Текст книги "Мы карелы"
Автор книги: Антти Тимонен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 33 страниц)
– Бабушка пришла! – Дети осмелели и слезли с печи. – Гостинцы принесла?
– Принесла, принесла…
Солдат выхватил у нее кошель.
– Поглядим, что за гостинцы.
– Берите, жрите, хоть тресните, – рассердилась Маланиэ.
В кошеле оказалась пустая бутылка из-под молока, немного «весенней» рыбы и завернутый в тряпочку кусочек хлеба с примесью сосновой коры.
– Так вот что красные жрут.
В избу вкатился маленький толстопузый мужичок в черной надвинутой на глаза шапке, с маузером, болтающимся на узком ремне. Солдаты вскочили, вытянулись.
– Господин офицер…
– Вольно!
Это был командир четвертого финского батальона Антти Исотало. Он очень гордился своим именем, потому что так звали известного главаря «героев поножовщины», о котором даже в песнях пели:
Исотало Антти и Раннанярви
торг вели наедине:
«Ты зарежь урода исправника,
а я женюсь на его жене».
– Господин офицер, – доложил солдат, задержавший Маланиэ. – Эта хозяйка задержана в лесу. Имеются подозрения, что ходила к красным.
Антти Исотало называли офицером, так как он командовал батальоном. Фактически он по званию был фельдфебель.
На маленьком лице Исотало появилось нечто вроде улыбки, его и без того узкие глаза сощурились в сплошные щелочки.
– Ясное дело, надо же мамаше повидать сынка. Ну, расскажи, хозяюшка, как там сынок поживает? Не простудился ли на таком морозе? А сынок-то, верно, все расспросил, и как дела дома обстоят, и кто гостит в деревне. Или как?
– Лишь об одном сыне я знаю, где он. О том, что в сырой земле лежит.
– Где была? Отвечай!
– За едой ходила.
– Куда?
– В лес.
– Можешь показать куда?
– Могу, да не покажу. Последнюю рыбу не отдам, хоть на месте убейте.
Тогда Натси с ревом кинулась к бабушке и начала умолять:
– Отдай, бабушка, им рыбу. А то убьют.
– За оказание помощи красным у нас расстреливают. Надеюсь, хозяйка это понимает? – грозно сказал Исотало.
– Раньше мы не понимали, а теперь вы научили…
На пороге появился запыхавшийся солдат:
– Господин офицер, главнокомандующий идет!
В избе начался переполох, хотя финны знали, что Таккинен должен сегодня заехать в Тахкониеми. Фельдфебель стал торопливо застегивать шинель.
Порывистым шагом Таккинен вошел в избу. За ним бежал его адъютант.
– Смирно! Господин главнокомандующий…
Встав также по стойке «смирно», Таккинен выслушал рапорт командира батальона. Во фронтовых условиях он обычно и не соблюдал эти воинские формальности, однако в этом батальоне он требовал их непременного выполнения.
– Вольно. Чем вы тут занимаетесь?
– Ведем допрос хозяйки. Есть подозрения, что она ходила к красным повидаться с младшим сыном. Только что вернулась.
Маланиэ достала из-за иконы бумажку, подписанную когда-то самим Таккиненом, и протянула ее главнокомандующему.
– Рад познакомиться, – Таккинен пожал руку Маланиэ. – Чего они от тебя хотят?
– Да вот орут на меня да ружьями пугают.
– Ну, ты не обижайся, – стал успокаивать Таккинен хозяйку. – У нас и такие болваны попадаются. Вместо того чтобы застрелить того, кто самовольно покинул деревню, при выходе из нее, они показывают свое геройство, лишь когда человек добровольно возвращается обратно.
Таккинен был страшно зол на роту Антти Исотало. И не без причины. Посылки, направленные в другие роты, почему-то оказывались в этой роте и исчезали без следа. Кроме того, имелись случаи кражи…
Маланиэ взяла веник и начала подметать пол, весь забросанный окурками. Таккинен увел фельдфебеля в горницу.
– Посты и у нас выставлены, – начал тот сразу оправдываться. – Ума не приложу, как она вышла из деревни.
– Может быть, ты думаешь, что я встану на лыжи и буду за каждой бабой следить, куда она идет? Ты молчи и слушай. Когда наконец ты наведешь порядок в своей банде?! Сколько сейчас времени? – неожиданно спросил Таккинен, и когда фельдфебель вытащил из нагрудного кармана часы с цепочкой, Таккинен тут же выхватил их из его рук. – Немедленно вернуть часы тому, у кого их украли. А за посылки, которые присвоили твои бандиты, заплатишь из собственного кармана.
– Я командую батальоном, и я не успеваю…
– Ты командуешь шайкой отъявленных негодяев.
– Так не я же их набрал…
– Сплошные подонки вся эта компания, – и Таккинен стал перечислять: – Профессиональные авантюристы, воры, дезертиры, мародеры. Офицеры и те липовые…
– Мы сейчас находимся на передовой.
– Какая к черту это передовая! Красные жмут от Кестеньги на запад и от Контокки на север. Там и находится передовая. А вы передовые, когда речь идет об отступлении. Ты молчи и слушай. Вы должны немедленно занять назначенные вам позиции. Если вы будете тянуть, от вас скоро останется одно мокрое место. И держаться должны до последнего, пока я не дам приказ отойти. И наконец, пулеметы пошлите в Коккосалми. Там они нужнее. Ясно?
– Ясно, но…
– Никаких «но»! Выполняйте приказ. До свидания.
Так же порывисто Таккинен вышел из избы, сел со своим адъютантом в сани под меховой полог и помчался дальше.
Проснувшись на следующее утро, как всегда спозаранку, и разбудив невесток, Маланиэ принялась хлопотать у печи: Онтиппа должен был вернуться в этот день с извоза, и ей хотелось приготовить к его приезду что-нибудь повкуснее.
– Как он, бедный, до дому доберется, дорогу-то вон как занесло! – сетовала Маланиэ.
На полу избы вповалку спали солдаты. Несколько финнов, только что сменившихся с караула, сидели за столом в ожидании горячего чая и ворчали на хозяйку, не приготовившую к их приходу самовар.
– А мы живем по своему времени, – буркнула Маланиэ в ответ на их ворчание.
Маланиэ так и не успела поднять самовар на стол. Где-то совсем рядом началась стрельба.
– К бою! – раздалась команда.
Глядя на засуетившихся солдат, Маланиэ вдруг заметила, что многие из них совсем мальчишки. Загнав невесток с детьми в подполье, она велела одному из пришельцев, совсем молоденькому парнишке, тоже лезть в погреб. Растерявшийся паренек готов был исполнить приказание хозяйки, но тут его окликнул командир:
– Ты чего тут копаешься? Марш на позиции!
Изба опустела.
«Рийко придет!» – радовалась Маланиэ и стала поспешно накрывать на стол.
Внучата звали ее в подполье:
– Бабушка, скорей! Убьют!
– Иду, иду! – отвечала Маланиэ, а сама бросилась скорей жарить рыбу. Надо же Рийко угостить жареной рыбкой. Поди, давно уже не ел ее так, как мать готовит. Она думала о своем сыне, а перед глазами ее стояло перепуганное лицо молодого финна, которого она попыталась загнать в погреб. «Как бы не убили парнишку… У него ведь тоже мать есть. Ждет его…»
На берегу затрещал пулемет. Пот ом послышались крики «ура». Мимо окна пробежало несколько красноармейцев.
«Не знают матери, где их сынки родимые со смертью в прятки играют», – думала Маланиэ. Она не хотела смерти никому – ни белым, ни красным.
Наконец стрельба стихла.
– Вылезайте! – велела Маланиэ невесткам и детям. – Война ушла за озеро.
Едва успели невестки и дети вылезти из подпола, как в сенях послышались шаги. Обрадованная Маланиэ бросилась к двери. Вошли четверо. В длинных серых шинелях, с красными звездами на остроконечных шлемах.
– А где Рийко?
– Есть ли белые? – спросил вместо ответа на растерянный вопрос Маланиэ пожилой красноармеец. Он, видимо, был старший по званию, потому что на поясе у него висел револьвер.
– Нету белых. Бежали белые.
Красноармейцы заглянули в горницу, осмотрели поветь. Маланиэ решила, что они ищут не белых, а просто хотят чем-то поживиться, и, выхватив из-за иконы охранную грамоту, сунула ее в руку командира.
– Что это такое? – удивился тот и отдал бумажку бойцу-карелу.
Маланиэ побледнела. А вой-вой! Не ту грамоту сунула. Она поспешно достала другую бумажку.
– Нифантьев, знаешь, в чьем мы доме? – воскликнул командир, прочитав бумагу.
– Так вот где мы! – сказал Нифантьев, прочитав обе бумаги, и перевел командиру содержание подписанной Таккиненом охранной грамоты.
– Не путай, мамаша. Такие вещи нельзя путать. Скажи ей, Нифантьев, – попросил командир красноармейца-карела. – Мы ее сыновей не путаем. Ну, это не надо переводить.
Нифантьев перевел то, что ему было велено, и добавил от себя, что Рийко они знают.
– А где же он?
– Жив-здоров Рийко. На другой участок его перевели.
– Куда-же? Уж не в Кестеньгу ли?
– А это, мамаша, военная тайна.
– Все вы одинаковые, – заворчала Маланиэ. – Родной матери не скажете… Невестки! Помогите одежду развесить сушиться, – начала распоряжаться Маланиэ. – Не трогай, бабахнет. – Она успела заметить, что Пекка стал гладить покрытые изморозью стволы винтовок. – Чтоб ты у меня не смел никогда трогать этих ружей…
– Где же твой второй сын? – спросил Нифантьев. Он думал, что Маланиэ скажет, что не знает, но, оказалось, она знала.
– Васселея послали в Коккосалми брать Кестеньгу…
– Откуда ей это известно? – удивился командир.
– А вот я знаю… Я своими делами занимаюсь, а все слышу, все вижу, – похвалилась Маланиэ.
– Разведчица, – засмеялся командир. – Видно, в крови у них это…
– Да, да, – ответила Маланиэ, хотя и не поняла слов командира. Отвечала она по-карельски и такой скороговоркой, что Нифантьев не успевал переводить, стала докладывать о том, как к ним приходил большой начальник белых и что он говорил, сказала, что он велел отправить пулеметы под Коккосалми.
Потом она представила командиру свою семью: вот невестки, это Натси, дочь старшего сына, Олексея, а это Пекка, сын Васселея…
Командир достал из котомки банку консервов и, открыв ее, велел разогреть на сковородке. Избу наполнил вкусный запах жареного мяса. Глядя, как маленький Пекка с аппетитом уплетает за обе щеки разогретые консервы, командир улыбался: «Ешь, сынок, чтобы вырасти скорей». Невестки постеснялись сесть за стол вместе с красноармейцами. Им казалось, что мяса на всех не хватит. Но у красноармейцев нашлись еще консервы, так что хватило всем.
Красноармейцы остались в доме Онтиппы. Сам хозяин все не возвращался. Маланиэ то и дело подбегала к окошку, все выглядывала, не идет ли.
– Уж пора бы ему вернуться, – ворчала она.
– Не пропустят его белые, – говорил Нифантьев.
– На что он им, такой старый?
В горнице установили полевой телефон. Маланиэ уже не удивлялась тому, что нечистый уносит человеческий голос по железным проводам за десятки верст. Богу-то одному, видно, всюду не поспеть, надо и нечистому чем-то заниматься.
Проходили дни. В деревне было тихо, и, решив, что войны больше не будет, Маланиэ пошла за спрятанным в лесу мешком ячменя. Найдя место, где, как помнилось Маланиэ, она оставила мешок, она начала тыкать палкой в снег, но никак не могла нащупать свой мешок. Попробовала в одном месте, потом в другом. Мешка не было. От обиды Маланиэ даже заплакала. Мешок взяли, конечно, не белые. Красные его украли. Это они день-деньской по лесу шастают, все чего-то вынюхивают. Ишь, добрыми прикидываются, а сами последний кусок у голодных детишек готовы вырвать изо рта.
Вернувшись домой, Маланиэ не жалела слов, ругая красных. Михаил Петрович – так звали командира поста – не стал ничего отрицать. Действительно, их дозоры обшарили все окрестные леса, выискивая тайные склады оружия белых. Находили ребята в лесу и припрятанные продукты, были там и мешки с рожью и ячменем. Откуда им было знать, чьи это запасы. Может, мятежников… Он успокаивал разгневанную хозяйку, просил не тревожиться, уверял, что с голоду пропасть им не дадут. Но окончательно Маланиэ успокоилась, лишь когда взамен пропавшего ячменя ей дали целый мешок ржаной муки.
Мешок с ячменем все-таки не выходил из головы. Может быть, плохо искала? – думала Маланиэ. Она пыталась вспомнить, как вышла из сарайчика и в какую сторону тащила санки. Совсем никудышной стала память. Вроде неделю назад все это было, а ничего уже не помнила. Зато Маланиэ хорошо помнила то, что было давным-давно. Помнила, как однажды они с Онтиппой взяли с собой на остров Олексея. Олексею года два тогда было. Вдруг пошел дождь, сильный-сильный и удивительно теплый, а потом опять солнышко выглянуло. Олексей сидел в этой расщелине и смеялся, шлепая ладошками по набравшейся между камнями дождевой воде…
Все спали. Маланиэ тихо поднялась с постели, оделась и взяла лыжи…
Утром Маланиэ была удивительно разговорчивой. Невестки поглядывали на нее и недоумевали. Что же со свекровью случилось? Что-то она таит от них. Наверно, хорошую весть от Васселея получила. Днем Маланиэ сказала, что пойдет в ригу за сетью, которую все забывает отнести Окахвиэ.
– Так ведь сети-то не в риге?
– В риге сети, в риге.
Конечно, никаких сетей в риге не было. А был там под соломой тот самый мешок с ячменем. Отсыпав в узелок немного ячменя, Маланиэ пошла к Окахвиэ и рассказала соседке свою великую тайну.
– Как же ты теперь? – спросила Окахвиэ. – Красным-то что отдашь, ячмень или муку?
– Что, разве я сошла с ума! – засмеялась Маланиэ. – Ничего не отдам. Сами все съедим.
Однажды утром красноармейцы начали поспешно собирать свои вещи, сняли телефон, смотали провода. Оказалось, что в тылу у красных осталась рота мятежников, которая теперь пробивалась к границе. Бандиты должны с часу на час появиться в Тахкониеми. Пост из четырех бойцов, конечно, не в силах задержать их. Бандитов задержат, но в другом месте. Нифантьев успокаивал растерявшихся женщин, уверяя, что белые в деревне не задержатся. Пройдут, и опять наступит мир. Но Маланиэ знала одно – идут белые…
Белые пришли в полдень. В доме Онтиппы остановился сам царь Маркке со своей свитой.
Царь! Пекка и Натси знали о царях по сказкам. В сказках у царя была дочь, а то и три. И свою дочь царь отдавал за бедного и простого, да еще полцарства давал в приданое. В сказках цари часто были добрые, справедливые, только какие-то бестолковые. И всяких богатств у них было много, и золота целые возы. И борода была.
А у этого царя бороды не было. На щеках грязная, противная щетина. Да и его свита тоже не похожа на свиту, все грязные, некрасивые, заросшие, немытые. Кто в овчинном полушубке, кто в рваной шинели. Все они страшные, как палачи в сказках, те, которые отрубали головы людям. Кто же из них палач? Может, все… Дети с опаской поглядывали на спутников Маркке.
– А в этом доме даже корова есть! – вдруг объявил царь.
– Не трогайте корову! – крикнула Маланиэ и выхватила из-за иконы бумажку, которую надо было показывать белым. – Вот! Читай! Самый большой начальник писал.
Маркке взял бумажку, прочитал, засмеялся и разорвал ее.
– Этой бумажке та же цена, что и твоему большому начальнику. Удрал в Финляндию, а мы тут расхлебывай, отвечай за его делишки.
Маланиэ плюхнулась на лавку. Плохи дела, если ни бог, ни бумажки помочь не могут.
Бандиты обшарили дом. Нашли и мешок с ячменем в риге, и мешок ржаной муки, спрятанный на повети, под сеном, нашли рыбу в амбаре, кадушку с мороженым молоком…
– Все грузите! – приказал Маркке. – Бабы, собирайтесь в дорогу!
– Куда?
– За границу.
– Не поедем!
Маркке грохнул прикладом о пол.
– Не поедете – будет с вами то же, что и с коровой.
Предсмертное мычание коровы отдалось в сердце тяжкой болью. Показалось, будто жизнь во всем мире кончена. Было бы легче, если бы хлынули слезы, но ужас так сковал всех, что никто не мог заплакать. Анни и Иро сами не заметили, как оказались вместе с детьми в разных санях.
По берегу тянулись вереницей сани, нагруженные всяким скарбом. В них сидели женщины, дети, старики.
Маланиэ обняла невесток, внучат и побежала к избе.
– Куда? – взревел Маркке. – В сани!
– Я сейчас, я только оденусь… я догоню вас…
Прошло несколько минут. Маланиэ не возвращалась. Маркке велел сходить за ней. Солдат вернулся из избы и доложил, что хозяйки он не нашел.
– Сама найдется. Поехали! – Маркке кивнул солдату.
Тот достал из кармана спички и пошел на поветь.
Из окон соседней избы валил дым, выбивались языки пламени.
Сани тронулись. Позади все дальше оставался большой и крепкий дом старого Онтиппы, в котором жила большая и крепкая семья. По дороге по обе стороны саней бежали на лыжах вооруженные бандиты.
…Затаив дыхание, Маланиэ лежала под полом в узком промежутке за основанием печи. Она видела, как солдат спустился в подпол, и посветив спичкой, осмотрел его. Она слышала, как заскрипели полозья, как кто-то ходил по повети. Потом стало тихо. Выждав еще немного, Маланиэ вылезла из своего укрытия и посмотрела в окошко. На дворе никого не было. На улице тоже. Из окон горевших домов вырывалось пламя, но их никто не тушил. Накинув полушубок, Маланиэ решила выйти во двор, но, открыв дверь в сени, в испуге отпрянула: в сенях было полно дыма. Схватив два ведра воды из кадки, Маланиэ побежала на поветь. Горело сено. К счастью, из щелей под стрехой на сено намело много снега, и когда языки пламени достали до снега, он начал таять, не давая огню разгореться. Маланиэ плеснула на него ведро воды, другое, сбегала еще за водой…
Вернувшись в избу, Маланиэ спокойно, словно придя с какого-то обычного дела, повесила полушубок и присела отдохнуть на лавку. Но у нее было такое чувство, будто она попала не в свой дом. В ее доме никогда не было такой страшной, мертвящей тишины. Она сидела и не знала, что ей делать. А делать что-то надо было. Надо было хоть чем-то нарушить эту тишину. На глаза попался ушат, в котором было приготовлено пойло для коровы. Маланиэ перелила его в ведро и пошла в хлев, но у порога вспомнила предсмертное мычание коровы. Теперь некому ей нести пойло.
Откуда-то с печи вылезла кошка, спрыгнула на пол и стала тереться о ноги хозяйки. Она просила молочка. Хозяйка встала, потянулась на воронец за кринкой, но там не было ни одной кринки молока. Маланиэ пошла в амбар, стала искать кадку с молоком. На ее глазах кадку с молоком погрузили в сани, но она уже не помнила. Она ходила и искала… А следом за ней ходила кошка…
Маланиэ села на лавку, взяла на руки кошку. На глаза ее навернулись слезы…
– Что же делать нам?
Услышав наконец голос хозяйки, кошка мяукнула в ответ. Видимо, неожиданная тишина пугала и ее. Но хозяйка больше ничего не сказала.
Маланиэ посмотрела в угол, где прежде висела икона, но своего боженьки она не увидела. В углу висела какая-то почерневшая доска, украшенная потемневшей жестью. На шестке на потухших углях лежал обрывок обгорелой бумаги – все, что осталось от охранной грамоты Васселея. Маланиэ вытащила из-за иконы вторую бумагу и спрятала ее на груди.
– Родненький мой…
Впервые ей нечего было делать в своем доме. Сходить за водой? Воды еще полкадушки. За дровами? Дрова тоже есть. Приготовить обед? Но для кого? Маланиэ никогда не знала усталости, заботясь о своей семье, принимая гостей… Но сейчас ей не о ком было заботиться, а заботиться о самой себе вдруг не смогла. У нее едва хватило сил подняться на печь. Единственной надеждой, единственным желанием ее было, чтобы успел приехать Онтиппа и закрыл ей глаза. Она стала утешаться этой мыслью, хотя предчувствовала, что Онтиппа уже не вернется – его уже нет в живых… И все-таки хотелось дождаться его. Впервые в жизни она могла ждать и думать о нем, не торопясь никуда, не тревожась ни о ком. Она ждала Онтиппу…
В избе становилось все холоднее. Надо было бы слезть с печи, наложить дров в камелек, развести огонь. Но камни еще хранили в себе остатки тепла, и не было сил двинуться с места. В избе стало темно, но Маланиэ не слезла, чтобы зажечь лучину. Она накрылась шубой, стало теплее. На груди, под сорочкой, лежала бумажка Рийко. Маланиэ показалось, что бумажка греет ее… И это уже была не бумажка. Это был маленький Рийко. Он лежит у нее на груди, такой тепленький, маленький, что-то лепечет и кусает материнскую грудь своими первыми зубками. Укусит и смотрит лукавыми глазенками, не больно ли матери. Нет, матери это не больно… И Маланиэ подтягивает шубу повыше, чтобы ее маленькому не стало холодно, чтобы не застудить его… А самой ей очень хочется спать. И она засыпает.
Онтиппа тогда еще был жив. Он ехал домой.
В Ухте его сани нагрузили какими-то ящиками и велели вместе с обозом беженцев ехать в Финляндию. Вокруг царила суматоха. Бандиты метались из дома в дом, матерились, кричали… Человек, приказавший Онтиппе ехать к границе, куда-то пропал. Онтиппа выехал на берег озера, остановил лошадь за чьей-то баней и стал наблюдать. Увидев, что его не хватились, он выгрузил ящики из саней и, дождавшись темноты, выехал на зимник, который вел домой. Смерзшиеся комья снега, вылетая из-под копыт бегущей лошадки, барабанили по днищу саней. Когда загремели выстрелы и вокруг засвистели пули, Онтиппе не пришло в голову, что надо лечь в сани. Наоборот, он приподнялся и начал нахлестывать лошадь. Потом он упал навзничь в сани. Лошадь неслась, хотя ее уже никто не подгонял.
Головной отряд колонны Маркке остановил лошадь. Мертвого Онтиппу бандиты сбросили с саней и, забросав наспех снегом, оставили у дороги. Лошадь они повернули обратно. Невестки и внучата старого Онтиппы проехали мимо его тела, не зная, что у дороги, чуть засыпанный снегом, лежит их дедушка, сделавший для них так много добра.
Прошел день, другой. Окна дома старого Онтиппы заросли льдом, на крыльце намело большой сугроб.
В избушке, прилепившейся к склону скалы, напротив дома Онтиппы, горел слабый огонек, но Маланиэ его уже не видела. В избушке жила Окахвиэ, которой удалось спрятаться от белых и остаться дома. В деревне уцелело еще несколько изб. В трех из них жили люди. Остались в деревне лишь четыре старухи и один глухой старик. Они думали, что Маланиэ уехала со своими.
Прошло еще несколько дней. Окахвиэ решила заглянуть в дом Онтиппы. У нее было какое-то смутное предчувствие, что Маланиэ не уехала. Она встала на лыжи и пошла к дому Онтиппы. Двор был завален снегом. Расчистив крыльцо, Окахвиэ вошла в избушку. Навстречу ей пулей выскочила тощая кошка.
В этот вечер в доме Онтиппы опять горел в камельке огонь. В избе собралось все население деревни – четыре старухи и один глухой старик. На повети дома они нашли два приготовленных загодя гроба. В гроб поменьше положили Маланиэ, гроб побольше, сделанный Онтиппой для самого себя, остался еще на повети…
