Текст книги "Римский сад"
Автор книги: Антонелла Латтанци
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц)
Антонелла Латтанци
Римский сад
Antonella Lattanzi
QUESTO GIORNO CHE INCOMBE
* * *
Ветер реальности. Кому под силу устоять под его порывами?
Мы сгибаемся, но пытаемся идти вперед. Одни внезапно падают, исчерпав все силы, не способные больше сопротивляться. Другие, оцепенев душой и телом, словно скалы под напором шторма, движутся, не останавливаясь. Третьи учатся. Учатся видеть солнце, даже когда его нет, следить за полетом облаков, угадывать подходящий момент, чтобы сделать следующий шаг; они всегда готовы поймать первый луч света. И согреться им.
На свете нет правых и виноватых. Победителей и побежденных. Мы все пытаемся жить, как умеем. И все появившиеся на этот свет – герои.
Когда мама привезла нас с сестрой в тот квартал, всё уже произошло. Несколькими месяцами ранее. Но многое оставалось неясным. Вернее, самое главное.
Все называли это только так. Происшествие. Это случилось в нашем кондоминиуме. В нашем доме.
Мне было восемь месяцев, сестре – четыре года. Маловато, чтобы хоть что-то понимать. Однако в какой-то момент мы догадались: то, как мы живем, не совсем нормально.
В нашем кондоминиуме никогда не отпускали детей во двор одних. Ни другие родители, ни моя мама. Они должны были видеть и слышать нас постоянно. За нами не доверяли присматривать никому из знакомых взрослых – ни тем, кто жил в том же доме, ни друзьям семьи, ни родственникам Даже дедушке Даже бабушке. Мы прекрасно это знали. Некоторые женщины никогда не оставляли детей наедине со своими мужьями, а некоторые мужья – с женами. Некоторые. Не все. Я видела это. И моя сестра тоже. Да все это видели. Не заметить было просто невозможно. Но мы с сестрой не задавались вопросом, почему так. Мы ведь росли в том кондоминиуме с раннего детства.
Школа стояла очень близко. Тем не менее никто из соседских детей никогда не ходил туда один или с друзьями, как это делают любые мальчики и девочки начиная с определенного возраста. Что-то было не так, мы это чувствовали. Но отец ушел из семьи незадолго до переезда. А маме постоянно нездоровилось. Нам с сестрой приходилось думать о множестве разнообразных вещей, так что происшествие отодвинулось на второй план.
Я встретилась с отцом семнадцатилетней девушкой. В разговоре он упомянул о том, что черной тенью легло на наше детство, походя, мельком. Может, думал, мама нам все рассказала. Но я поняла: ничего случайного в том вселяющем ужас событии не было. Тот, кто его совершил, действовал осознанно, в соответствии с значимыми для него причинами. И потому территория нашего кондоминиума навсегда осталась оскверненной. Некоторые впечатлительные люди полагают, что в таких местах водятся привидения, и называют их проклятыми. Не знаю, правда ли это. Но уверена, дома умеют хранить боль. И любовь тоже.
– Когда ты узнал? – спросила я отца.
– Когда мы собирались подписать договор аренды. – На тарелке перед ним лежал нетронутый кусок пиццы. – Один жилец остановил нас во дворе. Он сказал, что причины происшествия еще не ясны и двум маленьким девочкам находиться здесь опасно. «Найдите другое жилье! – убеждал меня он. – Говорю тебе как брату. Пока не поздно».
– А ты? – спросила я.
– Мы торопились с переездом, – тихий голос отца терялся в шуме пиццерии. – Твоя мать чувствовала себя очень плохо. И хотела жить только там, несмотря ни на какие неприятности. Была уверена, что дом ее спасет, – отец сделал ударение на слове «дом».
«А в чем был уверен ты, папа?» Я не стала задавать вопрос.
Отец сделал глоток пива, посмотрел на стакан.
– Я не смог ее переубедить.
«И тогда ты ушел? Бросил ее и нас?»
Я не помню, когда это произошло. Мне казалось, отец оставил нас гораздо раньше, сразу после моего рождения. Вероятно, так мне сказала мама. «Ты бросил нас, потому что мы были в опасности, папа? Настоящий отец никогда так не поступит. Настоящий отец защитит».
Но говорить это было бесполезно. А спрашивать – слишком больно. Его ответ вполне мог уничтожить меня. Мы попросили счет, а перед этим, наверное, в полном молчании, доели пиццу, холодную, упругую, как резина. До последнего кусочка.
Я вернулась домой и ничего не сказала матери. Не хотела причинить ей боль. И не хотела, чтобы ее ответные слова причинили боль мне. Я не нуждалась в правде. Скорее, в минутах тишины.
Сестра жила отдельно. Но я не смогла устоять – пересказала ей то, что узнала от отца.
– Это случилось в нашем доме! – крикнула я в трубку. – Это могло случиться с нами!
В детстве мы с сестрой помогали друг другу, но потом, постепенно, прекратили общаться. Боль объединяет. Боль разъединяет. Стремление уменьшить боль, разделив ее на двоих, заставило меня позвонить сестре. И еще: слово «происшествие» показалось мне недостойным, принижающим смысл события. Это имело значение даже для нас двоих. Сестра сказала: самые ужасные вещи, причиняющие неутолимую боль, зачастую называют нейтральными словами. Будто это исцелит рану.
– В некотором роде, – добавила она.
Ужасная правда о месте, где прошло наше детство, пробудила мои воспоминания. Конечно, и приятные тоже. Потому что были и приятные. Только от этого стало больнее. Мы всё еще выбирались из-под руин нашего детства. Но мать по-своему любила нас, с этим не поспоришь. Только нам не хотелось вспоминать об этой любви. Ненависти достоин тот, кто причиняет боль, любви – тот, кто делится своим теплом. Но того, кто обрушивает на тебя и добро, и зло, нет сил даже ненавидеть.
Прошлое всплыло из памяти. Моменты радости. И другие моменты тоже. И их оказалось гораздо больше. Наверное, нам с сестрой ужасно не хотелось говорить о детстве, поскольку после того телефонного разговора мы больше не общались. Про себя я стала называть это происшествием. Происшествием номер два.
А потом, в какой-то момент, пусть это и покажется невероятным, я забыла обо всем.
Много лет спустя, давно покинув родные места, я прочитала в газете, что в одном из окрестных кондоминиумов с ребенком случилась беда. И, ужасаясь, испытывая гнев и сочувствие, ощутила, что это почему-то очень важно для меня. Я никак не могла забыть о том случае, следила за расследованием. Но что заставляло меня?
Потом я вспомнила. Происшествие, такое же происшествие случилось, когда я была ребенком, в моем доме. Как я могла забыть? И почему не сумела вытеснить из памяти сейчас? Я не хотела вспоминать короткий рассказ отца о происшествии, не хотела вспоминать свое детство, ничего не хотела вспоминать.
Да только от этого нельзя убежать. Оно настигнет тебя, где бы ты ни прятался. Я не хотела, чтобы прошлое вытащило меня из моей норы. И больше ничего такого не читала, не искала. Несколько лет. Только однажды, когда я позвонила маме, вопрос вырвался сам собой:
– А что ты чувствовала, когда мы были детьми? – «И что изменилось теперь, мама?» – запретный вопрос.
– Что? Не поняла, – сказала она.
– Да ничего, мама.
Но сопротивляться воспоминаниям я больше не могла. И отправилась искать кондоминиум, репутацию которого запятнало происшествие, так похожее на инцидент из моего детства. Выяснилось, что его больше не существует. Остались ржавые ворота в редких пятнах цвета киновари и хилые стены. За ними высились облупившиеся, осыпающиеся здания – когда-то, должно быть, красивого ярко-синего цвета, а теперь облезшие от непогоды – с проржавевшими балконными решетками, кое-где зияющими дырами; окна и двери разбиты, разрублены, как гильотиной; облезлые уличные фонари; мертвая растительность. Земля завалена обломками. Кое-где стены обрушились, из бетона выступила железная броня арматуры. Можно было заглянуть внутрь, в эти строения – такое впечатление, будто жители покинули их в спешке, быстро, не оглядываясь. Будто их застигло землетрясение, война. Или проклятие.
Там была еще небольшая детская площадка – качели и горка, поеденные дождем и временем. А вдалеке – рассыпающийся сарайчик лимонно-желтого цвета. Казалось, можно услышать играющих во дворе детей, различить их голоса, так похожие на наши с сестрой, то набирающие громкость, то затихающие в пыльных завитушках ветра. Я села прямо в дорожную пыль, выплескивая гнев на мать. Вслух. Громко. Она заставила нас жить в жутком месте. Оказалась паршивой матерью. Не смогла спастись сама. Не сумела спасти нас. И потому мы с сестрой, даже повзрослев, не нашли сил хоть как-то помочь ей.
Потом я поднялась, отряхнула штаны, залезла в машину и уехала.
А теперь пришла пора принять решение. Разобраться в той истории. Рассказать ее. Хотя бы для того, чтобы выцарапать из ее недр то проклятое слово – оно, как сказала сестра, создает иллюзию незначительности события, позволяя ему истаять и сгинуть из памяти участников, лишая невинные жертвы малейшего шанса на справедливость, на отмщение. И смею надеяться, отныне никто никогда не назовет ни то, что случилось в моем детстве, ни то, что произошло за киноварными воротами, происшествием.
Неужели этого можно добиться, просто написав книгу?
И не только этого.
«Ты, – спросила я себя, – ты ни в чем не виновата?»
О нет. Отнюдь. Я призываю к ответу свое прошлое и себя нынешнюю. Но речь пойдет не только о вине – коллективной или личной, – но и о прощении. Не слишком сложно призвать кого-то к ответственности, но можно еще и попытаться спросить себя и тех, кто тебя любил: разве мы все не достойны прощения?
Прошлое никогда не покинет тебя, оно всегда рядом. И, возможно, в этом есть что-то хорошее.
Работая над романом, я решила изменить некоторые события, названия мест и имена. Но сохранила деталь, от которой до сих пор щемит сердце, – маленький красный браслетик.
Тот, кто несчастен, затягивает в омут своего несчастья и тех, кто ему близок.
Это правда.
Но любовь, даже неправедная, запретная, тоже остается с тобой.
Маленький красный браслетик.
А. Л.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
Франческа вышла первой. Прикрыла глаза от солнца. Посмотрела на ярко-красные ворота. Свет бил в глаза, мешая что-либо различить, но они точно были там – так человек, встречи с которым ты бесконечно долго ждал, приветствует тебя, раскрывая свои объятия. Франческа улыбнулась.
Она скрылась в салоне черного «Рено сценик» и вытащила из автокресла Эмму, младшую дочь. Едва оказавшись на руках, годовалая малышка с пепельными кудряшками, такими же, как у отца и сестры, сжала ее ладонь. Больше всего на свете она любила играть с пальцами Франчески. Даже ее первым словом был палец, других она, кажется, и не знала.
Девочка устроилась в объятиях матери. Та указала на ворота.
– Видишь, дорогая, какие они красивые, красные? – спросила Франческа.
Эмма взволнованно заерзала, словно танцуя. Франческа засмеялась и легонько поцеловала девочку в ухо. Эмма была неотразима. Франческа сжала ее крепче. Сделала шаг к воротам.
Она не могла оторвать от них глаз.
Массимо, ее муж, тоже вылез из машины. Потянулся к задней дверце, открыл ее. И появилась Анджела, старшая дочка. Сначала одна нога на земле, потом другая, кроссовки со звездочками, которые девочка надевала каждый день. Массимо немного наклонился и взял ее за руки, помогая выбраться из салона. Береги голову.
Франческа улыбнулась. Ей не нужно было оборачиваться, чтобы знать, что происходит за спиной: сцена повторялась каждый раз, где бы они ни оказались.
Голосок Анджелы доносился будто издалека, ему вторил мужской голос, который Франческа знала лучше всех голосов на свете: Массимо. Затем муж и старшая дочь подошли к ней. Вот они уже рядом. Франческа взяла дочь за руку. Ее макушка почти на уровне пояса – как быстро она выросла! Их ожидают прекрасные дни, и надо не забыть насладиться ими сполна. Массимо обнял жену за плечи. Все четверо посмотрели на ворота.
Теперь Франческа могла хорошенько их разглядеть: ярко-красные, кажется, что свежевыкрашенные, литые, величественные, всего в нескольких метрах. Неприступные. И она отчетливо видит каждую малюсенькую деталь. Франческа снова улыбнулась – возможно, никогда прежде ее лицо не сияло таким счастьем.
Ее окружало все, что она любила. Идеальный круг: муж, дочери и их новый дом за красными воротами. И в этом доме наконец-то появится шанс осуществить свою мечту. Поработать над книгой.
Он, ее мужчина, отец ее дочерей, сказал, ласково касаясь ее спины:
– Франческа, ты готова?
Она была готова, она никогда не чувствовала себя так хорошо. Новый мир начинался именно здесь. Она нежно прижала к себе Эмму.
– Ну, мы идем? – сказал Массимо, обращаясь к семье, и засмеялся.
Франческа вдохнула воздух последних дней февраля, которые здесь казались весенними, и ответила:
– Идем.
Рука, удерживающая Эмму, немного ныла – слабая тупая боль, фон, напоминающий шум в ушах. На самом деле неприятное ощущение приносило радость: весомое, живое свидетельство существования дочери.
Потому что Франческа была матерью и хотела быть ею больше всего на свете, а матери всегда обнимают своих дочерей.
Анджела устала, тряхнула руку Франчески, а потом вырвалась. Вихрем пролетела несколько метров до ворот. С каждым шагом серьезность, которая появилась в ней с тех пор, как родилась младшая сестра, исчезала; Анджела снова превращалась в ребенка, и это было так заметно. Девочка бросилась всем телом на ворота, да так, что отскочила рикошетом назад, но створки даже не пошевелились.
– Первая! – крикнула она, хохоча, и обернулась к родителям, ожидая заслуженной похвалы. Те кивнули, улыбаясь, и впервые за несколько месяцев глаза Анджелы, по-кукольному большие и круглые, перестали строго смотреть на мать и отца, как происходило с пятилетнего возраста. Они сияли от радости.
– Ка-сный.
Франческа недоверчиво посмотрела на Эмму. Детка сказала: «красный». Ее первое слово после «пальца».
– Очень хорошо, дорогая! Красный, да! – и Франческа снова поцеловала ее.
Массимо, нагруженный чемоданами, присоединился к Анджеле у ворот. Повернулся к Франческе. Он никогда еще не выглядел настолько довольным.
Здесь мы будем счастливы.
2
Свободной рукой Франческа дотронулась до красных ворот. Толкнула створку, открывая ее, чувствуя, как та накалилась от солнца. И боль, словно от укуса, внезапно пронзила ее ладонь.
Она отдернула руку от раскаленного металла. Посмотрела на руку.
Кровь, красная, цветом темнее краски ворот, текла по ее ладони к запястью.
Франческа удивленно посмотрела на ранку. Потом прижала ладонь к губам.
Все еще держа Эмму на руках, осмотрела ворота. Ничего. Должно быть, какое-то насекомое. И ранка почти прекратила кровоточить.
– Вы кого-то ищете? – отвлек ее властный голос. Франческа и думать забыла о руке.
С ней заговорила маленькая, очень худая женщина лет шестидесяти пяти, с волосами, собранными в пучок. В руках метла до этого она подметала двор. Женщина пристально смотрела на Франческу.
И не двигалась с места, словно преграждая путь. Мы семья Феррарио, – Франческа протянула было руку, но вспомнила о ранке и отдернула ее. – Новые жильцы.
Женщина смотрела на ее кисть, словно переваривая услышанное. Франческа обернулась за поддержкой к мужу, но тот, как назло, немного отстал. Зато ее догнала Анджела. Прижалась к ноге матери.
– Пусть проходят, Агата.
За спиной сухопарой женщины появился невысокий мужчина с густыми белыми волосами, приглаженными водой или гелем, одетый в голубую рубашку и серые брюки. Услышав его слова, Анджела оторвалась от матери и побежала вперед. Массимо пробормотал приветствие консьержам и торопливо зашагал за ней. Оба, радостно-возбужденные, устремились во двор. Франческа смотрела им вслед.
Невысокий мужчина продолжал изучать ее очень серьезным взглядом, а женщина снова взялась за метлу, не сводя глаз с отца и дочери. Франческа ждала, сама не зная чего. Затем мужчина приветливо улыбнулся.
– Вы Феррарио, да-да, – сказал он. – Лестница «Б», пятый этаж, квартира восемь. Вы рано, мы ждали вас к полудню. Я Вито, консьерж. Но мы уже встречались. Помните? – он протянул руку. Франческа ответила на пожатие левой рукой. Ладонь мужчины была теплой, мягкой, с неожиданно гладкой кожей.
– Моя жена, Агата, – Вито указал на женщину с метлой.
Агата перестала мести. Кивнула, что означало: добро пожаловать. Вито подошел ближе.
– Какая красивая малышка, – сказал он и взъерошил Эмме волосы.
Та в ответ распахнула глаза и глухо вскрикнула. Она всегда так делала. Поэтому мама и папа в шутку звали ее Психо. Вито продолжал улыбаться.
– Какая темпераментная, – он осторожно убрал РУКУ.
– Она проголодалась… – Франческа смущенно посмотрела на дочь. – Массимо?
Муж вернулся, растрепанный и веселый, в волосах цветы жасмина, которыми посыпала его голову Анджела. Старшая дочь свернулась клубочком на клумбе. Франческа улыбнулась.
Кажется, Анджела снова почувствовала себя ребенком, каким была до рождения Эммы. Старшая дочь с самого раннего возраста хохотала как сумасшедшая по любому поводу, размазывала яблочное пюре по лицу, рукам, одежде; ее глаза с выпачканными кашей ресницами округлялись, стоило чему-либо попасть в ее поле зрения, – она удивлялась всему так, будто каждый раз совершала невероятное открытие. Мир был чудесным, восхитительным местом. Пытливый, строгий взгляд появился у Анджелы сразу после рождения Эммы. Еще накануне родов она рисовала синее море, красный дом, желтое солнце, напевая «Брата Мартино»[5]5
Итальянское переложение французской народной песни «Братец Жак» (фр. Frere Jacques'), в русском варианте известна как «Братец Яков».
[Закрыть] или «Афтехаус»[6]6
Итальянская альтернативная рок-группа.
[Закрыть] – ей особенно нравилась песня «Баллада для моей маленькой гиены»[7]7
Afterhours, «Ballata per la mia piccola iena».
[Закрыть], дочка пела ее с отцом – и постоянно просила Франческу включить мультфильм «Коты-аристократы»: «Опять, мама, опять». А на следующее утро, в день своего рождения – ей исполнилось четыре годика – Анджела стояла радом с отцом в роддоме и сурово смотрела на родителей и новорожденную сестренку. С тех пор для Франчески и Массимо она стала Генералом.
И больше Анджеле не нравились «Коты-аристократы». «Это старый мультик, мама», – заявила она, скрестив руки. Но теперь девочка будто заново родилась.
Массимо о чем-то разговаривал с консьержем, но Франческа не слышала ни слова. Эмма, разглядывая двор, успокоилась в ее объятиях.
Тут стояли шесть синих зданий. Очень чистых. Две группы по три строения по обе стороны двора. В каждом здании пять этажей плюс терраса наверху. В некоторых квартирах за балконами с решетками, выкрашенными в такой же красный цвет, как и ворота, буйствовала зелень, высаженная в ящики и вазоны: камелии, цикламены, мандарины, жасмин, мимозы и даже небольшое банановое дерево – словно жильцы соревновались друг с другом. У Массимо был диплом биолога, и Франческа теперь тоже хорошо разбиралась в растениях. Повсюду разносится аромат цветов и зелени. Французские двери и окна распахнуты настежь.
Франческа присмотрелась и заметила, что ни в одной квартире нет занавесок. Можно было разглядеть всю обстановку через окно. Издалека все выглядело аккуратным, безупречным, а люди передвигались по комнатам, как виртуальные модели в проектном эскизе хорошего архитектора.
Франческа перестала рассматривать здания. И только тогда обнаружила, что двор переполнен детьми. Только тогда услышала веселые крики, смех, топот и шум. В душе пробудилось тепло. Рядом с дальними от ворот домами малыши облепили красно-желтую пластиковую горку и красные качели. А в глубине двора виднелся новенький сарайчик лимонно-желтого цвета. Все эти краски были предвестниками весны и сияли под солнцем, которое казалось по-летнему ярким.
– Эй! Поможешь мне? – Массимо осторожно тряхнул её за плечо.
Франческа пришла в себя и захотела обнять его. Но не смогла, потому что Массимо, увешанный чемоданами, уже протягивал ей ручку сумки на колесиках. Эмма в одной руке, сумка в другой, Франческа пошла к лестнице «Б». Массимо скрылся за дверью подъезда.
– Мама? – окликнула ее Анджела.
Франческа обернулась. И получила в лоб камешком. Перед глазами закружились звезды. Эмма покачнулась на руках матери.
– Какого чер…
– Простите, синьора! – к ней обратился подросток лет шестнадцати, высокий, стройный, очень красивый, его густые вьющиеся волосы спускались до плеч. – С вами все в порядке? Простите, нам очень жаль.
Парень подошел к ней. Он немного вспотел, выглядел расстроенным, но в то же время невинным, двигался энергично, как наэлектризованный. Следом за ним шли две маленькие девочки лет пяти, ужасно удрученные и явно ожидающие выволочки. Парень, указав на них, сказал с глубоким вздохом:
– Мы играли в классики, Тереза бросила камень слишком далеко. Простите нас. Вы правда в порядке? Тереза, извинись перед синьорой.
Тереза неохотно шагнула вперед, лицо красное, маленькие ручки скрещены за спиной, голова опущена, волосы взъерошены. Франческа помассировала лоб.
– Извините, – выдавила наконец Тереза. У нее были черные волосы, заплетенные в две растрепанные косы, голубые глаза с золотыми искорками.
– Дай синьоре руку, – велел подросток.
Малышка протянула детскую ладошку, крошечную и пухленькую. На запястье был завязан маленький ярко-красный браслетик, по сути – небольшая ленточка.
Анджела, спрятавшись за спину матери, хмуро посмотрела на девочку. Франческа повернулась к юноше и указала на Эмму:
– Она могла попасть в мою дочь.
– Пожалуйста, никому не говорите, – попросил парень и смущенно потоптался на месте. – Родители платят мне, чтобы я присматривал за ними, и, знаете…
На его лице появилось то же выражение, что и у Терезы, и он стал еще красивее, и эта бросающаяся в глаза красота и мерцающее за ней будущее заставили Франческу подумать: мои дети будут такими же красивыми в его возрасте. Девочке позади Терезы стало скучно. Она расставила руки и принялась бегать кругами, притворяясь, что летит. Она носила такой же красный браслетик.
– Девочка, – вдруг радостно сказала Тереза Анджеле. – Пойдешь на горку? Мне нравится кататься, успокаивает.
Успокаивает? Франческа посмотрела на нее. Анджела тоже иногда выдавала что-нибудь этакое. Ей захотелось улыбнуться.
– Можно? – спросил подросток.
– Если она захочет, – ответила Франческа.
– Нет, – ответила Анджела с горящими глазами и еще теснее прижалась к матери.
Тереза с подругой беззаботно ринулись прочь и начали гоняться друг за другом. Они перестали кричать, только когда заметили бело-серого котенка с маленькой круглой головкой, и принялись его гладить. Животное приняло ласку – глазки полуприкрыты, по мордочке расплылась блаженная улыбка. Чуть дальше стояли миски с едой и водой. При виде кота Анджела вспыхнула счастьем. Но не вышла из-за спины матери.
– Это Бирилло, дворовый зверь. Его все тут любят. Это всехний котенок, – подросток наклонился и уперся руками в колени, чтобы поговорить с Анджелой. – Он всегда здесь, если захочешь с ним поиграть. Теперь он и твой котенок. – мальчик ждал ответа, но Анджела не проронила ни звука. – Ничего. Я до сих пор чувствую себя виноватым, – подросток смущенно улыбнулся одними глазами. И добавил: – В любом случае меня зовут Карло. И мне очень жаль. Добро пожаловать.
И он деловито зашагал к девочкам.
