Текст книги "Дерзание"
Автор книги: Антонина Коптяева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 38 страниц)
Дивные лермонтовские места – и фашисты!
Утром, встав вместе с солнцем, Лариса осторожно, чтобы не разбудить соседок по палате, вышла на балкон и чуть не вскрикнула от восторга: над сизой линией еще дремлющих гор величаво белел в прозрачной голубизне двуглавый Эльбрус. Он тоже проснулся: далекие вершины его, видные за сотню километров, отсвечивали розовым цветом, и легкие облачка чуть шевелились там, передвигаясь, как тени.
Посмотрел бы Алеша!
Женщина повернулась и увидела на голом выступе ближней горы одинокую фигуру. По зигзагам дорожек уже шагали курортники, как крошечные козявки, ползли вдали по безлесным, точно чугунным, горным отрогам. Везде виднелся народ, но одинокий человек странно привлек внимание Ларисы. И потом почти целый месяц она все тревожно ожидала чего-то, все волновалась, как девчонка
27
Перед ее отъездом с курорта они встретились. Это произошло в летнем театре. Объявили антракт. Люди вставали с мест, проходили мимо, разговаривали, смеялись. Лариса рассеянно смотрела на них, а думала о скором возвращении в Москву, о встрече с сыном. Вдруг ее словно толкнул кто-то. Она невольно выпрямилась. Проводник из вагона приближался к ней, радостно улыбаясь:
– Отдыхаете? – Она жадно вслушалась в звук его голоса, но не ответила. – Вы не узнали меня?
Лариса молча покачала головой, брови ее нахмурились.
– Почему я должна вас узнать? – медленно выговаривая слова, спросила она, и улыбка на его лице погасла.
Ну и хорошо! Что у них общего? Он лет на десять Моложе ее, их интересы далеки.
– Простите, что подошел, – сказал он, опечаленный холодным высокомерием.
Потом она шла среди шумно-веселой толпы, под южным небом, яркозвездным и черным, и, ощущая теплое веяние ветра, несшего запахи отцветающих садов, чуть не плакала. Почему она не могла идти под этим небом рядом с тем, кто поднял в ней такую бурю желаний? Почему не могла даже прикоснуться к нему? Отчего должна отворачиваться, если он так хорош, что на него радостно смотреть? Для чего это самоистязание?
Как нарочно при возвращении в Москву Лариса получила билет в тот же вагон. И снова она не спала ночами, и почти не выходила в коридор, избегая встреч с проводником.
– Вот, поглядите! – сказал он однажды робко, но упрямо, точно приневоленный, подходя к ней, и раскрыл сжатый кулак.
Лариса тихонько ахнула: на ладони его шевелились черные майские жуки.
– Наловил в вагонах. Налетели, – пояснил он, со счастливой и смущенной улыбкой глядя на нее. – Сейчас налетели, а на юге не было. – Потом совсем тихо, бледнея и волнуясь, сказал: – Знаете, я каждый рейс надеялся, что увижу вас. Весь город исколесил.
– Ах вы… глупый какой! – с трудом выговорила Лариса. – Выбросьте своих жуков за окошко и глупости из головы выбросьте.
– Ну вот, наконец-то! – с облегчением сказала она, обнимая на перроне Алешу, и, не оглядываясь, торопливо пошла с ним от вагона.
– Что значил этот вихрь, внезапно налетевший на нее? Во всяком случае, в женщине, живущей полной жизнью, такое не проснулось бы. Как бы то ни было, но Лариса еще долго тосковала и беспокоилась и даже всплакнула о своей несчастной доле, стыдясь, что из-за чувственного желания чуть не разрушила свой внутренний мир.
– Ты болеешь? – спрашивал Алеша, вглядываясь в лицо матери.
Она улыбалась, иной раз через силу, ссылаясь на занятость. Перед ней, правда, стояла новая, чрезвычайно трудная задача: восстановление гортани при отрывах ее вместе с передней стенкой пищевода. Что толкало женщину-хирурга на трудные поиски? Беспокойный ли характер, желание ли заполнить пустоту личной жизни или стремление получить высшую ученую степень? Лариса не умела произносить возвышенных фраз о своем призвании, но скорее всего именно сама работа и желание добра людям толкали ее на поиски новых путей.
. – Нельзя лишать себя прелестей жизни! – говорили некоторые из ее коллег. – Зачем преждевременно стареть, седеть, наживать морщины и портить зрение? Можно обойтись без ученых степеней и званий!
Молодым хотелось побольше развлечений, сотрудницы постарше жаждали покоя, хотя некоторые из них старались ничего не упустить в последние свои годы, охваченные запоздалым ажиотажем в погоне за чувственными наслаждениями. Но сколько было вечных мучениц, подобных Ларисе! Эти не гнались ни за спокойствием, ни за весельем.
Снова жизнь потекла по-прежнему, и Ларисе казалось, что с женскими слабостями покончено, можно спокойно встречать свое сорокалетие.
Но ей готовилось новое испытание – встреча с Аржановым.
28
Домой после этой встречи она вернулась тихая, точно пришибленная. Повесила пальто у двери, привычным жестом поправила волосы – летом она не носила шляпы – и с застывшим лицом прошла к своему столу.
Алеша хотел обнять ее, но остановился в нерешительности: такую безнадежную печаль, почти обреченность выражало все существо матери, казалось, любое прикосновение вызовет у нее вспышку боли. Подросток сдавал последний экзамен за седьмой класс и сидел дома, готовился, не соблазняясь солнечной погодой. Весь день у него заполнен учебой: общеобразовательные и музыкальные предметы, бесконечные Упражнения на рояле, комсомольские поручения. Алеша мечтал об институте. Школа, училище, институт объединены в учебный комплекс под одной крышей большого дома на улице Воровского, который являлся сейчас центром всех устремлений мальчика. Сделаться гордостью школы оказалось очень трудно, но ради этого стоило напрячь силы. Увлеченный своими делами, Алеша в последнее время как-то отошел от матери. И вот она сидела перед ним, такая несчастная. Конечно, первое, что пришло ему в голову, была мысль о смерти больного. Он редко видел мать плачущей. По правде говоря, она не умела плакать, одна слезинка – и ту смахнула, стыдясь. То ли дело, когда плачет домработница Надя! Вытащили у нее сегодня в магазине шестьдесят рублей, данные ей на покупки, и она заливалась таким самозабвенным плачем, что Алеше даже весело было слушать ее. Но так как Надины рыдания мешали ему заниматься, то он сразу избавился от них, а заодно и от проблемы покупок. Все разрешилось очень просто: он достал из шкафа бумажник, подаренный ему Софьей Шефер, и отдал Наде шестьдесят рублей из собственных сбережений. Алеша собирался открыть счет в сберкассе, чтобы со временем купить велосипед. Но как-то совестно было заводить сберкнижку на свое имя для денег матери, которые она давала ему на расходы.
Надино огорчение устранилось легко, а как быть теперь?
– Мама! – Алеша опустился на пол и, совсем как в недалеком детстве, положил голову на ее колени. – О чем ты, мама?
Слеза упала на его шею, выступившую из отложного воротничка.
«Совсем не загорел: даже погулять мальчишке некогда. Способный, но и усидчив очень. Аржанов тоже гордился бы таким сыном», – подумала Лариса, сжала ладонями голову Алеши и поцеловала в крутой лоб с %зачесанным набок чубом.
– У тебя уже под носом почернело, Алешка! – неожиданно улыбаясь, поддразнила она сына. – Скоро усы начнут расти. А прическа-то, прическа! Помнишь, как в шестом классе вы взбунтовались против стрижки?
– Прошло? – спросил он радостно, хотя и не получил ответа на свой вопрос.
– Нет еще, но ничего, пройдет.
– Знаешь, что! Я сижу с самого утра, даже устал. Давай поедем на Сельскохозяйственную выставку. Она еще не открыта, но там есть агроном, отец моего товарища, он нас пропустит.
– Зачем же мы поедем, если она не работает?
– Посмотрим, что там готовят к открытию.
По тому, как охотно откликнулась мать на его предложение и как начала хлопотать, накрывая на стол к обеду, подросток понял, что она расстроена не из-за своей работы.
Выйдя на улицу, Алеша взял ее под руку. Он был уже немножко выше Ларисы, и когда шел рядом, то походил скорее на ее брата, чем на родного сына.
Как он любил ездить по Москве на троллейбусе или в автобусе! Чудесно в метро, но там не видно города, а тут едешь, смотришь, и на каждом шагу она иная – Москва. Прекрасен Ленинград (мальчик был там с матерью, когда она ездила в командировку), но Ленинград строился по плану. Двести лет он был столицей, и страна украшала его, все отрывая от других городов. А старая родная Москва строилась бестолково. И достался в наследство Алеше громадный город с планировкой, запутанной до невозможности. Масса тупичков, переулков, кривых улочек. Дома – то гиганты со всеми бытовыми удобствами, то облупившиеся, древние особняки и просто деревянные бараки. Но перестройка шла упорная, и не за счет других городов – те тоже строились и хорошели.
Москва сейчас так и дышала, так и звучало строительство, там двигались ажурные стрелы подъемных кранов, там бульдозеры ворочались. Экскаватор, окутанный ржавой пылью, рушил стену старого особняка, толкал ее ковшом, как слон головой, выворачивал железными бивнями балки перекрытий. Смотреть на это было ужасно интересно, и Алеша вполне понимал взрослых и ребятишек, толпившихся у огороженного тротуара. Вон стремительно растет высотное здание, там воздвигаются леса для ремонта, там покрывают асфальтом улицу, недавно скалившуюся булыжником. Алеша тоже любил стоять у какой-нибудь новостройки, смотреть и слушать… Его волновал деловой гомон: переклички работающих людей, шум, лязг и гудение Машин, похожих на могучие разумные существа. Как это хорошо – строить!
– Вот родиться бы лет через пятьдесят! – задумчиво сказал мальчик, уже в автобусе, катившем через город по направлению к Ярославскому шоссе.
– Через пятьдесят лет ты и так не очень старый будешь. – Лариса улыбнулась. – Можно и не рождаться заново.
– Да, пожалуй, – с забавной серьезностью ответил Алеша, которому пятьдесят лет казались космической вечностью. Мне очень хочется посмотреть, что тогда будет.
– И посмотришь. – «Если не будет войны», – добавила про себя Лариса, взглянув на красное полотнище над улицей, с ярким словом «Мир».
Повсюду сейчас в ходу это слово. Но если так много говорится о мире, значит, пахнет войной…
Перед нашествием фашистов Лариса бывала не раз на Сельскохозяйственной выставке. Ее удивляли богатство и красота павильонов, напоминавших своей роскошью светлые дворцы, завораживала масса цветов, газонов, плодовых деревьев, липовых, тополевых и дубовых аллей – все, что привлекало на выставку, как в цветущий парк, многотысячные толпы посетителей. Когда жили в Москве, Лариса приезжала сюда с мужем и детишками на целый день, они гуляли, отдыхали, обедали в уютных летних кафе. Алеша забыл эти поездки. Танечка, конечно, помнила бы…
Волнение, вызванное дорогими воспоминаниями, овладело Ларисой, едва она ступила на асфальт, ведущий к величавым аркам входа. Энергичная, известная всему миру скульптура Мухиной, сделанная из металла, – рабочий с поднятым молотом плечом к плечу с колхозницей, вскинувшей серп, – как бы несла в синеву неба навстречу миллионам людей герб Советского государства.
– Здорово, правда? – Алеша, щурясь от предвечернего солнца, посмотрел вверх. – Некоторые говорят – грубо. Такой огромный у них шаг. Но ведь это отличное выражение идеи.
– Да, очень сильно! Но как мы попадем на выставку?
– Тут у меня есть лазейка.
Вместе с группой рабочих они проникли на территорию выставки.
Подготовка к открытию шла полным ходом. Асфальтировались боковые дорожки, синий дымок тянулся, путаясь космами меж отцветших уже яблонь, груш и слив. Новые каменные павильоны – некоторые еще в лесах – стройно обступали центральный проспект, идущий от главного входа. Лариса шагала в глубокой задумчивости: вот здесь бегала, прыгая через веревочку, резвая худышка Татьянка, и солнце пронизывало золотыми искрами ее светлые волосы, А Алешка был толстенький, ленился ходить и почти не слезал с рук отца.
Женщина взглянула на сына. Он шел, улыбчиво посматривая по сторонам, явно наслаждаясь веселым ералашем строительства.
«У каждого свое», – подумала Лариса грустно и примирение.
Вот красочный гигантский фонтан, будто сложенный из драгоценных самоцветов. Пока он еще мертв, не оживлен говором струй, но все в нем предвещает зрелище необычайное. Как раз «заговорил» другой, у входа: высоко взвились стеклянные колосья воды, сломались и обрушились, рассыпав прозрачные звонкие зерна…
– Пробуют «Фонтан дружбы»! – завопил Алеша и ринулся туда.
Подернутые косо стелющейся от ветра пеленой «дождя», заискрились, ожили женские фигуры, стоящие вокруг фонтана в позолоченных национальных одеждах, замерцала в плеске серебристых струй вся облицовка водоема; красные, зеленые, голубые огни заиграли в нем.
29
– Посмотрим, как отделывается павильон «Сибирь», – предложил Алеша.
Сибирь!.. Там до войны работал хирург Аржанов. Ларисе очень хотелось бы взглянуть на те места, где он жил и работал.
Белые залы павильона еще не закончены отделкой, но едва Лариса и ее сын вошли туда, на них будто повеяло могучим дыханием тайги и величавых рек. "ем только не славна сибирская земля! Меха и золото, лес и рыба, уголь и пшеница… Вот здесь будут показаны богатства Дальнего Востока. Лариса представила себе пути, по которым проходил хирург Аржанов. Как это далеко! И как хотелось бы ей там побывать!
Группа молодежи, должно быть студенты, весело переговариваясь, прошла по неубранным залам; военные окружили строителя в фартуке, заляпанном краской. Многие с нетерпением ждали открытия выставки.
– Миллионы людей придут сюда, и каждый сохранит яркое впечатление на всю жизнь, – с подъемом произнес женский голос позади Ларисы. – Но ведь эта красота создается не только для обозрения, а для всенародного обмена творческим опытом.
Лариса обернулась.
Мужчина держал за руку мальчика лет шести, по-отцовски нежно и гордо охватив его плечо ладонью другой руки. Мальчик и правда был славный! Женщина… Едва взглянув на нее, рослую, широкоплечую, светловолосую, Лариса сразу узнала в ней Ольгу.
– Здравствуйте! – сказала она, волнуясь: прошлое Аржанова стояло перед нею.
Какая крупная стала Ольга, возмужав с годами. Не располнела, а именно возмужала: чувствовались в ней сила и счастливая уверенность в себе. Да, конечно, счастливая! Всю войну прошла рядом с любимым человеком, и вот опять вдвоем, и сын у них! Острая зависть больно обожгла Ларису и погасла.
– Ох, какая приятная неожиданность! – радостно сказала Ольга, здороваясь с нею. – Борис, ты узнаешь моего фронтового хирурга? Поздоровайся. А это наш сын Володя.
– А это мой сын Алеша.
Двинулись дальше вместе. Наступил вечер, тучи заволокли небо, и дождь пролился над зеленым строительством, но все вокруг, освещенное огнями, отраженными в мокром асфальте, стало сказочно прекрасным. И людей праздных к вечеру прибавилось. Всякими правдами и неправдами находят лазейки, чтобы взглянуть, чем еще собирается удивить выставка после войны.
– Знаете, как ждут ее колхозники? – блестя) глазами, почти черными при вечернем освещении, говорила Ольга, – Замечательно то, что любое их ожидание оправдается. Меня это особенно радует. Вы видели здесь сельский Дом культуры, здание правления колхоза, сельский Совет? Это кусочек будущей деревни! Пример того, как надо строить. Хожу и все присматриваюсь. Я не смогу приехать сюда в день открытия, но написать о выставке для своих таежников теперь сумею. Я в областной газете сотрудничаю.
– А где вы обосновались? – спросила Лариса, вспоминая Сталинград и раненую Ольгу в подземном госпитале.
«Все-таки мы счастливые – остались в живых и детей растим в свободной стране!» – подумала она со скорбным, но светлым чувством.
– Обосновались в Сибири, в Красноярском крае, – сказала Ольга весело. – Нам очень нравится там. А через несколько лет наш край станет еще лучше. Какие гидростанции будут построены на Енисее и на Ангаре! Вы видели Ангару? А Байкал? Нет? Тогда вы ничего в жизни не видели!
Тавров дружески улыбнулся Ларисе.
– Приезжайте к нам в енисейскую тайгу, и Ольга Павловна замучает вас поездками.
– Да, мне много приходится разъезжать. Я даже ревную сына к Борису Андреевичу. Мальчик чаще видит отца, и я у него на втором плане. Иди уж, иди к мальчишкам, а мы поболтаем, посекретничаем.
– Как у вас здоровье? – спросила Лариса, глядя на Таирова, прибавившего шагу, чтобы догнать мальчиков. Она не запомнила его по короткой встрече в сталинградском госпитале, но сейчас он ей понравился: на висках ранняя проседь, вокруг голубых глаз морщины: видно, и ему нелегко досталась война. Ведь еще молодой человек: широкоплечий, подтянутый, ловкий.
– Первые годы после операции я береглась, а теперь будто и не было той раны. – Ольга умолкла, и лицо ее, особенно смуглое в ярком свете прожектора, показалось Ларисе смущенным. – Какой он блестящий хирург – Аржанов! Да и человек прекрасный, – сказала она, преодолев чувство неловкости.
– Отчего же вы расстались с ним?
– Это трудно объяснить. Теперь мне кажется, что я вообще много потеряла, не встретив своего Бориса еще в то время, когда поступала в институт. Уж он-то не позволил бы мне бросить учебу на третьем курсе! Настоящий деспот!
Последние слова и улыбка Ольги многое сказали Ларисе, хотя и не уменьшили ее уважения к Аржанову Встретила женщина более молодого человека, полюбила его и ушла к нему. Никого нельзя насильно принуждать к браку, как нельзя заставить бросить учебу или учиться, если нет желания. Для Ларисы это были бесспорные истины.
– Значит, вы не жалеете об Аржанове? Ведь он женился на Варе Громовой…
– Я знаю. Варя давно любит его. А он мог жениться на ней оттого, что ему просто некогда было искать более подходящую супругу.
– Вы считаете, что Варя не пара ему?
– Она очень хорошая, но ему нужна не такая. Кстати, где они сейчас?
– Здесь, в Москве. Я его видела. Он работает в городской больнице на Калужской.
«Как он дорог мне! – подумала Лариса. – Встретила, и сразу всколыхнулось прежнее. Хотя я потеряла его, но чувство живо и даже сильнее заговорило теперь. Ведь тогда нам было так невыносимо тяжело, что все личное подавлялось».
Больше Лариса ничего не замечала вокруг себя. Она ходила по территории выставки, среди зеленых изгородей и аллей, над которыми поднимались светлые здания павильонов, держала Ольгу под руку, улыбалась в ответ на ее смех, а думала только об Аржанове и видела только его одного. Но когда Ольга снова заговорила о нем, Лариса встревожилась.
– У Вари есть поклонник, инженер Логунов. Он сейчас работает вместе с нами в тайге, заведует рудником. Я его называю идолопоклонником. У него одиннадцать сестер, мать и отец, и все они при встречах в тринадцать голосов убеждают его жениться. Но он не выносит женского, общества. – Ольга неожиданно громко рассмеялась. – Нынче я тоже решила посватать и свела его в клубе с одной хорошенькой вдовушкой. Вы бы посмотрели, как он сидел около нее и какие взоры кидал на меня: проклиная, очевидно, мою бабью дотошность. Мы там дружно живем. У нас еще двое сталинградцев: Ваня Коробов и его жена, Наташа. Вы их знаете… Я вас вот о чем попрошу. Поговорите с Аржановым насчет Наташи. Напомните ему. Наташа Чистякова из Сталинграда. Дочь волжского капитана. У нее, должно быть, казались последствия контузии. Недавно родила чудных близнецов. Но еще во время беременности начались обмороки, с памятью нелады. Я бы сама поговорила с Иваном Ивановичем, но мне не совсем удобно…
«А мне хуже, чем неудобно!» – подумала Лариса, однако не смогла отмахнуться от поручения: ведь ей тоже навсегда запомнилась Наташа Чистякова.
– Хорошо, я поговорю… – пообещала она и уже непринужденно, радушно добавила: – У нас одна комната, но если вы согласитесь переночевать на полу, то, честное слово, хорошо будет.
– По-фронтовому? – Тавров светлозубо улыбнулся. – Идет! Мы с Володей согласны, а как ты, мама?
– И я согласна. Мы остановились у знакомых, а у них очень тесно.
30
Диплом. Тонкая, строго оформленная книжечка. Раскроешь – и сразу бросается в глаза напечатанное красными буквами: «С отличием». Ниже написано: «Громова Варвара Васильевна». Почти никто не называл ее так. И дома и в институте все «Варя» да «Варюша», хотя ей уже тридцать пятый год и давно пора величать ее по отчеству. Вот выйдет на работу – и тогда: глазной врач Варвара Васильевна. Институт закончен. Наконец-то! Теперь и Никита Бурцев получил бы диплом. Дорогой земляк Никита не дожил до Дня Победы. Если бы не война, он давно работал бы хирургом в родных наслегах Якутии. И Варя раньше шагнула бы в жизнь. Но никогда не поздно получить диплом. Наоборот: чем позже это совершается, тем больше радости на душе.
Варя смотрит на девушек-однокурсниц и улыбается им: ах вы, счастливые птички! Щебечете себе и не сознаете того, как вам везет в жизни. Только не променяйте свое большое счастье на обманчивый домашний уют. Что греха таить, даже у Вари случались минуты, когда казалось, что важнее всего устроить семейное гнездышко. Но Иван Иванович, наученный горьким опытом, не допустил бы этого. Да и она сама не усидит дома.
Смотрит на диплом, а душа ее поет: «Теперь ты навсегда мой, дорогой Иван Иванович! И сын у нас есть. Ах, как хорошо! Но если бы мне начать работу вместе с тобой!»
Наступил вечер… Первый вечер после Вариного выпуска из института. В ярко освещенной комнате дома на Ленинградском проспекте накрыт стол в виде буквы Т: обеденный придвинут к письменному, и оба застланы белыми скатертями. Варя, Галина Остаповна и Раечка – жена Леонида Алексеевича Злобина – хлопочут то у стола, то на кухне.
У Раечки хорошенькое, искусно подкрашенное лицо, тронутое мелкими морщинками: тонкий нос, узкие губы и очень белые хищные зубки. Она маленького роста, двигается легко и быстро, у нее такие же светлые волосы и черные глаза, как и у Леонида Алексеевича. Она старше своего богатыря мужа на восемь лет и очень крепко держит его в крошечных ручках. Чуть только заговорит с ним посторонняя женщина, у Раечки уже злые огоньки в глазах, а подкрашенные губки так сжимаются, что их и не видно, – значит, готов разразиться скандал.
Она нигде не работает и не жалеет об этом, всегда модно одета, много читает и хорошо знает несколько языков. Кажется, на этой почве и произошло ее сближение со Злобиным: она что-то переводила для него. Варя завидует ее начитанности, а Раечка важничает.
– Мне нравится впечатление, которое производит на людей контраст между моей внешностью и содержанием. Посмотрят на меня – и думают, «фитюлька», а заговорят – и удивлены.
– Шли бы вы преподавать, вот тогда действительно был бы контраст, – с грубоватой искренностью сказала Галина Остаповна, очень представительная в новом платье из синего крепа с белой вставкой на груди.
Она радуется успехам Вари, и карие глаза ее так и светятся из-под черных бровей. Тоже ведь когда-то окончила институт и так же вот ликовала и робела на пороге новой жизни.
– Из вас получился бы хороший преподаватель: шутка сказать: английский, немецкий, греческий! Какой капитал у вас пропадает! – говорила она Раечтсе, принимаясь орудовать у газовой плиты.
Жену Злобина в аржановской компании называют Раечкой не из чувства симпатии… Вот она готовит винегрет, повязала вокруг узких бедер вместо фартука кусок марли… На маленьких ножках туфли с высоченными каблуками, из-под коротких рукавчиков нарядного платья выглядывают острые локотки; высокая прическа с накрученными, как у принцессы, белокурыми буклями открывает тоненькую шейку, с ниткой настоящего жемчуга; в ушах тоже матово отсвечивают две продолговатые жемчужины. Все вещи очень дорогие и красивые: родители балуют ее до сих пор.
– Эгоистка первостатейная, а все девочку из себя строит. Верно говорят: маленькая собачка до старости щенок, – сказала о ней Варе Галина Остаповна, которая, будучи членом партии с тысяча девятьсот двадцать четвертого года и имея тридцатилетний стаж работы, не мыслила себя вне коллектива.
Подружиться с женой Злобина они не собирались. Слишком уж чужда им эта Раечка! Конечно, образование у нее блестящее – росла единственной дочерью в семье инженера, известного далеко за пределами страны, – окончила десятилетку, институт, в музыкальной школе училась. Но вся поглощена заботой только о себе. Злобин, по ее мнению, существует и трудится только для того, чтобы иметь такую необыкновенную жену. Дети – средство крепче привязать мужа.
– Преподавать? – Она птичьим движением повернула красивую головку в сторону Галины Остаповны. – Я могла бы преподавать, но у меня нет диплома: государственные экзамены не сдала. А сдавать теперь ради диплома не хочу. Ведь все равно не стану работать. – Тоненькими пальчиками, красными от свеклы, она соорудила еще один цветок на горке мелко нарезанных овощей, украсила ее зеленью петрушки и залюбовалась своим произведением. – Я иногда люблю похозяйничать и считаю себя достаточно квалифицированной в роли домашней хозяйки, – добавила она, напомнив Варе веселую болтушку Паву Романов-НУ– Но мне больше нравится читать, изучать древних поэтов и философов.
– Но для чего же? – вырвалось у Вари.
– Хотя бы для собственного удовольствия и для мУжа, чтобы он гордился мною.
Женщины хлопотали с увлечением. Нашлось дело и Мя Дуси, жены чертежника, соседа по квартире. Их Аржановы тоже пригласили на вечеринку, шуметь – так уж всем, чтобы никому не было обидно.
Раздался звонок. Варя побежала открывать, и в переднюю ввалились Иван Иванович и Злобин с большой корзиной живых цветов. Чего там только не было: и белая сирень, и роза, и яркие бантики цикламенов! Варя даже опешила. Шествие замыкал Решетов с Ми-шуткой на руках, которого мужчины сегодня сами принесли из детского садика.
– Вот вам еще один цветок! – сказал Решетов, передавая ребенка Варе.
– Я не тветот, а мальтит, – строго возразил Ми-шутка, прижимаясь к лицу матери смуглой рожицей.
– Поздравляем! Поздравляем! – дружно прокричали Злобин и Иван Иванович и поставили корзину на подоконник, загородив окно.
– Ну, дорогая моя отличница, дай я тебя расцелую.
Иван Иванович поднял сразу и Варю и сынишку и среди общего оживления расцеловал ее.
– А меня? – обиделся Мишутка.
– Тебя я уже поцеловал в садике. Но можно повторить. Сегодня ты как будто ничего не унес оттуда. – И Иван Иванович, смеясь глазами, рассказал Злобину, как Мишутка чуть было не утащил домой игрушечного зайчика.
– Подарок-то! – напомнил Решетов.
– Ах да! – Иван Иванович схватился за карман пиджака. – Цветы – это от нас всех, а вот это от меня… – Он извлек небольшой футляр и шутливо-торжественно преподнес Варе. Она открыла и вспыхнула от удовольствия: на темном бархате блестел золотой браслет.
– Дай я сам надену. – Иван Иванович отстегнул крошечный замок, надел браслет на гладкую руку Вари и застегнул его с ловкостью заправского ювелира. – Нравится?
Она молча глядела на мужа и улыбалась.
– Да ты посмотри! – настаивал он, почти обиженный. – Мы втроем объездили несколько магазинов и никак не могли решить, что взять.
– Замечательно! Спасибо, родной мой! – Варя подняла руку и залюбовалась украшением, сверкавшим на ее руке. «Но ведь это очень дорого, – подумала она. – Наверно, все сбережения истратил».
Очень мило! – заметила Раечка, уже успевшая отмыть свои пальчики. – Вставка из бирюзы прелестна. Русский народ всегда любил бирюзу: голубой цвет означает верность.
Богатая вещь! – похвалила Галина Остаповна.
– Это я пите тюпил! – похвастался Мишутка, искательно заглядывая в глаза матери.
– Не ври, хлопушка! – сказал Иван Иванович, и друзья засмеялись.
«Ой, как хорошо! Как радостно! – подумала Варя, спеша на кухню. – И как это красиво! – Она снова полюбовалась подарком. – Бирюза. Голубой цвет – верность. Да, верность на всю жизнь!»
