Текст книги "Мы карелы"

Автор книги: Антти Тимонен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц)

Мийтрей красочно описал, как он уходил в самый последний момент, как его преследовали и как стреляли в него. Говорить Мийтрей умел, и ему не мешали расписывать свои подвиги. Но что касается общей оценки положения в Карелии, тут Мийтрей оказался реалистом, и его оценка была не столь утешительной, как хотелось его слушателям. При обсуждении положения в Карелии возник спор, дело дошло чуть ли не до ссоры. Мятежники требовали новых средств для приобретения оружия, снаряжения, продовольствия. Требовали ускорить подготовку бойцов. Просили денег у компании Гутцайт. А представитель компании в свою очередь требовал действий: ему нужен был карельский лес, телеграфные столбы… Просили денег у Карельского просветительского общества, у разных предпринимателей, как карел, так и финнов, у разных заинтересованных обществ, организаций. А те в ответ требовали отчета: «Куда вы дели то, что вам уже дали…»

По некоторым вопросам стороны пришли к соглашению. Но оказалось немало и таких вопросов, по которым точки зрения были слишком разными. Да и разве решишь все за один присест? Время было позднее, близилась полночь. Затем начался пир… Не были забыты на этом торжестве и Васселей и его товарищи. Свою долю выпивки они получили уже днем через Кайсу-Марию. Хоть их угощение и не состояло из столь же дорогих вин и коньяков, какие стояли на столе на хозяйской половине, настроение оно все же поднимало. Васселей быстро уснул. Потапов напился и начал буянить, а Кириля успокаивал его.

Мийтрей не удивился, когда среди веселья ему предложили уехать. Ему, правда, хотелось еще погулять, а потом завалиться спать и хорошо выспаться, но пришлось сесть в тарантас и под моросящим дождем отправиться опять в путь. Он понимал, что на этой стороне ему лучше не встречаться со знакомыми карелами.

Покачиваясь в тарантасе, Мийтрей погрузился в свои размышления…

Вот уже третий год он живет жизнью, полной опасности и риска. Смерть буквально ходит по пятам. Сколько раз он за эти годы думал о том, что как о человеке о нем давно забыли – его вспоминают лишь тогда, когда нужны разведывательные данные. И на поле боя он один. Никто не охраняет ни с тыла, ни с флангов. Если бы он попался, то смерти ему не миновать. И никто – ни одна организация, ни одно государство – не признал бы его своим. Никто бы не выразил скорби по поводу его гибели, не пролил и слезинки. Единственным человеком, оплакавшим его, какой бы собачьей смертью он ни погиб, была бы старушка мать, но мать – царство ей небесное! – уже померла, так и не узнав, кому ее сын служит. И если бы он попался и был расстрелян красными, то все то, что он делал, рискуя жизнью, для Финляндии, приписали бы к своим заслугам те, кто подготовил его, послал в Карелию и требовал постоянно от него все новых и новых рискованных действий. Да и денежное вознаграждение, которое ждало его почти три года, осталось бы в их кассе или, что вероятней всего, денежки прикарманил бы кто-нибудь из начальства. Но нет! Он, Мийтрей, парень не промах, он знает себе цену, он не пропадет за понюшку табаку. Пусть его считают болтуном и шалопутом, он-то знает, что и когда болтать. В нем так развит инстинкт самозащиты что он способен уже издали почувствовать, где он может погореть, и вовремя обойдет то место. И если надо будет, то может быть отчаянно храбрым: его рука не дрогнет, если придется кого-то убрать с дороги…

Сегодня вечером Мийтрей впервые вкусил полной мерой из чаши славы. Даже сейчас, сидя под поднятым верхом тарантаса, катившегося, мягко покачиваясь на рессорах, по грязной дороге, он был словно во хмелю от похвал. А хвалили его все наперебой. Даже чопорный господин из Хельсинки сказал, что Микко Хоккинен сделал больше, чем целая орава бездельников. А Боби Сивен… Тот чуть ли не стихами заговорил. Мечтательно поднял свои большие глаза к потолку и пустился в рассуждения о том, что он должен быть политиком, без слушателей и читателей. Он сказал, что это небольшое торжество будит в нем большие мысли: Финляндия – молодое государство. Оно еще только в стадии формирования. И сейчас самое благоприятное время отодвинуть границы Финляндии так, чтобы охватить все, какие только найдутся, родственные финнам народы. Пусть нашей конечной целью будет Урал, хотя мы его пока и не достигаем. Но к Белому морю и Онежскому озеру Финляндия выйдет непременно. Ни одной пяди земли ей не отдадут без боя, без борьбы. И в этой великой борьбе у каждого есть свой участок, большой или малый. У Микко Хоккинена участок оказался огромный – от Каяни до Белого моря, но Микко Хоккинен сражался как настоящий солдат. Борьба была нелегкой… Так говорил Сивен, и Таккинен кричал «браво!». Старик Левонен похлопал по плечу. Один лишь Парвиайнен не пришел в восторг от этой речи. Он кряхтел, покашливал, а когда подняли бокалы, не преминул заметить, что не надо забывать, мол, о том, что другие тоже не сидели сложа руки.

«Ну и завистливый человек!» – усмехнулся Мийтрей.

Шел дождь со снегом. Дорога пошла в гору, где сразу стало холоднее. До этого Мийтрей не замечал холода: его согревал выпитый на празднике коньяк. Правда, вволю пить ему не дали. Так, в меру, позволили. Видимо, помнили о том, что он должен был отправиться в путь. Но, прощаясь с ним, Таккинен шепнул: «Если по дороге озябнешь, то чемодан согреет». Вспомнив о словах Таккинена, Мийтрей открыл чемодан и обнаружил в нем термос с горячим кофе и бутылку коньяка. Он выпил два глотка прямо из бутылки, но горячий кофе пить на ходу было неудобно. Пришлось попросить кучера остановить тарантас.

До сих пор Мийтрей не обмолвился со своим возницей ни словом. Выпив кружку горячего кофе, он убрал термос. Хотел убрать и коньяк, но, поколебавшись, предложил кучеру:

– Выпить не хочешь?

– Нет, – буркнул кучер. – Была б моя воля, и ты бы не выпил.

– Ты случайно не из общества трезвости? – спросил Мийтрей, назло кучеру отхлебнув из бутылки.

– Надо кому-то и трезвым оставаться, чтобы весь мир не погиб через это зелье. Можно ехать?

– Езжай.

Колкие слова кучера не испортили настроение Мийтрею. От коньяка стало опять тепло и приятно на душе. Да и въехали опять в густой лес, где не было ветра.

Мийтрей опять ушел в свои мысли.

Да, он ведь тоже был из бедных. И то, что он был из бедных, помогало ему в его опасной работе: большевики доверяли ему. Избушка, в которой Мийтрей родился, была настолько ветхой и убогой, что он сам бежал из нее. Но часто, очень часто его мысли были там, в Тахкониеми. Только родной дом представлялся ему не развалившейся избушкой, а чуть ли не дворцом. Была у него заветная мечта, которую он давно вынашивал и представлял так зримо и явственно, словно этот дом уже существовал на самом деле. Еще более заманчивым виделся он под этим осенним дождем. «Нет, избушку я ломать не стану, – вдруг решил Мийтрей. – Пусть останется как память. В Финляндии ее назвали бы домом-музеем. А рядом с избушкой я построю…» И тут он изменил свое прежнее решение. Свои хоромы он возведет не рядом с избушкой, а на высокой скале, что возвышается над всей деревней. Он присматривался в Финляндии к разным особнякам и усадьбам, но так и не нашел среди них здания, которое было бы по его вкусу. Его дом будет двухэтажный, светло-желтый. При виде его хозяин Энонсу лопнет от зависти. И от зависти умрут и все те, кто презрительно называл его, Мийтрея, пустомелей и шалопутом. Он ничего не забыл… Деревня Тахкониеми тоже изменится. Станет самым большим селом в их округе. Конечно, рабочей силы в самой деревне маловато. Но из ближайших деревушек и хуторов народ повалит к Мийтрею просить работу и хлеб. Он всякого не возьмет. Он еще посмотрит, кого брать. Он еще припомнит, как кто относился к нему в былые времена…

Многое в этом будущем еще было Мийтрею не ясно. Он даже не знал, кто будет хозяйкою в его имении. Девушек на примете у него было много, но такой, что годилась бы в хозяйки большой усадьбы, он среди них не видел. Карелка вряд ли годится. Надо привезти из Финляндии. Правда, эти финки мнят о себе бог весть что. Но ничего – небось сразу гонора поубавится, как увидят, какой у него размах. А богатство – это они, финки, любят. Но чтобы все пошло с самого начала как надо, нужно подыскать хорошего управляющего. Придется выписать из Финляндии, где его еще возьмешь? Надо найти мужика с головой, чтобы сразу видел, где и что выгодно, чтобы и животноводство и земледелие поставил как надо. А может, и рыболовство организовал. Не должно быть ни одного просчета. Хозяйство должно вернуть в самые короткие сроки вложенный в него капитал и давать прибыль, деньги…

Деньги, деньги… Денег надо много. Делать надо все с размахом. Тем более в условиях Карелии, где по-настоящему, по-научному хозяйство еще не велось. Для начала всюду нужны деньги. И чтобы дом поставить, и поля возделать. Хорошим полем будет болото, что начинается сразу за скалой. Он давно уже облюбовал его. А те клочки земли, что сейчас имеются в деревне, легко прибрать к рукам. Дать их прежним владельцам работу и харчи, и они сами откажутся от своих участков. Первым делом надо забрать землю у Онтиппы. Взять ее можно без труда. Старик и старуха доживают свой век, уже на ладан дышат. На что им земля? Сыновья – тоже не помеха. Олексея нет. Рийко у красных, ему путь в деревню заказан. А Васселей… С Васселеем им тесно в этом мире, и впереди еще столько всего, что всякое может случиться. Невестки Онтиппы… Можно взять их в скотницы, если подойдут. Впрочем, там будет видно. А пока нужно добывать деньги. Это – главное…

В отношении денег у Мийтрея был твердый принцип, усвоенный им в восьмилетнем возрасте. Дело было так. Стояла осень. Сплав в тот год запоздал, и мимо Тахкониеми все еще гнали плоты. Мийтрей и Рийко пошли по бруснику. Рийко был совсем еще маленький, но ягоды собирал быстро. Набрали они по корзинке брусники, пошли домой. Только разошлись и направились каждый к своему дому, навстречу Мийтрею идут сплавщики. Продай, говорят, бруснику. И дали за корзинку две копейки. Мийтрей, не будь дурак, побежал догонять Рийко. Догнал, купил у него ягоды за полушку и продал их сплавщикам, тоже за две копейки. Так он заработал первые три с половиной копейки. Тогда же он понял, что только так можно выбиться в люди.

– Хозяин, а у тебя много своей земли? – спросил Мийтрей у своего неразговорчивого возницы.

– Своей-то? – Старик повернулся и вынул изо рта трубку. – Сколько дадут возле церкви, столько и будет.

И трубка вернулась на свое место.

Ответ был исчерпывающий, и вопросов у Мийтрея больше не было. Будь это хозяин, у которого имеется своя земля, можно было бы потолковать, а какой разговор с этим, он, наверно, и работник-то никудышный.

Да, с трех с половиной копеек начал Мийтрей. Только очень медленно, слишком уж медленно, рос его капитал, хотя с малых лет ушел он на заработки и все эти годы, пока был коробейником, копил деньги, откладывая пенни за пенни. Дело это было нелегкое, и к тому же не денежное. Не один пот прольешь, пока отмахаешь по лесным дорогим переход в полсотни верст, да и на душе не очень-то весело. Торговля вразнос была запрещена финскими властями, вот и ходишь, таясь, по захолустный деревушкам, где денег у людей кот наплакал, а от деревни до деревни версты не считаны. Бывало, напорешься на ленсмана. Тогда прощай короб с товарами, да еще гони штраф. Нет, это была не та дорога, о которой Мийтрей мечтал. Прайда, как память о тех временах осталась у него сберегательная книжка. Но она была лишь как память. Хранилась там всего тысчонка марок, и когда Мийтрей смотрел на эту единицу с тремя нолями, ему казалось, будто кто-то сунул ему под нос фигу с маслом. Пришлось найти более прибыльное дело. И он нашел его. Вернее, ему его предложили. Дело трудное, опасное, но с точки зрения будущего выгодное. В Каяни ему выдадут форму. Покрасоваться в этом мундире, конечно, приятно, но не на этом поприще его будущее. Даже когда он станет лейтенантом, капитаном или еще выше, все равно над ним всегда будет стоять кто-то, кто имеет право распоряжаться, кого надо почтительно величать господином и перед кем надо вытягиваться в струнку. Другое дело быть хозяином в собственном поместье. Сам командуешь, а тобой никто не командует. Пусть другие кланяются ему, а он… Да, пусть эта его работа будет вроде моста к усадьбе в Тахкониеми. Тут и денег побольше заработаешь, чем на мелкой торговле, и, главное, будешь вправе отхватить себе от будущей Карелии такой кусок поля и леса, какой тебе будет по зубам. Кроме того, будет право потребовать от банков кредиты. Пусть попробуют отказать!

А кто же все-таки будет хозяйкой в усадьбе? Образ будущей хозяйки вставал словно из тумана. Она рисовалась ему то блондинкой, то брюнеткой, но обязательно красивой, образованной… Но был этот образ изменчивый, как и сами женщины.

Вдруг Мийтрей помрачнел. Настроение сразу испортилось. Он даже выругался про себя. Черт бы побрал всех этих баб, а финок в первую очередь… Ему вспомнилась Кайса-Мария.

С Кайсой-Марией Мийтрей был знаком давно, еще с той поры, когда проходил в их заведении курс наук. Она была года на два старше его, но понравилась ему еще тогда. Бабенка симпатичная, особенно когда улыбается, чертовка. И в грустные минуты одиночества Мийтрей далее вспоминал о ней, хотя она и не была его избранницей. Сегодня вечером, увидев Кайсу-Марию, он очень обрадовался. Но она быстро ушла. Потом опять появилась в комнате, где они пили. Когда она куда-то поспешила, Мийтрей вышел следом за ней и, прижав ее в прихожей, попытался поцеловать. Он был навеселе, и при желании Кайса-Мария могла расценить все это как шутку. Но она вырвалась из объятий Мийтрея. «Ты… да как ты… Свинья! Вот тебе!» – и раз его по уху, два – по другому. Мийтрей настолько опешил, что увернулся лишь от третьей оплеухи. А Кайса-Мария убежала к себе на чердак. Все бы ничего, да черт принес Таккинена… Тоже, ходит по пятам, все выслеживает… И Таккинен стал очевидцем этой комедии. Мийтрея брало зло. Он-то был совсем уверен, что раз эта женщина состоит на службе в их заведении, то она, должно быть, потаскуха. Но, оказывается, и она презирает карел, даже прапорщика… Тьфу!

Мийтрей достал бутылку коньяка и хлебнул из горлышка. Он попытался думать снова о своей усадьбе – на этот раз без хозяйки-финки, но радужные видения больше не возвращались.. Вместо них в голову приходили всякие мрачные мысли. Он думал о судьбе Королева. «Не повезло бедняге», – вздохнул Мийтрей.

Впереди была только черная осенняя ночь, холодный дождь и бесконечная грязная дорога.

Бежав в Финляндию, Королев явился в Суомуссалми к главе Временного правительства Карелии Хуоти Хилиппяле и начал доказывать, как много он сделал, хвалиться, что мог бы руководить и большими делами. Королев не стал скрывать своих разногласий с целями Временного правительства.

Покусывая кончики черных усов, Хилиппяля смотрел на Королева с подозрением. Поди знай, что за птица этот Королев: служил у большевиков, они посадили его, потом отпустили… Но Королев был все же настолько видной фигурой, что Хилиппяля не имел права арестовать его.

– Ваша идея о создании независимой Карелии, не связанной с Финляндией и Россией, вряд ли осуществима, – говорил Хилиппяля с официальной вежливостью государственного деятеля.

И достал из стола газету «Кайнуун саномат». Номер был старый, еще апрельский. Синим карандашом были обведено одно место:

«По последним сообщениям из Ухты, в деле достижения независимости Карелии произошел благоприятный поворот: представители карельского народа приняли на недавно закончившемся своем съезде решение об отделении Карелии от России на вечные времена… Как будут организованы отношения Карелии с Россией и Финляндией после этого, пока не существует никакого конкретного плана. Ясно, однако, одно: Карелия, т. е. Олонецкая Карелия и Беломорская Карелия, не может образовать самостоятельного государства. Для этого их силы слишком слабы. Поэтому и в будущем Карелия должна войти в союз либо с Финляндией, либо с Россией… Мы не можем одобрить решения вопроса путем вооруженной борьбы и не верим в успех этой борьбы. Как финляндский, так и карельский народы преисполнены чаяниями мира. От военных акций надо раз и навсегда отказаться…»

Это было написано в апреле. Тогда Временное правительство Карелии находилось в Ухте. Теперь была осень. И «правительство» было в эмиграции, в Суомуссалми, и существовало на финские подачки.

– В Финляндии следовало бы ввести более строгую цензуру, чтобы не печаталась такая чушь, – заметил Хилиппяля, когда Королев наконец прочитал статью.

– О нашей независимости? – спросил Королев.

– Независимость, независимость, – передразнил Хилиппяля и, вырвав газету из рук Королева, смял ее и швырнул в корзинку для бумаг, хотя до этого, видимо, берег ее. – Какая это к черту независимость, если ее нельзя добиваться при помощи оружия? Кому-кому, а им-то помалкивать надо. Если бы они не прибегли к силе оружия, красные финны им дали бы жару!

Хилиппяля забарабанил пальцами по столу, поглядел в окно, из которого открывался вид на иссеченные дождем осенние луга усадьбы священника Кархулы, и попытался успокоиться. Но это ему не удалось – он опять взорвался:

– А их правительство… Изменник на изменнике. Сидят в мягких креслах, зады отращивают. О нет, они не скупились, когда рассчитывали на что-то в Карелии. Всякого наобещали. Больше, чем в их кошельке было. А что дали? Кукиш! А сколько мы, карелы, своих собственных денег вложили в это дело! Кто нам их вернет, кто? Теперь они заигрывают с большевиками. Дип-ло-ма-тия! Ишь, побежали в Тарту на поклон к большевикам, чтобы насчет Карелии поторговаться и руки большевикам полизать. Продадут они Карелию, твою независимую Карелию, вместе с потрохами. А какие права Остались у нас, у законного правительства Карелии? Сидим как нищие в доме этого попа, заседаем. На, читай вот вопрос, который мы имеем право обсудить!

Королев взял протянутую ему бумагу и начал читать:

«Господин X. Хилиппяля.

Приношу Вам свое уважение и прошу Вас установить, если это возможно, сохранность находившегося в Паанаярви склада К. В. П—ва. По последнему отчету С. Якконена, там должно быть: муки овсяной – 1 меш. (45 кг), ячменной – 1 меш. (32 кг), мучных остатков, собранных с пола, – 2 меш. (110 кг), порожних мешков – 89 шт…»

Королев бросил на стол бумагу и встал, не скрывая своего злорадства.

– Прошу простить меня. Я думал, что бы здесь ничего не делаете, а, оказывается, вы заняты столь важными государственными делами. Позвольте полюбопытствовать, послан ли вами запрос в Хельсинки относительно их мнения по серьезному вопросу о муке, собранной с пола? И как быть с мешками – оставить их в распоряжении Карельского правительства или же отправить в Хельсинки?

Хилиппяля побагровел.

Королев нахлобучил шапку и с порога бросил:

– Не смею больше отрывать вас от столь важных государственных дел. Прощайте.

Из Суомуссалми Королев поехал в Реболы к Таккинену и Сивену, которые, как он полагал, лучше других были осведомлены о его заслугах. Но Боби Сивен принял его очень холодно. Он слушал Королева с непроницаемым, холодным лицом, уставившись безжизненный взглядом куда-то мимо. Маленький рот его был крепко сжат, а нос нависал над ним грозным клювом.

– А вы, собственно, по чьему поручению прибыли сюда? – спросил он Королева и взглянул на Таккинена.

Таккинен, кажется, не подозревал Королева в том, что тот является большевистским агентом Во всяком случае, он ничем не показал своего недоверия. Его злило другое.

– Сколько мы вам послали оружия и продовольствия? Где они? Стоило вам увидеть десятка два русских, и вы тотчас же подняли лапки вверх и все отдали им. Вот она, ваша независимость!

– Но мы же готовились…

– Знаю, мне рассказали, каким образом вы напугали красных и заставили их отступить.

Королев хотел поехать в Хельсинки к высшему начальству, но Таккинен не пустил его.

Таккинен направил его к Хеймо Парвиайнену, дав ему вооруженного сопровождающего с каким-то письмом.

Расчет у Таккинена был верный. Парвиайнен знал о том, что Королев стремится занять руководящее положение среди карел, и, конечно, меньше всего Парвиайнену хотелось видеть рядом с собой такого конкурента. В войске Парвиайнена было много тунгудцев, недавно бежавших из Карелии. Стоит дать им понять, что их выдал Королев, пустить слушок и…

Едва Королев успел появиться в лагере Парвиайнена, как пошли разговоры:

– Вот он, сволочь. Это он составил списки да большевикам нас продал…

Тунгудцы были взбешены. У них не хватало мужества изменить свою собственную судьбу, но решить судьбу Королева они могли просто. Предстань Королев перед советским трибуналом, он, наверное, отделался бы более мягким приговором, во всяком случае, остался бы жив. Суд земляков был более жестоким. Тело Королева нашли в лесу вблизи от лагеря. Он был заколот ножом в сердце.

Совесть Хеймо Парвиайнена была чиста: к убийству он не причастен. Ему осталось лишь официально сообщить в Хельсинки о случившемся. Он доложил, что у людей возникло подозрение, что Королев подослан большевиками, и они, к сожалению, прибегли к самосуду. Такое объяснение в то же время было веским доказательством того, насколько высок боевой дух его людей и их стремление сражаться с большевиками. А от того, насколько подготовлено и как настроено его войско, зависело, сколько денег на содержание армии можно требовать от «друзей Карелии». Расправа с Королевым – это своевременный ответ тем, кто во время переговоров обвинял Карельскую армию освобождения в бездействии.