Текст книги "Дерзание"
Автор книги: Антонина Коптяева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 38 страниц)
34
После ухода гостей Варя ни одним словом не попрекнула Ивана Ивановича за то, что он умолчал о Ларисе.
Уложив Мишутку и прибрав в комнате, они еще долго не спали.
– Мне с детства каждый вечер было жалко ложиться спать. Закроешь глаза – и шесть, а то и восемь часов долой из жизни. Только ты примирил меня с этой необходимостью… – сказала Варя, сидя у стола в халатике, с браслетом на руке. Она откровенно радовалась подарку, любуясь им, как ребенок новой игрушкой. И все сейчас радовало ее: экзамены закончены, впереди интересная работа, дома семья любимая. Поэтому хочется день продлить. Ведь такой день не повторится!
Иван Иванович, тоже довольный, улыбнулся, понимая состояние жены.
– Как тебе сегодня понравилась Раечка? – неожиданно спросила она, играя миниатюрной цепочкой
браслета.
– Дура набитая. Да-да-да! Ты не верь в ее начитанность. Я не любил Паву Романовну на Каменушке, но та против этой – ангел во плоти.
– Пава изменяла своему мужу, а Раечка нет.
– Я уверен, что и добродетель тут показная. Не для Леонида она накручивает на своей башке разныё фитюльки. Ему на них некогда любоваться.
– Ой, как ты грубо!..
– На башке-то? Как же еще? Голова у человека умного. Недаром говорят: он с головой. Головка? У ребенка или у такой женщины, как ты. А у Раечки дубовая башка, напичканная безжизненными обрывками знаний. Мы ее разглагольствования терпим только ради Леонида, а она отбивает его от нас всеми силами.
– Может быть, у нее патологическая ревность?
– Бывает. Например, на почве алкоголизма. У здорового человека – от распущенности. – Иван Иванович нахмурился, и Варя поняла, что он вспомнил прошлое и свою драму с Ольгой. – Презираю людей, которые заедают чужой век! – с силой сказал Иван Иванович. – Все можно перестрадать, но нельзя терпеть, чтобы топтали чувства близкого человека.
Варя вспомнила его тяжелые переживания, когда Ольга полюбила другого, а он оказался лишним между ними, «третьим», как назвал его однажды Тав-ров, – и вспомнила боязнь Ольги перед его возвращением из тайги. Но он не помешал ее счастью и ни разу не оскорбил ее нового мужа. Горячее чувство захлестнуло Варю.
– Ты знаешь, встреча с тобой – самое большое событие в моей жизни! – прошептала она. – Ты научил меня жить и работать, сделал меня счастливой!
– Я рад, если ты в самом деле счастлива.
– Очень. А ты!
– Я тоже. Но… – Он подумал о разногласии с нею по поводу его новой работы, о том, что Лариса Фирсова уже достигла большего, чем он…
– Но… – поторопила встревоженная Варя.
Я во многом недоволен собой. Ты пойми: эго не стремление возвыситься над другими. Не дает мне покоя желание в полную меру послужить народу. Вот меня очень радует новая работа Решетова… Когда я увидел того молодого человека, шагающего на костылях через шесть дней после перелома ног, я расцеловал Григория Герасимовича. Были такие ученые, как Пирогов, Павлов, Бурденко. Каждый из них создал свою школу в медицинской науке. Есть ученые, всю жизнь работающие над одной проблемой и сделавшие замечательные открытия, а мы с Решетовым идем уже намеченными, но еще не проторенными путями.
– И недовольны собой, – перебила Варя с легкой усмешкой. – А как же должны чувствовать себя мы, с робостью вступающие на проторенный путь? Ты овладел очень многим… – Она внезапно умолкла, поняв, что сейчас опять может обидеть мужа. Однако недомолвка дошла до него.
– Как ты не можешь усвоить то, что для меня! работа дороже самой жизни?
Он встал, прошелся по комнате, снял часы, долгим взглядом посмотрел на торопливо бегущую секундную стрелку.
– Поздно уже.
– Это для нас поздно, – с наигранной бодростью сказала Варя. – Добрые люди на нашем месте оглушали бы теперь соседей плясом и песнями. А мы только собрались, и сейчас же о работе. Один раз такой вечер в жизни, и то у гостей нашлась причина сбежать.
35
«Зря я согласилась переговорить с ним. Пусть бы Ольга Павловна сама… А то получится, будто я воспользовалась болезнью Наташи как предлогом для встречи».
Но колебаться было уже поздно, и Лариса, слегка постучав, открыла дверь в кабинет Аржанова.
Он стоял спиной к двери. Крутые плечи, обтянутые халатом, резко вырисовывались на фоне большого окна. В руке его был журнал с пометками дежурных' врачей и сестер, но хирург, свирепо насупясь, смотрел в сторону. На утренней конференции главный врач больницы профессор Круглова громила работников хирургического отделения. Больше всех попало Решетову за «блатные дела» с заказами гвоздей.
«В чем дело, товарищ женщина? – снова и снова вопрошал Иван Иванович. – Нельзя же всерьез принимать то, что Круглову взвинтила профессор Тартаковская, высмеяв ее на заседании в Министерстве здравоохранения. Подумаешь, авторитет – Тартаковская! Да шут с ней и с тобой вместе! Мы сами пойдем к министру, к президенту Академии медицинских наук, в горком партии и докажем…»
Легкое постукивание каблуков по полу, крытому линолеумом, вывело Ивана Ивановича из раздумья, заставив его обернуться.
– Лариса Петровна!
Он растерялся: сейчас должен зайти Злобин, и Варя хотела забежать, прежде чем ехать на работу, в госпиталь. Волнуется она. Подбодрить ее надо! И вдруг Лариса Петровна здесь! Что подумает
Варя?!
Эти мысли мгновенно пронеслись в голове хирурга. Но перед ним стояла женщина, любимая в прошлом, к которой он и сейчас относился с теплым уважением, да и только ли с уважением?!
– Здравствуйте! Как это вы?.. Каким ветром вас занесло к нам?
– Я по серьезному делу, – сразу сказала она, словно боялась, что ее заподозрят в навязчивости. И рукопожатие ее, и голос были спокойны, только лицо казалось бледным. – Встретила Ольгу Павловну, вашу бывшую жену, и она попросила меня поговорить с вами о Наташе Чистяковой. Помните, дружинница в Сталинграде?..
– Еще бы не помнить! Да вы садитесь. – Иван Иванович торопливо придвинул стул. – Извините за невнимательность: я расстроен – такая у нас сегодня была перепалка!.. Что же сообщила Ольга Павловна?
Лариса рассказала о заболевании Наташи. Все, чем горела она в последние дни, вдруг погасло. Она не испытывала никакой радости от новой встречи с Аржановым и только рассматривала в упор его уже немолодое лицо, мужественное и доброе, с морщинами в углах рта, на висках и над высоким переносьем. Как часто она думала о нем в эти годы! Какое кипение чувств подняла в ней недавняя встреча! А вот сидит около него, разговаривает с ним и… спокойна.
– Я позвонила в лабораторию и там узнала адрес вашей клиники, – говорит Лариса и краснеет: ведь она давно уже это знает. – Теперь вы сделаете для Наташи все, что можно, – заключает она и встает, сразу охваченная волнением.
Да, она потому и была спокойна, что наконец-то увидела его, сидела рядом, разговаривала с ним. Но вот надо уходить, и опять надолго, надолго…
«А я не хочу! А я не могу без тебя!» – говорили ему лихорадочно блестевшие ее глаза, и такая горячая тоска светилась в них, что Иван Иванович отвел взгляд. Тогда он заметил, что губы Ларисы, никогда не знавшие краски и оттого по-юному свежие, точно опалены дыханием. Он совсем насупился, даже сгорбился виновато, будто хотел стать меньше, и увидел нервно стиснутые руки Ларисы с побледневшими от напряжения суставчиками.
– Вы не беспокойтесь. Я напишу Коробову, чтобы он привез Наташу, – сказал хирург и даже обрадовался, объяснив себе причину ее волнения. Не мог он думать, что она волнуется из-за него. Теперь это было бы ужасно. – Да-да-да! Я все сделаю, как надо. Так и сообщите Ольге Павловне.
В этот момент и вошли в кабинет Варя со Злобиным.
– Здравствуйте! – сказала Варя Ларисе, тотчас узнав ее и побледнев от неожиданности.
В растерянности Варя даже не посмотрела на мужа, вернее, лишь скользнула по его лицу невидящим взглядом.
– Здравствуйте, Вар… Варвара Васильевна! – Лариса крепко сжала странно вялую руку своей боевой подруги. Даже то, что она помнила отчество скромной фронтовой сестры, которую никто в госпитале так не величал, сказало о многом настороженной ее сопернице.
– А со мной? – напомнил, улыбаясь, Злобин.
Странно, почему Лариса не узнала его! Он сразу почувствовал возникшую неловкость и вспомнил короткую заминку за столом у Аржановых, когда упомянули о Ларисе.
– Рада вас видеть, Леонид Алексеевич! – Но лицо Ларисы не выразило радости: оно было бледно и неподвижно.
– Вы, значит, условились с Варей встретиться здесь? – бухнул Злобин невпопад.
– О чем условились?
– Варя получила назначение к вам в госпиталь, – вмешался Иван Иванович, преодолев внутреннее смятение.
– В глазное отделение ординатором, – подтвердила Варя и, тоже собравшись с силами, посмотрела на мужа. Лицо его выражало доброе внимание.
Нет, не мог он обманывать! Это невозможно! Ведь она умрет с горя. Но почему он ни слова не сказал ей о Ларисе! Почему она у него сейчас?
«Ну, объясни, пожалуйста. Не могу я спросить при всех… Ведь ты видишь, как мне трудно!» – мысленно взмолилась Варя.
Иван Иванович понял ее.
– Лариса Петровна пришла по просьбе Ольги Павловны, – сказал он (вот еще и Ольга обнаружилась!) – Они хотят, чтобы я посмотрел Наташу Чистякову.
– Ой! – со всей непосредственностью, радостно вырвалось у Вари.
– Что с Наташей? – спросил Злобин. В голосе его прозвучала тревога, будь здесь Раечка, она бы его не пощадила.
Спохватилась и Варя.
– Плохо Наташе?
– Плохо. – Иван Иванович задумчиво насупил брови. – Похоже, черепно-мозговая опухоль.
– Наташа очень страдает, а у них с Коробовым двое крошечных детей. Ольга Павловна рассказывала: они теперь все вместе живут в красноярской тайге. На том же руднике работает Платон Артемович Логунов, – не очень связно говорила Лариса, улыбаясь через силу Варе и неловко пошутила: – Ольга Павловна сказала, что он до сих пор верен вам…
36
– Я пришел посмотреть деда Лычку, которого прошлый раз оперировал Григорий Герасимович, – заявил ' Злобин. – Вам, наверно, тоже будет интересно, – обратился он к Ларисе и Варе.
– Еще бы! – Иван Иванович сразу забыл о личных отношениях. – Нам сегодня такого перцу задал главный врач больницы! Мы привыкли работать без склоки и даже заблагодушествовали – вот и встряска, чтобы не обрастали жирком. Если в дело вмешается совет министерства, то нашему шефу нелегко будет отбить все наскоки. А такое важное дело! Ты хочешь, Варя, взглянуть на этого больного?
– Да. А вы? – уже приветливо обратилась Варя к Фирсовой.
– Я с удовольствием, – согласилась Лариса, от души благодарная Злобину за его предложение.– 'Алешка? О, уже совсем, совсем взрослый человек!
– А какой у нас сынище! – с гордостью сообщила ей Варя, когда они, пройдя по широкому коридору, входили в кабинет Решетова.
– Это Мишутка-то? – Решетов встал навстречу из-за стола, окруженного ординаторами, и, разглядев лицо новой гостьи, по-женски всплеснул большими руками: – Лариса Петровна, голубушка, наконец-то удостоили вниманием! Я уже досадовал: думал – так и не зайдете, забыли старых друзей! Еще раз поздравляю с успехом. Чертовски рад за вас, ведь я всегда верил в ваше будущее! – Он обернулся к друзьям и сказал: – Я бы Ларисе Петровне за ее работу звание профессора дал, а не только кандидата. Умница, правда?
– Правда, – ответила Варя, вспомнив работу Ларисы в полевых госпиталях и думая о том, что могла сделать она сейчас, с чем ее надо поздравить.
– Я не знал. От души рад, что вы преуспеваете, – сказал Злобин.
«А я-то хорош! Знал о ее успехах, да и не поздравил», – подумал Иван Иванович.
Теперь сделать это было уже неудобно, и доктор промолчал, но ощущение вины перед Фирсовой и смутная обида за нее остались.
Обогретая сердечностью Решетова, Лариса сразу почувствовала себя свободно: в чем дело, она, талантливый хирург, имела право в любое время прийти в медицинское учреждение познакомиться с работой старого коллеги. При чем же здесь смущение Аржанова, растерянность Вари, неловкость, испытанная ею самой? Ведь не в дом к ним вторглась она незваной гостьей, а как врач зашла в клинику. Конечно, можно определить Наташу в институт имени Бурденко, но и здесь делаются нейрохирургические операции и обстановка прекрасная. К тому же Наташа хорошо знает Аржанова как хирурга и верит ему. Может быть, ей и не понадобится операция. Тем лучше!
А Варя думала о своем:
«Иван Иванович не умеет притворяться. Ему двух слов лживых не связать. Зачем же мучить себя и его подозрениями? Он, наверное, и без того нервничал, ожидая моего прихода, – знал ведь, как мне будет больно увидеть их вместе».
– Вот полюбуйтесь! – сказал Решетов в палате, куда они вошли белой гурьбой, и, подойдя к койке, широко развел руками. – Какой герой! Ну-ка, покажитесь нам, Захар Иванович!
Захар Иванович Лычка лежал на койке, уставя на врачей сивый клин бороденки. На изможденном лице его, под пучками белых бровей, похожих на усы, светились усмешкой линяло-голубые глаза.
– Прошел отсюда дотуда и жив покуда, сразу два чуда.
– Давай посмотрим на твои чудеса. – Решетов подвинулся ближе, откинул край одеяла. – Можешь пошевелить правой ногой?
– Еще бы тебе! Старик ничего не боится, пока шевелится, а ляжет в домовину – и вовсе хоть кол в спину.
Болтая, Лычка приподнял босую ногу, старчески жилистую и тонкую в короткой штанине кальсон.
– А левую?
– Можно и левую! – Старик поднял и вытянул другую ногу с такой же задубевшей подошвой и торчащими костистыми лодыжками.
Решетов обернулся к Злобину и Ларисе, победоносно подморгнул рыжевато-карим глазом.
– Как видите, подвижность обеих ног одинаковая.
– Это был перелом шейки бедра, – сказал Злобин Ларисе, с интересом смотревшей на больного.
– Да, перелом шейки бедра. Сдать бы поскорее в производство наш усовершенствованный инструмент, тогда многие смогут его применять. – Лицо Решетова неожиданно вытянулось, помрачнело, и он добавил с горечью, показав на Лычку: – Вот как будто хорошее дело делаем, а получаем за это по шеям!
– Зачем по шеям? Я, например, таким делом предовольный, дай тебе бог здоровья, – истово произнес старик. – Я думал – шабаш, не встану. У нас один плотник сломал ногу, когда с лесов сверзился… Зайду к нему, бывало, лежит с задранной ногой, как пистолет, в коленке спица насквозь продета, да еще гири чугунные к ней подвешены. Месяца три, поди-ка, все лежал – целился в потолок. А у меня, гляди, того хуже: шейка какая-то внутре поломалась! Как это понимать? Стало быть, костяной болт, на котором нога держится?..
– Болт от слова «болтать»! Не в колено ставится спица, а в кость голени, пониже коленной чашечки. Ох, любишь ты поболтать, дедушка! – мягко упрекнул Решетов, невольно улыбаясь.
– Грешен, не отрицаюсь. Язык-то, слава богу, без костей – не ломается. Теперь, когда вы мне вместо костяной шейки железную приспособили, я еще поживу и поглаголю, само собой.
– Ну поглаголь,
– Вы когда… – заговорила было Лариса.
– Поломался-то? Да ноне утром семь ден исполнилось. А вот уже выскребаюсь с койки. Как раз перед вами пробовал слезать. И слез. Подналег на костыли, пять шагов туда да пять обратно. Вслух считал. Десять шагов сотворил, весь потом облился и скорей марш под одеялку. Тоже и боюсь, кабы не свернуться набок. Упадешь – и, помилуй бог, гвоздь из шейки обратно выскочит, и пропадут тогда наши труды с Григорь Герасимычем.
– Сколько же вам лет, Захар Иванович? – спросил Злобин, подсаживаясь к больному и осторожно сгибая его сломанную ногу.
– А ты не бойсь, – подбодрил Лычка, – лежа-то я очень свободно ею двигаю. А лет мне – семьдесят третий пошел. Сторожем я на базе. Вот и дернула меня нелегкая влезть на анбар. Задралось там железо, гремит от ветра, внимание на посту отвлекает. Дай-ка, Думаю, устраню неполадку. Прибил и на навесик благополучно слез. А там Полкашка ждет – помощник мой. Я его научил, на свою голову, по лестницам ходить. Он за мной по собачьей возможности и лазит везде. Стал я с навесика спускаться, а тут кто-то шелохнись за забором. Ну, Полкашкшю дело известное… Ка-ак бросится, да со всей силы меня под коленки. Я и покатился!
– Вот посмотрите! – сказал Иван Иванович, взяв у рентгенолога снимки.
И все стали разглядывать черные полупрозрачные пленки.
– На днях у нас умерла больная с таким переломом… Учительница, – тихо сказал Злобин. – Почти восемь месяцев пролежала. Совсем нестарая женщина, лет сорока. Да, как обычно в таких случаях, воспаление легких.
– А профессор Тартаковская решила опорочить нашу попытку применять активный метод лечения! – сердито хмурясь, сказал Иван Иванович.
– Не опорочить, а подвергнуть, так сказать, серьезной критике, – произнес кто-то за спинами хирургов сипловатым баском.
Такие голоса не раз слышала Лариса на Волге…
«Чалку, чалку отдай, разиня!» – кричал, бывало, не то простуженным, не то пропитым басом капитан катера или парохода, вздымавшего волну у пристани.
Лариса обернулась, рядом стоял полный человек среднего роста, с обрюзглым, очень белым лицом. На висках под докторской шапочкой блестели рыжеватые волосы, короткая шея пряталась под вторым подбородком, выпирающий живот приподнимал и слегка разводил в стороны полы ослепительного халата. Глаза доктора зеленели над набухшими веками, точно две ягодки крыжовника. Взгляд их, устремленный на незнакомых врачей, светился хитренько и колко.
– Это заместитель нашего главного врача по хозчасти, Прохор Фролович Скорый, – отрекомендовал 'Иван Иванович. – Имя у него хотя и простое, но трудно выговаривается, поэтому его зовут тут коротко: Про Фро.
– Очень приятно, – сказал Про Фро Злобину, а Ларисе еще и улыбнулся, добавив: – Слышал о вас. Прекрасные дела творите.
– У вас тоже замечательное дело. – Злобин кивнул на Лычку, который сидел на кровати и, согнув в колене больную ногу, с детским любопытством разглядывал свою ступню и пошевеливал пальцами. Видно, ему не верилось, что он уже начинает владеть сломанной ногой.
– Гм, гм! – не то покашлял, не то промычал Скорый. – Такой авторитет, как профессор Тартаковская…
– Бросьте притворяться, дорогой коллега, – добродушно перебил его Решетов. – Вот двурушник! Поддакивает скептикам, а нас чертовски выручает с доставкой гвоздей. Да-да, гвоздей, которые мы смогли получить только по неофициальному заказу Прохора Фроловича. Не из любви же к искусству блата вы это сделали?
– Мне уже пора, – тихонько сказала Варя Ларисе.
– Мне тоже: Алеша ждет. Сегодня у них в школе концерт, он играет и пригласил меня.
– Он уже большой, ваш Алеша? – спросила Варя, когда они сели в автобус.
– Почти взрослый! – Фирсова улыбнулась чуть печально. – Мы с ним дружно живем. Он моя единственная радость.
– Значит, вы не… значит, вы не вышли замуж?
– Нет.
– А Софья Вениаминовна? – быстро перевела разговор Варя. – Вы знаете, она будет работать в нашей городской больнице невропатологом.
– Ох, какая! – вырвалось у Ларисы. – Мне она не говорила о вас, когда была в Москве.
– Мы с ней и не виделись. Ваня получил письмо от нее.
– Мне она не написала ничего, – упрямо возразила Лариса, думая о том, как странно звучит в устах Вареньки это «Ваня».
«Ольга права: ему нужна не такая жена. А какая же? – насмешливо спросила себя Лариса. – Не такая ли, как ты?»
– Я часто ее вспоминаю, – продолжала Варя, живо представив Софью, которая никогда не падала духом. – Она очень заботилась о вашем мальчике. Помню: бомбежка ужасная – все в блиндаже дрожит, а она сидит и так серьезно прикидывает, как лучше сделать маленький джемпер из своего шарфа. Алеша потом очень гордился обновкой. А нашему Мишутке сейчас три года. Но говорит еще очень плохо: «тулат» вместо «кулак», «тинтопта» вместо «винтовка». Ваня меня успокаивает, что это пройдет…
И опять слово «Ваня» больно резануло Ларису.
37
Эта встреча напомнила Варе и давнюю обиду, испытанную ею в подземном госпитале.
«Зачем она надевает докторскую шапочку?» – раздраженно и зло сказала тогда Лариса.
«Зато теперь я надену ее по праву, – подумала Варя, когда, впервые лридя на работу, принимала из рук сестры-хозяйки халат и белую шапочку. – Но… по праву ли?! Ведь врач-то я еще никакой. Летняя практика да субординатура на шестом курсе. Вдруг не справлюсь с работой?!»
Заведующая отделением Полина Осиповна внимательно всмотрелась в лицо Вари бойкими, ясно-серыми глазками, потрепала ее по плечу маленькой энергичной рукой.
– Ничего, не робейте. Я тоже вот так пришла сюда лет двадцать назад, и ничего, работаю до сих пор, как будто кое-чем овладела за это время. Больные не жалуются. – Она улыбнулась, показав только нижний ряд зубов, молодо блестевших белой эмалью; верхняя туба оставалась почти неподвижной. – Если возникнут трудности, я вам помогу. Не стесняйтесь, теребите меня. А теперь пойдемте, познакомлю с больными. Учтите: у многих ранения проникающие, черепно-мозговые. Народ нервный, неуравновешенный. С ними нужна особая тактичность. Надо быть и мягким, чтобы не обидеть, надо и твердость иметь, чтобы не растеряться: иногда попадаются злостные хулиганы, они за все твое добро и ласку готовы голову тебе проломить. – Полина Осиповна вздохнула и направилась к двери, увлекая за собой Варю.
Они обошли все палаты глазного отделения, побывали в смотровой комнате, в операционной и перевязочной.
– Как видите, хозяйство у нас большое.
– А где здесь… Лариса Петровна Фирсова?
– Она работает в институте травматологии, а сюда приезжает три раза в неделю, в челюстно-лицевое отделение. Замечательный хирург! – добавила Полина Осиповна с хорошей завистью. – Вы давно ее знаете?
– Вместе на фронте были.
– Я тоже всю войну работала в полевых госпиталях. Приходилось не раз и на передовой стоять.
Странно было думать, что такая добродушная, даже кроткая на вид женщина могла стоять на передовой линии огня. Но эта кроткая женщина была глазным хирургом, и, по-видимому, хорошим хирургом: все больные разговаривали с ней почтительно.
– Я сейчас делаю операции по подготовке глаза к ношению протеза, – рассказывала она Варе. – Люди не хотят жить обезображенными и устают носить эти давящие черные повязки. А снять нельзя: вместо глаза яма. И вот я формирую дно орбиты, делаю веки, подбираю протез… Езжу, разыскиваю. Самая трудная задача – сделать правильно уголок глаза: нужно, чтобы он смыкался, как на шарнире. – Полина Осиповна показала, сжав кончики большого и указательного пальцев, как должен смыкаться этот уголок. – Тогда глаз будет закрываться по желанию больного. Ведь так важно – закрыть свой глаз! Представьте, любимое существо видит: вы спите с открытым глазом. А постоянная угроза новой травмы, пыль, грязь? И вот я упорно работаю над правильной постановкой века. Помогает мне во многом Лариса Петровна. Я увлеклась пластикой глаза после встречи с нею. Помню, она пришла в первый раз в солдатских сапогах, в шинели и очень быстро завоевала нас. – Полина Осиповна испытующим взглядом окинула Варю. – Вы какой уклон хотели бы У нас получить?
Варя покраснела, даже маленькие уши ее ярко порозовели.
– Я еще не знаю. Хочу лечить глаукому. Хочу научиться делать глазные операции.
– Понятно. Ну, было бы только желание, а мы поможем с радостью. Теперь пойдемте в кабинет и займемся делом.
В кабинете их ждал Березкин, столяр-краснодерев-Щик, больной глаукомой. Варя знала: глаукома – повышение внутриглазного давления, ведущее к слепоте. Еще на четвертом курсе она училась тому, как осматривать глаза с помощью щелевой лампы, как измерять глазное давление. Но сейчас, расспросив Березкина, она с таким волнением открыла ящичек с пятью крошечными цилиндриками, смазанными специальной краской, будто решался вопрос ее жизни. Ведь это первый больной, которого она должна лечить самостоятельно и за которого будет нести ответственность.
Нерезкий терпеливо, покорно ждал. Хорошая у него фамилия и профессия веселая: столяр-краснодеревщик. Красное дерево – значит, ценное дерево, и тот, кто умеет делать из него красивые вещи на радость людям, – тоже ценный человек.
Но с виду краснодеревщик совсем невеселый: у него болящая глаукома (бывает она и не болящая, но и в том и в другом случае приводит к слепоте).
– Хотя бы один глаз спасти! – сказал он, повернув к Варе измученное лицо.
– Сделаем все, что возможно, – снова покраснев, обещала она.
Крупный, сильный, еще не старый человек сидел перед нею и ждал от нее помощи, опустив на колени умелые руки. Неужели слепота вырвет работу из этих золотых рук и не будут они больше пилить, строгать, клеить и полировать? Сможет ли столяр отличить на ощупь дуб от красного дерева или карельскую березу от ореха? Варя, со своими острыми глазами, до сих пор еще не научилась их различать; в якутских юртах понятия не имели о каких-то гарнитурах мебели. Она должна помочь Березкину. Только сможет ли: ведь он уже три месяца лежал в клинике Филатова в Одессе, и ему даже там не помогли!
– Ничего не вижу левым глазом, да еще болит он, – глуховатым голосом говорил столяр. – Такие боли временами, что вырвать его охота. Раз уж он безнадежный, удалите его!
– Удалить легче всего, – сразу вспомнив Ивана Ивановича, сказала Варя. – Люди столько операций переносят, чтобы глазной протез вставить, а тут все свое, живое.
Она укладывает больного на кушетку, ставит измерительный прибор на его широко раскрытый глаз и, перенеся оттиск на бумагу, смоченную спиртом, делает вычисления. Да, на левом абсолютная глаукома. Можно лишь попытаться снизить давление, чтобы снять боль. Так же тщательно Варя измеряет давление в правом глазу.
– Вы прирожденный глазник, – сказала Полина Осиповна, 'Следя за ее гибкими пальцами. – У вас такие мягкие движения. Как с правым?
– Ясно выраженная и на правом.
– Что вы думаете предпринять? – уже тихонько спросила Полина Осиповна.
– Может быть, новокаиновую блокаду…
– Это новый для нас метод, но он уже оправдал себя: зачастую дает прекрасный эффект. Ведите больного к отоларингологу.
Березкин согласен на все. Блокада так блокада. Лишь бы спасти остаток зрения! А волнение Вари все растет: надо передоверять больного другому врачу… Мраморные пятна румянца еще гуще пробиваются на ее лице, когда она идет с Березкиным в отделение, где лечат ухо, горло и нос. Чем же она-то сама поможет 'больному?
