Текст книги "Мы карелы"

Автор книги: Антти Тимонен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 33 страниц)

Этой ночью мало кто спал в деревне. Кто-то заметил, что, как только таинственные гости пришли к Маркке, в окнах его избы вспыхнул свет, а потом окна сразу занавесили чем-то. Люди смотрели на затемненные окна Маркке, за которыми происходило что-то загадочное и зловещее. В окутанной долгой осенней тьмой деревне всю ночь шло какое-то движение. Временами то здесь, то там вспыхивал слабый огонек: то, пробираясь в темноте к соседу, люди освещали спичкой крутые ступеньки чужого крыльца. Мужикам не сиделось дома. Одни, услышав осторожный стук в окно, выходили на улицу, и увидев сына Маркке, молча шли к затемненной избе столяра. Другие, одолеваемые тревогой, шли к соседу и, собравшись вместе, молчали и вздыхали. Третьи пошли за советом к единственному коммунисту деревни, к Ваассиле Егорову. Два года назад Ваассила вернулся из Красной Армии. Пришел он совсем больным, его мучил постоянный кашель, и, прежде чем сказать что-то, он всегда долго откашливался и харкал кровью.

– Да говорил я им там, в Юмюярви, – прерывисто дыша, рассказывал Ваассила. – Знают они, что по деревням шатаются всякие… Как их назвать-то? Да не курите же! От вашего дыма я совсем… – Откашлявшись, он продолжал: – Да, верно вы говорите, верно. Нечисто тут что-то: Нехорошие это гости, раз они крадучись прошли к Маркке. Контрабандисты какие-нибудь из-за кордона. А может, и агенты, которые ходят и мутят народ. Надо бы кому-то сходить в Юмюярви, сказать им… Я сам не могу.

– Я пойду! – вызвалась жена Ваассилы. – Мне все равно туда идти. Своих навестить.

Отказавшись от провожатого, жена Ваассилы отправилась одна ночью в неблизкий путь.

В избе Маркке собралось с десяток мужиков. Хозяин выставил довольно богатое по тем временам угощение: у него был припасен для этого вечера даже настоящий кофе, рыбник был испечен из чистой ржаной муки без всяких примесей, был даже сахар на столе. А гость, которого в деревне из-за красноармейской формы приняли за большевика, достал из своего заплечного мешка алюминиевую флягу. Правда, содержимое фляги он дал попробовать лишь Маркке и Степане Евсееву. Остальные не обиделись: фляжка маленькая, все равно всем бы не хватило. Хозяин представил своих гостей. О «большевичке-красноармейце» он сказал, что это свой человек, пришел он сюда издалека и по важному делу. Кое-кто из мужиков узнал этого человека. Он действительно был карел и совсем не из таких уж дальних мест – из Тахкониеми. И пришел он, конечно, из Финляндии. Прежде его звали Мийтреем. Мужики поглядывали на Мийтрея с некоторым удивлением и тайной завистью: даже не верилось, что этому шалопаю и пустомеле доверили такое важное дело. Они изумились бы еще больше, если бы Маркке сообщим им, что Мийтрей является прапорщиком финской армии, но Маркке об этом умолчал. Второго гостя совтуниемские богатеи тоже знали. Это был Оссиппа Борисов, или Поринен, из Тунгуды.

Мийтрей говорил больше всех. Говорил он по-фински, по-книжному:

– Я удивляюсь, какое у вас здесь сонное царство. Вся Карелия охвачена брожением, и настала самая благоприятная пора, чтобы действовать энергично, напористо, не жалея сил, а вы…

Мийтрей обвинял жителей Совтуниеми в лени, в том, что они не разбираются в премудростях большой политики. Мир в Тарту? Ну и что? Очень хорошо, что его заключили. Разве достопочтенные хозяева не в силах растолковать людям, что мирный договор не сулит народу ничего хорошего? Пусть большевики верят в его силу и уводят свои войска. Неужели здесь не понимают того, что хотя Финляндия и обязалась соблюдать мирное соглашение и не вмешиваться во внутренние дела Карелии, она все же остается свободной страной, где тот, кто хочет помочь Карелии, имеет право оказать эту помощь в любых необходимых размерах. Не надо забывать и о том, что в Финляндии живет много карел и есть общества и организации, пекущиеся об интересах Карелии. Они, эти общества, ждут не дождутся, когда отсюда им подадут сигнал, что пора действовать. В Финляндии есть целая армия, состоящая из карел и финских добровольцев. Командует армией свой человек, ухтинец Хеймо Парвиайнен. До каких же пор жители Совтуниеми будут сидеть сложа руки, обрекая эту армию на бездействие и выжидание? До каких пор уважаемые хозяева будут терпеть царящую вокруг нужду и большевистское иго?..

Навалившись на край стола всей тяжестью огромного тела и мрачно глядя на Мийтрея, Борисов слушал этот поток обвинений и упреков, потом грузно поднялся и оперся широкой ладонью о стол. Мийтрей замолчал и удивленно взглянул на Борисова.

– Конечно, оно и так, – произнес Борисов, – но дело это серьезное, и преувеличивать тут ничего не следует… Сам знаешь, что…

– Кто здесь преувеличивает? – вскипел Мийтрей. – Я знаю, что говорю. И меня послали сюда не для того, чтобы ты учил меня.

Борисов презрительно махнул рукой: для него Мийтрей оставался прежним Мийтреем. Откуда бы Мийтрей ни пришел и какие бы поручения у него важные ни были, для Борисова он всегда был и будет пустомелей из Тахкониеми.

– А я считаю так. Говорить надо все так, как есть. – Борисов сел – не выступать же ему стоя перед Мийтреем – и продолжил: – Что за помощь поступит из Финляндии и поступит ли – там видно будет. Сейчас главное – чем мы сами располагаем. Я пришел сюда не байки рассказывать. Буду говорить конкретно. Мы имеем около тысячи вооруженных бойцов. Это больше, чем твоему Парвиайнену удастся когда-либо наскрести в Финляндии. И наши силы возрастут троекратно, а может, даже, четырехкратно, хотя мы и не называем себя армией. Мы не хвастуны. Мы люди дела, и когда надо, мы действуем. Без лишних обещаний и громких слов.

– А сколько в Карелии красных? – спросил Маркке, чувствуя себя неловко из-за того, что его гости обмениваются колкостями.

– На границе и в деревнях примерно шестьсот штыков, – ответил Мийтрей. – Кроме того, еще сколько-то на железной дороге.

– Да, здорово работает разведка у финнов, – пробурчал Борисов. – Ничего не скажешь. Мы тоже подсчитывали. И не по бумагам в канцеляриях, а людей на месте. Получилось семьсот пятьдесят.

Назревала ссора. Маркке пытался предотвратить ее.

– А что поделывает сейчас правительство в Суомуссалми? – спросил он.

– Ждет, когда наступит время действовать, – заверил Мийтрей. – Часть членов правительства сейчас в Хельсинки, где они…

– …распродают наши леса и деньги складывают на банковские счета, – вставил Борисов. – Но я боюсь, что они сядут в лужу. Хозяевами Карелии являемся мы – те, кто что-то делает для нее. Или как, по-вашему, старики?

Те, кого он назвал стариками, были еще далеко не преклонного возраста мужики, слывшие совсем недавно заправилами в деревне, ее столпами. Правда, были среди собравшихся и мужики небогатые, но по-прежнему безропотно подчинявшиеся воле зажиточных хозяев и пользовавшиеся их доверием настолько, что могли присутствовать вместе с ними на тайном собрании.

– Какие мы теперь хозяева?! – посетовал Степана Евсеев. По возрасту он был из собравшихся самым старым: ему было уже за пятьдесят, лысый, с пышной бородой, которая покрывала грудь. Но широкое румяное лицо его было моложавым, без единой морщинки. – Хозяевами мы были в старые времена, когда на земле мир был и в Питере царь-батюшка сидел. А теперь…

– А теперь нам русские цари не нужны! – сердито перебил Маркке. – Цари не нужны, и большевики не нужны. У нас в Карелии своя должна быть власть. И царь тоже свой.

– А что, старики? – Борисов улыбнулся. – Может, поставим царем нашего Маркке, когда победим?

Степана Евсеев ответил совершенно серьезно:

– Почему бы и не Маркке? Мужик он начитанный, белый свет тоже повидал, с большими господами дружбу водит. Уж он-то власть большевикам не отдаст!

– Кому царем быть, не нам здесь решать! – заявил Маркке. Он воспринял предложение Борисова не как шутку и даже не удивился. В самом деле, чем он не царь?

Пожалуй, единственным, что стало известно всей деревне, а затем и всей Северной Карелии из вопросов, обсуждавшихся за затемненными окнами избы Маркке, был этот разговор о царе. В деревнях в те времена немного надо было, чтобы заслужить прозвище и стать Пуавилой Кривошеем, Петри Заикой или Никканой Козлодоем, и с этого вечера столяра Маркке до конца дней его в народе звали царем Маркке.

После того как на совещании у Маркке договорились созвать сельский сход и выбрать на нем делегата от деревни на собрание представителей волостей Средней и Северной Карелии, которое должно было состояться в Кевятсаари и решить вопрос о будущем Карелии, Борисов сообщил одну вещь, изумившую всех, а Мийтрея буквально лишившую дара речи. Борисов заявил, что, поскольку Временное правительство Карелии находится за пределами Карелии и вообще неспособно контролировать положение, карельские партизаны выбрали Временный Комитет, который должен в качестве полномочного органа власти управлять военными, экономическими и прочими делами на территории всей Карелии до тех пор, пока всекарельский съезд, который будет созван после достижения победы, не изберет постоянные органы власти. Своим решением мятежники лишали полномочий как Временное правительство Карелии, так и находившиеся в Петрозаводске органы власти Карельской Трудовой Коммуны, и, видимо, они считали свой комитет настолько прочным, что даже не соизволили сообщить о своем решении в Петрозаводск и Суомуссалми. Таким образом, ни красное, ни белое правительства даже не знали, что они уже низложены.

– Из кого этот комитет состоит? – встревожился будущий царь Маркке.

Борисов перечислил, загибая пальцы:

– Ялмари Таккинен из Финляндии, Васили Левонен из Койвуниеми, Оскари Кивинен из Тунгуды. Кроме того, Васили Кирьянов и Микко Артсунен, оба из Тунгуды, как запасные члены.

Вид у Маркке был удрученный.

– Кто такой Оскари Кивинен? – спросил он. – Остальных я знаю.

– Это я, – ответил Борисов, многозначительно взглянув на Мийтрея: мол, брат, не задавайся, другие тоже не лыком шиты. Потом Борисов, он же Поринен, он же Кивинен, добавил: – Комитет будет утверждаться на собрании представителей в Кевятсаари, но это вопрос формальный.

Мийтрей наконец обрел дар речи и презрительно протянул:

– Временный Комитет. Действительно, он, видно, лишь временный.

Борисов счел ниже своего достоинства вступать в спор с Мийтреем. Мийтрей также выразил свое отношение к Комитету без слов, но весьма откровенно: разливая из фляжки спиртное, он наполнил стакан Маркке, Степаны Евсеева и свой, оставив стакан члена Временного Комитета Оскари Кивинена пустым. Тогда Маркке так же молча подал свой стакан Борисову, который словно в благодарность утешил Маркке, сказав:

– В Комитет могут быть дополнительно введены новые члены. Все зависит от того, как пойдут дела на местах и кто как себя проявит.

Однако, несмотря на разногласия, Борисов и Мийтрей были едины в выполнении общего поручения, полученного ими свыше: через деревню Совтуниеми проходили стратегические водные пути и зимние дороги, поэтому с военной точки зрения она являлась важным пунктом, где в первую очередь должно было произойти взятие власти мятежниками. Правда, ни Борисов, ни Мийтрей не могли точно назвать время выступления. Это должен был решить сам Маркке.

Ночью гости Маркке ушли. Мийтрей направился на север, а Борисов – обратно в ставку Таккинена.

Как только начало светать, сын Маркке, мальчишка лет тринадцати, побежал по деревне звать народ на сходку.

– Какая сходка? С чего это ни свет ни заря ее созывают? – дивились люди.

– Не знаю. Отец велел сказать, – отвечал парнишка, кутаясь в отцовский полушубок.

Маркке не занимал в деревне никакого поста и не имел права созывать собрание: это-то и удивляло и тревожило людей больше всего.

– Бабам тоже идти? – спрашивали парнишку.

– Не знаю, – отвечал он. – Отец, велел заходить только в те дома, где есть мужики.

Ваассилу Егорова на собрание не позвали. Он один лежал в жарко натопленной избе. Его бил озноб, силы словно вдруг покинули его. «Видно, скоро конец мне, – думал он. – Жаль, что так и не увижу, как в этом мире дела повернутся». Ваассила верил, что жизнь станет и светлее и лучше. Для того рабочие и крестьяне и взяли власть. Но слишком уж медленно наступала эта новая жизнь. А пока что народ жил хуже, чем при царе. И все это, конечно, льет воду на мельницу Маркке и ему подобных.

Невеселые мысли были у Ваассилы. Жена из Юмюярви не вернулась: пришедшие оттуда два милиционера передали, что она осталась на пару дней у родственников.

Сходку созвали в самой большой во всей деревне избе – в доме Степаны Евсеева. Когда собрались все мужики, Маркке пришел, сел за стол, взглянул на икону, висевшую над его головой, помедлил, потом, видимо решив, что собрались тут не для молитв, кашлянул и, прочистив горло, приступил прямо к делу:

– Уважаемый народ! Я попрошу тишины. Дело у меня к вам. – Но тут на глаза Маркке попались два милиционера, каким-то образом тоже оказавшиеся на этой сходке. – А вы… вы зачем здесь?

– Что это за собрание, если нам нельзя быть на нем? – спокойно спросил старший из милиционеров.

– На нашем собрании вам делать нечего! – заявил Маркке и взглянул на хозяина дома.

Тот помедлил, потом сказал:

– Ладно. Пусть сидят и слушают.

– Хорошо, – смилостивился Маркке. – Коли хотите – сидите, коли нет – уходите. Но знайте: на Кемь дороги вам нет.

– Что? Кто дал тебе право распоряжаться тут? – возмутился милиционер помоложе, но товарищ дернул его за рукав. Они должны быть осторожными: кое-кто из мужиков, пришедших на сходку, был с оружием.

– Милиционеры пришли сюда грабить нас, отнимать последний кусок хлеба у наших детей, – громко сказал Маркке.

– Врешь! – выкрикнул молодой милиционер.

– Молчать! Или убирайтесь! – гаркнул Маркке. – Вашей власти пришел конец. Кто вас звал?

– Погоди, погоди… – Милиционер постарше старался сохранить спокойствие. – О чем здесь речь? Вы что, замышляете мятеж против Советской власти?

– Против вас встает вся Карелия.

– Ну, на таком собрании нам действительно нечего делать.

Милиционеры поднялись и вышли.

– Ну как, отпустим их? – спросил Маркке. – Кто их звал?

– Пусть идут себе, пока не стоит их… Лишь бы в Кемь не пошли… – замялся хозяин дома.

– В Кемь они не уйдут, – уверенно сказал Маркке.

Вскоре с восточного конца деревни донеслось два выстрела.

– Вы что, уже убивать начали? – спросил чей-то испуганный голос.

– Пока не начали, но скоро, – успокоил Маркке. – С большевиками пора кончать.

Собравшиеся на сходку мужики успокоились, увидев из окна, что милиционеры идут по берегу на запад, в сторону к Юмюярви. Предупредительные выстрелы, которыми их заставили вернуться обратно, дали им понять, что Маркке не собирается шутить.

Маркке не стал ничего скрывать.

– К нам приходили два человека, – сообщил он. – Один из правительства Карелии из Финляндии, другой от нового комитета, который образован здесь, в наших краях. Они удивлялись, почему мы сидим сложа руки в то время, как вся Карелия поднимается на борьбу с большевиками…

В деревне появились многие из тех, кто в эти годы где-то скрывался. Все они были с оружием. Кое-кто попытался уйти из деревни и отправиться на восток, но их встречали предупредительными выстрелами. Из деревни не выпускали никого, даже тех, кто пошел проверять силки.

На третий день из Юмюярви вернулась жена Ваассилы. Она вошла в свою избу и тут же выбежала и начала голосить на всю деревню:

– Люди добрые! Идите сюда! Ваассилу убили! Ваассила умер!

Ваассила лежал на полу нетопленной избы, скорчившись и держась окоченевшими руками за живот. Никаких ран на нем не обнаружили. Лишь на шее был небольшой синяк. «Может, он упал с лежанки и задел за что-то шеей. Но почему он держался за живот? – удивлялись люди. – Ведь живот у него не болел никогда. Грудной болезнью он хворал…»

Тайну своей смерти Ваассила унес с собой в могилу.

Советская власть в Совтуниеми пала. Правителем Совтуниеми стал Маркке, которого сперва прозвали царем деревни, а потом вскоре дали прозвище «карельский царь». Немалый чин получил Маркке и у белых: он был сразу же объявлен командиром роты, хотя в его подчинении не было по-настоящему и взвода.

Ледостав в ту осень затянулся. Капризная и беспокойная река покрывалась льдом, лед чуть засыпало снегом, и казалось, река уже манила попробовать свой ледяной покров. Сегодня можно идти пешком, а завтра, глядишь, уже и на лошади. Потом вдруг река опять ломала лед, словно насмехаясь. Льдины тянулись одна за другой, сбивались вместе и, дождавшись мороза, снова одолевали течение, но через неделю, с наступлением оттепели, река снова вырывалась на свободу. А между двумя оттепелями случилось просто чудо. Мимо деревни по неокрепшему льду реки промчались сани. Лошадью правил Теппи-Вилле, один из вуоккиниемских красных, а в санях сидели два красноармейца. Удивительно было, как лед выдержал их, – по нему даже ходить было опасно. А еще удивительнее, как им удалось проскочить мимо деревни, – ведь с обоих берегов по ним палили что есть мочи…

«Царская власть» в Совтуниеми кончилась без всяких революций. Достаточно было дозорным сообщить, что со стороны Юмюярви к деревне приближается группа красноармейцев, как «царь» поспешно покинул свой «престол». Когда красные разведчики вошли в деревню, в ней не оказалось ни одного взрослого мужчины, если не считать стариков. Кое-кому из мужиков, не признавших «Совтуниемскую монархию», удалось все же окружным путем уйти в Кемь, остальных своих «подданных» Маркке увел в тайгу. Правда, впопыхах он забыл у себя на столе список своей роты. Не окажись этот список в руках у красных, наверное, многие бы вернулись домой к мирной жизни. Но теперь было поздно. Теперь Маркке удалось убедить их, что того, кто вернется, большевики уже ищут. И правда: те, кто сомневался в словах Маркке, убедились сами в этом, побывав-ночью дома. Оказалось, что красноармейцы действительно ищут их.

Маркке сделал старый, но испытанный ход: он «забыл» список своих людей.

ЕСЛИ УПАДЕШЬ С ПЛОТА…

Борисов вернулся в лагерь усталый и промокший. Куда и зачем он ходил, его никто не спрашивал: не положено. Всех обрадовало то, что Борисов привел с собой корову. Удивительно, как ему удалось переправить ее живьем через топкое, покрытое мокрым снегом болото. Может быть, он тащил ее на себе? Роста Борисов был огромного, в плечах косая сажень. Широкое, скуластое лицо с густыми черными бровями и насупленный взгляд маленьких колючих глаз придавали ему мрачный вид. Ручной пулемет «льюис», который он, возвратившись, положил» на нары, не всякому мужичонке было под силу таскать с собой, но в руках Борисова эта тяжелая и довольно громоздкая штука выглядела игрушкой.

Три недели назад здесь, в лесной избушке, состоялось собрание «лесных партизан», как теперь называли себя мятежники на Тунгудском участке. На собрании было произнесено немало речей, партизаны дали присягу и одобрили длинное выспреннее обращение, адресованное народу Финляндии от народа Карелии, предназначенное прежде всего для правых газет. На собрании были лишены своих полномочий Временное правительство Карелии и правительство Карельской Трудовой Коммуны и образован «обладающий всей полнотой власти» Временный Комитет. Резиденцией нового правительства и была эта лесная избушка, окруженная со всех сторон топким, грязным болотом.

Военным руководителем был Таккинен, и он обладал высшей властью. Левонен оставался идейным и религиозным руководителем. Борисов, являвшийся также постоянным членом Комитета, был подручным для обоих. Он славился тем, что умел убивать без речей и молитв. «Партизаны» и население ближайших деревень боялись его больше, чем Таккинена и Левонена. Одно его имя вселяло ужас. Да и наружность у него была тоже устрашающая. Таккинен поручал Борисову такие дела, которые он считал для себя слишком грязными. Стоило Таккинену только кивнуть, как Борисов без разъяснений понимал, что́ он должен делать. Борисову было безразлично, кого и за что убивать. Ему было все равно, как убивать – застрелить или прикончить без шума. Когда он уходил приводить в исполнение вынесенный кому-то смертный приговор, на его широком лице было обычное выражение. И возвращался он с задания тоже спокойным, словно ходил за угол по своим обычным делам.

При виде Борисова Васселей тоже чувствовал внутреннюю неприязнь. И он невольно содрогался. Нет, не от страха – от отвращения. Борисов, наверное, уже заметил, что он неприятен Васселею, и их отношения были натянутыми. Иногда Васселей бросал язвительные замечания в адрес Борисова, но тот всегда отмалчивался.

Корова стояла на привязи под деревом и дрожала от холода. Кто-то должен был зарезать ее. Охотников не находилось, и Васселей сказал Борисову:

– Может, ты попробуешь? Может, не только людей ты умеешь убивать?

Ни один мускул на лице Борисова не дрогнул. Он лишь взглянул на Таккинена. Кивни ему Таккинен – и Васселею пришлось бы худо. Васселей знал это и втайне даже желал, чтобы Борисов бросился на него. Васселей был на голову ниже Борисова, но зато проворнее, и он, конечно, успел бы выхватить револьвер, и тогда этому извергу пришел бы конец. Но Таккинен, совсем молодой, худосочный, похожий больше на подростка, чем на мужчину, обладал такой властью, таким авторитетом, что Борисов робел перед ним.

– Наверно, в этом деле у вас обоих рука одинаково твердая, – заметил Таккинен миролюбиво.

Васселею пришлось молча проглотить пилюлю. Кириля попытался разрядить обстановку шуткой:

– Корову убивать не надо. Стоит Борисову взглянуть на нее – и она со страху околеет.

Подмигнув дружески Васселею, Таккинен взял Борисова под руку:

– Нам надо посовещаться. Где Левонен?

Когда начальство заперлось в своей каморке, все переглянулись: «Неужели начинается?»

На поляне перед избушкой пылал костер, окруженный с трех сторон стенками из хвойных веток. Привязанная к дереву корова, подрагивая от холода, смотрела большими печальными глазами на костер, пламя которого отсвечивалось в ее глазах, то вспыхивая, то угасая, и тихо мычала. Корова была совсем молодая. Ей бы стоять сейчас у себя к хлеву, в тепле да в спокойствии, а не дрожать, горемычной, под открытым небом в глухой тайге. «Чьи же это детишки остались без молока? – подумал Васселей, и сердце его сжалось. – А есть ли молоко у его Пекки?»

– Васселей! Может, зарежешь ее? – предложил повар.

– Кириля, помоги им, – сказал Васселей и, взяв ведра, пошел, не оглядываясь, к краю болота за водой.

– Ох-хой, буренка-то хорошая! – вздохнул Кириля и пошел за топором.

Васселей неторопливо шел по лесу, потом долго стоял у болота. Отправься он сейчас дальше через болото, караульному даже в голову не пришло бы остановить его. Но куда идти? В болоте было сооружено что-то вроде колодца: вокруг «окна» в трясину были утоплены сосновые чурки, образовавшие таким образом стенки колодца. «Окно» успело уже затянуть льдом, и пришлось взломать его колом, приготовленным для этой цели возле колодца. Васселей ударил слишком сильно, и, кол, пробив лед, ушел глубоко, взбаламутив воду. Васселей не стал дожидаться, когда осядет муть. «Какова скотина, таково и пойло!» – зло подумал он, не отделяя себя от других, и зачерпнул полные ведра мутной воды.

Когда Васселей подошел к костру, с коровьей туши уже снимали шкуру. Над огнем висели два больших котла. Вылив воду в котлы, Васселей снова отправился за водой.

В тот вечер ни мяса, ни соли не жалели. Скоро у них будет и соли и мяса вдоволь.

– А едоков будет поменьше, – добавил Васселей.

– Что ты этим хочешь сказать? – как всегда, насторожился Паавола.

– А то, что на войне не одни буренки своей жизни лишаются, – охотно объяснил Васселей.

Настроение у всех было приподнятое, когда собрались в избе и сели за трапезу. Наелись до отвала, покурили, отдохнули и опять сели за стол. А в котлах уже варилась новая порция мяса.

Начальство все еще совещалось. Видно, речь шла не о какой-то небольшой вылазке, а о настоящем деле.

Наконец дверь каморки распахнулась. Первым вышел Таккинен, за ним остальные.

– Ну, ребята, начинаем! – радостно объявил Таккинен.

– Сейчас?

– Нет, не сейчас, – улыбнулся Таккинен. – Надо провести еще одно собрание.

Васселей залез на нары. Надо было подумать. В голове все перепуталось. Вот уже три года он занят одной мыслью – как бы уйти от этих людей, порвать с ними. Все эти годы жизнь казалась постыдной, преступной. Все эти годы они то скрывались, то нападали из-за угла. Теперь они будут солдатами. Начнется открытый честный бой, в котором можно или победить, или быть побежденным. Вести честный бой Васселей привык. Он может кому угодно открыто, откровенно сказать, что он служил в царской армии, воевал в ее рядах. Пусть нет ни царя, ни царской армии, все равно русскую армию, ее боевые пути, победы и поражения никто не имеет права осмеивать и охаивать… Теперь он – солдат… Какой армии? Они называют ее «освободительной» армией Карелии. Они – освободители Карелии? Васселей устал ломать голову над этим вопросом и, вспомнив когда-то услышанное изречение, что правой оказывается всегда та армия, которая побеждает, перестал терзать себя сомнениями. Но тут Левонен начал свою вечернюю проповедь, и Васселея больно кольнуло при мысли, что если они победят, то, значит, и Левонен ратует за правое дело. «Ну нет, дудки! – Васселей тихо чертыхнулся. – Хоть бы сегодня этот дьявол сидел и молчал!»

Молитва Левонена на сей раз оказалась короткой: Таккинен посоветовал старику не затягивать сегодня богослужение, чтобы люди могли лечь пораньше спать.

«Крестьянин пашет, а солдат воюет, – подумал про себя Васселей. – Крестьянин мечтает об урожае, а солдат – о победе. Так что лучше будет не думать, а повернуться на другой бок и заснуть». В избе было тепло, ветер шумел в высоких елях. После плотного ужина Васселей не заметил, как сон окончательно сморил его…

Ночью Борисов разбудил обитателей избушки:

– Подъем! Пора отправляться!

Натягивая сапоги, Васселей спросил:

– Куда же мы идем? На войну или на грабеж? Ты уж, верно, забыл, как в таких случаях командуют?

– Ничего я не забыл, – буркнул Борисов.

Небо было такое черное, что на его фоне верхушки деревьев почти невозможно было различить. Лишь внизу, где земля была припорошена осенним снежком, казалось чуть светлее. Первыми вышли в путь разведчики. Через некоторое время, когда разведчики уже должны были перейти болото, двинулись и остальные.

Переправившись со своим отрядом через болото, Таккинен устроил привал, чтобы люди могли отдохнуть и вылить из сапог холодную болотную жижу. Он подошел к группе Васселея и заговорил о том, что они должны овладеть как можно большей территорией, чтобы иметь право попросить помощь у Финляндии.

– Железную дорогу будем брать? – поинтересовался Васселей.

Таккинен заколебался:

– Мы сможем прервать железнодорожное сообщение лишь временно.

– Господин главнокомандующий! – заметил Васселей. – Но разве с военной точки зрения овладеть железной дорогой не первоочередная задача?

– С военной точки зрения! – усмехнулся Борисов. – Это у большевиков во всяких реввоенсоветах обсуждаются приказы, а у нас их получают и исполняют.

Но Таккинен подмигнул Васселею.

– Вилхо прав, – сказал он. – Железная дорога дает противнику большие преимущества. Имей и мы железнодорожное сообщение с Финляндией, мы были бы намного сильнее. Но наступление на железную дорогу нам придется отложить. Сил у нас маловато.

К утру вышли к деревне Кевятсаари.

Заняв деревню, Таккинен сказал со смешком:

– Вот и первая наша победа! Мы не потеряли ни одного солдата и не истратили ни одного патрона.

Кевятсаари значит по-карельски «весенний остров». Хотя деревня и называлась островом, никакого острова не было. Сама деревня была расположена на восточном берегу губы, на другой стороне которой выдавался широкий мыс. Но весной, когда таял снег, перешеек между мысом и берегом всегда заливало водой, и мыс на три-четыре недели превращался в остров. Потом вода спадала, и мыс становился опять мысом.

На мысе стоял большой дом Луки Ехронена. Дом был построен в финском стиле: изба, скотный двор и амбар, поставленные отдельно от жилой избы, образуют квадратный двор. Но этот дом и большие поля, принадлежавшие Ехронену до революции у себя на родине, – все это было мелочью по сравнению с состоянием, которым он владел в Финляндии. Начав с коробейничества, он вырос в крупного дельца, обладавшего магазинами в трех финских селах. Здесь, на родине, в отчем доме хозяйство вел старший сын Ехронена. В последнее время поговаривали, будто два младших сына Луки тоже обитают где-то поблизости от родного дома, но старший их брат утверждал, что все это лишь досужие вымыслы. С появлением в деревне отряда Таккинена чернобородому хозяину дома Ехронену уже не надо было опровергать эти слухи, так как его младшие братья открыто вернулись в родной дом.

Приказав своим людям занять боевые позиции на подступах к деревне, Таккинен со своими приближенными направился к дому Ехроненов. Хотя Васселей и не принадлежал к числу приближенных, Таккинен позвал и его с собой.

Но стоявший у дома Борисов остановил Васселея:

– Куда прешь? Чего тебе здесь?

– По тебе соскучился.

Васселей попытался оттолкнуть Борисова.

Но тут Таккинен обернулся и крикнул с крыльца:

– Иди, Вилхо, иди.

Просторная изба была полна народу. Одни были с оружием – с винтовками, с берданками, с дробовиками, другие – без оружия. Здесь собрались мужики чуть ли не изо всех деревень Северной Карелии. В углу избы стоял поп из Киймасярви в длинной черной рясе и о чем-то перешептывался с Таккиненом, который едва доставал попу до плеча. Переговорив с главнокомандующим, поп начал расхаживать по избе, словно выискивая своими злыми глазами кого-то среди собравшихся. Огромного роста, чуть сутулый, он расхаживал, согнув длинные руки в локтях, точно искал среди мужиков себе достойного противника, с которым можно было бы помериться силой.

Васселей оглядел собравшихся. Из Тахкониеми никого не было. Он подошел к Таккинену и на всякий случай поинтересовался, нет ли кого из его родной деревни.

– Ты будешь представлять Тахкониеми, – ответил Таккинен и подошел к столу.

Кашлянув, он начал торжественно:

– В эти исторические дни, когда мы начинаем вооруженную борьбу за свободу Карелии и за веру… помолимся господу, чтобы благословил он наше оружие и даровал нам победу в нашей благородной борьбе… Взойдем вместе с Моисеем на гору Синай, откуда всемогущий господь наш покажет нам землю Ханаанскую…

Оказалось, что главнокомандующий может проповедовать не хуже самого Левонена.

Какой-то старикашка внимательно слушал речь Таккинена, пытаясь вникнуть в смысл витиеватых фраз, и потом шепотом спросил у Васселея: