сразу стал звонить куда-то. Его большие глаза буквально горели, когда он, дозвонившись, закричал в трубку:
– Алло, это ты? Наконец я могу сообщить тебе хорошие вести. Группа смельчаков карел под огнем превосходящих сил противника, взорвала железнодорожный мост у станции Кесяйоки. Можешь дать информацию во все газеты. Нет, фамилии, к сожалению, назвать пока не можем, но настанет день, когда их имена будут занесены в историю Карелии. – Сивен спросил у Васселея: – Как вы полагаете, сколько времени потребуется большевикам, чтобы построить новый мост?
Со скромностью настоящего героя Васселей ответил, что мост был не ахти какой большой, за неделю большевики, пожалуй, восстановят его.
– Самое меньшее – неделя! – закричал Сивен в трубку.
Таккинен тоже был доволен Васселеем. Зато события в Тунгуде раздосадовали его.
– Все полетело к черту! Спрятались за бабьи юбки, кольями помахали – вот и все восстание. Одна бабка оказалась страшнее, чем воинство Королева.
– Это была лишь репетиция, проба сил, – Боби Сивен пытался защищать тунгудцев.
– Репетиция? – Таккинену стало неловко за то, что он позволил себе слишком грубо говорить при Сивене. – Такие репетиции обходятся нам слишком дорого. Уходят деньги, страдает наш престиж. Так мы останемся на бобах, и никто не будет верить, что мы способны на что-то серьезное. Главного-то не добились. Не завладели хоть небольшой территорией, чтобы иметь право официально просить помощь…
– Наше дело настолько велико и свято… – Сивен поднял глаза к потолку, – и мы на этом никогда не остановимся. Его надо довести до конца, и мы доведем его до конца.
– Но не таким образом, – Таккинен в последнее время решался возражать Сивену. – В следующий раз мы сами пойдем туда и сами заставим дело двигаться.
– А пока мы можем потерять даже Реболы и причем без боя, – заметил Сивен. Он рассказал Васселею о переговорах в Тарту и под конец заверил, что это все лишь дипломатическая игра, которую не следует принимать всерьез.
До старой границы Васселея и его спутников довезли на лошади. Дальше надо было идти пешком. Финляндия считала захваченные ею Ребольский и Поросозерский уезды своей территорией и границу не признавала. Однако хорошую дорогу через границу финны почему-то не торопились строить. Проселок, который вел в Финляндию, трудно было назвать дорогой. Осенью на нем стояла такая непролазная грязь, что проехать по нему было невозможно. Выйдя на финской стороне на дорогу, Васселей и его путники стали дожидаться попутной подводы. Им повезло – какой-то пожилой финн-крестьянин ехал в Кухмониеми.
– Деньги у вас есть? – спросил финн. – Бесплатно я не повезу.
– Мы не нищие, – ответил Васселей. – Можем купить твою клячу с тобой вместе.
Он не зря хвастался. За взрыв моста ему отвалили полторы тысячи марок, а его спутникам – по тысяче.
– Своего коня я всяким бродягам не продам, а за проезд деньги возьму. Гоните деньги вперед, поди знай, что вы за люди.
Сосчитав деньги, крестьянин пустил спутников на свою бричку, а сам сел на облучок.
Напрасно Васселей назвал его коня клячей: лошадь бежала резво. Возницу, казалось, совершенно не интересовало, кого он везет. Все его внимание бвло приковано к лошади; особенно когда ехали под гору, он крепко держал вожжи, внимательно глядя вперед. Перейдя на родной язык, его пассажиры заговорили о своих делах.
– Вы не из Восточной Карелии идете? – обернулся вдруг финн.
– Да, родом мы оттуда, – ответил Васселей.
– Это я по вашему говору слышу. – Крестьянин остановил лошадь. – Я спрашиваю, вы сейчас оттуда?
– Твое дело везти нас, а не спрашивать то, чего тебе не положено знать, – рассердился Васселей.
– Так, значит, вы к Парвиайнену идете? – допытывался возница.
– Довезешь туда и катись от нас. Ясно?
– Хорошо. – Финн остановил лошадь и слез с брички. Придерживая одной рукой вожжи, он взял в другую кнут. – Тогда все ясно. Ну, слезайте! Вашего брата я не вожу. Слышали?
– Но мы же договорились… – растерялся Васселей.
Финн поднял кнут.
– Ежели вам слова мало, сейчас вы у меня отведаете.
Пришлось слезть с брички.
Сердито ворча себе под нос, старик достал взятые им у пассажиров деньги, пересчитал их, потом часть вернул Васселею, а часть оставил себе.
– Сидели бы вы дома, а не лезли на шею нашему народу. Какого дьявола вы здесь, в Финляндии, делаете? Хотите нас стравить с русскими. Вам все войны хочется, чтоб покойников прибавилось. Вот мне с вами не до пути.
Он забрался в бричку и стегнул лошадь. Видимо, не привыкшая к такому обращению, лошадь брыкнулась обеими ногами о передок и так помчалась, что старику пришлось ухватиться за края брички.
– Но, но… – стал старик тихо успокаивать лошадь, чувствуя срою вину перед ней. Лошадь, конечно, была совсем не виновата.
– Конь-то у него добрый! – промолвил Кириля, глядя вслед старику.
– Добрый-то он добрый, да только не про нашу честь, – подтвердил Потапов.
– Мы тоже хороши. – Васселею стало обидно. – Не надо было слезать. Что бы он нам сделал?
– Плеткой бы отхлестал, – усмехнулся Кириля.
– Нечего сказать… Герои! – ворчал Васселей. – Три карела одного финна с плеткой испугались.
– Кабы он был один такой! – вздохнул Потапов.
Васселей молча пошагал вперед.
Больше они не просили никого подвезти их. Шагали лишь в тяжелых раздумьях. Наконец, Васселей сказал:
– Да, на финский народ карелам надеяться не стоит. Поглядим, что господа там в Лиге наций решат.
– Что толку от их решений! – сплюнул Потапов. – Карелы сами должны решать. Да они уже и решили. Как бы узнать, захочет ли Россия защищать карел от белофиннов. Ведь среди нашего брата карела всякие есть…
– Тебя надо послать в Москву разузнать, чего они там думают, – усмехнулся Васселей. – Обрадуются там, в Кремле, сразу за стол потащат и чаем с пряниками потчевать будут, когда узнают, что ты в Тунгуде народ мутил.
– Заткнись ты! – взревел взбешенный Потапов. – Я еще такими пряниками угощу кое-кого…
Кириля стал успокаивать их:
– Бросьте вы… Тут и без того не знаешь…
Парвиайнен разрешил группе Васселея несколько дней отдохнуть. Их освободили от посещения занятий по военной подготовке, велели лишь по очереди нести караульную службу у дома, в котором жили члены Временного правительства Карелии и какие-то высокие гости из Хельсинки.
Недавно в этом доме состоялся съезд представителей карельских волостей. Об этом писали финляндские газеты. Потом здесь проходили еще какие-то совещания, на которые был допущен очень узкий круг лиц. Даже глава Карельского правительства Хилиппяля считался лишним. Совещания проводились за закрытыми дверями, охраняемыми от слишком любопытных репортеров и прочих посторонних лиц вооруженными солдатами Карельской армии.
Карельское «правительство» оказалось в затруднительном положении. В Тарту шли переговоры между Советской Россией и Финляндией[3]3
В истории эти переговоры известны под названием «Юрьевские переговоры». – Прим. автора.
[Закрыть]. Переговоры еще не были окончены, но ясно было, чем они завершатся. Если и раньше так или иначе приходилось держать в тайне причастность правительства Финляндии и ее военщины к деятельности Ухтинского правительства или к событиям в Тунгуде, то еще меньше оставалось надежд на получение открытой помощи от них теперь. В 1918 году войска Финляндии трижды пытались овладеть занятым англичанами портом Петсамо и трижды терпели неудачу. Теперь же становилось все очевиднее, что во имя сохранения мира Советская Россия готова дать Финляндии выход к Ледовитому океану, отдать ей Петсамо, никогда раньше Финляндии не принадлежавший. В ответ на это Финляндия должна добровольно отказаться от захваченных ею Ребольского и Поросозерского уездов Карелии. После того как была образована Карельская Трудовая Коммуна и съезд трудящихся Карелии в Петрозаводске единодушно решил строить новую Карелию в союзе с Советской Россией как национальную автономию, Временному правительству пришлось пересматривать и формулировать по-новому свои требования создания «свободной Карелии».
В Олонце состоялась встреча между руководителями Карельской Коммуны и представителями находившихся в Финляндии карельских беженцев. Беженцев представляла группа членов Временного правительства. Впрочем, представителями правительства их не признали, как не признавали и самого правительства, ибо оно находилось не в Карелии и не пользовалось поддержкой карельских трудящихся. Признали их лишь как представителей беженцев. Карельская Коммуна разрешила карельским беженцам вернуться на родину при условии, что они будут подчиняться законам и указам, принятым Карельской Коммуной, и жить честным трудом. Представители беженцев пытались навязать свои условия, требуя развития Карелии по программе, разработанной на основе конституции буржуазной Финляндии Временным правительством Карелии, но их претензии были отвергнуты.
В Карелию хлынули беженцы, возвращавшиеся на тех условиях, которые предложила Карельская Трудовая Коммуна.
Таким образом, «борцы за Карелию» в Финляндии оказались в очень невыгодном положении. Если до этого в Лиге наций их уверяли, что вопрос о Карелии будет рассмотрен и, возможно, будет оказана помощь, то теперь уже не оставалось никакой надежды на получение Этой помощи. Шведские газеты, материалы которых охотно перепечатывала газета «Кайнуун саномат», считали вынесение карельского вопроса на рассмотрение в Лиге наций, мягко говоря, просто курьезом. «Кайнуун саномат» и многие другие буржуазные газеты Финляндии требовали роспуска Временного правительства Карелии, утверждая, что его пребывание на территории Финляндии и содержание его на средства Финляндии ставит под угрозу суверенитет и нейтральную политику республики.
Однако это правительство все еще существовало, и «друзья Карелии» требовали, чтобы оно отчитывалось перед ними в своей деятельности и предпринимало новые акции.
Постоянной резиденцией правительства считалась усадьба местного священника в Кархула близ Суомуссалми, однако не все заседания проводились там; щепетильные вопросы обсуждались подальше от любопытных глаз, на хуторе близ Кухмониеми. В большой избе с огромной людской размещалось полсотни человек одновременно. В людской проводили богослужения и собрания. Каждое утро и каждый вечер карелы собирались на молитву. Вечерами устраивались различные мероприятия – читались лекции о традициях «Калевалы», о значении фольклора, проводились конкурсы сказочников. Впрочем, рассказывать сказки умели немногие: войско Парвиайнена было собрано из молодежи и мужиков средних лет, да и не до сказок им сейчас было…
Из людской вела дверь на хозяйскую половину. Во внутренние покои можно было попасть также и со двора. Но оба выхода охранялись вооруженными часовыми. Во внутренних покоях жили избранники правительства и всякие господа из Хельсинки. Эти гости в основном были в гражданском платье, но появлялись иногда и офицеры. Таккинен тоже жил на хозяйской половине, но в отличие от других хозяев часто появлялся в людской. Если из людской кого-то вызывали во внутренние покои, его обычно сопровождал Таккинен. Заходили туда и некоторые из карел, возвращавшихся в Советскую Карелию. Они получали там инструкций. Потапов как-то проворчал Васселею, глядя на очередного беженца: «Одна такая сволочь может опозорить сто невинных карел. Расстреливать таких надо…»
Васселей только что сменился с поста у входа, через который можно было попасть во внутренние покои, минуя людскую, как вдруг увидел старого знакомого, направлявшегося к черному ходу.
– Маркке! И ты здесь?
Это был Маркке, столяр из Совтуниеми. Васселей краем уха слышал, что Маркке тоже где-то в Финляндии, но он не знал, что простой деревенский столяр стал таким большим человеком, что запросто бывает на хозяйской половине.
– Да, и я здесь! – Маркке не без гордости кивнул на окна хозяйской половины. – Хорошо, что увиделись. Все-таки земляки мы… Ну, как ты? Жив-здоров? Я слышал – хвалят тебя. Молодец! Сразу видно – из наших мест…
– Ты давно бывал в наших краях? Нет, я ничего… я просто хотел спросить, как там мои в Тахкониеми? Не знаешь?
– Давно я был там. Уже больше полгода прошло. Как? Живут, как все живут. По тебе тоскуют. Очень скучают. Вроде все здоровы… Не обижайся: я долго не могу с тобой стоять. Меня здесь не должны видеть. Ну пока. Одно скажу – скоро будешь дома. Скоро! Вернешься, как все люди.
– Когда?
– Не спрашивай. Ладно. Тебе скажу – весной.
Маркке поспешил в дом. Васселей смотрел ему вслед. Весть из родного дома обрадовала его, хотя в то, что он весной вернется домой, он не верил.
Васселея поразила перемена, происшедшая в Маркке. Бывший столяр был одет теперь как барии. А раньше, бывало, идет, а штаны сзади отвисают чуть ли не до колен. Правда, и тогда Маркке отличался большой начитанностью. В школе он никогда не учился, но знал назубок святое писание и катехизис. Еще до революции ему стали привозить из Финляндии книжки, выпускаемые Карельским союзом, и он читал их вслух деревенской молодежи. Он был в хороших отношениях с местными торговцами, и к нему заворачивали многие путники из Финляндии.
Васселей пошел в людскую, но остановился на крыльце, увидев Кайсу-Марию. Видимо, она и здесь, как и в том доме, в Каяни, откуда Васселей отправился в Карелию, была как бы экономкой. Кайса-Мария вышла из амбара и направилась на хозяйскую половину, но, заметив Васселея, подошла к нему и сунула ему в карман курок сала.
Васселей уже не раз мельком видел здесь Кайсу-Марию. Как-то он заметил, как она разговаривала с каким-то беженцам, возвращавшимся в Карелию. Судя по всему, они были давно знакомы, и, наверно, познакомилась она с ним так же, как и с Васселеем.
– Я искала тебя, – шепнула Кайса-Мария. – Зайди вечером ко мне. Я живу в комнатке на чердаке. Самогоном угощу…
«Наверно, не всех своих знакомых эта женщина приглашает к себе, – мелькнуло у Васселея. – Пожалуй, пойду. Терять мне нечего. Хоть выпью…»
Васселей не был охочим до выпивки, но здесь ему хотелось напиться…
В маленькой светелке было уютно и тепло: неяркий свет, свечки, догорающие красноватые угли в крохотной печурке, стол и скамейки, тоже маленькие и уютные. Сама хозяйка в мягких туфлях из оленьей шкуры тоже казалась меньше ростом.
– Хорошо, что пришел, – Кайса-Мария показала Васселею на скамейку возле стола, сама села напротив и стала разливать кофе. Потом она открыла бутылку с похожим на слабо заваренный чай самогоном. – Это не от меня. Это от начальства моего тебе. Ты же – герой!
– Какой я герой! – улыбнулся Васселей.
– Еще какой! Прочти-ка. Это о тебе, хотя имя и не названо.
Кайса-Мария достала из сумочки вырезку из газеты. Это оказалась та самая важная информация, которую Боби Сивен передал по телефону из Ребол:
«Группа борцов за свободу Карелии овладела станцией Кесяйоки на Мурманской железной дороге, взорвала железнодорожный мост и в течение недели удерживала станцию, отбивая яростные атаки превосходящих сил большевистских войск…»
– А я и не знала, что ты способен на такие дела! – Кайса-Мария восхищенно смотрела на своего гостя и наполнила чашки самогоном.
– Что тут особенного? – Васселей был скромен. – Мы сделали лишь то, что было приказано. И я был там не один. Так что надо бы оставить этого добра и моим товарищам.
Он показал на бутылку.
– Я им снесла их долю. Целую бутылку. Ну, за твое здоровье.
У Васселея мелькнула мысль, что, конечно, он должен был бы отметить это событие со своими товарищами, но тут же прогнал эту мысль: не все ли равно, где и с кем пить за такой подвиг. Он чокнулся с Марией, выпил чашку до дна и положил кусок шпика на хлеб.
– Расписывать эти газеты умеют! – заметил он.
– Жаль, что имен еще нельзя называть. Об этом подвиге можно было бы написать интересный рассказ.
– А что за подвиги там на хозяйской половине замышляют? – вдруг спросил Васселей и, заметив, что Кайса-Мария нахмурилась, добавил вяло: – Впрочем, если это секрет, то можешь ничего не говорить.
– Это секрет только от вас. – Кайса-Мария усмехнулась и поморщила свой изящный нос. – От карел. Если не считать тех избранных, кому позволено бывать на той половине. Вроде того бородача… Как его там, Левонен, что ли? Противный старик! Не терплю я его…
– Почему?
– Хотя бы потому, что он и понятия не имеет о том, что такое совесть, стыд. Тоже мне Вяйнямейнен!..[4]4
Рунопевец эпоса «Калевалы».
[Закрыть] Он, кажется, серьезно считает, что имеет право носить это имя. Он верит в бога, и верит по-настоящему. Но такой верующий хуже фарисея. Он думает, что бог дал ему право быть коварным, жестоким, бесчеловечным. Разве это не самое худшее кощунство? Да ведь фарисей по сравнению с ним ангел с крылышками…
– А ты веришь в бога? – спросил Васселей.
– Верю. Только я уже не молюсь ему. С моей стороны молиться было бы грехом… Почему всевышний послал мне испытания, непосильные для меня, слабой женщины? Почему он позволил зародиться сомнениям в моей душе?
– Каким сомнениям?
– Я перестала верить в то, что мы делаем. Что нужно людям? Только мир. Почему господь позволил ослабнуть в моей душе даже вере в него, почему?
– Не знаю. Я давно уже не верю.
– Но ты, надеюсь, не из тех, кто глумится над именем божиим?
– Нет, во всяком случае, я не насмехаюсь над теми, кто верит в бога. Тогда бы я должен был насмехаться над своей матерью. Она у меня верующая. Но ее бог не такой, как у других. Ее бог совсем не всемогущий, он скорее беспомощный. Он вроде как член нашей семьи. И мама командует им точно так же, как своими невестками, ворчит на него, как на любого из членов семьи, если что-то не так, благодарит его, если в доме все хорошо…
– Как ласково ты улыбаешься вашему доброму домашнему богу!
– Я улыбаюсь не ему, а матери. Своей муамо, как говорят по-карельски. Самому золотому человеку на свете… Муамо!
Васселей замолчал, потом наполнил чашку до краев самогоном, поднес ее к губам и поставил обратно на стол.
– Не хочется – не пей, – сказала Кайса-Мария.
Васселей снова взял чашку и отпил глоток. Самогон был теплый и противный. Васселея передернуло.
– Неужели он такой противный?
– Когда другого нет, то и эту гадость можно пить.
– Ты видел здесь плешивого очкарика? – спросила Кайса-Мария. – Он у них самый главный.
– Он, наверно, личный представитель самого Маннергейма.
– Бери выше, – Кайса-Мария говорила доверительно. – Он из компании Гутцайта. Они продали Англии миллион телеграфных столбов, рассчитывая взять их в Карелии. Деньги давно истрачены, а где их теперь взять, эти столбы? Нам придется вернуть даже Реболы. А если брать их из финских лесов, они обойдутся так дорого, что…
– В общем, хотели доделить шкуру неубитого медведя, – усмехнулся Васселей. – А что сделает медведь, если с него с живого будут сдирать шкуру?
Снизу, с хозяйской половины, донесся шум, громкие голоса.
– Подожди. Я сбегаю досмотрю, что они там расшумелись.
Кайса-Мария вскочила. Васселей хода встал и хотел выйти. Но Кайса-Мария усадила его обратно.
Она тут же вернулась. Голос у нее был хриплый и встревоженный.
– Мне нужно отлучиться ненадолго. Ты не уходи. Хорошо? Я скоро вернусь. А чтобы ты не сбежал…
И она закрыла дверь за собой на ключ. Ее каблуки простучали по крутым ступенькам.
Васселей подошел к двери, пощупал ее. Двинь он плечом, и та вылетит. А зачем вышибать дверь? Здесь тепло, уютно…
Он сел обратно за стол, налил самогона, отпил глоток. Самогон уже не показался таким противным… О, если бы это было единственное противное дело в мире, в котором надо пересиливать себя. Свеча стояла слишком близко. Часы на столе тикали слишком громко. Васселей отодвинул свечу и часы на конец стола. Там, где он сидел, стало чуть темнее, и он почувствовал облегчение, словно ему удалось спрятаться от самого себя в мягкий полумрак. Но часы стучали все громче и громче. Время не остановишь, не спрячешься от него. Часы словно издевались, злорадствовали: «вот-так, вот-так, вот-так…» Кайса-Мария где-то задерживалась, и время тянулось слишком медленно. Хотя, впрочем, куда ему, Васселею, спешить? Вернется Кайса-Мария или вообще не вернется – не все ли ему равно… Было только почему-то тягостно оттого, что его заперли на замок. Васселеем овладело чувство полного бессилия. Нет, не в этом ерундовом замке было дело. Его-то легко сломать. Но было что-то покрепче, пострашнее замка, из-под которого он был не в силах вырваться. Казалось, он был связан, опутан чем-то невидимым, липким, отвратительным… Вот-так, вот-так, вот-так! – тикали часы. Васселей еще налил самогона и рассеянно уставился на чашку, забыв выпить ее.
Наконец послышались торопливые шаги. Войдя в комнату, Кайса-Мария закрыла дверь за собой на замок, сунула ключ в карман и села, часто и взволнованно дыша. «Что она опять задумала?» – с любопытством подумал Васселей, следя за ней.
Кайса-Мария взглянула на полную чашку, стоявшую перед Васселеем.
– Почему не пьешь? Я тоже выпью…
Она пододвинула свой стул к Васселею, взяла чашку. Руки ее дрожали, самогон плеснулся на скатерть.
– Что с тобой?
Васселеем тоже овладела какая-то тревога.
– Со мной? Ничего…
Голос у Кайсы-Марии был натянутый, хриплый.
Она прижалась щекой к плечу Васселея и зашептала:
– Посидим так, вот так… Разве не хорошо вдвоем? Или, может, ты устал, хочешь прилечь? Ложись, а я буду сидеть, охранять твой сон. Не уходи… Здесь тебе хорошо. А на улице дождь, ветер… Останешься у меня.
Васселею было все равно, где спать. Он только спросил:
– Ты могла бы уж прямо сказать, что они велели выведать у меня. В чем они меня подозревают или чего хотят от меня. Я ведь герой. Может, хватит?
– Хватит, хватит, милый, – вымученно улыбнулась женщина. Потом спросила умоляющим тоном, настолько непосредственным, что нельзя было не поверить в ее искренность: – Неужели ты не веришь, что они для меня такие же чужие, как и для тебя?
– Чужие… – Васселей высвободил плечо из рук женщины. – А для меня они… Как только в Карелии будет мир, я их пошлю ко всем чертям. Может быть, Лиге наций надоест тянуть волынку и она что-то решит. И может, России предложит что-то. А ваши должны убрать лапы от Карелии, слышишь! Иди и скажи им, что я говорю такое. Скажи – налакался и свою душу раскрыл, подлец этакий. А я напьюсь…
Васселей взял чашку, но Кайса-Мария отобрала ее из его рук и выпила сама..
– Я пойду и скажу им. Знаешь что? Скажу: вы убили моего брата, вы убили моего мужа, вы убили во мне все то, что когда-то было красивым, святым, дорогим. Вы убили во мне все то, во имя чего я пошла с вами, – веру, любовь к родине, к людям… Вы все убили, испоганили. Ничего уже не осталось. Так я им скажу.
– И все-таки ты не пойдешь и не скажешь ничего. Ты сейчас пьяная, вот и все.
– Может, и пьяная, может, и не скажу… – Кайса-Мария сникла. – А тебе я могла бы сказать кое-что. Но тоже не скажу. Боюсь, да и не знаю, стоит ли. Ты только не спрашивай ничего. Не надо. Знаешь, ложись, поспи. Не бойся – я не приду к тебе. Пусть у меня останется что-то… чистое. Нельзя все терять. Ты спи, а я буду сидеть возле тебя.
Васселей лег на кровать. Кайса-Мария сидела за столом и молча плакала… «Спивается, бедняжка…» – успел подумать Васселей и тут же заснул.
И все-таки, уложив Васселея спать в своей светелке, Кайса-Мария выполнила поручение, полученное ею во внутренних покоях дома.
В тот вечер на хозяйской половине шел деловой разговор, потом разгорелся жаркий спор, а потом там тоже пили. Вечеринка была устроена в честь одного из карел – участников заседания, которому приказом Маннергейма было присвоено офицерское звание. Зная отношение Васселея к этому новоиспеченному офицеру, Кайсу-Марию попросили не выпускать Васселея, чтобы он ненароком не узнал, кто виновник торжества, устроенного на хозяйской половине, и что этот человек вообще находится здесь. Пусть Васселей по-прежнему пребывает в уверенности, что этот человек служит у красных. Не дай бог, если Васселей узнает что-то: тогда праздник неминуемо кончится смертью одного из них или даже обоих. Но Васселей так ничего не узнал, он проспал до утра в светелке на чердаке, а Мийтрея, который и являлся виновником торжества, под утро посадили в тарантас, и под холодным осенним дождем он покатил в Каяни.
Мийтрей, или прапорщик Микко Хоккинен, как его здесь называли, играл немалую роль в подготовке нового похода в Карелию. Он знал положение в Карелии, настроение населения. Ему были известны местонахождения тайных складов оружия. Лучше, чем кто-либо другой здесь, он знал находившиеся в Карелии силы Красной Армии и их вооружение. Работой Мийтрея остались довольны, хотя ему и пришлось раньше времени бежать из Карелии. Все из-за событий в Тунгуде, из-за Королева.
