Текст книги "Римский сад"

Автор книги: Антонелла Латтанци

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)

19

Теперь она знала, почему соседи ополчились на Фабрицио. Это было ужасно. Настолько абсурдно, что ее разум отвергал это изо всех сил. Но хватит. Теперь Франческа столкнулась с реальностью. Жильцы сошли с ума.

Однако оставался один вопрос, который не переставал мучить ее, пока она стояла перед дверью Фабрицио. Массимо все знал? Знал о судебном процессе без возможности подать апелляцию, на который жильцы кондоминиума выставили Фабрицио, и о бессмысленном приговоре, который вынесли ему без каких-либо доказательств (давно ли это случилось)? Или эти засранцы потихоньку делают ее мужа одним из них и, когда окончательно приручат, взорвут ее жизнь?

Но почему, черт возьми, почему, если Массимо все знал и был согласен с ними, он не заставил ее покинуть это опасное место? Ее и девочек.

Дверь открылась.

Фабрицио молча впустил ее и направился в гостиную.

Алтарь, возведенный вокруг виолончели, опустел. И это причиняло боль. Франческа, ничего, по сути, не зная о Фабрицио, ощутила ее. Должно быть, он очень страдал, но никому не было позволено это увидеть.

Фабрицио выглядел как обычно, хотя где-то внутри него зияла рана. Он деловито ходил по комнате, не глядя на Франческу.

– Спасибо, что пришла, – обронил он. Официальным тоном.

Но она хотела пробиться сквозь защитную броню и понять. И потому осыпала его вопросами – они следовали один за другим, как если бы она прокручивала их у себя в голове.

– Ты видел, как они смотрели на тебя, как молчали в ответ на приветствия и отворачивались, когда ты проходил мимо?

Он, стоя к ней спиной, передвинул стул, поставил на него картину – ему явно нужно было чем-то себя занять, что-то делать.

– Шум ночью. Камень в окно твоей квартиры. Это они тебе угрожали, – Франческа вздохнула и продолжила: – А что случилось потом, следующей ночью? Дело и правда было в твоем отце? Что на самом деле произошло? Расскажи мне.

Он высыпал окурки из пепельницы. Поставил ее обратно.

– Подожди, я еще не закончила. На днях в твоем доме сработала сигнализация. Знаешь, да? Да, ты знаешь. А еще знаешь, что однажды вечером за ужином – на ужин пригласили всех, кроме тебя, – они специально заставили меня уйти, чтобы о чем-то пошептаться, но как только я пришла, перестали разговаривать? А теперь это. Колетт – дьявол. Она отвлекла тебя, а ее сообщники подожгли твою машину. Все знали, что там твоя виолончель. Каждую среду в одно и то же время ты ходил на репетицию. Все знали, – она замолчала. – Этого хватит?

Она посмотрела на него, и по его глазам было ясно: он все это знал. Все.

– Фабрицио, ей-богу. Стремясь найти виновного, эти сумасшедшие решили, что это ты похитил и неизвестно что сделал с Терезой. Понимаешь, да? Не знаю почему, но они решили, что это ты. У них нет доказательств, поэтому они хотят тебя запугать. Заставить тебя уехать. Ты все это понимаешь, отлично знаешь и ничего не делаешь? Они думают, что ты убийца Терезы!

Вот. Она это сказала. Ему. Себе.

Фабрицио не отреагировал, он снял с полки несколько книг, перебрал их и положил обратно.

– Ну? Ты сообщишь об этом карабинерам? Расскажешь обо всем, что местные засранцы сделали?

– Хочешь чего-нибудь выпить? – он наклонился поднять что-то с пола.

– Ты сказал, что я могу выступить свидетелем?

Он отправил подобранное в мусорное ведро.

– Ты этого не сделал, так? – она стояла посреди комнаты. В пустоте, оставшейся после виолончели. – А почему, черт возьми?

Фабрицио налил себе в стакан водки. Похоже, не в первый раз. Ну да, он пытался спастись с помощью алкоголя. Франческа только сейчас это сообразила.

– Ну? Почему? – повторила она.

Он выпил и налил себе еще. Понес стакан на кухню. Принялся там возиться. Она присоединилась к нему.

– Значит, ты сдаешься.

Он не ответил. Переставлял с места на место тарелки, столовые приборы, безделушки. Выпил.

– Ты должен сообщить о них, Фабрицио! – она повысила голос, пронзительно крикнула. – Они хотят тебя запугать. И они уже причинили тебе слишком много вреда. Твоя виолончель, Фабрицио, твоя…

Он повернулся и посмотрел на нее. Холодно, свирепо.

– Хватит.

Он отвернулся. Вдруг швырнул на кухонный стол пепельницу. Та упала и разлетелась на тысячу частей.

Несколько секунд они стояли неподвижно. Дышали. Она подошла к нему. Легонько прижалась к его напряженному телу. Почему ты со мной не разговариваешь, Фабрицио?

Постепенно он задышал спокойнее. Мышцы его тела, прижимающегося к Франческе, медленно расслаблялись. Он обернулся. Они оказались очень близко друг к другу.

– Почему они уверены, что это ты? – спросила она шепотом. – Я не понимаю, Фабрицио. А ты? Ты знаешь почему? – она положила руку ему на грудь. – Скажи мне, потому что тогда мы сможем встретиться с ними лицом к лицу, мы вдвоем. Поговори со мной, пожалуйста.

Он секунду смотрел на нее. Что таилось в этих глазах? Выло невозможно сказать. Это могло быть что угодно. Даже самое ужасное из всего, что существует на свете.

А потом он поцеловал ее.

Она почувствовала, что тонет. Он снова поцеловал ее, крепко, словно хотел проглотить. Обхватил ладонями ее бедра и прижал ее к стене.

По всему ее телу разлилось тепло, кровь закипела в венах, тело стало мягким, расплавилось, голова – тяжелой. Легкой, пылающей, какое прекрасное пламя. Кожа пульсировала, что-то билось там, где все начинается, и говорило: не останавливайся, умоляю, продолжай, не останавливайся. Язык, губы, руки, тело Фабрицио прижались к ней, она почувствовала, что его волнение растет, и сказала ему: не останавливайся, прошу, продолжай.

Они прилипли друг к другу. Будто их тела являлись единым инструментом удовольствия.

Мысли стали чем-то бесполезным, кто из них вообще о чем-то думал в своей жизни? Он поцеловал ее и прижался к ней промежностью. Она почувствовала, как его член твердеет, растет. Он оттолкнул ее.

И еще раз, пока они не перестали прикасаться друг к другу. Она не поняла, но не нужно думать, чтобы понять: он хотел, чтобы она оказалась в постели. В постели, которая когда-то была голубой и свела их с ума.

Теперь безумие развивалось, разворачивалось. Он сильно толкнул ее на кровать. Она позволила. Потянулась к нему, ее губы на его шее, на шее Фабрицио.

Он крепко держал ее, ладони на бедрах. Она чувствовала его руки. Он встал. Посмотрел на нее. Он был прекрасен, когда стоял.

Она притянула его к себе.

Он стянул с нее штаны.

Она собиралась снять трусики, когда он остановил ее. Она бы сделала что угодно. Что угодно. Не. Останавливайся.

Он поднял ее рубашку. Она почувствовала себя некрасивой, но он так смотрел, что стало ясно: она великолепна. Фабрицио прикоснулся губами к ее груди. Кее соску. Сколько, сколько, сколько я этого ждала!

Он провел языком по ее соску. Вибрация внутри, которая никак не прекращалась. Она положила руки ему на голову. Он спускался все ниже, ниже и ниже, и она сжала его голову руками, и он наконец стянул ее трусики, и его губы оказались там, где она хотела, как долго она хотела, всегда хотела. Язык, губы на ее теле. Где все начинается. Боже. И он оказался на ней, эти губы, его язык змеей скользил по ее гениталиям, жидкий, вездесущий. Ее сердце готово было вот-вот вылететь из груди, взмыть к потолку и разорваться на тысячу восхитительных осколков. Она чувствовала, что все может закончиться слишком рано. Она не хотела, чтобы все заканчивалось.

Руки Фабрицио. Губы. Боже, эти губы. Она села. Он посмотрел на нее. Он посмотрел на нее всю. А потом она сильно прижала его к себе, к своему животу, и он поцеловал ее, сильно, боже, наконец, наконец, и она еще сильнее прижалась к нему, ее гениталии к его гениталиям.

Она превратилась в воду. Ноги были в огне.

Мгновение они смотрели друг на друга звериными глазами. Она стянула с него рубашку, штаны, трусы, он раздел ее. Он коснулся ее, каждое прикосновение было взрывом. Она наклонилась и обхватила его член губами, медленно, быстро. Ее голова взорвалась, ее руки взорвались, ее тело взорвалось.

Она посмотрела на него, продолжая держать губами его член и мед ленно двигаясь. Ее глаза заблестели.

Он взял ее, поднял, и она оказалась на нем. А потом Фабрицио вошел в нее.

Наконец. Внутри нее. Как долго. Как долго. Как долго я этого хотела. Она чувствовала все – твердый член внутри, пульсацию – и стала жидкостью, стала водой, ощущениями и водой. Она втолкнула его внутрь. Все начало расти. Он вошел, вышел, вошел, они поцеловались. Наконец. Он начал расти. Не останавливайся. Франческа почувствовала приближающийся прилив и знала, что он означает. Она не хотела, чтобы это закончилось. Остановись. Не останавливайся. Он прикоснулся пальцами к ее гениталиям, находясь внутри нее. Она больше не чувствовала, были ли это пальцы, тело, сверхъестественное существо. Она толкала, двигалась, она чувствовала это внутри, внутри, он касался ее, кровь пульсировала, пульсировала, и все росло – росло – внутри нее или внутри него.

Я не хочу, чтобы это заканчивалось. Остановись. Не останавливайся. Прорыв или электрическая волна. Внутри нее, наконец-то, боже, наконец-то, снова, не останавливайся, поднимается, все поднимается, растет, они соприкоснулись, она укусила его за плечо, он схватил ее за руки, ногти впились в плоть, растет, не останавливайся, его член внутри нее, и она вокруг него, ее гениталии пульсируют вокруг него. Не останавливайся. Умоляю. Продолжай. Не останавливайся.

Очень сильная боль? Восторг. Вспышка. Взрыв.

О боже.

Она упала на него. Но он подтолкнул ее тазом, он все еще двигался под ней, резко, и она начала снова, сердце, кровь, гениталии, жидкость, все росло, и все возвращалось, а потом… Рев водопада в ее голове и во всем теле. То, что никак не заканчивалось.

Потные. В сумерках. Они дышали. Они оставались неподвижными. Она на нем. Неподвижные.

Переступая порог его квартиры, она поклялась:

– Я тебя не брошу.

20

Женщина, которая пришла забрать свою дочь Эмму из дома Карло, выглядела так же, как и все дни до этого. Она улыбнулась, поблагодарила подростка, спросила, как вела себя Эмма, не утомила ли его. Он опустил глаза и сказал:

– Все было спокойно.

Женщина, которая пришла забрать свою дочь, торопилась выйти в мир, и то, что вошло в ее тело и в ее мысли, когда она впустила в себя Фабрицио, никак не уходило. Она обняла Карло. Попрощалась с ним. Ушла.

Женщина, которая шла по двору с дочерью на руках, смотрела в глаза каждому встречному жильцу. Если Фабрицио ничего не сделает, чтобы защитить себя, она защитит его. Женщина, которая вошла в дом и закрыла за собой дверь, была жива.

Эта женщина поклялась.

Раздался звонок в дверь. Женщина, вышедшая из дома Фабрицио, которая пошла забрать дочь от Карло, отправилась открывать дверь, увидела на пороге Колетт и даже глазом не моргнула.

– Проходи.

Показалось, что Колетт на миг растерялась. А потом впервые заговорила с ней, как с ровней:

– Хочу тебе кое-что показать.

Франческа взяла сумку. Пристегнула Эмму в коляске. Она не собиралась решать, да или нет. Она не хотела убегать. Она должна идти. Ее не удивило и то, что Колетт снова вела себя так, будто ее дочери не существовало. «Когда твой муж рядом, – сказал дом, – она хорошо с ними обращается. Когда его нет, она даже не смотрит на них, никогда не смотрит на них». – «Теряешь хватку, – сказала Франческа дому, – я уже сама это заметила».

«Римский сад» был круглым и квадратным, протяженным и компактным, многолюдным и располагающим к одиночеству. Полным зелени. Почти таким, каким увидела его Франческа, когда они переехали сюда. Зеваки пропали. Когда прогремела новость о преступлении в Аветране[36]36
  Город в регионе Апулия, на юге Италии.


[Закрыть] ужасной смерти Сары Скацци, – rag кто-то организовал экскурсии со всей страны. Любопытные, испытывающие болезненное влечение к смерти, ехали посмотреть на то место, где в последний раз видели Сару, место, куда она отправилась со своим двоюродным братом, которого обвинили в убийстве, дом, где она жила, и тот, где жили ее кузина Сабрина, ее тетя Козима, ее дядя Микеле, колодец, где нашли ее безжизненное тело; экскурсия заканчивалась возложением белых цветов на могилу (в стоимость тура входила поездка туда-обратно и обед). Экскурсии продолжались еще месяцами после того, как суд вынес свой вердикт. Может, и до сих пор проводятся. В голове Франчески долго гудел вопрос: станет «Римский сад» таким же местом или нет?

– Тереза исчезла. И тело не нашли. Похитителя не нашли. Вообще ничего не нашли. Она будто растворилась в воздухе, – заговорила Колетт, словно отвечая на ее мысли.

«Мама, – подумала Франческа, – эта женщина знает все, что происходит в моей голове. Каким образом?» — но на этот раз она не испугалась.

Колетт указала на широкие пустые улицы их квартала.

– Тут больше никого нет, видишь? Они забыли о нашей маленькой девочке.

Франческе нехотя пришлось осмотреться. И правда, никого не осталось. Они уже забыли.

– Этот квартал мы сами выбрали, Франческа, много лет назад. Место, куда мы вложили свои сбережения, – старуха не была похожа на обычную Колетт, загадочную, неприступную, – наши мечты, – она казалась искренней, почти беззащитной (но ты не обманешь меня, сука, я знаю, что ты затеваешь).

Франческа старалась не смотреть на нее.

– Посмотри на эти маленькие деревца.

Они вошли в парк Лучо Баттисти. Наверняка когда-то он был новым, манящим. Миндальные деревья, лужайка, скамейки вокруг детской площадки и аккуратный ряд сосен по периметру. Да, он, несомненно, был красивым и цветущим, но теперь его забросили. На газонах торчали сорняки. Аттракционы не работали. На стенах бетонной будки недалеко от детской площадки – старые муралы, исписанные райтерами[37]37
  Райтинг (от англ, write, «писать») – разновидность искусства граффити, нанесение на стену художественно оформленного текста.


[Закрыть], надписи накладываются одна на другую. Невозможно угадать ни цвет стены, ни хотя бы одну букву.

– Го-ка, – Эмма повернулась к Колетт и указала на горку.

Старуха вела себя так, словно никто ей ничего не говорил.

– Да, горка, дорогая, – сказала Франческа, поглаживая дочь по голове. – Попозже пойдем туда.

– Деревца, – безмятежно приказала Колетт.

Франческа посмотрела на них: ряд очень молодых стволиков, которые робко пытались поднять к небу свои щуплые ветки и стать крепче. Стать деревьями.

– Мы посадили их, когда приехали сюда. Каждый из нас посадил по одному. Если посчитать, то тут окажемся все мы, – Колетт провела рукой по сухеньким губам. – Тут есть и дерево моего мужа.

Я его посадила. Он не мог приехать и жить тут, но это место принадлежит и ему тоже.

– У меня нет лишнего времени, Колетт.

– Я хотела показать тебе «Римский сад» глазами человека, который его любит, – француженка не дрогнула. – Хотела показать тебе эти деревья.

– Я их увидела. Теперь мне пора домой.

– Франческа, голос Колетт стал жестче, – ты понятия не имеешь, не имеешь ни малейшего понятия.

Франческа выдержала ее взгляд.

Колетт молча села на скамейку. Франческе пришлось сесть рядом. Ее будто притянула какая-то сила.

– Это наше место, – продолжила Колетт, словно рассказывая сказку. – Мы слепо доверяем друг другу.

Франческа ничего не ответила.

– Итак, мы хотим сделать тебе одолжение.

Франческа ничего не ответила.

– Марко, сын семьи Сенигаллиа, признался карабинерам в своем маленьком преступлении. Помнишь? Он взял тот мяч, это правда, а потом признался в своем проступке.

Конечно, я помню, я же не тупая. И еще я помню, что потом он отказался от своих показаний. И что карабинеры долго разбирались, но так и не поверили мальчику.

– Знаешь, почему он это сделал?

Тишина.

– Потому что Марко – один из нас. А мы всегда говорим друг другу правду. Иногда мы можем ошибаться, как и все люди. Но потом мы всегда всё рассказываем друг другу.

Да, конечно, вы никогда не лжете друг другу. Так почему, дорогая синьора, Вито не рассказал вам о тех двух минутах, когда он отсутствовал на рабочем месте? Черт, ты права, какая я глупая – он просто немного забывчивый.

– Марко не лгал. Его слова доказывают, что ни кто не входил во двор и не выходил из него в то время, когда Тереза исчезла. Карабинеры не хотели верить, что это неопровержимое доказательство, потому что им наплевать на Терезу. У них есть другие дела. У мира всегда есть другие дела. Но мы так не поступаем, – взгляд старухи проник внутрь Франчески. Затем она взяла сумку, достала носовой платок, вытерла лоб и рот. Было очень жарко, и они сидели под палящим солнцем. Но Колетт не спешила уйти. – Мы знаем Марко, и Марко знает нас. Он один из нас. Ребенок не лжет.

Тишина.

– Франческа, тот, кто забрал Терезу, находится среди нас. Не один из нас, послушай меня внимательно, а тот, кто живет среди нас, в нашем дворе.

– Хватит обтекаемых фраз, Колетт. У меня полно дел. Скажи, что собиралась, и оставь меня в покое.

– Карабинеры не берут наши слова в расчет. Но мы знаем, кто он.

Потому что ты все знаешь, правда?

– Подумай, дорогая. Единственный жилец, у которого никогда не было партнера, девушки, кого-то, хоть какого-то близкого человека? Ты когда-нибудь видела его друга или подругу?

Замолчи.

– Единственный, кто никогда ни с кем не разговаривает, не имеет семьи, никогда не дружил ни с кем из нас? Единственный, кто едва улыбается из вежливости и исчезает? Всегда.

Молчи.

– Единственный, у кого нет детей?

Какое это имеет значение? Что за херню ты несешь!

– Помнишь, когда ты приехала? Ни у кого тут не было штор на окнах. Ни у кого. А у него были. Что он делал за этими шторами? Что делает?

Что, мать твою, ты несешь? Заткнись.

– Мы ничего о нем не знаем. Он единственный, о ком мы ничего не знаем.

Вы ничего не знаете. Я знаю.

– Кто та женщина с девочкой? Ты же их тоже отлично помнишь, верно, Франческа?

Я знаю, кто они. Он сказал мне.

– Это жена его отца. А маленькая девочка – дочь его отца, – вырвалось у нее. Почему ты ей ответила? Тебе не нужно с ней разговаривать. Тебе не нужно ей ничего рассказывать.

Колетт не дрогнула, она просто протянула сладким голосом:

– Конечно. Жена его отца. Такая молодая женщина может быть только женой мужчины, которому – сколько? – семьдесят? И эта белокурая и красивая маленькая девочка может быть только его дочерью. Дочь отца Фабрицио. Или самого Фабрицио. Что было бы намного лучше, Франческа.

Лучше… чего? Что ты имеешь в виду?

– Я просто говорю… – продолжила Колетт. – Может быть, эта маленькая девочка… – она с невинным взглядом пожала плечами. – Эта маленькая девочка даже не дочь той женщины, которая держала ее на руках.

А чья же тогда?

– Знаешь, каждый день пропадает много детей. Слишком много детей.

Что ты, черт возьми, несешь? Безумная старуха. Его отец болен. Женщина – его жена. Я знаю это. Ты просто сумасшедшая сука. Захлопни свою гребаную пасть, уродливая старая сука.

– Франческа. Я задаю тебе вопрос, но ты не обязана мне отвечать. Мы знаем, мы всё видим. Мы всегда защищаем свой двор. Ничто не ускользает от нас. А поскольку мы знаем всё, – она наклонилась, чтобы поднять дикий цветок, белый с желтым, съеденный солнцем, – мы задаем тебе этот вопрос, – она понюхала цветок, будто он был парниковой розой. – Но нам не нужен ответ.

Все. Все вернулось к началу. Утро, когда консьержка увидела, как она крадучись выходит из квартиры Фабрицио. Они всё знали. С первой минуты. Они просто играли с ней.

– Знаешь, что он делает, когда он не с тобой? А может, с тобой случалось что-то странное, когда ты была с ним? У тебя есть хоть малейшее доказательство того, что он сказал тебе правду?

Мне не нужны доказательства. Я знаю его.

Я доверяю ему.

– Он когда-нибудь рассказывал тебе что-нибудь о себе? Он когда-нибудь рассказывал тебе что-нибудь по-настоящему личное? Ты, Франческа, можешь с чистой совестью сказать, что знаешь, о чем он думает, хотя бы приблизительно? Можешь сказать, что ведешь с ним диалог? – она вздохнула. – Ты можешь сказать, что знаешь его?

Да. Да. Я его знаю.

– Ты, например, знаешь, что он был женат? Что много лет назад его жена вдруг бросила его в одночасье и ушла? Он тебе это рассказывал? Сказал, почему она сбежала? Говорят, она и правда бежала.

Нет, он мне не рассказывал. Что-то завибрировало внутри нее. Но какое это имеет значение, Колетт. Ты знаешь, сколько времени у нас было на разговоры? Украденные секунды в море ничего.

– Конечно, он рассказал мне, – сказала она. А потом: – Я знаю, он не мог этого сделать. Когда Тереза исчезла, он был со мной. И вы все это знаете.

Не разговаривай с ней, Франческа! Она де-моница, пьет твою жизненную энергию, чтобы стать сильнее. Все сильнее и сильнее. Все могущественней.

– Ты уверена, что знаешь, чем он был занят до того, как пришел к тебе? Разве ты не понимаешь, что он манипулирует тобой и использует тебя как алиби?

Тишина.

Это невозможно. Я знаю его. Я знаю его, а вы его не знаете, и мне не нужно разговаривать с ним, чтобы узнать его. Я знаю его, а вы не знаете его, и приговор, который вы ему вынесли, ужасен. И всё просто потому, что он не такой, как другие, просто потому, что он не такой, как вы. Вы чудовища, это вы – чудовища.

Но я всегда это знала. Я знаю его. Я знаю его. Я знаю его, я его знаю.

– Чего ты от меня хочешь? – Франческа сердито посмотрела на француженку.

– У тебя прекрасная семья, Франческа.

Заткни свою чертову пасть.

– У тебя прекрасный муж. Мы любим твоего Мужа.

Что ты с ним делаешь? Что вы делаете с Массимо, которого я знала?

– У тебя замечательные дочери. И им нужно быть со своей мамой.

Ты мне угрожаешь, ублюдочная сучья шлюха?

– Ты, Франческа, все еще можешь стать еще одним маленьким деревцем.

Что ты, черт возьми, говоришь!

– Мы даем тебе шанс.

Невозможно, но в воздухе запахло морем.

– Часто в жизни нет возможности выбрать. Но тебе повезло, теперь ты можешь выбрать: одно из этих деревьев, дерево вашей семьи, одно из этих деревьев рядом с нашими. Или пучина, – Колетт магнетическими движениями потерла свою руку, покрытую пергаментной кожей.

Я знаю все. Я знаю все, что ты сделала. Я знаю, что ты делаешь. Я знаю, но не доставлю тебе удовольствия и не скажу это. Сейчас я попрощаюсь, и ты исчезнешь. И мы с Фабрицио уничтожим тебя, вместе.

– Мы не можем ничего оставлять на волю случая. Ты должна выбрать, Франческа.

Я должна выбрать – с вами или против вас? Иначе ты расскажешь моему мужу все о нас с Фабрицио?

Колетт встала.

– Хорошего дня, – сказала она, перекинула лямку сумки через плечо и повернулась на каблуках. Пошла к выходу из парка. Издалека она казалась очень красивой, нестареющей женщиной. Легкой как перышко.