Текст книги "Дерзание"
Автор книги: Антонина Коптяева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 38 страниц)
45
В операционной, облицованной белым кафелем, стояли два стола, ярко освещенные (хотя за окнами голубел солнечный день) мощными бестеневыми лампами. На одном шла операция, на другом укладывали Вариного больного Березкина. Он очень нервничал, теребил подол больничной рубашки, глухо покашливал.
– Не надо волноваться, – сказала Лариса. – Глаз ваш все равно ничего не видит, а боль в нем мы сейчас снимем.
Березкин ложится на стол, сестра закрывает его простыней. Все очень обычно для Ларисы, необычна только Варя Громова в роли хирурга. Сестра завязывает тесемки ее стерильного халата, подает резиновые перчатки, и Варя идет к столу с налобной лампой, сияющей рефлектором над ее головой.
Надо сделать просвет в радужной оболочке больного глаза. Сумеет ли Варя? На всякий случай Лариса приготовилась сама закончить операцию. Глаукома у Березкина запущенная. При своевременном правильном лечении зрение у таких больных сохраняется и в старческом возрасте, а при запущенности наступает полная слепота даже у молодых людей.
Волнуясь – присутствие Ларисы тоже сказывалось, – Варя подошла к столу. Некоторый навык в работе у нее уже есть. Овладев собою, она делает анестезию новокаином, вводя его через веко за глазное яблоко – так блокируется глазной нерв.
«Правильно!» – мысленно ободряет Лариса, следя за каждым ее движением.
Сестра подает маленький шприц и глазной расширитель.
– Смотрите вниз! – говорит Варя больному, лежащему на спине с поднятым лицом.
Из-за резко повышенного давления глаз его кажется ей каменным: так он плотен на ощупь через веко.
Сначала необходимо сделать трепанацию в склере в наружно-нижнем углу глаза, иначе резкое снижение Давления может привести к кровоизлиянию и отслойке сосудистой оболочки.
– Это новый трепан, – сказала Варя Фирсовой, Держа двумя пальцами стальной стерженек и удаляя из его полости крохотный кусочек склеры.
Слизистую оболочку над ранкой она зашивает самым тонким шелком. Очень ловкие руки у нее. Между бровями залегли две морщинки, взгляд строго сосредоточен.
– Теперь все время смотрите вниз, – приказывает она Березкину и отодвигает слизистую оболочку глаза на границе роговой оболочки, вставленной в белую склеру, как часовое стекло.
Роговица у больного мутная, шероховатая, как буд. тс истыканная.
Глаз разделяется врачами на цифры по типу часового циферблата – от одного до двенадцати. Точно прицелясь, Варя делает вкол копьевидным ножом на двенадцати часах у лимба (Лимб – узкий край соединительной оболочки глаза), входя в переднюю камеру глаза. Потом захватывает пинцетом радужку, вылезшую пузырьком из крохотного отверстия, и отсекает от нее частичку ножницами. В радужке возникает светлое окошечко, и зрачок приобретает форму перевернутой замочной скважины. Затем Варя впускает глазные капли и накладывает стерильную повязку.
– Очень хорошо, – говорит Лариса, не упустившая ни одного движения молодого хирурга, и смотрит на часы. – Вся операция сделана за двадцать минут.
Варя, поправляя концы марлевой повязки, спрашивает Березкина:
– Болит глаз?
– Нет, перестал.
Но брови Громовой по-прежнему нахмурены. Капельки испарины проступают на ее переносье: нелегкое дело – первые операции.
– Спасибо! – от души поблагодарила она Фирсову, выйдя из операционной.
– Пожалуйста! – так же искренне ответила Лариса.
На минуту она задерживается, просматривая еще раз историю болезни Березкина. Да, очень запущенный случай!
Варя стоит возле и, сжав руки, задумчиво смотрит на своего консультанта.
«На фронте ели из одного котелка, под одной шинелью спали, а сейчас чуждаться ее только потому, что у нее нет мужа и она красива!.. За советом обращаюсь, но дружбой удостоить не могу! Да если бы Иван Иванович любил ее, то он и женился бы на ней».
– Что пишет Наташа? – спросила Лариса.
– Прислали выписку из истории болезни. Похоже, опухоль. Теперь ждем их. – Лицо Вари внезапно оживилось. – Вы помните, был в Сталинграде фельдшер Хижняк Денис Антонович?
– Как же! Он погиб в первый день наступления.
– Скоро к нам приедет его жена с дочкой Наташкой.
– Значит, будут у вас две Наташи…
Вы тоже к нам заходите
,– пригласила Варя, тронутая тем, что Лариса запомнила даже день смерти дорогого Аржановым человека.
Лариса не ответила, только посмотрела сопернице
в глаза.
– Вы не хотите к нам приходить?
– Да, – твердо ответила Лариса, вспомнив сцену ревности, которую когда-то устроила ей Варя. – Я не могу, и вы сами знаете почему.
Пунцовый румянец так залил лицо Вари, что даже слезы выступили на ее глазах.
– Чепуха! – сказала она с непривычной резкостью. – Все это чепуха, дорогая Лариса Петровна. Время прошло, и теперь все по-иному. У нас уже сын большой – Мишутка. – Голос Вари зазвучал мягче, когда она заговорила о сынишке. – Вчера пришел из садика и принес полные карманы урючных косточек. Со столов собрал после обеда… Всю курточку вывозил.
И обе матери рассмеялись.
– Так придете? – Варя взяла Фирсову за локоть.
– Не знаю… Может быть, зайду когда-нибудь.
46
Все прошло прекрасно, боли в глазу у Березкина прекратились сразу. Но когда хирург вымоет руки после операции, он еще не снимет с себя тяжесть заботы о больном. Наоборот, тяжесть эта тут и наваливается, особенно если врач молод и только-только ступил на свой тернистый путь.
Перед операцией Березкина Варя советовалась с Иваном Ивановичем. Но Иван Иванович заявил, что насчет глаукомы он не силен, и рекомендовал поговорить с кем-нибудь из врачей госпиталя. Имел ли он в виду Фирсову? Лариса тоже не занималась специально глаукомой, однако помогла.
С чувством благодарности к ней и материнским беспокойством за пожилого своего пациента Варя провела остаток рабочего дня в госпитале. Она даже сожалела, что нельзя в тот же день сменить повязку на глазу Березкина. Вдруг там что-нибудь неладно? Можно ведь и инфекцию занести… Да мало ли что? От операционной травмы может произойти симпатическое воспаление второго глаза, грозное, еще никем не разгаданное, неведомо какими путями заносимое воспаление от одного поврежденного глаза к другому. Не лучше ли было бы сразу удалить болящий глаз? Вдруг краснодеревщик совсем ослепнет?
«Как это я, имея крошечный опыт, решилась на такую операцию?» – ужаснулась Варя и снова поспешила в палату, где лежал Березкин.
У высокой двери она перевела дыхание, поправила докторскую шапочку и подумала: «Шапочка есть, а доктора-то еще нет».
Березкин дремал, лежа на спине, выставив над одеялом щетинистый подбородок.
«Неужели он не побрился перед операцией? – смущенно подумала Варя. – Хорошо, что Лариса Петровна не заметила. Хотя что же тут хорошего? Очень плохо, товарищ Громова!»
– Как у него дела? – кивнув на Березкина, спросила она палатную сестру, проходившую мимо с тазиком и переносной лампой в руках.
– Успокоился. Знай спит себе. Отдыхает.
– Почему же он небритый у нас оказался? – скорее огорченно, чем строго, спросила Варя.
– Да что вы, Варвара Васильевна! Брили вчера: начисто выскоблили и голову и бороду. Эта щетинка за сутки проклюнулась.
– За сутки? Надо всех наших больных с утра готовить. На лице ведь оперируем.
Сестра рассыпалась тихим-тихим смехом:
– Вон у Гнесика брови – точь-в-точь запорожские усы, и на глазах форменные махалки. Уж коли бояться, так все подряд осмаливать надо.
Токарь Гнесик – больной Полины Осиповны. Два года назад ему попала в глаз металлическая стружка. При помощи магнита вынуть ее не удалось – она уже покрылась капсулой, – и Полине Осиповне пришлось делать операцию дважды. Брови у Гнесика действительно устрашающие. Сестра светит переносной лампой прямо в его больной глаз – «махалки» все-таки подстрижены, – а Полина Осиповна, вдруг откуда-то появившаяся, отведя комочком из марли веко, закапывает ему глазные капли. Готовясь снова наложить повязку, намазанную по краям клеолом, она кидает добрый, понимающий взгляд на Варю.
Она, старый, опытный врач, не усидела дома, имея бюллетень, и тоже пришла специально для того, чтобы проверить, как чувствует себя ее «чудный» Гнесик. А у Вари первые операции.
Ничего, голубчик, опыт – дело наживное, еще будете пересадку роговой оболочки делать по методу Филатова! – говорит Полина Осиповна Варе, когда они возвращаются по коридору в ординаторскую.
.– Ох, я так волнуюсь, просто кошмар! – вспыхнув, призналась Варя. – Эту ночь совсем не спала. И не знаю, засну ли сегодня. Если бы не Лариса Петровна, я не стала бы одна делать операцию Березкину, – подождала до вашего выздоровления.
– Хорошо ведь сделали. И успокойтесь. Себя тоже беречь надо, а то как лечить других, если сам будешь нездоров? Больные, они народ дотошный, не скажут, так подумают: врач – исцелися сам. Будь она неладна, эта печень, – как она мне мешает! Сейчас поеду домой опять отлеживаться.
– А я все-таки еще задержусь. Немножко… Если у Березкина не начнутся боли, уйду спокойнее.
– Кто же возьмет вашего сына из садика? Варя взглянула на часы, нахмурилась, потом сказала решительно:
– Я позвоню мужу, он заедет за ним.
Заполнив историю болезни на вновь поступившего больного, Варя еще раз продумала все свои попытки помочь Березкину и почувствовала себя до смешного беспомощной перед грозным врагом – глаукомой. Сделала операцию… Если все будет благополучно, то У Березкина должны исчезнуть боли в глазу. Но и в таком случае нельзя поручиться, что они исчезнут навсегда. Зрения в этом глазу не прибавится даже на полпроцента, а в другом оно все равно будет ухудшаться.
«Из-за чего же я страдаю? – с тоской подумала Варя– Вот сижу тут как окаянная и мучаюсь, будто не операцию, а преступление сделала! Вся наша работа Мелкая, кропотливая. Со стороны даже не поймешь, чему радуются больной и врач, а легло правильно нижнее веко или угол глаза налажен, отсюда и радость – глаз стал закрываться. Пустяк! Но для того, чтобы добиться такого пустяка, надо тянуться и тянуться! Спрашивается: чему я научилась за шесть лет в институте?»
Ничего не зная о терзаниях своего хирурга, Берез-кин лежал спокойно с повязкой на глазу. Варя заглянула в палату еще раза два, потом сообразила, что больной может заподозрить неладное, и скрепя сердце поехала домой.
По дороге она вспомнила, какой недовольный голос был у Ивана Ивановича, когда он обещал заехать за Мишуткой, и совсем расстроилась. Отчего мужчины все домашние дела сваливают на жен? Но если у жены работа не ладится, если ей тоже некогда? Ведь и у нее есть общественные дела, партийные поручения. А тут обед надо приготовить, за ребенком присмотреть, белье сдать в прачечную…
– Ты что такая бледненькая? – спросил Иван Иванович за обедом.
– Устала. И не столько устала, как переволновалась. – Движимая властным побуждением поговорить о том, что волновало ее, Варя рассказала об операции, которую сделала Березкину, о Ларисе, о своих мучительных сомнениях. – Я чувствую, что ни черта не умею и не знаю, – заключила она почти с отчаянием.
Иван Иванович сам прошел через этот период становления врача и до сих пор был недоволен собой.
«Все мы хотим большего, и это хорошо, что Варя уже отравлена сомнениями… – подумал он, мельком отметив: —Лариса-то молодец!»
– Глаукома – страшная штука, – сказал он чуть помедля. – Тут и опытные врачи теряются. Я бы посоветовал тебе взять ее темой для диссертации.
Варя нервно рассмеялась:
– Опытные врачи теряются, а я возьму это для диссертации?!
– Только так. Если хочешь быть настоящим врачом, берись за проблему трудную. Пойди в клинику к своему профессору Щербаковой, поговори. С будущего года субординатура упраздняется, студенты, желающие стать глазными врачами, будут получать диплом после шестимесячных курсов при Центральном институте усовершенствования. Ты сможешь защитить диссертацию там.
– Жаль, что упраздняют субординатуру. Если я чувствую себя такой слабой после шести лет напряженной учебы, то что же получит студент-медик за пять?
– Обучение остается шестилетнее. Но страна нуждается во врачах общего направления, поэтому на шестом курсе будет углубленное изучение трех специальностей: акушерства, терапии и хирургии.
Варя вспомнила свои споры с мужем, хотела промолчать, но, как и прежде, не удержалась:
– Очень жаль, что так мудрят с нами! Ведь субординатура оправдала себя. Гораздо лучше усвоить один необходимый предмет в течение курса, чем околачиваться нд трех кафедрах сразу.
– Почему сразу? По три месяца на каждую специальность. Молодые врачи, едущие на периферию, на мелкие врачебные пункты, столкнутся с самыми различными заболеваниями.
– И будут плавать…
На том разговор закончился: у обоих пропало желание продолжать его. Но мысль о глаукоме как теме для диссертации запала в голову Вари: в самом деле, если браться за решение проблемы, то не надо бояться трудностей.
47
Иван Иванович протер одеколонов лицо потрогал кончиками пальцев свежие царапины и критически оглядел себя в зеркале.
– Стареть начинаешь, дорогой товарищ.
– Ничего, говорят, чувства к старости становятся сильнее. Есть даже русская поговорка: седина в голову, черт в ребро.
– Не в голову, а в бороду.
– Но ести бороды нету?
– Тогда конечно… Хотя все равно нельзя, товарищ врач, пустить седину в голову. Это не по-русски.
– А черта в ребро можно?
– Черта нельзя, а беса можно.
– Я ведь не шутя спрашиваю! Я, знаешь ли, хочу пригласить в гости Ларису Петровну. Бываю на ее операциях, смотрю, учусь. Она уже несколько раз была У меня ассистентом. Березкин-то мой лучше себя чувствует! И некрасиво получится, если не пригласить ее к себе. Ведь старые знакомые! Как ты думаешь?
– Я? – Аржанов смущенно взглянул на жену. Конечно, она права: нельзя учиться у человека и относиться к нему недружелюбно, тем более что Варя не умеет скрывать свои настроения. Еще в первый год совместной жизни Иван Иванович догадался о ее ревности к Ларисе. Теперь, конечно, иное, но почему так волновалась Лариса, когда приходила по поводу Наташиной болезни? А разве он сам был спокоен? Разве не всколыхнулось в нем старое чувство при первой встрече?
– Что ты молчишь?
– Трудно мне решить…
– Разве ты не ручаешься за себя? Он сразу рассердился.
– Пожалуйста, не приглашай ее и не заводи таких разговоров. К чему эти женские штучки? Хочешь внести ясность в свои отношения с Ларисой Петровной, а сама начинаешь выпытывать о моих чувствах…
– Ах, как нехорошо ты понял меня! – сказала Варя со слезами на глазах и в голосе.
Ивану Ивановичу стало жаль ее, но готовность заплакать, выдавшая внутреннюю тревогу Вари, подхлестнула его.
– Извини, пожалуйста, – сухо сказал он. – Как же я должен понимать тебя? Дружба и любовь строятся на искренней обоюдной симпатии, а не на соблюдении внешних приличий. Тебе-то самой нравится Лариса Петровна?
– Да.
– Но ведь только как хирург, правда?
– И как человек нравится.
– Пока ты не видишь в ней женщину, которой я могу увлечься?
– Не говори так! У меня хорошо было на душе…
– Пока тебе не померещился «черт в ребро» и ты не решила со мной «посоветоваться»?
– Не надо, перестань! Не будем ссориться! – попросила Варя с испугом. – Ты знаешь: я верю тебе и не хочу сомневаться. Раз так повернулось дело, то мы обойдемся и без Ларисы Петровны. Но не ради проверки приглашала я ее к нам! Ведь мы вместе под смертью ходили и сейчас опять вместе работаем.
Больше они этой темы не касались, пообедали молча и Иван Иванович уехал в лабораторию проводить опыты на собаках. Потом Варя одела проснувшегося Мишутку и отправилась с ним погулять во дворе. Часа два она сидела с томиком Плеханова на скамейке на солнечном припеке… Не зря жильцы решили озеленить двор. Давно пора: без тени жарища. Читала Варя рассеянно, больше посматривала на сына, с увлечением возившегося в песочнице со своими дружками и подружками. День был выходной – везде гуляющие люди. Из открытых окон и форточек гремело радио, гавайская гитара звенела нежно и страстно – кто-то включил радиолу. Папаша, явно навеселе, прошел мимо Вари, неся на руках крепкого бутуза; оба заливались смехом. Варя посмотрела на них, вспомнила ссору с мужем, и ей стало совсем грустно.
После окончания института у нее не прибавилось свободного времени: надо с сынишкой заниматься, бывать на собраниях и политзанятиях, надо содержать в порядке маленькое домашнее хозяйство. А теперь она еще начала готовиться к работе над диссертацией, и по вечерам приходится много читать.
– Здравствуй, моя дорогая! – говорит ей от своего стола Иван Иванович, когда она устраивается под абажуром с книгами и журналами.
Хорошо, что он тоже занят в эти часы дома – пишет, обобщая накопленный опыт, иногда стучит на машинке.
Целыми вечерами они сидят, как два отшельника, шуршат страницами книг, походят по комнате, послушают (радио, полюбуются, как спит Мишутка, и снова за работу…
За стенами течет кипучая жизнь столицы. Нет такого другого города в мире: все в нем полно надежд. Может быть, поэтому он растет с невероятной быстротой, раздвигаясь корпусами новых заводов, стройными кварталами прекрасных жилых домов во все стороны по московской равнине. И каждый житель мечтает о будущем Москвы, как о собственном завтрашнем дне.
Многие живут иначе, чем Варя и Иван Иванович, Работают и заседают днем, но вечера проводят разнообразно. Не зря светятся рекламы кино, искрятся огнями здания замечательных театров, клубов, библиотек: везде шумят веселые толпы, так же как в парках и на стадионах. В Москве цирк, доставляющий радость не только детям, но и взрослым людям, потому что его артисты давно отрешились от слащавой красивости и грубого трюкачества. В Москве концертный зал Чайковского, Большой зал консерватории. Но, как это ни странно, Иван Иванович и Варя удовлетворяются одним сознанием, что живут з культурном центре страны, что у них все здесь, рядом. Иван Иванович нежно влюблен в знаменитых старух Малого театра, ему нравятся пьесы Островского и Горького. Варя больше склонна к Чехову с его тонким и грустным лиризмом, и для нее настоящий праздник войти с мужем в простой, но уютный зал Художественного театра. Однако в театры они ходят редко: лишь иногда на премьеры и гастрольные спектакли-отказались даже от покупки телевизора, чтобы не тратить вечерние часы, которыми оба очень дорожат. В последнее время их начал «выводить в свет» подрастающий Ми-шутка, но у него свои интересы: цирк, зоопарк.
Что же касается ресторанов, танцевальных и спортивных залов, катков, конных бегов и прочих развлечений, то о них Аржановы даже не помышляли. Когда Варя думала об этой стороне столичной жизни, то всегда внутренне отмахивалась: разве можно всюду поспеть? Пусть уж молодежь развлекается.
Но однажды Злобины почти насильно вытащили друзей, устроив для них «увеселительный вечер», и закруженная, даже растерявшаяся Варя увидела, что умеет развлекаться не только молодежь.
– Нельзя же отсиживаться по-мещанскк в своем углу! – сказала Раечка, верховодившая всей затеей; она-то знала чемпионов и чемпионок страны не только по газетам, превосходно танцевала и даже получила какой-то разряд по теннису.
– Каждому свое! – сказал подвыпивший Иван Иванович, когда поздно ночью возвращались домой. – Иногда и так можно, но, по правде говоря, я не завидую Леониду: велика радость – сидеть за столиком и любоваться, как жена отплясывает фокстроты! Ему-то она не позволяет смотреть даже на балерин. Большинство людей живет без танцев и ресторанов, и я очень доволен тем, что мы живем, как это большинство. А что о нас думает Раечка, ей-богу, мне наплевать!
«Конечно, лучше жить скромно и тихо, но целеустремленно, – подумала Варя, опустив книгу на колени и глядя, как Мишутка бежал-бежал за кошкой, да и шлепнулся, не выпуская лопатку из вытянутой ручонки. – Ничего, полежит и встанет. Незачем сдувать с мальчишки каждую пылинку!»
Мишутка, точно, полежал, полежал на песке, но, видя, что никто не спешил поднимать его, кряхтя поднялся сам, отряхнул штанишки и побежал к своей веселой компании. Он еще не задумывался над тем, как надо жить – знай растет да набирается сил. Но вот это уже никуда не годится: опрокинув наземь толстячка лет двух, Мишутка силой выдергивает у него игрушку – не то обезьяну, не то собачку, и, желая прекратить протесты и рев, замахивается лопаткой. Тут надо немедленно вмешаться. Резвые ноги Вари вовремя доносят ее к месту происшествия. Игрушка возвращена обиженному, захватчик получает увесистый шлепок (Варя – мать, скорая на расправу). Мишутка не в обиде: понимает, что получил встряску за дело, но морщится – больно ведь!
– Будешь драться – я тебя еще нашлепаю и гулять не пущу! – грозится Варя, наклоняясь к его румяной мордочке. – Смотри у меня!..
– Я тмотлю на тебя, – надувая толстые губы, с хитроватой покорностью говорит мальчишка. – Не надо меня тлепать!
– «Тмотлю на тебя!» – передразнила мать.
В это время ее, окликнула Галина Остаповна, нагруженная двумя авоськами, набитыми разными свертками.
