Текст книги "Дерзание"
Автор книги: Антонина Коптяева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 38 страниц)
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
Ошеломленная многолюдством и суетней, Елена Денисовна поглядела вслед такси, снова покатившему по московской улице, просторно огороженной каменными громадами домов. По горячему асфальту тротуара сплошным потоком текла толпа людей, а между тротуаром и точно под гребенку подстриженной живой изгородью, за которой зеленели липы бульвара, бежали автомобили. И в центре широченного проспекта среди бульваров, протянувшихся вдаль своими аллеями, тоже катились машины. Как перебраться на ту сторону через этот поток, если понадобится? Как тут не растеряться?
Варенька почему-то не встретила на вокзале: то ли телеграмму не получила, то ли заболела. Ивану Ивановичу, конечно, некогда. Но и Варя теперь уже не прежняя простенькая, милая девочка, может быть, заважничала, став врачом и женой профессора? Шутка сказать! Елене Денисовне ни разу не приходилось видеть живого профессора. Не зря ли приехали-то?! Да еще с узлами, с чемоданами… Ничего доброго, но барахла накопилось порядочно за долгую жизнь на одном месте. И то не бросишь, и это жаль. А в дороге с вещами трудно. И Наташка… Девочке четырнадцать лет, впервые отправилась в такой далекий путь и, вместо того, чтобы помочь матери, глазеет по сторонам, всем интересуется, с посторонними в разговоры вступает. Каждому забавно поболтать с хорошенькой девочкой. Елена Денисовна не обманывалась: кудрявая, будто баранчик, голубоглазая Наташка привлекала общее внимание. До сих пор сдержанная, даже степенная, она сейчас на себя не похожа: развязался-таки язычок. Да как не вовремя развязался!
Стоит Елена Денисовна, раскрасневшись от жары, возле груды вещей под каменной аркой ворот и волнуется: тот ли двор, тот ли дом? Во дворе народу полно: роют ямы для посадки деревьев, землю на салазках тащат, кругом бегают ребятишки, машины фырчат, осторожно пятясь нагруженными кузовами.
– Наташа! Поди узнай, где эта квартира! Дворника спроси. Вон в фартуке… дворник, наверно. Да нет, стой, не ходи! Я сама пойду.
Елена Денисовна поспешила к дворнику, но в группе людей с лопатами вдруг столкнулась с Варей.
Словно и не пролетали над ними одиннадцать лет. Да каких лет! Ну точь-в-точь как на Каменушке: стоит Варенька с лопатой в руках, в серой кофточке и черной юбчонке, в тапочках на босу ногу. Только косы не разметаны по плечам, только округлились плечи и стан. Вот она – теперь жена доктора Аржанова!
Варя взглянула, ахнула, выронила лопату, обхватила сильными руками в грязных нитяных перчатках шею своей приемной матери, прижалась, расцеловала и тихо-тихо всплакнула на ее широкой груди.
– О чем ты, Варюша? – тревожно спросила Елена Денисовна. – Или неладно что?
– Нет, все хорошо. – Варя быстро сдернула одну перчатку, вытерла лицо концом Хижнячихиной косынки. – Где же Наташка? Показывайте скорее! Ой., какая! Иди, я тебя расцелую. Сейчас Мишутку приведу, он У тети Гали… у Галины Остаповны, а Ваня и Решетов – это муж Галины Остаповны – вот в том углу тоже ямы роют. У нас воскресник! Двор хотим озеленить. – И Варя снова, точно девочка, повисла на крепкой шее Елены Денисовны. – Ох, как хорошо, что вы приехали! Я вас так ждала! Сейчас только отпрошусь у своего бригадира. – И побежала, оборачиваясь и махая рукой.
У Елены Денисовны сразу отлегло на сердце.
«Двор озеленяют. Это и мы потрудиться тут можем. А то сплошной камень, оттого жарища и духота. Вот Деничка-то мой охотник был сады разводить!» – вспомнила она, поискав взглядом Наташку, на этот раз смирно восседавшую на большом рыжем фанерном чемодане.
– Здравствуйте, дорогая Елена Денисовна! – приветствовал издали Иван Иванович, подходя широким шагом. – Как доехали? Устали, наверно!
Он был в поношенных брюках и полуботинках, в тенниске с короткими рукавами. Тронутые проседью темные волосы забавно топорщились. Раскрасневшийся, выпачканный в земле, молодо блестя карими глазами, – видно, с удовольствием поработал, – он подошел и без всяких церемоний обнял и расцеловал просиявшую Елену Денисовну. И слезы навернулись у нее на глазах. Сразу вспомнилось довоенное время и то, что Аржанов был с ее дорогим Денисом в последние дни его жизни. Однако Елена Денисовна сморгнула слезы, обернулась к дочери.
– Это ведь Наташка!
На лице доктора изобразилось удивление, затем он весело рассмеялся:
– Вот так да! Ну, здравствуй, таежница! – И, расцеловав Наташку, шутя взлохматил ее и без того растрепанные кудри.
– Смотрите, какой у нас сыщице! Мишутка, здоровайся! – запыхавшись, говорила Варя, неся полусонного мальчика, который зевал у нее на руках и протирал глазенки кулаками.
– Что же мы стоим на улице? Пошли! – спохватился Иван Иванович и взял деревянный сундучок и рыжий чемодан из фанеры, вызвав краску смущения у Елены Денисовны.
«Сколько хлопот доставили своим приездом», – подумала она, уступая вещи потяжелее подоспевшему на помощь Решетову.
В квартире Аржановых сразу стало тесно.
– Господи! Вам и самим-то негде жить, а вы еще нас к себе выписали! – сказала Елена Денисовна, осмотревшись. – Стесним мы вас совсем!
– Ничего, в тесноте, да не в обиде, – возразил Иван Иванович, вместе с Варей прикидывая, как рассовать вещи Хижняков. – Мы скоро новую квартиру получим, а пока проживем как-нибудь. Вам ведь не привыкать к трудностям!
– Да нам-то что!..
– Ну, и нам ничего. Я только не сообразил, что Наташка уже такая большая. На одну раскладушку вас с нею не уложишь…
– А я на кухне, – вызвалась Наташка, которая от души развлекалась суматохой при водворении на московское жительство. – Мама в коридорчике, а я в кухне.
– В кухне нельзя: там газ.
У Наташки глаза округлились от удивления.
– Почему газ?
– Который горит… на котором мы готовим, – сбивчиво от спешки пояснила Варя.
– Ах, керогаз! Мы с собой тоже привезли. В него керосин наливается.
– Уже одной вещью будет меньше, – смеясь, сказал Решетов.
И все двинулись на кухню показывать, как в Москве горит газ.
– Наташу мы возьмем к себе, – предложила Галина Остаповна. Она была освобождена от хлопот по озеленению, но зато успела с помощью приходящей домработницы приготовить обед на всю ораву. – Ты не пугайся, девочка. Это тут же, в подъезде.
– Я не пугаюсь. – Наташка взглянула на мать, вспыхнула и торопливо добавила: – Большое вам спасибо!
– Видите, как хорошо получается, – сказала Варя.
2
Едва они сели обедать, как раздался звонок и послышался громкий возглас Вареньки в коридоре:
– Еще нашего полку прибыло!
– Кто там? – Иван Иванович, выглянув из дверей, сказал радостно:-Да это Коробов! Здравствуй, товарищ дорогой! – И крепко ударил ладонью по протянутой ладони Коробова. – Где ваша Наташа?
– Наша Наташа, – поправила Варя.
– Но ведь теперь у нас еще одна есть.
– Иван Иванович, – растерянно заговорил Коробов. – Моя Наташа там, во дворе… Вы понимаете?.. Нам некуда. Я хотел у фронтового товарища, у Володи Яблочкина… А они, оказывается, всей семьей перебрались в Ташкент. Ну, и вот…
Варя горячо, просительно посмотрела на Ивана Ивановича.
– Да, конечно! – сказал он без размышлений. – Как же иначе-то? Ведите ее сюда! У Коробова жалко дрогнули губы.
– Она совсем больная после дороги…
– Тем более. У нас, правда, тесновато, но пока обойдемся, а там положим ее в клинику.
Варя первая сбежала вниз и, взбудораженная, осмотрелась по сторонам. Но во дворе не было ни одной девушки, похожей на Наташу Чистякову. На скамье, где Варя любила читать, выходя с Мишуткой на прогулку, понуро сидела укутанная, несмотря на жару, пуховым платком бледная женщина и тупо смотрела перед собой безжизненным взглядом. Варе в голову не пришло, что это и есть Наташа, тем более что никаких вещей около скамьи не было.
– Я все сдал в камеру хранения, – сказал Ваня Коробов, подойдя к женщине и помогая ей встать. – У нас не много багажа, но куда же с ним?
Варя молчала, совершенно подавленная.
– До чего непрактичные люди! – говорила своему мужу соседка Аржановых, счетовод Дуся. – Живут в одной комнате, а наприглашали столько народу! Еще больную к ним привезли, а где ее поместить – неизвестно. И о чем только думают! А еще научные работники!
– Эту Наташу мы можем у себя поместить, – заявила Дуся, заглянув через минуту в комнату Аржановых. – И товарища, конечно, тоже, – добавила она, кивнув на Коробова остреньким носиком. – Можете располагаться у нас на диване, как у себя дома. – И почти испуганно обернулась на звонок у входной двери: – Еще кто-то приехал!
Но явился Злобик, очень расстроенный.
– Как у вас весело! – сказал он с завистью. – А почему все рассмеялись, когда я вошел?
3
– Милиция отказалась прописать Елену Денисовну, – огорченно сообщила мужу Варя, расстроенная и озабоченная. – Говорят, надо справку с места работы.
– Но ведь на работу не берут без прописки.
– Не берут. Получается круг-не разорвешь.
– Ничего, устроим, – самонадеянно сказал Иван Иванович. – Я схожу к начальнику паспортного стола. Как можно: приехали люди из такой дали!
И он пошел в районную милицию. Ему не приходилось заниматься подобными делами, но он считал, что серьезные люди всегда могут договориться. Ведь речь шла не о его собственном устройстве: там, где вопрос касался лично его, он не проявлял напористости.
Однако оказалось, что напористости и умения убеждать совсем недостаточно для получения московской прописки. Начальник паспортного стола наотрез отказал Ивану Ивановичу в его просьбе.
– Вы рассудите по-человечески, товарищ начальник! – говорил страшно огорченный и раздосадованный доктор, в упор разглядывая удивительно спокойное лицо работника милиции и нашивки на его форменной одежде. – Речь идет о вдове погибшего фронтовика, которая почти пятнадцать лет проработала на Крайнем Севере…
– Нельзя, потому что Москва перенаселена до невозможности, – невозмутимо возражал товарищ начальник. – Все едут в Москву, а война съела миллионы квадратных метров жилплощади: строительства-то не было. Как всех прописывать? Куда? Я не имею права прописать вашу гражданку и потому, что у вас нет излишков жилой площади. Двадцать метров с половиной, а семья три человека. Зачем же вселять еще двоих?
– Да вам-то что, если мы согласны потесниться?
– Нет, не могу. Категорически не могу.
– А я не могу вытолкнуть этих людей на улицу; – упрямо стоял на своем Иван Иванович. – Я пойду к начальнику районной милиции.
– Пожалуйста, он вам то же самое скажет.
– На месяц пропишем, – решил начальник районной милиции. – А на постоянное жительство ни в коем случае. К тому же у вас, товарищ профессор, нет излишней площади. Ведь вы научный работник… Вам необходимы приличные условия.
– Мне обещали квартиру в другом доме, – отчаявшись, раскрыл карты Иван Иванович. Начальник милиции развел руками.
–. Видите, как нехорошо получается. Вы переедете на новую площадь, а свою передадите по знакомству приезжему человеку. У нас коренные москвичи годами на очереди стоят. Поставят гражданина на учет, он и ходит, обивает пороги. А тут сразу – нате вам! Категорически возражаю!
Аржанова даже пот прошиб: «Заладили одно и то же – категорически!» Он вынул платок, не собираясь отступать, – крепко вытер широкий лоб и шею.
– Я, товарищ начальник, хочу передать свою площадь не родственничкам, а вдове фронтовика, который посмертно удостоен звания Героя Советского Союза. Женщина мужа потеряла и старшего сына из-за ранений на фронте схоронила. Она сама дорого стоит: у нее около тридцати лет рабочего стажа и в Москве еще поработает на общую пользу.
– Какая у нее профессия? – поинтересовался начальник милиции, рисуя что-то вроде порхающих птичек на испорченном бланке.
– Акушерка. – И Иван Иванович с надеждой взглянул на вечное перо в руках начальника.
«Ну что стоит человеку? – подумал он. – Вместо того чтобы чертить разную ерунду, взял бы да и написал резолюцию на заявлении».
– Вы полагаете, что в Москве акушерок не хватает? – усталым голосом спросил начальник милиции. – Вы зря ставите меня в неловкое положение, честное слово: ведь совестно вам отказывать. В печати ваше
имя встречал, по телевизору недавно операцию на сердце смотрел… Как вы у стола стояли в маске… И приходится не уважить вашу просьбу? А ведь с хирургами ссориться невыгодно: вдруг случится у вас оперироваться, вы и вырежете мне не то, что нужно, – натянуто пошутил начальник. – Очень, очень сожалею, но, невзирая на личность просителя, в просьбе вынужден отказать.
– Ведь женщина приехала издалека и с ребенком, – сердито напомнил Иван Иванович, не смягченный лестной осведомленностью начальника милиции.
– Ребенок уже не маленький, положим. Прежде чем ехать, надо было оформить перевод на работу.
С этими словами начальник милиции поднялся, поправил ремень, давая понять, что дольше разговаривать с посетителем не имеет права. Шум и движение за дверью красноречиво подтверждали, что все сроки приема уже исчерпаны. Иван Иванович тоже поднялся, нервно взвинченный, готовый вспылить.
«Сидят такие тупые бюрократы! Ничего не понимают!»– с ожесточением подумал он, а вслух спросил:
– Куда я могу пожаловаться на вас?
– Жаловаться? Ах, вы хотите обратиться в высшую инстанцию? Пожалуйста! – И начальник милиции назвал адрес своего управления на Петровке.
4
Прежде чем отправиться на Петровку, Иван Иванович около часа кружил по улицам, чтобы собраться с мыслями и успокоиться.
На улицах было шумно: окончился рабочий день во многих учреждениях, вышла смена с заводов и фабрик. Валом валил трудовой народ: канцеляристы, машиностроители, ткачихи… Автобусы и троллейбусы не успевали поглощать на остановках в широкие свои чрева густые вереницы людей. Кто посильнее, пробился плечом, повис на подножке, не давая запахнуться дверям; удалые ребята, явно станочники, с поцарапанными стружкой, промасленными руками, прицепились над задним буфером троллейбуса, не обращая внимания на свистки постового. Шагает группа девчат в штанах, заляпанных краской, – маляры или штукатуры. А вон матерые строители, похоже, каменщики или может быть, сварщики-верхолазы. Повсюду заработали краны. Кончилась война, и люди нуждаются в жилье…
«Стройте больше и скорее, друзья, – тепло подумал хирург. – До каких пор жить москвичам в тесноте?.. Согнал-таки постовой ребят, остановил троллейбус. Куда спешат? Кто на танцульки, кто в школу для взрослых, в техникум вечерний, а то и в институт. Хотя сейчас еще каникулы… Просто торопится народ отдохнуть. Другие, как и я, побегут в домоуправление, в милицию. Там сейчас самые боевые часы».
Недавно прошел дождь, и мокрый асфальт блестел, полируемый тысячами ног и упругими шинами автомобилей, кативших сплошняком по улице Горького. Похоже, сегодня футбольная встреча на стадионе «Динамо». Но если поднять голову, то можно видеть и другую картину: масса окон, за стеклами которых белеют занавески. За каждым окном живут люди, имеющие московскую прописку…
Черт возьми! Миновал час «пик», а по тротуарам народ продолжает валить толпами, в магазинах толчея. Неужели все эти люди прописанные? Да нет, много приезжих. Не все ведь приехали сюда на постоянное жительство! И не всем тут надо жить. Вот эта, с саквояжем, определенно спекулянтка. Так и шныряет глазами. Москва обойдется без нее, а Елену Денисовну надо прописать. Она еще пригодится московским роженицам!
«Работать? Работать можно где угодно, – продолжал свой спор с начальником милиции Иван Иванович. – Но ведь для Елены Денисовны жить сейчас одной смерти подобно: Варя ей словно дочка родная. Как же я не сказал, что речь идет не о жилплощади, а о жизни человека!.. Хорошеет Москва. Растет и строится. Гигантские дома поднялись после войны. Уже очень много домов построили, товарищ начальник милиции!»
Хирург Аржанов идет по улице к центру города, к управлению городской милиции на Петровке. Ему позарез нужны два слова: «Прописать постоянно», – начертанные рукой начальника на его заявлении. Это только сказать легко: «Категорически нельзя».
За площадью Пушкина тоже новые прекрасные дома. Но стоят они, сомкнувшись, будто величавые утесы над блистающей улицей-рекой, и нет туда доступа вдове погибшего героя фельдшера Хижняка.
Мимоходом Иван Иванович увидел длинную вереницу людей, продвигавшихся медленным шагом к книжному киоску, сообразил, что это очередь за «Вечеркой», и, вместо того чтобы свернуть налево, к Петровке, тоже пристроился в хвост очереди.
«Пока буду дожидаться приема у начальника городской милиции, почитаю…»
Получив газету, Иван Иванович отошел в сторону и вдруг увидел Алешу Фирсова… Подросток был в такой же рубашке, в какой приходил на квартиру Решетовых, но на плечи накинут макинтош, а на ногах добротные полуботинки. Чуть приподняв брови, что придавало его полудетскому лицу выражение удивленной задумчивости, мальчик подшагивал в очереди к киоску, но видно было, что он в эту минуту забылся совершенно. И точно: приняв машинально газету из рук продавщицы, Алеша замешкался, и только ропот соседей заставил его встряхнуться.
Конечно, спешить ему сейчас некуда: школьные каникулы, мальчишка гуляет по улицам и мечтает.
«Ни разу в жизни еще не влюблялся», – вспомнил Иван Иванович слова Ларисы о сыне.
А сейчас похож на влюбленного. Вот и от киоска отходит, словно лунатик, никого не замечая. Доктор шагнул к нему, взял его за рукав:
– Алеша!
Тот вздрогнул, густой румянец залил лицо, глаза заблестели ярко, но невесело.
– Вы? Как это вы… – Алеша хотел спросить: «гуляете?» Но застеснялся и умолк.
Теперь он знал, где живет и работает Иван Иванович, в каких лабораториях занимается, где читает лекции, – словом, представлял себе все его маршруты.
Во дворе дома на Ленинградском проспекте Алеша чаще видел издали Варю и маленького Мишутку. Подкараулив Аржанова, он следил за ним, но при первой возможности встретиться стремительно уходил. Если бы Иван Иванович был меньше занят и не так рассеян на улице, то давно заметил бы мальчика. Но он не замечал, а Алеша не смел подойти.
Впервые дни школьных каникул показались подростку такими пустыми и длинными.
– Где ты пропадаешь? – строго спрашивала Лариса.
– Гуляю.
Она с трудом выпроводила его в летний лагерь, но вскоре он вернулся, загорелый, похудевший, с беспокойным взглядом.
– Ты мне не нравишься нынче! – заявила Лариса. – Что с тобой творится?
Даже покупка замечательного пианино не привязала его к дому.
«Влюбился», – решила Лариса, продолжая наблюдать странное поведение сына.
Алеша и впрямь влюбился, если можно так назвать снова вспыхнувшую горячую привязанность подростка к взрослому мужчине – другу детства в незабываемо тяжелый период. Все мысли и чувства мальчика, обожавшего свою мать и уже не раз сближавшего в воображении судьбу Аржанова с ее судьбой, а значит, и с собственной жизнью, устремились опять к этому человеку.
Образ отца, которого Алеша очень любил, окружен романтикой геройства. Мальчику было всего шесть лет, когда он впервые услышал разговор взрослых о гибели Алексея Фирсова, но понадобились годы, чтобы утихла острота недетского горя. И тогда-то пришла мысль об Аржанове как о новом отце. Алеша знал, что Иван Иванович женился на Варе Громовой, но это почти не дошло до его сознания. И чем дальше отходили воспоминания о погибшем отце, окутываясь дымкой привычной тихой печали, тем ярче представлялся мальчику Аржанов, добрый, могучий богатырь, властный над смертью, с которым можно и поиграть, и посоветоваться, и запросто поговорить. Он понял бы все, что волновало Алешу.
Встреча наконец состоялась. Но, увидев Аржанова с маленьким сыном на руках, подросток почувствовал, что этот человек потерян для него безвозвратно. У него есть не только жена, но и собственный сын, и что мог значить сейчас для него Алеша Фирсов? Впервые мальчишеское сердце ощутило ожоги ревности, и он сбежал, а потом страдал и от сознания утраты, и оттого, что оскорбил Аржанова, ответив на его дружескую отцовскую ласку взбалмошной выходкой. Привязанность толкала на слежку за любимым человеком, мнительность мешала подойти и заговорить. И что бы он мог сказать Аржанову? Так оно и оказалось теперь, когда Алеша уже решил вычеркнуть его из памяти.
– Ты хотел спросить, что я тут делаю? – Иван Иванович ласково поглядел на умолкнувшего Алешу. – Гуляю, как и ты. У тебя каникулы, а у меня сейчас затишье перед боем. Меня дважды разнесли сегодня, и вот я хожу и собираю силы для новой атаки.
– На кого? – все еще дичась, спросил Алеша.
– На начальника городской милиции.
– Милиции? – в глазах Алеши вспыхнула тревога. – У вас что-нибудь случилось?
– Нет, я в самом деле веду бой за территорию, жизненно необходимую моему союзнику.
– Кто же этот… союзник? – догадываясь, что речь идет о жилплощади, спросил Алеша не без зависти к тому, за кого так горячо хлопотал Аржанов. – Наверное, фронтовой товарищ?
– Ты почти угадал. – Иван Иванович взял подростка, точно маленького, за руку (они давно уже отошли от киоска и теперь медленно, не выбирая направления, шагали по тротуару). – Это вдова фронтового товарища. Ты его знал… Помнишь Дениса Антоновича Хижняка? Фельдшером работал в Сталинграде, а погиб он как командир штурмовой группы. Такой был рыжий, синеглазый.
– Я помню. – Алеша сразу представил веселого на вид, рыжего человека с крупным вздернутым носом. – Он заходил в нашу палату проведать своих раненых и расспрашивал о них санитара Леню Мотина. Вот кого я хотел бы еще встретить: Леню и Вовку. Паручина! Какая странная жизнь была тогда!
– Да, страшная, – согласился хирург.
– Нет, странная, – поправил мальчик. – Ведь все происходило, как в тяжелом сне. И, конечно, страшно было. Я так и не привык до конца войны… Всегда вздрагивал, когда рядом падал убитый или близко разрывалась бомба. А ведь мы до Берлина дошли с мамой… со своим госпиталем.
– Мы тоже, только с другого направления.
– Вы… с Варей Громовой?
– Да, со своей женой Варей, – подтвердил Иван Иванович с грустной улыбкой, пробежавшей, точно луч света, по его пасмурному лицу. Улыбка относилась не к Варе, а к ребяческому выражению «мы с мамой дошли до Берлина».
Однако Алеша понял по-своему: доктору Аржанову очень нравится его молодая жена. Но ведь он не из лысых!
– Мой папа погиб, – как будто без всякой связи сказал подросток. – Я не сразу узнал о его смерти. Мама скрыла это от меня и долго, долго не говорила. Я узнал случайно. Он погиб в танковой атаке осенью сорок второго года, когда мы были в Сталинграде.
– В сорок втором? Когда мы были на берегу Волги? – Голос Аржанова прозвучал глухо и отрывисто.
– Да, когда мы жили в блиндажах под берегом… Еще до наступления. И знаете, мама обманывала меня… – Алеша горестно усмехнулся, ему все труднее становилось говорить. – Она мне читала одно и то же письмо. Я это заметил по дырочке на бумаге, но не понял, отчего она так делала, а спросить почему-то побоялся. И раньше не понял ничего, когда она получила известие о смерти отца и упала без сознания. Конечно, что можно спрашивать с человека, если ему всего пять лет?
«Мне было тридцать пять, даже больше, и, однако, я тоже ничего не понял, – подумал Иван Иванович. – Значит, она отошла тогда от меня не потому, что стыдилась своего увлечения, а переживала новую утрату. Страдала в одиночку, боясь нанести удар своему ребенку, а мы не знали и не поддержали ее. – Иван Иванович вспомнил, какой приходила в операционную в те дни и ночи Лариса. – У нее у самой было мертвое лицо. Ведь она не переставала видеть в Фирсове отца своих детей. Сказала же она: «Мне не в чем его упрекнуть. И он герой и на фронте». Теперь понятно… Она любила меня, но слишком свежо и остро было горе утрат. А сейчас?» – Иван Иванович вспомнил взгляды Ларисы во время последних встреч, ее волнение. Боясь думать о ней дольше, стараясь убежать от себя, Иван Иванович сжал руку Алеши и громко сказал:
– Мне надо спешить! Я могу опоздать на прием.
– Спешите в атаку?
– На этот раз я должен победить. Приходи к нам. Мы всегда будем рады тебя видеть.
«Я провожу вас!» – так и рвалось у Алеши с языка, но он побоялся быть навязчивым.
– Ну, пожелай мне ни пуха ни пера.
И с резвостью юноши громоздкий на вид профессор побежал за автобусом, подкатывавшим к остановке.
