Текст книги "Мы карелы"

Автор книги: Антти Тимонен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 33 страниц)

Варвана пришла в себя в чьей-то конюшне, где были заперты и другие такие же опасные смутьяны, как и она. Среди арестованных был и брат убитого бандитами милиционера одноногий Мику. Он тоже был избит. И было за что: как это он посмел родиться на свет братом человека, который стал затем блюстителем порядка у Советской власти.

Мику был человек безобидный, никому никакого зла не делал. Впрочем, однажды он нанес ущерб чужому имуществу, да и то имущество принадлежало Советской власти. Дело было так. Мику еще в детстве лишился ноги, но на своей деревяшке он ковылял с такой скоростью, что не всякий человек с двумя здоровыми ногами мог угнаться за ним. Как-то он поехал по какому-то делу в Ухту и, поднимаясь по крутой лестнице в ревком, помещавшийся в двухэтажном доме на перешейке между рекой и озером, угодил деревяшкой в щель между ступенями и сломал свою деревянную ногу. Прыгая на одной ноге, Мику добрался до начальства и первым делом потребовал, чтобы ему дали подходящий материал для изготовления нового протеза.

– Нечего нам больше делать, как искать тебе деревяшку, – ответили ему в ревкоме. – Найди сам и сделай себе ногу.

– Где же я найду?

– Где хочешь.

Кое-как спустившись со второго этажа, Мику увидел стоявшие у крыльца выездные сани ревкома с покрытыми черным лаком оглоблями. Неподалеку возле поленницы к тому же оказался топор. Острый нож у Мику был, конечно, с собой. Одним словом, Мику снял оглоблю, добрался до чурбака, на котором кололи дрова, и приступил к работе. Руки у него были золотые, и полый протез вскоре был готов. Приладив деревяшку, Мику тут же пошел в ревком, чтобы показать свой новый протез и похвалиться.

В ревкоме только руками развели. Что с Мику возьмешь: он сделал лишь то, что ему велели.

На рассвете Мику снова увели на допрос. На этот раз его притащили к самому царю Маркке. Допрос вел финский фельдфебель.

Фельдфебель встретил Мику весьма приветливо. Он выразил свое огорчение, что у них в армии попадаются такие изверги, которые могут избить человека до полусмерти, и сказал, что такое противоречит духу освободительной армии. Мику мысленно согласился с ним, подумав про себя, что распределение обязанностей в этой армии происходит согласно пословице, которая гласит: «Одни убивают, а другие тела обмывают». Далее фельдфебель заявил, что, несмотря на различие в политических взглядах, он хотел бы найти взаимопонимание с человеком, пользующимся уважением в народе. «Освобождение Карелии должно происходить с наименьшим кровопролитием», – говорил фельдфебель. Он считал, что нельзя приговаривать людей к смерти лишь за то, что человек является коммунистом. Ведь даже в Финляндии в восемнадцатом году не всех коммунистов расстреляли. Правда, вначале, к сожалению, некоторые фанатики погорячились. А теперь, говорил фельдфебель, в Финляндии много коммунистов гуляет на свободе. Тем более этого принципа надо придерживаться в Карелии, где живет родственный народ. От Мику требовалось одно – он должен назвать имена коммунистов. Тогда он поможет этим людям, спасет их. Список коммунистов необходим командованию освободительной армии для того, чтобы взять их под свою защиту, так как могут, найтись горячие головы и расправиться с ними самосудом.

Мику готов был всей душой помочь фельдфебелю в этом благородном деле, но – увы – он не знал, кто коммунист, а кто нет. Коммунисты – народ хитрый, они не всех в свою ячейку пускают. Вот у него, у Мику, даже родной брат был коммунист, а небось ему, Мику, ни разу не предлагали вступить в партию.

– Ну, а сочувствующих коммунистам знаешь? – спросил фельдфебель.

– Знаю. Только вот с арифметикой у меня всегда неладно было, считаю я плохо. – Мику взял со стола тарелку, провел пальцем по ее краю. – Вот если вы сможете сказать, где начинается здесь круг и где кончается, то узнаете, сколько сочувствующих.

– Не понимаю.

– Конечно. Коли понимал бы, так не пришел бы сюда.

Мику смотрел прямо в глаза фельдфебелю таким доверчивым взглядом, что тот никак не мог сообразить, что Мику хочет сказать. Наконец до сознания фельдфебеля дошел смысл иносказания.

– Да ты сам, наверное, закоренелый коммунист?

– Рад бы в рай, да грехи не пускают. Вот в чем загвоздка.

И Мику прищелкнул пальцами.

– Уведите его, не то и вторую ногу обломаю! – взревел царь Маркке.

В Юмюярви, как и везде, провели собрание и, как и в других деревнях, записывали добровольцев. На собрании даже вынесли решение, в котором было точно указано, что каждый дом должен пожертвовать во имя освобождения Карелии, причем не забыли указать, что каждый хозяин обязан сдать сноп соломы и корзину углей. Командиром Юмюярвской роты был назначен бывший унтер-офицер царской армии. Не хотелось бывшему унтеру отправляться на войну, да пришлось. И он начал готовиться к походу. Сперва надо было привести в порядок обутку. Чинил он ее основательно и старательно, так что, когда спустя недели две Таккинен приехал узнать, почему рота не выступила, оказалось, что ремонт обуви все еще идет полным ходом. Хотя не все валенки были еще подшиты, пришлось роте отправиться в поход.

Арестованных в Юмюярви повезли в Киймасярви сразу, как только наладился санный путь. Мику везли на лошади, и он во всеуслышание заявил:

– Сам карельский царь пешком топает, а я еду как барин. Кому же из нас почета больше?

Варвана тащилась, едва переставляя ноги. Болело избитое тело, ныло сердце, полное заботы и тревоги о детях. Как они там? Придется ли им еще слушать сказки матери?

Впервые в жизни Варвана покинула родное село. И кто знает, увидит ли она его еще. Уж лучше было бы умереть дома и лежать рядом с покойным мужем на своем кладбище.

«…Жили-были старик и старуха… Не хотелось их дочери уходить из дому. Но пришлось…»

Отряду Таккинена пришлось оставить Руоколахти. Бандиты ушли из села торопливо, словно убитые ими коммунисты, встав из могилы, гнались за ними вместе с пришедшими с востока красноармейцами. Вскоре после расправы в Руоколахти диверсионной группе белых удалось взорвать железнодорожный мост на реке Онде. Однако и это не остановило продвижения красных войск. Поэтому Таккинен решил пока отойти в глухие таежные деревушки и вступать в бой лишь с небольшими разведывательными группами красных.

Таккинен не мог не знать, что сегодня будет первая такая схватка. Разведка сообщила о приближении красных. Таккинен решил не ждать их на заранее подготовленных позициях, а идти навстречу и нанести внезапный удар. Разделив свой полк на два батальона, Таккинен дал приказ выступить. Совершив ночной марш-бросок, они вышли к небольшому озерку, по берегу которого проходила дорога.

Первому батальону Таккинен приказал занять позиции поперек дороги, а второй батальон он расположил на левом фланге, повернув его фронтом к дороге. Справа было озеро. Таким образом, получился прямоугольник, войдя в который красные должны были оказаться в мешке. Между озером и дорогой лес был вырублен, но на левом фланге и впереди, где расположились белые, начиналась густая чаща.

Глазом бывалого солдата Васселей сразу оценил выгодность занятых ими позиций.

– Молодец Таккинен! – сказал он командиру батальона. – Умеет выбрать позиции.

По цепи передали приказ не открывать огня, пока противник не окажется полностью в мешке. Лишь после того, как первый батальон, подпустив красных вплотную, откроет огонь, в бой должен вступить и второй батальон. И тогда патронов не надо жалеть.

Прошел час, другой. Кое-кто, не выдержав холода, начал похлопывать закоченевшими руками и постукивать застывшими ногами. Нигде время не кажется таким долгим, как в засаде, где помимо томительного ожидания человек испытывает, и напряжение, и страх, где его мучают всякие тревожные мысли, опасения, предчувствия, и прежде всего вопрос, как все это кончится и удастся ли самому еще увидеть, чем все это кончится.

Начало смеркаться. И тогда Васселей почувствовал, что сейчас все это и начнется. Нет, это было не просто предчувствие, а догадка, вернее, даже предположение человека, прошедшего войну. Красным выгоднее всего ударить по белым ночью, чтобы застать их врасплох. Поэтому колонна не должна выступать слишком рано. Красные должны быть здесь примерно в это время, так как отсюда до деревни часа три ходьбы, да еще часа два им потребуется, чтобы произвести разведку и развернуться для атаки.

В цепи было так тихо, что слышно было, как стучит сердце в груди. В верхушках деревьев шелестел ветер. Потом в шелест ветра вплелся новый звук, словно дерево поскрипывало. Звук был настолько естественным, что насторожились лишь те, кто ждал его. По напряженной позе командира батальона лежавшие рядом с ним поняли, что это значит.

На дороге появились два красноармейца. Еще двое шли в стороне от дороги перед залегшей в лесу цепью. Винтовки у красноармейцев были на ремне. «Ну и солдаты! – подумал Васселей. – Да разве это боевое охранение? У самой дороги идут».

Сердце Васселея вдруг сжалось. А что, если Рийко в этой колонне. Нет, кажется, его нет. Паренек-то, что идет вдоль цепи, наверное, одних лет с Рийко. Наверное, и брат у него есть. И отец и мать где-то ждут его. А может, и невеста…

Васселей стиснул зубы. На войне нельзя думать о таком. На войне такие мысли могут стоить жизни. Заметь сейчас этот парень Васселея, вряд ли он стал бы размышлять, есть ли у Васселея родные…

Васселей слышал от своих фронтовых друзей, будто солдат заранее предчувствует, когда его убьют. Он следил за молодым красноармейцем. Знает ли этот парень, что жить ему осталось считанные секунды? Нет, не похоже, чтобы предчувствовал что-то. Красноармеец постарше, устало тащившийся следом, смотрел вперед, туда, где скрылось зимнее солнце. Вряд ли он предполагал, что для него солнце уже никогда не взойдет.

Васселей подумал, что, почувствуй эти ребята опасность и вглядись повнимательней в кусты, они наверняка бы обнаружили засаду. Свою жизнь они бы уже не успели спасти, но спасли бы своих товарищей. Он только мельком подумал об этом, потому что внимание было приковано к дороге, на которой вот-вот должна была появиться колонна. Как только справа грохнет первый выстрел, надо начинать. Надо. Начинать Васселею было не впервые, хотя по-настоящему в бою он уже не был много лет.

Голова колонны шла на слишком незначительной дистанции от передового охранения. Васселей это сразу заметил. Почему они так уверены, что белые будут ждать их в деревне? Действительно – почему?

Красноармейцы, шедшие в голове колонны, были уже взяты на мушку. Они шли по двое, кое-кто по одному. По такой дороге строем не промаршируешь. Отряд Таккинена тоже пришел сюда примерно таким же строем. Теперь надо поглядеть, сколько же их идет. Таккинен говорил, что красных должно быть более пятидесяти человек. Но, видимо, разведчики ошиблись. Васселей не насчитал и тридцати. А в засаде их поджидало более ста солдат. Они лежали в укрытии, хорошо замаскировавшись…

Показался хвост колонны. Вот идет и тыловое охранение. Эти тоже идут, не соблюдая дистанции.

И тогда грохнул выстрел. Но раздался он не с позиции первого батальона, как было условлено, а с фланга. Стрелял молодой парнишка, лежавший неподалеку от Васселея. Когда занимали позиции, этот парнишка очень боялся, что, когда начнется стрельба, они перестреляют друг друга. Командир батальона рявкнул тогда на него и пригрозил: если парень не перестанет ныть, то получит сейчас пулю в лоб. Парень выстрелил просто со страха. Если бы он думал предупредить красных, то надо было бы стрелять раньше…

И тогда началось. Нет, это был не бой, это была бойня. Заранее продуманное хладнокровное убийство. Более ста палачей вели прицельный огонь с двух сторон по растерявшимся красноармейцам.

До этой минуты более года в Карелии был мир. Коммунистов, милиционеров, учителей убивали поодиночке. Теперь началась война, началось массовое убийство. Залпы разрывали тишину леса. Они разрывали и заключенный в Тарту договор о мире. У писарей в штабе красных будет работа. Пишите, писаря, отцам, матерям, братьям, сестрам, что им уже не надо ждать возвращения их солдата домой. Стучите, телеграфисты, передавайте в Петрозаводск, Петроград, Москву. Пусть узнают там, пусть узнает весь мир, что Карелия, которую удалось отстоять ценой многих жизней в 1918, 1919—1920 годах, опять в опасности. В Карелии снова началась война, снова гибнут люди. Карелия стонет, охваченная тревогой, но она жива, она будет бороться…

Васселей стрелял. Ему вспомнилась Анни. Анни просила: «Береги себя». Васселей стрелял. Но не потому, что защищал себя. Нет, происходило что-то более страшное. Когда из-за своего упрямства они с Анни чуть не погибли вместе с нагруженной сеном лодкой, он пожалел, что поехал в непогоду. Но сейчас у него не было времени сожалеть о чем-то. «Береги себя!» Так напутствовали и этих красноармейцев, падающих под пулями там, на берегу. Об этом их просили их Анни, их Марии… Васселей закусил губу: «Нет, нельзя думать сейчас об этом. Может быть, там на берегу и Мийтрей? Вот бежит один. Юркий, как Мийтрей. Бежит зигзагами. Вот он лег… Встал… Опять перебежал. Уж не Мийтрей ли?» Прижав приклад к щеке, тщательно прицелившись, Васселей спустил курок. Красноармеец выронил винтовку, выпрямился и повернулся лицом к Васселею, словно хотел показать, что он не Мийтрей, вместо которого ему пришлось принять смерть. Потом схватился обеими руками за грудь и рухнул на снег.

Все эти годы, находясь в стане белых, Васселей колебался, искал выход, считал себя не таким, как остальные, чужим этим бандитам и их делу. Он презирал бандитов, считал себя лучше, чем они. Чем же ты, Васселей, отличаешься сейчас от других? Пожалуй, лишь тем, что ты обстреляннее их, стреляешь лучше. Ты считаешь, что во всем случившемся с тобой виноват Мийтрей, но ведь ты даже почти забыл уже, как выглядит Мийтрей. О чем ты думаешь сейчас? Ни о чем. Просто действуешь, как хладнокровный убийца. И хотя после каждого выстрела ты вздрагиваешь от отдачи, словно пуля попала в тебя, ты опять досылаешь патрон в казенник, прицеливаешься и стреляешь.

Только позднее, вспоминая эти минуты, ты почувствуешь раскаяние. Ведь ты не испытывал ненависти ни к одному из тех, кого убивал. И не ты один из-за какого-то рокового стечения обстоятельств оказался в белой банде. Вас было много таких, и все вы вот так с искаженными лицами расстреливали беспомощно метавшихся на берегу красноармейцев.

Красноармейцы, уцелевшие после первого шквала огня, залегли и пытались отстреливаться. Но они не видели противника, укрывавшегося в лесу, зато сами были на голом берегу озера как на ладони.

– Бейте их, перкеле! Всех до единого. Вот так! Перкеле! – кричал поп из Киймасярви. Только он, этот слуга божий, способен был своим басом перекричать грохот выстрелов и ругаться с такой яростью.

Пошел мокрый снег. Может быть, снегопад начался еще до боя, просто Васселей его не заметил. Ему казалось, что даже сумерки перестали сгущаться, потому что было видно, как несколько красноармейцев, видя, что другой дороги у них нет, ползли к озеру и пытались уйти по тонкому льду. Но лед крошился, и красноармейцы, провожаемые градом огня, один за другим проваливались под лед.

Наконец Васселей отложил винтовку. Только теперь у него появилось смутное ощущение того, что в этом бою с одной стороны были остервенелые палачи, а с другой – их жертвы, готовые скорее умереть, чем просить пощады. Впрочем, сдаваться им не предлагали.

Хотя ни один из красноармейцев уже не подавал признаков жизни, по ним продолжали вести огонь. Бандиты вышли из леса и, стреляя по убитым, начали цепью приближаться к дороге. Кто-то закричал «ура», несколько голосов недружно подхватили его.

– Чего же ты не орешь «ура»? – Кириля спросил с горькой усмешкой у Васселея. – Это же наша первая победа.

– Вот она и началась. – Васселей сумрачно смотрел на озеро. – Сегодня мы их, завтра они нас. Такова война. Я их знаю… вот этих ребят, что лежат там.

– Уж не знакомые ли твои?

– Я же с ними в одной армии воевал. Дорого обойдется нам эта победа.

Тем временем, пока другие собирали трофеи, выворачивая карманы убитых и забирая все вплоть до спичек, Васселей заглядывал в лица красноармейцев. Два чувства перемешивались в нем – надежда и страх. Он надеялся найти среди убитых Мийтрея и боялся, что найдет Рийко. Но так и не нашел – ни того, ни другого.

Таккинен велел всем построиться.

– Солдаты Карелии! – начал он выспренне. – Я поздравляю вас со славной победой и благодарю за героизм. Пусть осенний карельский лес и всевышний будут свидетелями…

Быстро наступила темнота, словно торопясь скрыть следы преступления, совершенного на берегу тихого карельского озера.

Малочисленный 379-й полк Красной Армии был рассредоточен небольшими гарнизонами вдоль Мурманской железной дороги. Кроме того, в наиболее важных населенных пунктах поблизости от железной дороги находились сторожевые посты. Силы пограничной охраны, расположенной по всей границе протяженностью более тысячи километров – от Ладожского озера до Ледовитого океана, насчитывали всего около 400 человек, то есть один пограничник на три километра границы. Пограничные заставы находились за несколько десятков километров друг от друга. И в полку, и в погранотрядах происходила смена личного состава, на место демобилизованных бойцов прибывали только что призванные новобранцы, не привыкшие к таежным условиям Карелии.

Наиболее сложная обстановка была на границе.

Отделенные от железной дороги сотнями километров глухой тайги, по которой с трудом удавалось доставлять продовольствие, снаряжение и боеприпасы, совершенно отрезанные от Большой земли, пограничные заставы чувствовали себя беспомощными и беззащитными перед надвигавшейся бедой. Даже связь была настолько непостоянной, что сообщения о нарушениях границы командование получало с большим опозданием.

В то время как банда Таккинена уже вела активные боевые действия, между Москвой и Хельсинки шла своего рода дипломатическая война: ноты с протестом, ответные ноты, расследования и свидетельства, повторные расследования и опять ноты следовали одна за другой. Была образована смешанная советско-финская комиссия по расследованию нарушений границы. Советские представители в комиссии требовали от финской стороны, чтобы финские власти закрыли границу, запретили вербовку так называемых добровольцев в Финляндии и сбор средств, проводимый различными организациями в Финляндии для поддержки авантюры в Карелии. Финская сторона утверждала, что никаких нарушений границы не происходит, граница закрыта и через нее проходят лишь карельские беженцы, возвращающиеся в родные места с разрешения Советского правительства. Правда, финские представители в комиссии не всегда успевали давать разъяснения и ответы на запросы советской стороны, так как многие из этих представителей сами были денно и нощно заняты тем, что отправляли в Советскую Карелию оружие и формировали банды наемников. Под видом карельских беженцев через границу потоком шли финские шюцкоровцы, русские белоэмигранты, участники кронштадского мятежа, даже польские, шведские и немецкие солдаты. Шли они с оружием, хотя карелы-беженцы должны были возвращаться без оружия.

Правительство Финляндии, занимавшее для видимости позицию невмешательства, обратилось в Лигу наций с просьбой рассмотреть «карельский вопрос», словно речь шла о территории, подвластной Финляндии.

В самой Финляндии вокруг «карельского вопроса» развернулась ожесточенная борьба. Буржуазная газета «Кауппалехти» призывала правительство начать открытую войну с целью захвата Карелии и Петрограда. Рабочие газеты осудили эту возню, заклеймив ее как новую авантюру белогвардейцев. Если террор, развязанный в 1918 году против рабочего класса, уже несколько ослаб, то теперь он вновь усилился и был направлен прежде всего против тех, кто осмеливался говорить правду о разбойничьем вторжении в Карелию. В городах, и в особенности в пограничных, шли массовые аресты. Однако террор не сломил волю рабочих. В Хельсинки, Тампере и других городах продолжались демонстрации под лозунгом: «Руки прочь от Советской Карелии!»

Обстановка в Карелии тем временем настолько ухудшилась, что части Красной Армии не могли ждать результатов дипломатической войны. Пришлось прибегнуть к силе оружия. Для перехода от мирной армейской жизни к боевым операциям потребовалось известное время. К тому же сообщение по Мурманской железной дороге было затруднено в связи с взрывом моста на Онде. Все вооружение приходилось на Онде выгружать из вагонов, самыми примитивными способами переправлять через реку и затем на другом берегу снова грузить в эшелон.

В районе Ребол границу перешла большая банда белых, не подчинявшаяся Таккинену. Вооруженные отряды, вторгшиеся в Северную Карелию, также не были подчинены Таккинену. Под его командованием остался лишь «Полк лесных партизан», действовавший на участке Тунгуда – Киймасярви. Но в то же время эти части белых, сражавшиеся на различных участках, действовали не разрозненно, каждый сам по себе, а их операциями руководил общий главнокомандующий, являвшийся главнокомандующим и всей финской армии. Это знали все. «Не знало» лишь правительство Финляндии!..

Стоявшая в Реболах рота красноармейцев начала отходить на юг в сторону Поросозера. Ей приходилось то и дело вступать в бой с противником, передвигавшимся на лыжах и пытавшимся окружить роту, однако красные каждый раз вырывались из окружения.

Население Ребол опять оказалось под властью белой Финляндии. Накануне отхода красных из села жители Ребол приняли на сходе резолюцию, в которой говорилось:

«Нарушив наш мир, на нас опять идут войной белофинны, карельские кулаки и кронштадтские мятежники! Они совершают самое вопиющее преступление, ибо под защитой Советской власти наша жизнь начала постепенно улучшаться. Совершаемые белофиннами грабежи, поджоги, убийства вызывают в наших сердцах чувство, будто они хуже зверей. Пора браться за оружие и изгнать бандитов. Да здравствует власть Советов, защищающая мир и свободу крестьян и рабочих!»

Свое обращение ребольцы передали группе пограничников, которая покинула село последней и направилась прямо на восток, чтобы сообщить о событиях на границе командованию 379-го полка. Перед пограничниками лежал путь в триста верст. Им предстояло идти по лесам, обходя занятые бандитами деревни.

Старшим в группе был Михаил Петрович. Весной прошлого года белобандит тяжело ранил его ножом в грудь. На лежавшего без сознания Михаила Петровича набрели шедшие по лесу карелки. Они кое-как перевязали его и доставили в больницу. Отлежав несколько месяцев в военном госпитале, Михаил Петрович вернулся опять на границу.

В группу Михаила Петровича входили четыре бойца, недавно прибывшие на заставу. Одним из них был Рийко. Его должны были демобилизовать, но не успели. Да и куда Рийко теперь ехать? Его родная деревня занята белыми. Старый друг и ровесник Рийко, Гриша Нифантьев, – тоже карел, из-под Олонца. А Саша и Евсей – русские. Саша когда-то служил в Кевятсаари, собирался уже ехать домой, но, как и предполагал старик Ярассима, пришлось Саше остаться в армии. Евсей Павлов только недавно прибыл в Карелию. Боец он был обстрелянный, но воевать ему до сих пор приходилось в других условиях, на просторах южных степей, где противника видишь за много километров. Скакать Евсей привык на коне и с острой шашкой в руке. В Карелию он тоже прибыл как кавалерист, но оказалось, что здесь от коня больше мороки, нежели пользы. Пришлось спешиться.

Впереди группы обычно шел Саша. За ним Михаил Петрович и Рийко, который выполнял при командире обязанности разведчика и готов был в любую минуту уйти вперед на задание. Он с детства привык ходить по лесам. Обязанности «тылового охранения», как его в шутку называли, поневоле нес Павлов, не привыкший ходить пешком, да к тому же по тайге. Ему приходилось труднее всех.

Пограничники знали, что неподалеку от деревни Кевятсаари опять находится тайное пристанище белых, В той избушке могли быть продовольственные запасы белых, и поэтому Рийко предложил сделать крюк, доказывая, что если они оставят этот склад продовольствия белым, то совершат и военную, и политическую, и историческую ошибку. По мнению Рийко, взять избушку не стоит большого труда: если там и есть небольшая охрана, то ее можно захватить врасплох. Михаил Петрович слушал Рийко, подмигивая догнавшему их Нифантьеву, но в душе он был согласен с Рийко. Избушку, пожалуй, можно было взять, но у группы свое задание, свой маршрут, от которого отклоняться они не имеют права.

В светлое время дня они обошли с севера деревню Хиетаярви и начали искать место, где можно было бы заночевать. Саша сказал, что на берегу речушки, впадающей в озеро Хиетаярви, есть охотничья избушка. Перейдя к открытым действиям, бандиты ночевали в деревнях, и лишь в избушках, расположенных на их тайных маршрутах, имелись посты. Рийко отправился в разведку. Избушка оказалась пустой. Правда, бандиты в ней недавно побывали, потому что перед каменкой не были запасены дрова и не оказалось спичек – такого нарушения неписаного закона тайги ни один добрый человек не допустит.

Саша и Нифантьев оказались удачливыми рыболовами и сумели из не успевшей замерзнуть быстрой речки наудить несколько окуней. Рийко, никогда не любивший удить – у него не хватало терпения, глядеть на поплавок, – нарубил дров и затопил каменку. Михаил Петрович пошел первым в дозор. От одного лишь Еврея не было никакого толку: добравшись до избушки, он, даже не сбросив вещмешка, свалился на нары и тут же захрапел.

Наконец ужин сварился и был съеден, дым из избушки вытянуло, и она наполнилась приятным теплом. Но спать еще было рано. Ветер гудел в верхушках деревьев. Иногда сквозь шум ветра слышались далекие глухие выстрелы. Но на них не обращали внимания, выстрелы в карельских лесах стали таким же привычным явлением, как шум ветра или плеск волн о прибрежные камни. Михаила Петровича на посту сменил Саша. Проспав часа два, проснулся и Евсей Павлов. Слушая шум ветра, он рассуждал вслух:

– О чем думали эти карелы, которые первыми поселились в здешних лесах? Неужели больше нигде им места не нашлось?

– Ума у них не хватило, – обидчиво буркнул Рийко. – Все потому, что тогда таких умных Евсеев на свете не было, чтобы дать совет карелам.

– Чего ты обиделся? – улыбнулся Евсей. – В самом деле, что здесь хорошего? Болото да лес, тьма-тьмущая да сырость вечная. Холод да голод. Как человеку жить в таких местах? Что ты скажешь, Михаил Петрович?

– Я-то? – Михаил Петрович закурил. – Я-то жил бы здесь, ежели бы моя матушка не родила меня на свет кержаком да ежели бы моя Екатерина. Ивановна была карелочка, а не уралочка.

– Не знаю, какая у тебя там Екатерина Ивановна, а здесь ты, пожалуй, никакой бы не нашел, – заметил Евсей. – Здесь и девчат-то не видно. Эх! А у нас-то… Одно слово – кавалерия! Возьмем село, беляков порубаем, командир и говорит нам: «Ну, хлопцы!» А сам он, командир наш, – орел. Такие танцы устроим, а наш командир так отплясывал, что девчата готовы были на шею броситься. А какие девчата, эх… Вот так мы воевали.

– Так вот чего ради вы там воевали! – усмехнулся Нифантьев. – А как беляки, тоже плясали?

– Ты мне тут агитпроп не устраивай! – огрызнулся Евсей. – Я уже и так дюже просвещенный. Врангеля бил! Деникина бил! Панов бил… А теперь финнов бить буду.

– Просвещенный ты, да не шибко, – ответил Нифантьев. – Финны всякие есть. На нашей стороне тоже финны воюют…

– Ну ладно, ладно, – отмахнулся Евсей. – Знаю. Буржуи и пролетарии. Классовая борьба. Ежели я плохо беляков бил, тогда бы и учил меня…

– Карелы тоже разные бывают, – заметил Рийко. – Уж я-то знаю. У самого брат в беляках.

– А что за классовые противоречия у тебя с братом? – усмехнулся Евсей.

– Будет вам, ребята! – строгим голосом сказал Михаил Петрович. Все замолчали.

Рийко с пасмурным видом разбивал в каменке пылающие угли.

Помолчав, Михаил Петрович сказал:

– Сцепись в этой самой классовой борьбе лишь бедные с богатыми, так мы давно бы уже были дома. А в ней, в этой борьбе, не все так просто.

– Вон прошлый год какой-то карел всадил финку под сердце Михаилу Петровичу, – сказал Нифантьев. – Как он, Михаил Петрович, на буржуя похож?

– Да вроде нет, – улыбнулся Михаил Петрович. – Пуза у него не было.

– А кто он был? Из какой деревни? Узнали? – спросил Евсей.

– Это мы у него узнали. Потом я его и повел.

– Да кто же он был? – спросил Рийко. – Знаешь, а не говоришь. Почему?

– Кто да кто? Завел опять, – проворчал Михаил Петрович. – Упомнишь их всех! Разве ты запомнил имена всех кадетов, которых в Питере в плен брал? А бабы, что меня нашли да спасли, тоже ведь, Гришенька, карелки были. Их имен я ведь совсем не знаю. Вот так-то. Одни зло творят, а другие добрые дела делают, а имен своих не говорят…

– Чего ради мы воюем… – вздохнул Евсей. – Это-то я знаю. Вот одно, братцы, непонятно мне. Почему мы удираем да прячемся? Идем так, чтоб люди не видели. А ведь по советской земле идем. Это мы, Красная Армия. Между нами, братцы, – уж не прохлопали ли мы чего? Как дошло вот до такого безобразия?

– «Как», да «что», да «между нами»… – Рийко возмутился. – Надо прямо всем сказать, как да что. Вот доберемся до своих, – наверное, собрание там будет, вот мы и скажем, что…

– Ну конечно, там никто ничего не знает, пока Рийко не придет, не растолкует, – похлопал Рийко по плечу Нифантьев.

– Знать-то там знают… – вступил в разговор Михаил Петрович. – Но, видно, грош цена этим договорам, подписанным буржуями. Ничего! Не будет Красная Армия прятаться да шептаться, что, мол, между нами… Скоро, ребята, увидим.

– Я тоже так думаю. По своей земле ходить, да крадучись? Нет, черт возьми! – Рийко встал. – Не пора ли сменить Сашу? Может, я пойду?

– Пойдет Евсей, – сказал Михаил Петрович. – Он уже покимарил час-другой.

– Есть! – вскочил Евсей.

Саша ввалился в избушку весь озябший.

– Мороз крепчает, братцы. До костей промерз.

Он налил в кружку из чайника кипятку, достал из мешка кусок хлеба, повертел его в руках и сунул обратно. Дорога еще длинная, пригодится… А спать и так можно.

Деревья перестали шуметь. Они словно застыли, вслушиваясь, как в лесу потрескивает мороз, и присматриваясь к новому часовому, который подпрыгивал на месте, пытаясь согреться. Мороз донимал его, будто хотел испытать этого парня с юга. Но когда насквозь продрогшего Евсея на посту сменил Рийко, вдруг началась метель и мороз уступил свое место пурге, которая быстро покрыла все вокруг белой пеленой.

Пограничники вышли в путь рано утром. Пурга была им на руку, она тут же заметала следы. Небо было непроницаемо-черным, но внизу, где белел снег, было чуть светлее, так что опытный глаз различал путь. Когда вышли к зимнику, который вел из Ровкулы в Челму, Рийко пошел вперед в разведку. Начало светать, но метель не унималась. Рийко с трудом различал занесенную снегом дорогу, петлявшую среди леса. Вдруг ему показалось, что кто-то недавно прошел по дороге. Вскоре он обнаружил следы, чуть выступающие из-под свежего снега. По следам трудно было определить, куда они вели. Рийко дал знак остальной группе, и они направились по зимнику на восток. Дальше следы неизвестных путников стали еще заметнее. Теперь видно было, что эти люди тоже направлялись на восток. Судя по следам, их было немного. Но все равно следовало соблюдать осторожность. Рийко и Саша шли впереди.