Текст книги "Римский сад"

Автор книги: Антонелла Латтанци

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)

16

В ту ночь, закончив заниматься любовью, они говорили так, как не разговаривали долгое время. Франческа снова рассказала ему о пожарах и объяснила, в каком состоянии нашла кота.

– Что, если здесь действительно поселился какой-то злодей? Кто-то… сумасшедший?

Массимо улыбнулся ей и крепко обнял.

– Ну что ты такое говоришь, любимая, тут не происходит ничего странного. Это прекрасное место, где живут замечательные люди. И ты это знаешь, – он сжал ее еще крепче (слишком сильно? – нет). – Я уже говорил, Фра, тебе следует больше с ними общаться, проводить с ними время. Они примут тебя в свой круг. Просто дай им этот шанс. Нельзя все время быть одной.

И в глубине души она знала, что он прав. («Но как такое может быть? – спросил дом. – Разве он не говорил, что они навязчивы?» Мы уже обсуждали, это было давно, когда он еще не был с ними знаком, сказала она. «А скажи, пожалуйста, когда он с ними познакомился, если у него нет времени даже на тебя, на твоих дочерей? Когда, а? Он когда-нибудь говорил, что общался с ними? А если общался, то почему тебе не рассказал?» Заткнись, ответила она.) Внезапно из ее головы стерлись воспоминания о том, какими враждебными казались ей жильцы на собрании, какими сплоченными они выглядели. В их поведении не было ничего странного, ведь они друзья; а ей просто хотелось, чтобы ее успокоил муж (и с каждым часом в ее голове сгущались ужасные мысли, мысли, в которых она никогда не признается даже самой себе; но теперь они исчезли, их прогнал теплый любимый голос). Она заснула спокойно, полная надежды.

Утро выдалось сонным и мирным. Она услышала шум воды в ванной. Бесшумно вошла. В воздухе висел пар, сладкое тепло, от которого захотелось раздеться, принять душ и больше ни о чем не думать. Она отдернула занавеску. Массимо стоял к ней спиной, обнаженный.

Она вспомнила прошлую ночь. И снова ощутила себя той Франческой, какой родилась на этот свет: безмятежной, счастливой, уверенной в себе. Она прикоснулась к мужу. Кожа Массимо была теплой, упругой и влажной – она хорошо знала эти ощущения; по ее ладони побежали струйки прирученного дождя.

Муж повернулся к ней. Улыбнулся. Это он, он, которого она всегда знала. Массимо. Он взял ее за руку. Он останется, он никуда не уйдет.

17

Но любовь – не та сила, что способна преодолеть любые препятствия. Любовь может ошибаться, быть эгоистичной, ее может стереть плохой сон или внезапная побудка от нежданного утреннего звонка, она может рушиться или тонуть, но то и дело возвращается. Иногда она судорожно ловит ртом последний глоток воздуха. Любовь просто есть, и тогда ты забываешь, где ты, будто теряешь память, пусть и на мгновение. Любовь – это перчатка, тесно обтягивающая кожу, и дыхание, которое теряется в тысячах происходящих вокруг мелочей, в существующих радом людях, в стискивающих тебя мыслях. Это не плохо и не хорошо. Любовь – это не то же самое, что правда. Это всего лишь правдоподобная гипотеза.

Шли дни (сколько дней? – она не знала), и воспоминания о вечере, когда они занимались любовью с Массимо, сначала радовали ее, потом стали мучить, затем померкли и, наконец, исчезли. Вскоре муж опять отстранился и занялся работой. Возвращался домой всегда уставшим. Или возбужденным – ему столько нужно было изучить или написать; а потом он засыпал за книгами или за компьютером. Они больше не прикасались друг к другу в постели.

Знаешь, почему человека в одиночестве одолевает страх?

Однажды днем к ее двери с застенчивой улыбкой подошла Микела Нобиле. Франческа впустила ее. В квартире царил беспорядок. Как-то не находилось времени прибраться.

– Здравствуй, Микела, – Франческа постаралась улыбнуться гостье так, чтобы не казаться расстроенной и подавленной, чтобы выглядеть нормальным человеком.

«Какая ты красивая», – подумала она. Микела стояла у двери, у нее были длинные, очень блестящие и пушистые светлые волосы, платье в цветочек, подчеркивавшее ее животик – он довольно быстро вырос, заметила Франческа, – ее глаза сверкали, а кожа сияла. Красивая молодая женщина – ей, наверное, нет и тридцати – всем своим видом излучала безмятежность.

– Мы с остальными жильцами думаем разбить общий огород во внутреннем дворе, – сказала Микела, и эти слова о счастливом мире, населенном счастливыми людьми, который простирался за дверью квартиры Франчески, доходили до нее как из другого измерения. – Собираем голоса. Что думаешь? – И порыв ветра, неизвестно откуда взявшийся, заставил платье будущей матери затрепетать. У нее оказались идеальные ноги, совсем не испорченные беременностью; она казалась такой очаровательной, такой чувственной.

– Проходи в гостиную, – предложила Франческа, любуясь гостьей.

– Хорошо, но я только на минутку. – зазвенел в ответ голое Микелы, – муж ждет меня обедать. – она улыбнулась.

– Садись. Всего минутка.

Микела последовала за Франческой и села на диван.

Для тебя все станет только лучше, подумала Франческа, глядя на нее. Ты сияешь. И неизвестно, о чем думаешь, когда смотришь на меня, может – бедная женщина, с ней покончено. Не смотри на меня.

Итак, этот огород. Расскажи подробнее, – Франческа все еще не могла отвести от гостьи глаз. Микела сложила руки под грудью. Я тоже когда-то была такой, как ты, меня тоже ждал муж, и обещание светлого будущего росло в моем животе.

– Ничего особенного… Как я говорила, мы подумываем устроить общий огородик. Как ты на это смотришь?

Раньше я тоже была счастлива, у меня были планы, чудесные причины вставать по утрам. Как у тебя.

– Что планируете посадить? – спросила Франческа твердым, ровным голосом.

– Мы подумали, – начала Микела; теперь она, должно быть, заметила, что Франческа смотрит на нее, и поменяла позу на более закрытую, – что можно начать с чего-то вроде базилика, спаржи, свеклы, кабачков…

– Кабачки сажают в июле, – серьезно сказала Франческа. – Спаржа – непростое растение, нужно отвести ей целый участок, специально подготовить его, особенно если хотите посадить ее сейчас. Требует много места. Не советую.

Ты все еще занимаешься любовью со своим мужем, верно? Так, да? Видно по тому, как ты улыбаешься.

– Хорошо, я запомню. Что скажешь насчет моркови и салата?

– Отлично. Самое подходящее время, – Массимо больше не смотрит на меня. Больше не прикасается ко мне. – О чем еще вы думали?

– Цветная капуста… – сказала она. – Репа.

– Нет, – возразила Франческа, – сейчас не подходящий месяц сажать репу.

Хорошо… Ты-то, конечно, все знаешь! – Микела сказала это слишком громко.

Я знаю, потому что мой муж научил меня этому, а чему научил тебя твой? Ты целыми днями фантазируешь о своем животе, а он тебя обнимает, верно? И говорит все, что ты хочешь слышать.

– Что муж говорит о ребенке? Франческа перевела взгляд на живот гостьи.

Микела прикрыла его руками, словно хотела защитить. У нее были красивые ухоженные кисти и идеальные запястья.

– Это девочка, – улыбнулась она, и было видно, что ей не по себе.

Франческа стиснула кулаки. Страдания скрутили кишки, голову, ее белые руки, очень белые, с прорезавшимися голубыми венами – теперь они походят на руки синьоры Колетт, с ужасом подумала Франческа. Я постарела.

– А папа? Что говорит папа? – настаивала она – Папа уже ее любит, – и на этот раз Микела снова невольно улыбнулась.

Любит.

– Что еще вы посадите? – Франческа посмотрела на нее темными глазами.

– Чеснок? – поколебалась Микела.

– Чеснок сеют в декабре.

Для моего мужа мое тело больше не существует. Мы раздеваемся только перед сном или чтобы принять душ, мы проскальзываем под простыни или под струю горячей воды. Его и моя нагота – это просто переход из одного состояния в другое, перед сном, перед выходом на улицу. «Спокойной ночи, любимая», – ион засыпает прежде, чем я успеваю сказать: «Массимо, я…» Но меня больше нет. Я всего лишь функция, вещь, которая кому-то нужна, как половник.

– Что-то еще? – она посмотрела ей в глаза.

– Не знаю… Тыквы?

– С тыквами надо подождать пару недель.

А ты, с вершины своей сказочной жизни, своего идеального мира, своей любви и своего влюбленного мужа, своей работы, которую ты не потеряла, напротив, беременность волшебным образом улучшила твое положение, ты, с вершины своего совершенства, как ты смеешь приходить ко мне домой, чтобы похвастаться своим безмерным счастьем, удачей быть той, кто ты есть? А?

– Еще?

– Я не знаю… Теперь у нас больше информации…

Как ты посмела прийти и сказать мне, что я неудачница? Что ты знаешь о том, какой может стать жизнь, когда каждый день душит тебя? Говори!

Франческа тяжело вздохнула. Микела посмотрела на нее странным взглядом, будто испуганным. Неужели последние слова прозвучали? Неужели она действительно сказала все, что пришло ей в голову? Франческа поискала ответ в глазах Микелы. Но та только сказала, вставая:

– Мы последуем твоему совету, спасибо. Но мне правда пора идти. – Не уходи. Мне больше не с кем поговорить. – Спасибо, Франческа, до скорой встречи.

Неужели она все время думала вслух? Боже, она все это сказала? Она не могла вспомнить. Она никогда ничего не помнила. Умоляю, скажи, я говорила вслух? Но на лице Микелы не было ответа.

Прости, хотела сказать Франческа. Не думай обо мне как о человеке, которого следует избегать. Мне нужен друг, мне ужасно нужен друг. Скажи что-нибудь успокаивающее. Но она боялась, что наговорила вслух всякого, и больше ничего не сумела выдавить.

Гостья встала. Надо ее проводить.

– Не беспокойся, все эти дома одинаковые, – улыбнулась ей Микела – натянуто, – погладила живот и исчезла за дверью.

Франческа снова осталась одна.

И снова упустила возможность найти друга, поговорить, найти кого-то, на кого можно рассчитывать.

«Она сумасшедшая», – перешептывались жильцы.

Они правы?

«Посмотри, как счастливы остальные», – сказал ей дом, когда дверь закрылась и они с Франческой остались одни.

«Я снова буду счастлива, девочки, мы с Массимо будем…»

«Он больше не Массимо, – сказал ей дом. – Вернее, больше не твой Массимо. Он тебе изменяет».

«С женщиной? – спросила она. – Красивой и молодой, в отличие от меня, уродливой и увядшей?»

Она много раз думала об этом. Массимо прятался за работой, а вместо этого нашел другую женщину. Красивую – веселую – счастливую – безмятежную-честную молодую женщину.

«Нет, – ответил дом, и это было решительное “нет”. – Других женщин не существует, Франческа. Это предательство куда глубже».

«Какое предательство?» – спросила она.

«Подумай об этом, Франческа. Если еще не знаешь».

С самого первого дня здесь она зря тратила свою жизнь (как растратила и ее мать? нет, она была счастлива со мной), и, если подумать, сказал ей дом, может, вина тут на самом деле не Массимо, а девочек. Да, это все их вина. Во всем виноваты девочки, они отобрали у нее все, злые эгоистки, очень злые, думали только о себе. Чудовища.

Я сама себя обманула, сказала себе Франческа. Обманула, уничтожила, раздавила.

«Было бы лучше, если бы они вообще не рождались», – заявил дом.

Она представила себе его глаза и посмотрела в них, сказав: «Нет».

Дом ответил: «Ты уверена?»

18

«Ты пропала». Она наконец нашла время принять душ, и в этот момент пришло сообщение от редактора. Застало ее в ванной, голой, словно крючок – червяка. Франческа не отвечала на регулярно приходившие сообщения, а в последние несколько дней на нее обрушился водопад звонков. На них она тоже не ответила.

Работа всегда была для Франчески источником жизни, влекла ее за собой. Да, она всегда рисовала. Всегда писала. Всегда работала. А что сейчас? Даже думать больше сил нет.

Франческа в ужасе посмотрела на телефон. Отвернулась. Оставила его за спиной. Бледная, ступила под душ. Телефон снова ожил. Франческа замерла. Если она и на этот раз не ответит, ей конец. Она стояла неподвижно, ожидая, когда телефон перестанет звонить. Он перестал.

Франческа провела рукой по лбу, по глазам.

И почувствовала какое-то безумное облегчение. Все кончено, наконец-то.

Но телефон тут же зазвонил снова. Франческа повернулась, собираясь заставить его замолчать, и он стих, а потом зазвонил прямо у нее в руке, и, сама не понимая как, она ответила.

– Привет, Франческа, – голос редактора был серьезным, Франческа такого никогда от Евы слышала. – Почему не отвечала мне, все в порядке?

Франческа закрыла глаза.

– Привет, дорогая! – она ответила так радостно, как только могла. Ноги подкосились, она сидела голая на полу ванной. – Мне так жаль, ты права, – сказала она со смехом, разум затягивало в какую-то пучину. И прежде чем редактор смогла вставить слово, продолжила: – Я была очень занята переездом, девочками и работой над книгой. Прежде всего – книгой.

Голос Франчески излучал радость, а желудок сжался, засасывая ее в выгребную яму. На другом конце трубки тишина, потом неуверенное:

– Отдел маркетинга попросил меня показать книгу представителям торговой сети. Отложим выход?

– Нет! – Франческа перебила ее, едва не крикнув: «Все в порядке».

– Книга продвигается? Уверена?

Сердце колотилось, живот скрутило. В голове звенело: у тебя никогда не получится. Ее затошнило. Она свернулась клубочком, бледная, с отчаянием в глазах. Но радостно прощебетала в ответ:

– Все почти готово. Поверь мне.

– Франческа, если ты не пришлешь мне хоть что-нибудь, мы все потеряем, – сказала редактор.

– Не волнуйся, я очень скоро пришлю все! – повторила она, положила трубку и обхватила голову руками. Она ничего не нарисовала.

Что от нее останется, если огонь творчества так и не вернется, не придаст смысла ее жизни? Она исчезнет, затеряется между горой детского питания для Эммы, стиркой и новыми кроссовками для Анджелы. И никто ее не найдет, никогда.

Она вошла в спальню обнаженной. Огляделась. Эта ужасная комната. Этот ужасный дом. Одним взмахом руки она смела на пол безделушки, фотографии – воспоминания, которые они с Массимо вместе расставляли на деревянном комоде с большим зеркалом, видевшим все.

Хрупкие вещицы разбивались. Ей хотелось растоптать их. Растереть в пыль. Расколотить. И кричать. Но она не могла. Эмма спала. Эмма, слава богу, спала. Эмма. Фотография без рамки свалилась на пол – ни она, ни Массимо никогда не любили рамки. Еще минуту назад она стояла, опираясь на зеркало. Франческа встала на колени, чтобы поднять снимок. Это фото сделал Массимо: Франческа, новорожденная Эмма и маленькая Анджела. Так близко друг к другу. Закутанные в пальто, шарфы, шапки. Улыбаются. Как на любой фотографии любой счастливой семьи. Позади виднеется Эйфелева башня.

Когда мы путешествовали. Когда мы были свободны. Они поехали в Париж через месяц после рождения Эммы. И ничто их не пугало. Казалось, все по плечу. И все удавалось.

Да. Но это была лишь иллюзия. Дочери. Эти девочки – причина всего. Причина того, что она не может больше работать. Причина всякого зла. Если бы их не существовало, она была бы свободна.

Франческа стояла и смотрела на снимок. Счастливые лица, радостные рожицы девочек Потом вдруг, как зверь, бросающийся на добычу, принялась рвать фотографию.

В этот момент в дверь громко постучали. Она очнулась. Что за непотребство ей вздумалось учинить? По двери продолжали колотить.

Она поднялась на ноги. Надела халат. Подошла к двери. Открыла ее.

На лестничной площадке никого не было. Но ей показалось, она заметила тень – снова тень, – скользнувшую вниз по лестнице. Она прислушалась, но ничего не услышала. Никакого шума. Никаких шагов по ступеням.

Она остановилась на пороге, крикнула:

– Кто там?

Никого.

«Закрой дверь, Франческа, – послышался спокойный, уверенный голос – голос дома. – Оденься. Убери беспорядок, который тут развела. Выброси, что сломала. Все в порядке. Поставь уцелевшую фотографию дочерей на место. Мужу, если он заметит, скажешь кое-что разбилось во время уборки, случайность. Но как ты объяснишь ему, почему семейный портрет разодран на клочки?»

«Но я не хотела его рвать».

«Конечно, хотела».

«Нет».

«Чего ты добилась, разорвав фото? Ничего. Только поступки имеют значение».

«Но я не хотела!..»

«Хорошо, Франческа, хорошо. Только сделай то, что я тебе сказал».

И она послушалась.

В тот же день она вернулась домой, нагруженная пакетами с покупками, коляской с Эммой и Анджелой на буксире. Франческа не сомневалась, что после смерти Бирилло ее старшая дочь потеряет интерес к играм во дворе, но ошиблась – та, не снимая, носила красный браслет, «который мне дала моя подруга Те-ре-э-за», и играла с дарительницей. Когда взгляд Франчески падал на место, где раньше всегда лежал Бирилло, она чувствовала: видеть его таким, пустым, без всяких доказательств существования котенка, невыносимо. Она хотела поговорить об этом с кем-то, кто мог бы ее понять, но мать Терезы, Марика, почти не появлялась во дворе «Римского сада». Всего один короткий разговор состоялся несколькими днями ранее.

Мы слишком редко видимся, – сказала Марика, глядя на свою дочь, которая играла во дворе с Анджелой и другими детьми. – Работа день за днем. Походы по магазинам тоже отнимают много времени. Кто знает, как мы будем скучать по этой веселой, чудесной девочке, когда она вырастет и станет чуточку рассудительней и печальней, – она посмотрела на Франческу с грустной улыбкой. – Ты, счастливица, можешь проводить время со своими дочерьми.

Франческе хотелось обнять Марику и поговорить по душам, но та, как всегда, была по горло в делах, ей пришлось бежать. Неужели я навсегда останусь тут, взаперти, одна?

Но думать, что произойдет когда-то, не имело смысла, пока имелось кое-что важное в настоящем Мать всегда говорила Франческе: «Будущего не существует, живи как можно ярче, пробуй на вкус каждый миг». Относительно себя ее мать оказалась права. В свои сорок пять она была красива: длинные, до плеч, черные волосы – она носила их распушенными, – глаза блестят, пышное летнее платье выгодно подчеркивает фигуру. Но однажды все «сегодня» для нее закончились. Живи как можно ярче. Сейчас.

А как я живу, мама? Почему не могу поднять трубку и позвонить тебе, пожалуйста, пожалуйста, давай прогуляемся на солнышке, только вдвоем?

Лифт приехал. Франческа с трудом открыла решетку и пропустила вперед девочек. Потом зашла в кабину, поставила пакеты на пол и собиралась задвинуть решетку, когда увидела, что в подъезд заходит Фабрицио. И смотрит на лифт – на нее. В голове всплыло яркое воспоминание о том дне, когда она подглядывала за ним из окна, а он обернулся и увидел это. Она вспомнила его обнаженное тело. А потом еще другой день, когда погиб дворовый котик и она вышла на лестничную площадку, чтобы послушать мелодию виолончели, а затем положила руку на дверь Фабрицио и в конце концов услышала движение за той дверью. Он догадался, что она там?

Франческа вспыхнула от стыда. Темного, липкого стыда, похожего на смолу. Ей страшно захотелось захлопнуть решетку лифта и уехать, не проронив ни звука. К черту хорошие манеры. Но Анджела остановила ее:

– Подожди, мама, там дядя!

Черт бы меня побрал, что я научила ее хорошим манерам.

– Конечно, – сказала она.

И она ждала.

Фабрицио за пару шагов добрался до лифта. Но Франческе этого хватило, чтобы понять, насколько неряшливо она выглядит. Не женщина, а мать, усталая мать, в которой женщина погребена слишком глубоко.

– Доброе утро, – сказал Фабрицио. Улыбнулся и вошел в кабину.

Франческа поспешно нажала кнопку. Пять. Сколько времени нужно лифту, чтобы добраться до пятого этажа?

– Привет, дядя, – сказала Анджела (с каких это пор она стала такой общительной?). – Меня зовут Анджела, – и потянула его за куртку.

Фабрицио на мгновение взглянул на Франческу, приветливо кивнул. Франческа не сказала ни слова, кивнула в ответ (какая ты уродина), она не знала, куда смотреть (он видел меня), и чувствовала, как ее сердце забилось быстрее. Ей хотелось очутиться где угодно, только не здесь.

– Привет, Анджела, рад познакомиться, – сказал Фабрицио. Он снова улыбнулся, очень мило.

– Как тебя зовут? – девочка снова потянула его за куртку. Сколько можно ехать на пятый этаж?

– Меня зовут Фабрицио, – представился он, и девочка протянула ему ладошку.

Франческа, мечтая раствориться в тесных стенах лифта они были сделаны из искусственного дерева с прожилками, похожими на лица проклятых. – чувствовала себя отвратительной, старой, неухоженной.

– А это моя мама. – сказала Анджела. – Ее зовут Франческа. Но она не немая.

Фабрицио рассмеялся. Франческа покраснела.

– Простите меня, – сказал он, протягивая руку. – Фабрицио.

Ей пришлось поднять глаза (ты видел меня в окне? думаешь, что я уродина? что я странная?), во рту пересохло. Сколько, боже, ну сколько можно ехать до пятого этажа? Она взяла его за руку. Раздался робкий голос, шепот:

– Франческа.

Он снова улыбнулся. Пятый этаж по-прежнему не появлялся.

– Странно, что мы не знакомы, – сказал он между четвертым и пятым этажами. – Мы же соседи по площадке.

Она кивнула, и, к счастью, по Божьему провидению появился пятый этаж. Им пора было выходить, но она не могла разорваться натрое между Анджелой, Эммой в коляске и пакетами. Не могла двинуться с места.

Он, спокойный, добрый, предложил:

– Позвольте помочь.

Она отвернулась и закрыла глаза.

– Мама, тебя отнести? – спросила Анджела.

Фабрицио снова засмеялся. Франческа подтолкнула коляску к двери. Милостью Божьей она быстро нашла ключи. Открыла дверь. Затолкала Анджелу и коляску внутрь. Потом ей пришлось повернуться к Фабрицио. Она видела, как он, непроницаемый, но вежливый, с легкостью держит пакеты, будто они весят не больше перышка. Он смотрел на нее. И Франческа услышала собственный голос, будто исходящий от другого человека, из другой Вселенной, который сказал со смущением, но очень четко:

– Могу я предложить вам кофе?

Той ночью в постели, как всегда без сна, Франческа услышала ответ Фабрицио: «Спасибо, но я тороплюсь». И он ушел, вежливый, но непреклонный (или раздраженный?). И на фоне этой сцены, которую она уже видела, каждый раз сгорая со стыда, с каждым разом все больше, произошла еще одна ссора с Массимо. Девочки все больше нервничали. Массимо напрягся. «Ты не понимаешь!» – «Нет, это ты не понимаешь!» Кто кого не понимал?

Франческа вздохнула, ей показалось, она слышит музыку, доносящуюся из квартиры Фабрицио (но это невозможно, сейчас поздняя ночь или раннее утро). Подумала о его обнаженном теле в окне. О Фабрицио. О нем. О его гениталиях, которые могла только представить себе. Она почувствовала, что кровать закачалась, будто в ее голову втиснули облако – и оно, вместе во всем снаружи, колышется в тишине. Она задышала быстрее, потом медленнее – ей снова стало стыдно: и как только в голову пришло предложить ему кофе после того, как он застукал ее подсматривающей за ним, голым, через окно? Ей было стыдно, но наряду со стыдом она чувствовала что-то такое… неизведанное. Музыку, которой не было, музыку, похожую на бушующую реку, на шторм. И снова увидела этого обнаженного мужчину. Она лежала в постели, погрузившись в эти ноты (в это тело), темные мысли покидали разум; рука начала двигаться, словно по собственной воле, погладила ее живот, а затем – она взжжмуля – потянула резинку трусиков, и горячие образы затуманили ее разум. Ее рука – будто чужая (Фабрицио) рука – отодвинула трусики, пальцы коснулись кожи, она прикусила губу, рука замерла, а затем начала двигаться, медленно, затем быстрее, потом еще немного быстрее, и когда ее сердце ускорилось и она вошла в другое измерение, в тишине раздался вопль:

– Мама! Какать!