Текст книги "Мы карелы"
Автор книги: Антти Тимонен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 33 страниц)
ПУСТОМЕЛЯ МИЙТРЕЙ
Мийтрея в деревне считали пустомелей. Если поверить ему, то нет в округе ни одной девки, которую бы он не соблазнил и которая не согласилась бы выйти за него замуж, стоит ему только показать кончик носового платка. С молодых лет он отправился коробейничать в Финляндию. Только богатства себе Мийтрей не нажил, хотя, по его словам, не было ловчее коробейника, чем он, и не было покупателя, которого бы он не надул. В обмане греха он никакого не видел: на то и руочи, чтобы их надувать.
Жил Мийтрей со старой глухой матерью в полуразвалившейся избушке. Мать уже не раз ворчала на сына, что пора бы и ему взяться за ум, бросить бродяжничать, привести невестку в дом да построить новую избу. Над их жильем народ уже смеется: не изба, а воронье гнездо. Мийтрей, ухмыляясь, отвечал матери, что невест у него полным-полно, на каждом мысочке по одной, а то и по две, по обе стороны границы, а что касается избы, то со временем, как только будет поспокойнее, он такие хоромы поставит, что Онтиппа помрет от зависти.
Два года назад, весной восемнадцатого года, Мийтрей вернулся из Финляндии, куда ездил коробейничать, и привез с собой много всякой одежды, сахару и кофе. Хвастался, что торговля у него шла удачно. Все диву давались: в Финляндии в то время шла война, мужики кто у красных, кто у белых были, а Мийтрей там, оказывается, торговлей занимался.
– А я по деревням бродил, – посмеиваясь, рассказывал Мийтрей. – День красным продаю, другой – белым, те и другие платят одними деньгами. Дает как-то мне один сермяжник, ну белый то есть, денег, говорит, к вечеру принеси мне папирос. Прихожу я вечером с папиросами, смотрю, от сермяжника одни рожки да ножки остались. Ну и бог с ним, царство ему небесное. Отнес я эти папиросы красным, они мне тоже заплатили, вот так одни папиросы два раза продал. Я-то парень не промах…
В Тахкониеми тогда стояло человек десять белофиннов из отряда подполковника Малма[1]1
Весной 1918 года в Северную Карелию вторгся отряд белофиннов под командованием подполковника Малма. На подступах к городу Кемь отряд был разбит и обосновался затем в пограничных деревнях, откуда был изгнан карельским легионом осенью 1918 года.
[Закрыть]. В доме Онтиппы тоже два белых солдата жили. А Мийтрей как ни в чем не бывало ходит по деревне и всем говорит: «А одно я вам скажу. Скоро этим проклятым лахтарям придется убраться из Карелии. Вот увидите…» Пустомеля, он и есть пустомеля! Что с него возьмешь? Конечно, никто ему не поддакивал. За такие речи недолго и пулю в лоб получить… Мужиков в деревне почти что не было. Кто на Мурманку тайком подался, кто в лесах хоронился. Были, правда, и такие, кто вступил в отряд Малма – одни по доброй воле, других вынудили. А Мийтрея так никто в отряд и не загонял, хотя он и не скрывался.
Один день навсегда врезался в память Анни. Это был один-единственный счастливый день, выпавший ей за все эти трудные годы. Она часто видела во сне своего Васселея. Он являлся к ней чуть ли не каждую ночь, и Анни с вечера даже торопилась скорее уснуть, чтобы снова увидеть мужа. Каждый вечер Васселей как бы возвращался домой. Но каждый раз ему встречалось что-то загадочное, что мешало дойти до дома: то к берегу доберется, а то и во двор уже придет. И никак не мог переступить через порог. В ночь перед этим днем Васселей вообще не пришел к ней во сне. Анни сама отправилась искать его. Идет, идет, и вдруг перед ней вода. Воде конца не видно, а мелко. Она бредет по воде, бредет, а воде конца нет… Днем она стала рассказывать о своем сне Маланиэ. Рассказывает и вдруг слышит голос Васселея: «А ты еще немного побреди и встретишь мужа». Анни показалось, что она сходит с ума. Ведь Васселею во сне так ни разу и не удалось переступить порог родного дома, а тут он стоит у дверей, как живой, и улыбается. Неужели это тоже сон? Вроде она и не спит… А в дверях и вправду стоял Васселей, живой, заросший бородой, в потрепанной солдатской шинели. Губы его дрожали, он что-то силился сказать, да не мог. Анни вскрикнула и бросилась ему на шею… А Маланиэ то к иконе подбежит и скажет: «Видишь, господи, мой сын-то вернулся, слышишь, господи!», то к Васселею метнется, хочет обнять сына, да невестка мешает, повесилась на шею Васселею и не отпускает. А Васселей хриплым, отрывистым голосом спрашивает: «Чего вы ревете? Ведь я же вернулся живой».
Радость Анни тут же сменилась тревогой: в деревне-то белые, домой Васселей пришел живым, а здесь и убить его могут.
– Смерть ждала меня долго, подождет еще. – Васселей был спокоен. – А где отец? Где Олексей, Рийко?
Дома были, кроме матери и жены, лишь Иро и дети. Дети страшно испугались, увидев незнакомого бородача. Тем более что при виде этого чужого дяди бабушка заплакала.
– Не знает Онтиппа, что сын вернулся, – сказала Маланиэ. – Не хочет при руочах жить дома, все в лесу пропадает, рыбу ловит. В лесу и живет.
– А Олексей у соседей. Сейчас придет, – сообщила Иро.
– А Рийко ты разве не видел? – удивилась Маланиэ. – Он, говорят, тоже где-то в Кеми или Сороке. Последнее письмо пришло из Питера. Вот оно.
– «Привет из революционного Петрограда, – начал читать вслух Васселей. – Теперь власть стала наша…»
– Гляди-ка, куда Рийко занесло! – с восхищением сказал Васселей. Когда он уходил на войну, Рийко шел восемнадцатый год. Так и остался в памяти Васселея младший брат мальчишкой-сорванцом, любимцем всей семьи.
Маланиэ все тревожилась, как отнесутся белофинны к возвращению Васселея. Пришел-то он с Мурманки, где красные, а здесь – белые…
– А по мне, хоть желтые, – равнодушно сказал Васселей. – Я свое отвоевал.
У него даже было медицинское свидетельство, подписанное русскими военными врачами. В справке говорилось, что из-за тяжелого ранения Васселей отпущен долечиваться домой. Но эта бумажка еще больше встревожила Анни.
– Так ты совсем увечный? – испугалась она.
– Видишь, какой я увечный! – и Васселей схватил жену на руки и легко, словно малое дитя, поднял над головой.
Вскоре пришел и Олексей. Высокий, как и отец. И хромой. Олексей еще ребенком сломал ногу. Деревенские бабки долго лечили перелом, нога срослась, но стала короче. Увидев брата, Васселей растрогался. Олексей был лет на десять старше его, и в детстве он был Васселею и нянькой и заступником. Оба они лицом походили на мать, лобастые и скуластые, только Васселей чуть пониже ростом да в плечах пошире.
– А я у Окахвиэ был, – доверительно сообщил Олексей. – У нее ночевали два мужика. В Кемь направляются, к красным. Я их в путь снарядил, обутку подлатал, харчей дал на дорогу…
– Ну коли снарядил их в путь, так помалкивай, – оборвал Васселей брата. – Я ничего не знаю и знать не хочу.
– Вот я тебе и говорю, что был у Окахвиэ, окошко ей заделывал, – улыбнулся Олексей. – Стекла-то нет, приходится досками от божьего света отгораживаться. А ты какими путями добрался до дому?
– Я, как волк, по глухим лесам. Хочу пожить в мире.
– А даст ли бог тебе жить в мире? – засомневался Олексей.
– Затопил бы ты баню для брата, – сказала Олексею мать, хлопотавшая у печи.
Олексей был уже в дверях, когда из лесу донеслись далекие выстрелы.
– Слышишь, какой у нас здесь мир? – сказал Олексей брату, обеспокоенно прислушиваясь. – За теми мужиками гонятся, что в Кемь пробираются…
Маланиэ тотчас же бросилась к иконе:
– А-вой-вой! Помоги господи, пособи невинным людям уйти от зла, убереги от смерти. Пусть тот, кто бежит, по такому насту пройдет, чтобы и следа не осталось, а тот, кто следом гонится, пусть по пояс бредет в снегу…
Васселей, улыбаясь, шепнул жене:
– Трудно, видно, придется господу. Как он, бедный, выкрутится из такого положения?
– Не смейся над матерью, – рассердилась Анни.
– А я не смеюсь. Мать для меня всегда мать. Слушай, мужики в деревне есть?
– Мийтрей дома.
– Откуда он взялся? Такой же, как и раньше?
– Да его не поймешь, какой он, – заметила Иро.
– Стелет-то он мягко, да жестко спать, – добавила Маланиэ, закончив молиться.
В ожидании, пока накроют на стол, Васселей решил прилечь. Только теперь, он почувствовал, как он устал и как приятно вытянуться на рундуке родного дома. Просто блаженство! Но-отдохнуть ему не удалось: дверь рывком распахнули, и в избу вбежали два финских солдата. Один молча прошел в горницу, а другой остановился перед Маланиэ.
– Где хозяин?
Маланиэ растерялась и не могла ничего ответить.
– Ты что, оглохла? – гаркнул солдат. – Где хозяин, я спрашиваю тебя?
Васселей сидел на лежанке, свесив босые ноги.
– Ну-ка потише. На мать нечего рявкать, – сказал он солдату. – Говори с мужчинами.
Финн только теперь заметил Васселея.
– Кто такой?
И он направил на Васселея винтовку.
Маланиэ: бросилась к ним и заслонила сына.
– Мама, не мешай, – спокойно сказал Васселей. – Я бывший унтер-офицер русской армии. Освобожден от службы по ранению.
– Документы!
Васселей подал солдату свои бумаги. Тот повертел их в руках и прошипел:
– Чего ты мне их суешь? Я в этой тарабарщине не разбираюсь. А с красными и русскими мы долго не чикаемся. Чуть что – и к стенке…
Подошел второй солдат, осмотрев горницу, кивнул Васселею и стал успокаивать своего ретивого товарища. – Оставь в покое человека. Раз уж добрался домой, то пусть отдыхает. Пойдем.
– Но смотри, чтобы из дому никуда. Если бежать попытаешься, пуля тебя догонит, – пригрозил его товарищ, и они ушли.
– Чего они опять забегали как угорелые? – Иро выглянула в окно вслед солдатам. – Тот, что орал на маму, Паавола. А второй – Суоминен. Он-то людей не обижает. Чего это они там? Ой, глядите! Олексея задержали, чего-то допытываются. Нет, кажется, отпустили…
– Ну, баня топится, – сказал Олексей, входя в избу.
– А чего это они там тебя? – поинтересовалась Иро.
– Да спрашивали, где я был утром, не видел ли кого чужих. Они заходили к Окахвиэ, видели меня там. Искали кого-то, да не нашли. Потом начали рыскать по деревне.
А вечером к ним пожаловал Мийтрей…
– Сколько же лет мы с тобой не видались? – воскликнул Мийтрей, пожимая руку Васселея. Он был в черном, почти новом суконном костюме и в фабричных сапогах. – Значит, цел и невредим. Как до дому добрался?
– До дому и ползком доберешься.
– Никого не боишься, ни от кого не скрываешься?
– А кого мне бояться? Я – дома.
– Ну, не скажи, – усмехнулся Мийтрей. – Винтовку-то хоть запрятал? Я же видел: ты с винтовкой пришел.
– Какую винтовку?
– Вот что я тебе скажу, – и Мийтрей зашептал на ухо Васселею: – Тебе надо скрыться; от финнов. Они могут убить тебя. Если что надо узнать, я для тебя, как старому товарищу, мигом разузнаю. Ты когда думаешь к своим возвращаться?
Васселей круто повернулся и громко, так, чтобы все слышали, отчеканил:
– Мне нечего выведывать, и никуда не собираюсь возвращаться. Я у себя дома, и оставь меня в покое.
– Ну-ну. Я ведь на всякий случай, – может, думаю, надо помочь. Люди мы свои, – ничуть не обижаясь, продолжал Мийтрей и тут же пошутил, увидев Анни: – Знаешь, Васселей, я ведь собирался на Анни жениться, да ты опередил меня.
– Чего пустое мелешь? – заворчала Маланиэ. – Идите лучше к столу. А то стоите как петухи.
Мужики сели за стол.
– А я и не знала, что ты по мне сохнешь, – засмеялась Анни. – А шелковый платок ты принес мне из Финляндии?
– Могу принести. Я все могу, – расхвастался Мийтрей, уплетая за обе щеки рыбу и соленые грибы. – Сколько я этих шелковых платков передарил, и не счесть. Не одной невесте, не одной девице. Сегодня пришел к Васселею, моему старому приятелю. Надо поговорить, пока эти черти не мешают, – кивнул он на дверь второй избы, где жили финны.
– Откуда ты знаешь, что их нет дома? – спросил Олексей.
– Я все знаю. Им сейчас не до нас. Ждут своего начальника. Сам Малм к нам пожалует. Вы слышали, как сегодня стреляли в лесу? Мужиков-то, что вчера в Кемь ушли, так и не поймали. Они ушли от Окахвиэ, так ведь, Олексей?
– Неужто! – удивился Олексей. – Я был у Окахвиэ, чинил ей окошко, а никого не видел.
– А чего ради этот начальник едет к нам? – вмешалась в разговор Маланиэ.
– На тебя да на меня поглядеть. Говорить они мастера. Пришли Карелию освобождать. У себя в Финляндии дерутся и сюда пришли, чтобы их поколотили, – охотно объяснил Мийтрей.
– Ты останешься дома или опять думаешь податься в Финляндию? – спросил Мийтрея Олексей.
– Я-то знаю, куда мне податься, да и ты, Васселей, верно, знаешь?
– Мне бы чуть поправиться – пошел бы бить медведя.
– Какого? Белого или красного?
– Белые у нас не водятся.
– Не так уж они далеко, – усмехнулся Мийтрей и кивнул в сторону горницы. – Если дома будешь сидеть, разорвут они тебя.
– Увечного никто не тронет, – заметила Маланиэ.
– Почему – увечного?
– У меня документ даже есть. Хочешь поглядеть?
– Кто его дал тебе? Белые или красные?
– Я не спросил, – усмехнулся Васселей. – Халат был белый, нос – красный. Видать, он до вина был охочий, этот наш доктор. А так мужик неплохой. И ночью и днем все с нами. Кому руку отрежет, кому – ногу.
– Хорошо, что хоть головы не отрезал, – вздохнула Маланиэ.
Мийтрей прочитал медицинское свидетельство и сказал:
– Документ хороший. Так что можешь сидеть дома. Скоро в мире такая заваруха начнется, что… Я такое знаю, о чем вы и понятия не имеете.
Мийтрей взглянул на женщин. Маланиэ поняла, что они мешают разговору мужиков, и заворчала на невесток:
– Вы все чаи распиваете, или в доме дела нет?
Маланиэ и Иро ушли. Анни задержалась в избе.
Мийтрей наклонился к Олексею и тихо спросил:
– Кто были эти мужики, что ушли в Кемь?
– Что тебе нужно от нас? – рассердился Олексей.
– Чего ты меня боишься? Мы – люди свои. Я спрашиваю потому, что хотел вместе с ними отправиться, – ответил Мийтрей.
– Кто в путь собирается, тот и попутчиков найдет. А мы с Васселеем никуда не собираемся.
– А ты, Васселей, что скажешь?
– Я-то? Вот что я скажу. В деревне парней почти не осталось. А девки маются. Почитай, в каждом доме есть. Давай-ка сыграем свадьбу. Теперь и ты сойдешь за жениха.
Мийтрей с обиженным видом отодвинул чашку. Знал он этих гордецов. Весь род Онтиппы таков. Вечно над ним посмеиваются…
Олексей заметил, что гость насупился.
– Будешь в Кеми, – сказал он примирительно, – может, увидишь нашего Рийко. Передай поклон ему. Скажи, что живы-здоровы.
– Так он там, ваш Рийко?
– Говорят, видели его там. Ну и что в большом мире делается? – спросил Олексей. – Ты ведь все знаешь.
– Знаю, мне все надо знать! – печально вздохнул Мийтрей. – А вы знаете, что в Мурманске высадились англичане, американцы да французы?
– Что им надо? – спросил Васселей. – Или пришли большевикам на помощь?
– Как бы не так. Пришли как тот волк, что хотел помочь овце.
И Мийтрей стал рассказывать. Оказывается, он действительно много знал. И то, что он рассказывал братьям, была не пустая болтовня. Он сказал, что высадившиеся в Мурманске интервенты пока с красными не воюют. Они хотят защитить Мурманск и Мурманскую железную дорогу от возможного наступления немцев, которые скоро придут в Финляндию. И сперва они ударят по белофиннам, вторгшимся в Карелию и угрожающим железной дороге. Поэтому возможно, что они попытаются договориться с карелами, которых полно на железной дороге и которые готовы отправиться в бой против отряда Малма. А затем союзники, разумеется, начнут наступление на большевиков.
«Гляди-ка ты! – удивился про себя Олексей. – Все он знает».
– …Все против нас. Все заграничные государства, все царские генералы. Даже не знаешь, от чьей пули сложишь голову. Ничего не поделаешь. Надо к своим пробираться, – закончил Мийтрей.
– От волка побежишь, медведя встретишь, – угрюмо буркнул Васселей. – Я хочу быть от всего в стороне.
– Дело, брат, так обстоит, – сказал Мийтрей в ответ, – если мы, карелы, свою Карелию не освободим, нам никто не поможет. Наша свобода – в наших руках.
– А русские? Разве не помогут? Я с ними вместе воевал, я знаю их. Хорошие ребята, – сказал Васселей.
– Помогут они… – брезгливо поморщился Мийтрей. – Они сами не знают, кто бы им помог. Так вот по каким делам я теперь хожу: поднимаю карел на борьбу за Карелию. И с вами говорю как свой со своими. Только помните… – Мийтрей нахмурил брови и продолжил, чеканя каждое слово: – Если предадите, если донесете обо мне финнам, плохо вам будет, ой как плохо. Пощады не ждите. Ясно?
С каждым его словом Васселей становился все мрачнее и мрачнее, потом он оперся кулаком о стол, вскочил:
– Какого дьявола ты нас пугаешь? Мы тебя не спрашивали, кто ты и откуда пришел. Сам пришел, всякую чушь несешь, а теперь угрожаешь: «Плохо вам будет!» Тебя, что ли, нам бояться? Катись отсюда хоть в Кемь, хоть в Финляндию, хоть к чертовой матери. Слышишь?
Анни бросилась успокаивать Васселея:
– Васселей, хватит, Васселей, садись! Сядь и ты, Мийтрей. Пейте чай. Васселей ведь с войны пришел, нервы у него…
Васселею стало неловко. Он увидел, что разбуженные его криком дети испуганно выглядывали с печи, махнул рукой и сел.
– Мир как пожаром охвачен, – сказал он устало. – Ну и пусть горит.
– Ты так думаешь, Васселей? – голос Мийтрея стал спокойнее. – Когда в деревне пожар, всех кличут его тушить. Так куда ты пойдешь?
– Никуда я не пойду. Понимаешь, ни-ку-да. Ни направо, ни налево, ни назад. Я – дома. Понимаешь?
Счастье Анни длилось всего один день.
На следующий день приехал Малм.
Еще с утра прибежали Паавола и Суоминен. Суоминен принес откуда-то муки и масла и, отдав их Маланиэ, попросил что-нибудь спечь.
– Что-нибудь карельское, – сказал он спокойно. – А рыбы у вас не найдется?
– Вам только подавай, ох-ох! – вздохнула Маланиэ. – Кем же нам ваш гость-то приходится?
Все же она послала Иро за соленой рыбой.
– Только поживее все приготовь! – хмуро добавил Паавола. Потом подошел к печи, на которой лежал Васселей. – А ты все валяешься.
– А ты все командуешь, – ответил Васселей.
– Ну, встать! Отвечай как положено.
– Если я встану, то ты уже стоять не будешь, – ответил Васселей, приподнимаясь.
– Васселей, Васселей… Что ты… – Анни бросилась к нему.
– Не бойся, Анни. Я только проучу этого болвана, который не знает, как положено разговаривать со старшим по званию, – успокоил ее Васселей. – Я же унтер-офицер.
Тут подошел Суоминен и, чтобы избежать скандала, увел Пааволу.
– Дезертир ты, а не унтер-офицер русской армии, – буркнул тот, уходя.
Васселей взял на руки сына, в испуге забившегося в дальний угол на печи, прижал его к груди. Натси тоже выползла из угла.
– А мой тятька выше твоего, – похвасталась она Пекке.
– А я еще вырасту! – засмеялся Васселей.
– Не вырастешь. Большие не растут. Они только умирают, – сказала девочка.
Васселей так смеялся, что сидевший на его широкой груди Пекка чуть было не свалился.
– Ох уж эти дети. Скажут так скажут, – заворчала Маланиэ. – Как бы беду не напророчили.
– Не бойся, мать.
– Да я не за себя боюсь. Так, как ты с этим Пааволой говорил, и до беды недалеко. А если еще с Мийтреем пойдешь, то быть погибели всем нам. Я же за дверью слушала, как он тебя уговаривал.
– Если я куда и пойду, – сказал Васселей, – то только в лес, к отцу. Там и пережду, пока в этом мире все наладится.
С улицы послышался звон бубенцов.
– Едут как на праздник, – пробурчал Олексей. – И баню еще им топи. – По приказанию Пааволы ему пришлось снова затопить баню.
– Баньку бы им надо было бы не такую устроить, – усмехнулся Васселей. – Только кто бы устроил ее?
Лошадь остановилась возле их дома, и колокольчик замолк. В избу вошел, в сопровождении капрала, высокий финн в волчьей шубе. Паавола услужливо помог раздеться, и приехавший офицер остался в сером, из грубого сукна, доходящем чуть ли не до колен кителе с четырьмя большими карманами, подпоясанном широким ремнем. На ремне через плечо висел большой маузер. Лицо у офицера было тяжелое, длинный нос и коротко подстриженные усы не вязались со слишком близко поставленными глазами. Это и был подполковник Малм, командир белофинского экспедиционного отряда.
– Приведите сюда этого красного, – приказал Малм крутившемуся около него Пааволе и, кивком головы поздоровавшись с хозяевами дома, критическим взглядом окинул избу. – Что ж, не изба, а хоромы. Наверно, в таких хоромах и живут рунопевцы. Вот если бы мне посчастливилось побывать в этих краях человеком невоенным! – сказал он, грея руки перед камельком.
– Для нас это было бы лучше, – заметил Васселей с лежанки. Завидев офицера, он чуть было не соскочил, чтобы вытянуться по стойке «смирно», но, вспомнив, что он теперь человек невоенный, продолжал сидеть.
– Да? – Малм с любопытством посмотрел на человека, одетого в русскую военную форму, только без погон, говорившего по-фински – правда, с чуть заметным карельским произношением. И спросил: – Вы полагаете, что было бы лучше, если здесь были бы русские?
– Было бы лучше, если бы мы могли жить в мире.
– Во имя этого мы и воюем, – подчеркнул Малм. – Мы освобождаем Карелию для карел.
– Была ли на свете хоть одна армия, которая вела войну и не называла бы себя освободительницей? – ответил Васселей.
Малм усмехнулся:
– Так-то оно так. Но в отношении нас сомневаться не стоит. Вы хозяин этого дома?
– До сих пор мы считали себя хозяевами.
– Почему «до сих пор»?
– Да потому, что теперь нами помыкают, как батраками.
– Язык-то у вас остер, – поморщился Малм. – Видно, что вы бывалый солдат. Я люблю, когда говорят прямо. А почему вы дома?
– Разве нам запрещено быть дома?
– Но вы же в форме, да и по возрасту вы должны быть на фронте.
– Я приехал на побывку.
– Кто вас отпустил?
Васселей – в который уже раз – показал свои бумаги. Малм долго читал справку, написанную по-русски и от руки. Вернув ее, он сказал, что для них она не действительна.
– Зато действительна для меня, – вызывающе ответил Васселей.
– Куда вы ранены?
– Ноги лишь остались целы, чтобы ходить, да голова, чтобы думать.
– Мы направим вас в Ухту. Наш врач переосвидетельствует вас.
– А если я не пойду?
– Вас поведут.
– Да? Значит, это и есть освобождение Карелии?
– Мое дело приказывать, а не уговаривать, – оборвал разговор Малм и быстро ушел в горницу.
– А-вой-вой! – заплакала Анни. – Что же теперь будет? Только вернулся домой – и уже в Ухту. Увезут и больше я не увижу тебя.
– Не так-то легко меня увезти, – успокоил ее Васселей, а про себя решил, что сегодня же уйдет в лес, к отцу. «А может, с Мийтреем в Кемь податься. Кто же этот красный, которого Малм велел привести?» – думал он.
Этим красным оказался… Мийтрей. Не прошло и получаса, как капрал, выполняя приказ Малма, на виду у всей деревни привел Мийтрея в дом Онтиппы. И наверно, не было в деревне человека, кто бы не пожалел бедного Мийтрея. Каким бы он ни был – хвастун и вообще трепач, – все же человек свой. Да у кого нет недостатков? Как знать, может, в последний раз его видят.
Войдя в избу, Мийтрей посмотрел на братьев и процедил сквозь зубы:
– Уже донесли… Сколько же вам заплатили?
Паавола втолкнул Мийтрея во вторую избу.
– Как же это так? – всполошилась Маланиэ. – Надо сказать Мийтрею, что вы ничего не доносили.
– Как теперь скажешь? – Олексей тоже был встревожен. – Бедный Мийтрей! Как бы они не «освободили» его раз и навсегда…
Маланиэ быстро напекла оладий и велела Олексею отнести их Малму.
– Иди погляди, что они там…
Когда Олексей с оладьями на тарелке вошел в горницу, Малм и Мийтрей сидели за столом. Малм сидел спиной к двери, Мийтрей боком. На столе среди посуды лежал какой-то большой лист бумаги. Олексею показалось, что это была карта. Прежде ему приходилось видеть карты у лесоустроителей. Заметив Олексея, Мийтрей вздрогнул: вид у него был испуганный. Малм недовольно поморщился и сложил карту.
– Прошу прощения. Я вот… – растерялся Олексей.
– Гм… – Малм поперхнулся. – Не стоит извиняться. Вы же у себя дома.
– Да, я говорил, говорил это! И вам не побоюсь сказать! – вдруг с пафосом заговорил Мийтрей. – Недолго вам хозяйничать на нашей земле!
– Ясно, ясно, – Малм движением руки остановил его. Потом достал из-за самовара четырехгранный штоф с вином. – Хозяин, может, выпьете рюмочку? Ведь мы с вами соплеменники, финны и карелы – как родные братья.
– Да я не… Вот в молодости, давно это было… – замялся Олексей, но отказаться от Предложения Малма все же не посмел.
– Выпей и ты, – Малм налил водки в чашку и подал Мийтрею. – В аду тебе выпить не дадут. Или, может, ты хочешь в рай?
– Мне все равно. – Мийтрей взял чашку. – Лучше бы туда, где дают выпить.
Малм чокнулся с Олексеем. Чокаться с Мийтреем он не стал.
Мийтрей залпом выпил и сказал Малму вызывающим тоном:
– Меня вы можете расстрелять, но всех вам все равно не убить. Все равно настанет день возмездия, и тогда вам ничего не простится.
Олексей с жалостью смотрел на Мийтрея. Что бы там ни говорили, а все-таки Мийтрей свой человек и не из трусливых. Эх, был бы он поосмотрительнее, ведь ни за что сложит голову.
Мийтрей мрачно взглянул на Олексея:
– Якшайся, Олексей, с ними, якшайся. Но не забывай, что придет еще день расплаты…
– Хватит! – оборвал его Малм. – На этом ты свою агитацию прекратишь. Капрал, ко мне! – и он приказал вбежавшему Пааволе посадить Мийтрея под арест и не спускать с него глаз.
– Пусть готовится в дорогу, – добавил Малм.
– Куда вы его отправляете? – испугался Олексей.
– Красные – враги карельского народа. Большевистских агентов надо расстреливать.
– Да что вы… Он же всегда таким был. Мелет всякое… Какой он агент?..
Попытка Олексея защитить Мийтрея оказалась напрасной. Мийтрей по-прежнему смотрел на него с нескрываемой ненавистью. А на лице Малма было написано полное безразличие.
– …Я вполне понимаю вас, хозяин, – сказал Малм. – Вы, конечно, земляки. Но война есть война. У вас, хозяин, свои дела, у нас – свои. У вас, кажется, баня топится? – спросил он, когда увели Мийтрея.
– Да, да. Уже готова.
– Господь бог не создал нас, солдат, для бани и прочих удовольствий, – рассуждал Малм. – Но раз уж баня готова, пойду и попарюсь. От бани жизнь солдата не станет короче.
Пока Малм был в бане, Васселей собрался в дорогу. Опечаленная Анни помогла ему укладывать котомку.
– Вот тебе и мир! – сказал Олексей, наблюдая за сборами брата. – Лишь одну ночь провел под родным кровом.
– Что поделаешь? Лучше самому вовремя уйти, чем… Да, Мийтрей был прав…
В сенях послышались шаги. Малм вернулся из бани. Он с удивлением уставился на Васселея, завязывающего свою котомку.
– Куда же это вы собираетесь?
– Туда, куда вы велели. В Ухту.
– Мы могли бы дать вам лошадь.
– Я и на лыжах доберусь.
Васселей попрощался с братом. Снова он всех покидал на Олексея: и мать, и сына, и Анни. Брат для него с малых лет был дорог, как отец и мать. Если бы бог дал всем братьям на свете жить в таком согласии, как они с Олексеем жили. Потом Васселей прижал к груди мать, обнял Иро, попрощался с сыном. Анни пошла его провожать.
Когда она вернулась, Иро, так и не понявшая, куда Васселей ушел, спросила:
– Он что, в Ухту пошел? А может, в Кемь?
– Не в Ухту и не в Кемь, – шепнула Анни. – В лес, к отцу.
На следующее утро Малм уехал.
Ночью ударил сильный мороз, и на твердом насте озера четко вырисовались тени трех сосен Тахкониеми. В воздухе висела желтоватая морозная пыльца. Дым из труб поднимался вверх белыми столбами.
Малм уже садился в сани, когда к избе Онтиппы прибежали запыхавшиеся Паавола и адъютант подполковника. Паавола, заикаясь, доложил, что Мийтрей сбежал…
– Что? Это правда? – обратился Малм к адъютанту.
– Так точно, господин подполковник! – бодрым голосом подтвердил тот.
Тогда Малм неторопливо стянул с левой руки перчатку и спокойно, с непроницаемым лицом, ударил перчаткой Пааволу по щеке.
– Болван. Если вы его не поймаете – ответите головой.
И уехал.
Когда через некоторое время Паавола и Суоминен, посланные в лес искать следы сбежавшего Мийтрея, вернулись в избу, Олексей не выдержал и спросил, поймали ли они беглеца.
– Черта с два его поймаешь! – сердито ответил Паавола.
– Повезло Мийтрею. Легко ему было бежать, – подумал вслух Олексей.
Паавола насторожился, спросил, что Олексей имеет в виду. Олексей объяснил, что несколько дней стояла оттепель, а потом сразу ударил сильный мороз, наст такой крепкий, что даже следа не остается. Вот и все, что он имел в виду.
Паавола с подозрением посмотрел на Олексея, потом спросил, не осталось ли какой жратвы на столе после подполковника или тот все слопал, и, узнав, что кое-что осталось, поспешил в горницу.
Суоминен задержался в избе. Он сперва грел перед печью окоченевшие руки, потом тихо сказал Олексею, словно предупреждая:
– Да, мороз там сильный и наст тоже крепкий, следов не видно. Но вам, хозяин, лучше было бы не спрашивать, не интересоваться этим делом…
Олексей задумался, и смутная догадка мелькнула у него. Он вспомнил и карту, лежавшую, на столе, и испуг Мийтрея, когда он вошел в горницу с горячими оладьями. «Хорошо, что в избе нет женщин. Бабам не надо знать таких вещей, – подумал он про себя. – А вот в Кемь стоило бы послать весть».
Проделав большой и трудный путь по глухим лесам, усталый, голодный, обросший бородой Мийтрей добрался до Кеми. Отдохнув после дороги, он рассказал своим землякам-карелам, как ему просто чудом удалось спастись от верной гибели. Рассказал он и о том, как белофинны бесчинствуют в их родных деревнях, убивая и грабя население. В отряде Красной гвардии были люди, хорошо знавшие прежде Мийтрея. Знали они его как пустомелю, любителя рассказывать всякие небылицы, но то, что он сообщил им, было правдоподобно. О бесчинствах белофиннов многие из них знали на собственном опыте. Правда, вскоре кто-то из вновь прибывших намекнул, что надо бы за Мийтреем приглядеть, тот ли он, за кого себя выдает, но некому было заниматься этими делами. Да и не до Мийтрея тогда было. Каждый день отовсюду прибывали все новые и новые люди. Отряд только организовывался. Штаба еще не было, сами выбирали командиров. И главная забота была – добыть оружие и питание. А потом события приняли такой оборот, что о Мийтрее уже и забыли…
Английские войска, высадившиеся в Мурманске, начали продвигаться по Мурманской железной дороге на юг, сперва не предпринимая никаких действий против советских войск и органов власти, а затем, когда Белое море освободилось ото льда, опираясь на свой военный флот, интервенты перешли от дипломатии к открытым военным действиям. Они разогнали местные органы Советской власти и начали массовую расправу с коммунистами и советскими работниками. К карельским и финским красногвардейцам у англичан было иное отношение, чем к русским: они стремились использовать карел и финнов для изгнания из Карелии засевших в приграничье белофиннов, так как за спиной белофиннов были немцы. Поэтому стоявший на севере Карелии финский красногвардейский отряд и формировавшийся в Кеми карельский отряд были преобразованы в легион. Вооруженные британским оружием и состоявшие на довольствии у англичан карелы отправились изгонять с карельской земли отряд Малма.
Мийтрей опять оказался на родной стороне.
