Текст книги "Мы карелы"
Автор книги: Антти Тимонен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 33 страниц)
Фирма коммерции советника Куйттинена выросла в крупную акционерную компанию, во главе которой, благодаря контрольному пакету акций, стоит по-прежнему сам коммерции советник и, несмотря на преклонные годы, энергично ведет свое дело. Возможно, время и жизненный опыт привели его к убеждению, что выгоднее направлять свои капиталы в расширение своей коммерции, чем тратить их на финансирование безуспешных военных авантюр. Куйттинен ведет широкую торговлю с различными организациями Советского Союза, часто бывает в Москве и других городах нашей страны. Поэтому мы и не находим удобным называть его действительное имя, а называем вымышленную фамилию Куйттинен.
В нашем публицистическом отступлении мы ничего не говорили об Академическом Карельском обществе, о Патриотическом национальном движении, о Финском шюцкоре, которых уже не существует, ничего мы не говорили также о ставке финской армии, правительстве Финляндии и других силах, стоявших за всеми этими авантюрами. Не говорили мы о них потому, что в нашем романе мы рассказываем прежде всего о карелах.
Не со всякой березы можно наломать хороший веник. Тут нужна береза особая. Такими березами и славился островок Ахвенсаари, с которого Ярассима и Устениэ возвращались в лодке, нагруженной свежими ветками. Но не только за вениками ездили старики. Было у них и более важное дело. Когда в лесу появились подозрительные люди, Ярассима и Устениэ решили на всякий случай припрятать кое-какое добро. В предрассветных сумерках они погрузили в лодку сундук с одеждой и направились на остров. Вернулись, конечно, с вениками, чтобы никому в голову не пришло спросить, зачем они туда ездили. На обратном пути заодно подняли сети.
Выполоскав сети и развесив их сушиться на вешалах, старики понесли корзину с рыбой к избе. Только они подняли ее, как окуни затрепетали, забили хвостами о края корзины. Сиги же не пошевелились.
– Окунь рыба карельская. Живучая, – заметил Ярассима.
На дворе стариков встретила старая пестрая кошка. Уже издали почуяв, что хозяева идут с добычей, она неторопливо вышла навстречу и, понюхав корзину, мяукнула.
– Не бойся, свою долю получишь, – успокоила Устениэ кошку.
А кошка и не беспокоилась. Просто первым мяуканьем она приветствовала вернувшихся с рыбалки, а вторым выразила свое удовлетворение тем, что в доме опять есть еда.
Придя в избу, Устениэ развела огонь в загнетке и принялась чистить рыбу. Ярассима выгрузил веники из лодки и пошел топить баню. День, правда, был не субботний, но почему бы не попариться, если появилась такая охота. Истопить баню недолго: дрова есть и время тоже. К тому же веники свежие. Все спешные дела сделаны: картошка посажена, клин ячменя посеян. Сосновой коры и той на всякий случай заготовили. Что ни говори, а с корой недорода не случалось. Ей не страшны заморозки, и никто ее не реквизирует. Косить еще рано. Да и поди знай, стоит ли сено заготавливать, если по реке опять плывут подозрительные щепки.
Но пока было все тихо и спокойно. Два дыма мирно поднимались к небу: топилась баня и в избе варилась уха. Кошка грызла голову окуня. Делала она это неторопливо и основательно, по-стариковски. День был летний, знойный. Вязание веников было для Ярассимы приятным занятием. Каждый прут подбирал так, чтобы он был в самый раз, не слишком длинный и не слишком короткий. Хлестнешь таким веником по боку, всю спину захватишь. И связаны его веники были так крепко, что всю жизнь можно было бы париться, если бы листья держались.
Увлеченный работой, старик даже не заметил, как в избу вошел красноармеец. Это был русский парень, Саша. Он поздоровался по-карельски.
– Кюлю топится? – спросил Саша, показывая в сторону бани.
– Топится, топится, – ответил старик..
Саша угостил Ярассиму махоркой. Старик достал трубку, вытащил свой кисет. Потом сунул кисет обратно в карман – в кисете еще оставалось табаку на одну трубку. Пусть останется на следующий раз. Саша жестами показал, что ему тоже хочется в баню, – почесал спину, прошелся, еле волоча ноги, по избе. Старик понял, что парень проделал большой путь, устал, вспотел. Вчера красноармейцы, стоявшие в деревне, ушли куда-то. Саша, значит, вернулся…
– Пойдешь в кюлю, пойдешь, – обещал старик. – Бабушка, я, ты… – Ярассима похлопал парня веником. – Понимаешь?
– Бабушка? – парень не понял.
– Нет, пойду бабушка и я, ты не с бабушкой. Ты пойдешь юкси… Понимаешь, юкси. – Старик показал один палец.
Саша взял веник, похвалил:
– Хороший, хювя.
– Хювя, хювя, – Ярассима не стал скромничать. – Надо делать все хювя.
– Что нового? – спросил парень.
– Есть новое, есть. – Ярассима нахмурился и сказал жене по-карельски: – Ты по-русски не умеешь, так помалкивай о щепке и о плоте. Я сам ему растолкую все. Ходил Кортехйоки…
– Кортехйоки? – переспросил Саша.
– Видишь, как хорошо мы понимаем друг друга! – похвалился Ярассима жене. – Ходил… смотрел… Пойдем в кюлю, потом. Беги котих, возьми. – Старик не знал, как по-русски будет «чистое белье», и сказал: – Белой штаны.
– Белые? – парень насторожился.
– Штаны белый, понимаешь? Бабушка тебе юкси рыба. Возьми юкси рыба.
– Юкси рыба? Спасибо.
Устениэ дала Саше две рыбины.
– Юкси?
Саша удивился: он думал, что «юкси» по-карельски значит «один», а рыбин дали две.
– Юкси, юкси, – уверяла Устениэ. – Беги домой, неси рыбу, пойдешь потом в баню.
Из всех слов ее, сказанных по-карельски, Саша понял лишь три: «юкси», «кюлю» и «котих» – домой.
– Котих – осенью, – стал он объяснять хозяйке. Он взял ветку березы и стал обрывать с нее листья, показывая, как ветер уносит их. – Осенью.
– Осенью? – понял старик. Ярассиме не хотелось огорчать парня, с таким мечтательным выражением в глазах показывавшего, как он осенью уедет домой, но скрывать свою тревогу он больше не мог. – Кортехйоки ходил. Понимаешь? Смотрел, щепка в Кортехйоки. – Старик показал, как щепка плыла по волнам. – Смотрел еще. Плот. Понимаешь? Большая. – И он показал пятерню. – Мужикка. Бандитта.
Саша вздрогнул и тоже растопырил пять пальцев:
– Пять бандитов?
– Ниет, ниет. Плот смотрел, щепка.
– На Кортехйоки бандиты? – допытывался Саша.
– Ниет, ниет. Большая плот – бандитта много. Ох, ты, молодой еще, вот и не понимаешь, хоть я тебе на русском языке толкую, – сказал Ярассима по-карельски.
Так толком ничего не поняв, Саша собрался уйти, чтобы отнести рыбу, но Ярассима остановил его:
– Скажи, Саша. Как Советской власть? Крепко? Бандитта много. Как вы? Крепко Советской власть?
Это Саша понял и убежденно ответил:
– Советская власть – крепкая!
Саша побежал за бельем, а Ярассима пошел к бане подбросить дров в каменку. Все его мысли были о Саше… Парень мечтает попасть домой. Хорошо было бы, если бы осенью… Только вряд ли их к осени отпустят. Тревожно было на душе у старика. Но Устениэ он не стал ничего говорить.
– Тебе бы, старая, тоже бы не грех научиться балакать по-русски, – сказал он Устениэ, вернувшись из бани. – Я научу тебя. Это совсем не трудно. Слова только надо запомнить. Некоторые слова у них совсем как у нас.
– Это я уже сама заметила, – и Устениэ вздохнула. – Далече у Саши отец да мать. Знают ли хоть, где их сынок скитается?..
– Не будь тут всяких бандитов, давно бы уже Саша был дома, с отцом да матерью жил бы да невесту себе приглядывал.
– Дитя он еще. Куда ему невесту приглядывать?
– Не скажи. А сколько годков мне было, когда я сваху послал к тебе?
– Ох-ой! Да то же было в мирное время.
Ярассима и Устениэ погрузились в воспоминания, замолчали. Но молчание не казалось им тягостным. Далеко-далеко унеслись их мысли, во времена давно ушедшие и милые сердцу. Прошлое казалось им красивым, словно были в их молодости одни лишь праздники с играми да плясками, песнями да сказками. А ведь и в те времена случались и голодные годы, и нужда была, и болезни были, и смерти были. А как пойдешь, бывало, за лосем, сколько верст немереных отмахаешь по лесу на лыжах, пока сохатого добудешь. А работа – придешь и с ног валишься. Эх, молодость, молодость, как легка нога и как горяча кровь была в те годы… А впрочем, и старому человеку на этом свете жить неплохо. Глядишь, еще день прошел. Старики неторопливо похлебали свежей ухи, сходили в баню… Похлестаться мягким свежим веничком – одно блаженство. Попариться, потом, посидеть на травке около бани, остудиться и опять попариться.
Когда старики вернулись из бани, Саша уже ждал их в избе. Самовар пыхтел на столе, а рядом с ним лежала горсточка настоящего чая. Саша, наверно, последний свой чай принес. Парень он молодой, неопытный, по доброте душевной последнее отдаст, себе ничего не оставит. Устениэ пошептала боженьке, чтобы тот берег парня да помог скорей ему вернуться к родимой матушке и батюшке, потом стала ворчать на Сашу, отчитывать его, что в этом мире нельзя быть таким транжирой. Хотя парень и не понимал по-карельски, он догадался, за что хозяйка ворчит на него. Он засмеялся и побежал в баню.
Пару в бане было уже немного, но для такого любителя попариться, как Саша, вполне достаточно. Саша залез на полок, хорошо пропотел, потом выскочил на берег и бултыхнулся в воду. Далеко отплывать он не стал: из головы все время не выходила винтовка, которую он оставил в предбаннике. За годы службы Саша так привык к своей винтовке, что она была у него всегда под рукой. В случае чего, и сейчас он успеет добежать до нее…
Озеро было спокойное, ласково светило солнце. Но ведь в природе спокойствие порой бывает обманчивым. Погода может вдруг перемениться…
Вернувшись в баню, Саша начал мыться.
Ярассима и Устениэ попили чай и ждали Сашу из бани.
Ярассима выглянул в окно, и сердце у него забилось часто-часто. К избе шел какой-то незнакомый человек. Невысокого роста, в плечах широкий. Одет по-карельски: сапоги, черный пиджак, картуз. Судя по виду, карел. Шел человек оглядываясь, словно искал кого-то или бежал от кого-то. Шаг у него был неровный, спотыкающийся, как у пьяного…
– Ну, попались мы! – вырвалось у Ярассимы. Он уже не сомневался, что не с добром идет к ним этот человек.
– Кто же это? – Сердце у Устениэ тоже сжалось, но ей хотелось, чтобы старик сказал что-то такое, от чего отлегло бы на душе. – Кого же это бог, послал?
– Не бог его послал, а черт его несет! – буркнул Ярассима.
Человек вошел в избу, поздоровался по-карельски, даже перекрестился.
Ярассима всматривался в гостя. Тревога его нарастала.
– Мир тебе, добрый человек! – ответил он на приветствие гостя.
– Мир, говоришь? – Гость покачнулся и тяжело, по-пьяному сел на лавку. – Где же этот мир, а? Я третий год ищу его и не нахожу.
– А разве ты не с миром пришел?
– Скоро ты, старик, узнаешь, с каким миром мы пришли! С таким миром, что… Красные в деревне есть?
– Есть, есть, – зашептал Ярассима. – Беги скорей. В деревне полно войска.
– Врешь, старик! Три солдата было. Двое ушли, один остался. Вот и все твое войско.
– Откуда нам все знать? Бают, будто в каждой избе попрятались солдаты. И пушки у них, и пулеметы всякие.
– Поглядим, где они прячутся. – Пришелец заглянул в подполье. – Ну и пушек здесь, и пулеметов… Попался ты, старик. Чего врешь?
– Откуда нам знать? Люди говорят. А ты чей будешь, откуда?
– Я-то? – Человек вдруг протрезвел. – Вот увидишь в лесу волка, спроси, откуда он. У собаки есть дом, а у волка нет дома.
– А ты, часом, не оттуда… не с Тахкониеми?
– С чего это ты взял?
– Да… вот говорят о тебе.
– Кто?
– Народ, люди.
– Ну и что они говорят?
– Всякое… Люди всё знают.
– Так, так. Стало быть, всё знают. А ты, старик, знаешь, что тот, кто больше знает, тот меньше живет. Понял?
– Да я ведь…
– То-то. Так что ты ничего не знаешь. Я пошел. Хочу вашу баню поглядеть.
– А-вой-вой! – воскликнула Устениэ. Ярассима сердито взглянул на нее, и она осеклась.
– Нечего тебе ходить в баню! – сказал Ярассима. – В нашей бане печь завалилась, сами моемся в чужой.
– Ну-ну, – пришелец похлопал старика по плечу. – Опять врешь. Из бани пар валит, а ты мне – печь завалилась. Ну что?
Ярассима встал в дверях, но пришелец легко оттолкнул его и вышел.
– Убьет он Сашу! – заголосила Устениэ. – Убьет… У него леворверт под пиджаком.
Ярассима выхватил из-под лавки топор и… На берегу грохнул выстрел. Хотя Ярассима почти не помнил себя, все же он понимал, что ничем уже помочь не сможет. Затем раздалось еще несколько выстрелов.
Саша кончал одеваться, когда услышал, что кто-то подходит к бане. Дверь бани выходила к озеру, шаги донеслись со двора. Хотя Саша и подумал, что это, наверное, бежит за ним Ярассима, все же невольно схватил винтовку. Но выйти он не успел. В дверях выросла чья-то фигура… Не успел Саша поднять винтовку, как она была выбита из его рук ударом ноги и, выстрелив, отлетела в сторону. Перед Сашей мелькнуло чужое небритое лицо, злые глаза… Он метнулся за винтовкой, но его опередили. Бандит ногой отбросил винтовку в сторону, потом поднял ее и, махнув револьвером, приказал по-русски:
– Выходи.
От злости, отчаяния и стыда Саша не помнил себя, но какая-то сила, какой-то инстинкт самосохранения заставил его подчиниться.
– Туда!
Бандит показал револьвером на амбар, за которым начинался ольшаник.
– Стой!
Саша повернулся лицом к бандиту.. Вот и пришел его час… Он кусал губы. Позор, какой позор! Но умереть надо, как подобает красному бойцу. Нельзя ничем показать, что он боится смерти.
– Я готов!.. – звонким, дрожащим голосом выкрикнул Саша. – Стреляй. Да здрав…
– Подожди, успеешь на тот свет, – сказал, усмехнувшись, бандит. – Ну-ка повернись.
– Стреляй… Я не боюсь.
Бандит улыбался. Странная улыбка была у этого бандита, слишком добрая… Не сводя с Саши револьвера, бандит зажал между колен его винтовку и другой рукой открыл магазин винтовки. Патроны посыпались на траву…
– На! – разрядив винтовку, бандит швырнул ее Саше. – А теперь проваливай. Понял?
Саша оторопел. Лишь после того, как бандит выстрелил из револьвера в воздух, Саша очнулся и, подобрав винтовку, бросился в заросли ольшаника.
…Васселей сунул револьвер в кобуру, спрятанную под пиджаком, и сел на траву. Когда он увидел в предбаннике растерявшегося, чуть испуганного парня, в какую-то долю секунды промелькнула мысль, что парень совсем как их Рийко. Нет, конечно, он не был похож на Рийко, просто был одних лет с ним. Больше Васселей ни о чем не успел подумать, и то, что он сделал потом, случилось как бы само собой…
В висках Васселея стучало. Хмель прошел, начиналось похмелье. Ночью из Финляндии пришли трое, принесли три тяжелых рюкзака продовольствия. Таккинен подозвал Васселея и дал ему бутылку самогона.
– Гостинец тебе, – засмеялся Таккинен. – Наверно, догадался, от кого. Да, здорово она в тебя втюрилась. Но смотри – сразу не пей. Сходишь в деревню, потом выпьешь.
«Как бы не так!» – подумал Васселей и сразу пошел к Кириле, сидевшему у озерка.
– Выпьем!
И стал открывать бутылку.
– Слушай, Васселей. А кто она тебе, эта баба? Кайса-Мария, или как ее там? – спросил вдруг Кириля.
– А тебе какое дело до нее? Послала нам водки – и ладно. Пей.
Кириля отпил глоток, поморщился, закашлялся.
– Тьфу! Гадость!
Закусив, он спросил:
– Свою-то бабу ты, наверно, менять на эту не собираешься? У тебя с ней было что-нибудь?
– Не мели чепуху! – рявкнул Васселей.
– Ну, не сердись, – испугался Кириля. – Я ведь просто так…
– Вот что, Кириля, – продолжал Васселей, – больше никогда не спрашивай о ней. Ясно? Я сам не знаю, кто я и что я. Но на такое не пойду… Кроме Анни, мне не нужно никого.
– Да я просто так…
Васселей взял бутылку и выпил из горлышка.
– А Кайсе-Марии тоже несладко приходится…
Кириля больше пить не стал, а Васселею пришлось одному выпить чуть ли не всю бутылку. Потом он наполнил ее водой и утопил в болоте. Как ему хотелось утопить вместе с бутылкой все мысли, связанные с Кайсой-Марией… Он не хотел думать о ней и все-таки думал… «Да, ей тоже несладко приходится…»
Со стороны Тунгуды донеслось два выстрела. Васселей вздрогнул. Неужели подстрелили парня? Он поднялся и направился к избе.
Ярассима и Устениэ видела, как Васселей выстрелил в воздух и Саша побежал к лесу. Они ничего не понимали.
Васселей вошел в избу.
– Правду сказал, хозяин. Печь в бане обвалилась.
– А он? Тот парень… Убежал? – спросил Ярассима, заикаясь.
– Кто? – Васселей разыграл недоумение. Потом сказал сердито: – Чего ты мелешь? Там не было никакого парня. Понимаешь, ни-ка-ко-го не было. Каменка обвалилась. Кто же там мог быть?
– Понимаю, понимаю.
– Поставьте самовар, приготовьте чай. Скоро к вам гости пожалуют, – сказал Васселей.
– Какие гости? А кто вы такие? – спросил Ярассима шепотом.
– Мы-то? Мы – освободители Карелии! Вот почитай. Грамоту знаешь? Вот книжка. Называется «За свободу Карелии», – Васселей бросил на лавку книжонку.
Ярассима взял ее, стал перелистывать. Пощупал бумагу. Слишком твердая – на закрутки не годится. Да и зачем она ему: он ведь курит трубку.
– У нас нечего уже освобождать. Прошлый год шли тут тоже какие-то, тоже из Финляндии были, так от последнего барана нас освободили. Много всяких освободителей побывало! Одни уйдут, другие придут. И все освобождают: кто хлев от коровы, кто стол от самовара…
Васселей собрался уже уходить, но остановился.
– Говоришь, в прошлом году… В прошлом году тут проходили два финна с почтой. Из Тунгуды шли в Финляндию. Ты не знаешь, куда они делись?
– Да ведь… Нет, не знаю, не знаю.
– А может, вспомнишь?
– Откуда мне знать? Верно, были. Барашка зарезали. Чай пили. Потом говорят – перевези через озеро. Я перевез их. И они пошли. Больше ничего не знаю…
Васселей посмотрел на старика так пристально, что тот даже вздрогнул.
– Ладно, – сказал Васселей. – Не знаешь так не знаешь. Так и запомни: ты ничего не знаешь. Откуда тебе знать? И все. И больше ни слова. Много знать будешь, мало жить будешь.
Ярассима проводил гостя до крыльца. Васселей свернул за ригу и пошел в лес.
– Что же теперь будет-то? – запричитала Устениэ, когда старик вернулся в избу.
– Что будет? Гости будут.
– А кто они такие?
– Те самые… С того плота. Бандиты. А вот этот… не пойму я его.
– Чего он допытывался об этих… что шли с почтой?
– Сама слышала. Перевез я их, и они пошли. А я домой пришел. Вот и все. Поняла?
– Не было у тебя ума. Чего ты избу на отшибе поставил? Вот все бандиты и идут к нам.
– Да сама же ты все пела: «Ах, миленький, как хорошо нам вдвоем…»
– Вдвоем, вдвоем… Чего стоишь? Беги на берег, спрячь сети. А то освободят нас и от них…
Пока Ярассима убирал сети, Устениэ спрятала посуду и одежду под пол, а рыбу снесла в хлев и схоронила там. Хотела самовар тоже куда-нибудь убрать подальше с чужих глаз, но передумала: нежданный гость видел его, да еще велел для других поставить…
Когда Васселей вернулся в лес, в их группе появился какой-то незнакомый человек, еще довольно молодой, статный и крепкий, с черной, аккуратно остриженной круглой бородой.
Таккинен набросился на Васселея:
– Герой! Нализался так, что с одним красным не мог справиться. Только шум в деревне поднял.
– Одним больше, одним меньше. Не все ли равно, – махнул Васселей. – Другие тоже стреляли.
– Такие же мазилы, как и ты. А тот промчался на коне как ветер, только и видели… Что хозяин рассказал?
– Дрожит бедняга от страха. Всех боится – и красных, и нас…
Чернобородый вмешался в разговор:
– С красными старик в большой дружбе. Их он не боится.
– Спрашивал о связных. Ничего не знает о них, – докладывал Васселей.
– Врет! – заметил чернобородый. – Старик перевез их через озеро, а там их уже ждали. Одна шайка…
– А ты, верно, с ними был, раз все в точности знаешь? – не выдержал Васселей.
– Ну-ну, ты выбирай выражения, – нахмурился Левонен. – Он ведь наш человек.
– А что до тех связных… – Васселей посмотрел Таккинену прямо в глаза. – Мне лучше знать. Я был тогда здесь. Схватили их либо красноармейцы, либо милиция. Мужики тут ни при чем.
– Нет, это наши деревенские их… Я знаю, – уверял чернобородый.
Таккинен был расстроен. Красноармеец сбежал. По нему стреляли, подняли тревогу. Левонен настаивал на том, чтобы сходили к Ярассиме. Наконец Таккинен согласился. До Тунгуды отсюда далеко, так что можно попить у старика чай. Правда, он поставил условие: в деревню не ходить и у Ярассимы не задерживаться слишком долго.
Васселей уже издали увидел, как в окне мелькнуло испуганное лицо хозяйки.
– Вот черт их уже несет! – крикнула Устениэ, отпрянув от окна.
Пришельцы вошли в дом словно свои люди. Поздоровались, перекрестились. Дольше других задержался перед иконой Левонен. Кириля успел тем временем шепнуть Ярассиме: «Не бойся, своих родственников в обиду не дадим».
– Так, значит, это ты, старик, для красных баню топишь? – спросил Таккинен, который из рассказа чернобородого знал, зачем красноармеец приходил к Ярассиме.
– Так народ-то какой теперь пошел, господин начальник? – не стал отрицать. Ярассима. – В баню придут – не спросятся, из бани уйдут – спасибо не скажут.
Устениэ поставила на стол самовар и, дождавшись, когда Левонен кончит молиться, вытерла руки фартуком и подошла поздороваться с ним.
– Гляди-ка ты, кто в гости пожаловал! Вот уж кого не ждала!
Левонена они давно знали. Сколько раз Ярассима был у него кучером, когда Левонен ездил в Финляндию. Старики поздоровались как старые добрые знакомые.
– А мы как раз тут с Устениэ говорили, кто только не бывает в гостях у нас. Ведь говорили, Устениэ? Вот и тебя принес… господь. Значит, и ты домой подался?
– Домой, да не домой, – ответил Левонен. – Скитаемся мы, как собаки бездомные. Но скоро мы придем домой, по-настоящему, по-людски. Люди мы крещеные, по своей земле ходим.
– Просим за стол, крещеные, – предложил Ярассима. – Вы уж не обижайтесь, угощать вас нечем.
– Неужели в этом доме ничего нет, кроме этой рыбешки? – удивился Таккинен.
– Нет у них ничего, – сказал Васселей. – Я все осмотрел.
Левонен сел на почетное место за столом.
– Иисус Христос пятью хлебами да двумя рыбами всех своих учеников насытил, – заметил он.
– Почему бы ему и не насытить их, коли он был такой богатый, – вздохнула Устениэ.
– Да и войны тогда не было, – поддержал Ярассима.
– Чем же вы сами живете? – удивился Таккинен.
– А чем карелы живут? Плачут да ругаются, не живут, а маются, – ответила Устениэ.
– До такой нищеты большевики довели Карелию, – объяснил Таккинен.
– Точно, – согласился Ярассима. – Беда с этими большевиками, да и только. Вечно к ним гости идут. Одних проводишь – других встречай. Вот и обеднел народ.
По знаку Таккинена Кириля выложил на стол хлеб, масло, сахар, свиное сало. Три тяжелых рюкзака, доставленных ночью из Финляндии, пополнили их продовольственные запасы. Кириля показал глазами Ярассиме на стол: садись, мол, ешь, не стесняйся. Ярассима не думал стесняться. Нарезав хлеба, он взял себе и подал Устениэ самые большие куски, взял сахару, потянулся было за салом, но Левонен отвел его руку:
– Не будь таким жадным, оставь другим.
– Дай ты бедному человеку хоть раз досыта поесть, – возразил Ярассима. – У тебя добра хватает, не обеднеешь. Помнишь, как мы возили в Финляндию тюлений жир и беличьи шкурки? Сколько тогда мы привезли оттуда муки, сахара да одежды! А лошади, какие у тебя были лошади!..
Левонен растрогался:
– Ушли те времена. Но ничего – они вернутся еще. А пока… Вот и мы ходим-бродим по деревням, чтобы поднять народ. Иначе из нищеты не выберешься. Верь, Ярассима, мы еще поездим, поездим на возах, полных и муки, и сахара, и всякого добра.
– Дай бог, чтобы у всех это добро было.
– Да будет щедрым владыка небесный, – Левонен перекрестился. – Но все карелы должны пойти с нами.
– Куда же вы идете?
– Идем гнать большевиков. Свобода карел в руках самих карел. В твоих руках тоже.
– Мои руки стары и немощны, – Ярассима показал свои руки.
В разговор вмешался Таккинен:
– Так за кого, хозяин, ты думаешь держаться? За нас или за большевиков?
– Да я… Я думаю держаться за свою Устениэ, больше ни за кого.
– Но-но, – строго сказал Левонен. – Сейчас не время шутить. Вот что ты скажи нам. В прошлом году тут проходили двое наших с почтой. Письма всякие несли. Кто невесте послал, кто жениху своему написал. Скажи, что с ними стало?
Ярассима взглянул на Васселея, словно прося поддержки.
– Говори, говори, – потребовал Васселей.
Чернобородый мужчина, до этого молча стоявший у окна, тоже вступил в разговор:
– Не бойся, Ярассима. Скажи все как было…
– Откуда мне все знать? – проговорил наконец Ярассима. – Помню – были. Сидели у меня, чай пили, как и вы. А потом…
– Что потом? – строго спросил Таккинен.
– Ну, попили чай, покурили… Потом говорят: вези нас через озеро. Почему бы и не перевезти гостей, коли они уходят? Перевез я их. Они пошли дальше, а я вернулся к своей Устениэ. Вот и все.
Левонен расстегнул пиджак, словно ему вдруг стало жарко. Из-под пояса брюк выглянула рукоятка нагана.
– Может, еще что вспомнишь?
– Больше ничего не было. Вот тебе крест.
– Не торопись креститься, – остановил чернобородый Ярассиму.
– Что вы привязались к старику? – заволновался Кириля. – Он правду говорит. Я верю ему.
– Не осеняй себя крестом понапрасну, – наставительно сказал Левонен. – Не поминай имя господне всуе. То грех великий, а за грехи господь карает нас.
Тогда Ярассима встал и назло Левонену перекрестился.
– Кто еще знал о них? – спросил чернобородый.
– Вся деревня знала.
– Ладно. Поверим. Фу, жарко стало. – Левонен повернулся к Таккинену и сказал: – Пойдем, немножко проветримся.
Они вышли на крыльцо.
– Что ты думаешь о старике? – спросил Таккинен.
– Умеет он и правду говорить, – ответил Левонен.
– Не понимаю.
– Да, умеет. Только красным – не нам.
– Тогда хватит разговаривать с ним. Заодно рассчитаемся и за тех двоих.
– Я беру старика на себя, – сказал Левонен.
– Может, ты его с собой возьмешь?
– Вот именно. Возьму. Он пойдет добровольцем. Жаль хозяюшку. Что с ней будет, когда красные дознаются, что муженек по своей доброй воле пристал к нам?
– Старик предаст нас.
– Не успеет. – Левонен отечески похлопал Таккинена по плечу. – Позови его сюда и оставь, нас вдвоем.
Когда Ярассима вышел, Левонен стоял на крыльце и, приставив к глазу какую-то длинную черную трубу, смотрел через нее на другой берег озера.
– Что это? – удивился Ярассима.
– Труба подзорная. Через трубу эту видно далеко-далеко. Погляди-ка, заяц. Сидит, ушами шевелит. Вот чертяка.
– Дай мне поглядеть.
– Погляди.
Левонен дал свою трубу Ярассиме.
– Ну и чудо! – восторгался Ярассима. Противоположный берег был совсем рядом. Зайца, правда, он не заметил, зато видел знакомые деревья, камни.
– А то место, где ты тех мужиков оставил, ты видишь?
– Вижу. Вон у той сосны.
– Ну хорошо, что видишь. Дай сюда, еще поломаешь.
Левонен спрятал подзорную трубу во внутренний карман пиджака. Когда он распахнул пиджак, Ярассима опять увидел черный, с потертым лаком, наган, угрожающе торчавший из-под пояса брюк.
– Послушай, что я тебе скажу, так, по-свойски, – заговорил Левонен полушепотом. – Наш начальник, этот финн, крутой человек. Так ты ему не противься. Пойдешь с нами. Будешь проводником, дорогу будешь показывать. Ты же здесь знаешь каждую тропинку. От нас один человек пойдет с почтой. Так ты проведешь его до границы. Доведешь и вернешься к своей женушке. Вот и все.
– Так ведь…
– И вот еще что. Никто не должен знать, куда ты идешь. Скажешь, мол, по своей доброй воле пошел с нами.
Ярассиму охватило смятение. Он хорошо знал Левонена. На словах Левонен такой добрый, добрее быть не может, а на деле… Нет. Ярассима не поверил, что ему удастся так просто вернуться, но решил про себя, что он тоже не лыком шит. Вы хитры, а мы хитрее. Поглядим, кто кого проведет. До границы он не пойдет, постарается отбиться, потеряться от спутника, а потом укроется где-нибудь…
Стали собираться в путь-дорогу. Устениэ – в слезы.
– Ну чего ты ревешь? – успокаивал ее Левонен. – У нас у всех бабы одни дома, давно без мужей, а твой… Твой скоро вернется.
– Вернусь, вернусь, – утешал ее и Ярассима, а сам подмигивал.
Выйдя во двор, Васселей шепнул Кириле:
– Что-то тут нечисто. Уж так он добровольно и пойдет.
– Он ненадолго. Скоро его отпустят, – заверил Кириля.
– От этой банды не так легко отвязаться. Если прыгнул в воду, так плыви. Иначе – крышка.
Чернобородый пошел в деревню – «поглядеть, что народ поделывает да подумывает», остальные гуськом потянулись через поле к лесу.
В лесу их ждал какой-то незнакомый Васселею человек в грязных холщовых портках, с берестяным кошелем и со старой, видавшей виды, облупившейся винтовкой. Таккинен и Левонен поздоровались с незнакомцем за руку, отошли в сторону и стали перешептываться.
– Вот уж кого не ждал. Откуда он взялся? – пробормотал удивленно про себя Ярассима и тоже подошел к незнакомцу. – Чего ты загордился, даже здороваться не желаешь? Поди, целый год не виделись?
– Ну, здорово, Ярассима! – Незнакомец с неохотой протянул руку старику. – Ты с нами? Хорошо!
– Иди, иди вперед, – поторапливал Левонен.
– Кто это? – спросил Васселей, поравнявшись с Ярассимой. Этого человека с кошелем он еще не встречал, не было его и в лагере Парвиайнена.
– Брат того чернобородого. Сын Луки Ехронена, мы уж думали, что он погиб где-то.
Незнакомец с кошелем пошел впереди, показывая дорогу. Шли все время по частым ольшаникам и труднопроходимым ельникам, обходя стороной открытые и поросшие редколесьем места. Наконец вышли на большое топкое болото, на котором там-сям росли корявые чахлые сосенки. Перебирались с кочки на кочку, опираясь на длинные жерди, добрались до густого ельника, темневшего подобно островку среди трясин и болот. Хотя никого не было видно, шедший впереди человек с кошелем негромко крикнул:
– С нами бог!
– Да даст вам бог здоровья, – раздалось в ответ из зарослей. Из-за деревьев показались люди, одетые так же просто, как и вновь прибывшие: кто в английском кепи, кто в картузе, а у одного на голове была буденовка, правда, без звезды. Обувка тоже была самая разнообразная – от пьекс до бахил. Все были вооружены, кто револьвером, кто винтовкой, кто дробовиком.
Еще больше Ярассима удивился, когда вышли к большой избе, поставленной в густой чаще. Сколько раз он ходил в этих местах, а ему даже в голову не приходило, что тут совсем поблизости стоит настоящий дом. Срублена изба, видно, недавно: торцы желтоватых бревен были прикрыты мхом, а стены покрыты еловой корой. Изба была высокая, в ней можно было стоять в полный рост. Вдоль стен сооружены широкие нары, застланные осокой. Окно застеклено, и около него стоял хорошо обструганный стол.
После того как перекусили с дороги, поделились новостями, Таккинен велел всем собраться на полянке возле избушки.
– Мы пришли сюда не отдыхать и не сказки рассказывать, – начал он, кашлянув. Полистав блокнотик, продолжил торжественно: – Карелы! Приближается исторический момент…
