Текст книги "Отступники (СИ)"

Автор книги: Антон Шувалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 37 страниц)

Сегодня он впервые вернулся днем.

Охранник на вахте сделал вид, что у него под стол закатилось пара сотен карандашей, которые срочно нужно было подобрать.

Накат, зажимая тряпкой рваную рану на плече, угрюмо катился к своему склепу. Крови у него в организме было немного, поэтому он скорее беспокоился за жилет.

– А он ка-ак напрыгнет, – не унимался Ики.

Он делился впечатлениями с самой пристани. Воин в черных доспехах оказался крепким орешком. Накат едва не дал ему разрезать себя по диагонали вместе со спинкой кресла. Воин шипел как сумасшедший и неразборчиво хрипел что-то про манекены и теплые опилки. Накат был уверен, что схлестнулся не с человеком. Во-первых, он выстрелил нападавшему меж доспехов в районе бедра, а тот даже не дрогнул. Во-вторых, Накату показалось, что глаза воина…

– Если бы я не сдал назад… – хвалился Ики.

А потом он убежал вместе с этим языкастым чудищем и скрылся под водой, вслед за хозяевами. Давненько Накат не видел собственной крови. Теперь азарт его взыграл, он алкал достойного противника еще со времен смерти Средневекового Дюка.

– …порциями на развес…

– Ики, хватит.

– …корзинка для потрохов…

– Ики.

– …перемешать с грибами и поджарить…

– Ики!

ИКИ – это сокращенно Инвалидное Кресло Интеллектуальное. Мастер Кумишин предупреждал, что технология эта предназначалась сайцам, которые при любых обстоятельствах превосходно держат себя в руках. Накат часто вспоминал об этом замечании.

Сайцы стремились сочетать механику и маггию. Например, в случае с ИКИ использовались передовые гидравлические узлы и умственная эссенция (В Авторитете ее называли попросту душа) некоего стражника по имени Кушунцзы, которого подстрелили из арбалета занятые делом контрабандисты. По счастливой для Кушунцзы случайности, на него в госпитале наткнулся один из ведущих инженеров проекта, которому было поручено найти человека для создания первого ИКИ. Инженер предложил стражнику спасение, сопряженное с необходимостью сменить нынешний… физический сосуд на… другой физический сосуд. Да, он изъяснялся туманно, но попробуй-ка предложить умирающему человеку переродиться креслом.

Как бы то ни было, Кушунцзи согласился на пересадку души. В новенькое инвалидное кресло с колесами на каучуковых шинах и спиртовым двигателем. Стражник растерял часть прошлой памяти, в основном о родственных связях, забыл даже свое имя. Теперь его звали Ики, он управлял внутренними механизмами и был единственным… единственной сущностью, с которой Накат мог общаться.

Не всегда, впрочем, желая этого.

– …похоронить в птичьей кормушке.

– Ики, сколько оспинок во-о-он, на том надгробии?

– Ха! Нет, на этот раз ты меня на мякине не проведешь. В прошлый раз я начал говорить с тобой по поводу твоего затворничества, а закончил тем, что на площади Гельмуна Кената, видите ли, две тысячи сорок четыре плиты.

– Это потому, что я не хочу говорить о том, о чем я говорить не хочу, – рубанул Накат.

– А между тем, ты скоро свихнешься в этом склепе от одиночества.

– Я свихнусь не от одиночества.

– Оскорбительный намек номер десять тысяч один.

– Правда? И что, мы никак не отметили десятитысячный юбилей?

– Хорошо, я понимаю, что до этого ты был сосредоточен на своем Кошкине… Но теперь его нет! Или ты собираешься выковырять те камни, по которым его размазало, и расколоть их?

– Я собираюсь расправиться с тем возницей-первенцем, тем черным психопатом, и тем маггом, который… Змей подери, мне нужна резинка. И ножницы. У нас есть ножницы?

– Для человека, который стачивает свои ногти напильником, ты задаешь неуместные вопросы.

– Ладно, обойдусь ножом.

– Теперь тебе, наконец-то, следует заняться чем-нибудь нужным, – мечтательно заговорило кресло. – Как насчет того, чтобы действительно занять место Средневекового Дюка?

– Не говори глупостей, – равнодушно возразил Накат.

Петляя меж могил, по узкой мраморной тропинке, они подъехали к склепу.

Склеп был что надо: маленький готический дворец, охраняемый гранитными химерами, прекрасными в своей гармоничной уродливости. Настоящая находка для тех, кто после своей смерти собирается начать новую нежизнь в лиловом плаще с высоким воротником или, на худой конец, в старом истлевшем саване, развевающемся даже при полном штиле.

Накату он тоже нравился.

Треугольная плита, закрывающая вход в склеп, выглядела неподъемной, недвижимой и взрывоупорной. Накат подъехал вплотную толкнул ее рукой внутрь. Заскрипели петлицы.

– Знаешь, – сказал Ики, явно вспоминая про свои скрипящие колеса, – это нежелание хоть что-то сделать лучше в этом мире, заставляет задуматься.

Ступеньки, ведущие в мягкую, дремотную тьму Накат забросал землей.

– О чем же?

– О том, что ты бесполезная, глупая и злобная сволочь, которая сознательно игнорирует свою способность приносить людям пользу.

– Неужели? – холодно произнес Накат, начиная спускаться вниз. Кресло слегка подпрыгивало на ребрах ступеней. – Я убил дюжины три коррумпированных подонков, которые жили и жрали за сотни, за тысячи людей.

– И кому от этого стало легче? – хмыкнуло кресло. – В основном только тебе. Ты получил свои профили и спустил их на то, чтобы в Гротеске кто-то мог подсмотреть за оргиями Кошкина, и доложить тебе об этом. Польза? Нет. Жажда мести. Очнись, Эскельд! Ему было за сотню нерестов, он сам прекрасно справился бы с твоей вендеттой. Пукнул бы в неподходящий момент и – хана: перелом позвоночника… О-ой, извини. Я хочу сказать, ребенку ведь понятно, что твоих жертв тебе заказывали точно такие же коррумпированные подонки. Чтобы занять место убитых. По сути, действительно полезным моментом в твоих действиях было только одно: то, что ты освобождал из клешней этих императорских скорпионов немалые суммы денег. И вот эти деньги ты мог бы использовать с умом, а не кормить крыс в Гротеске.

– Помогать бедным?

– Да.

– Выкупать на частных аукционах бесценные произведения искусства и передавать муниципалитету?

– Конечно!

– Поддерживать программы развития производства экологически-чистого корма для яхи-таксистов?

– Ну, к примеру.

Накат вздохнул.

Он знал, что душа в Ики когда-то принадлежала стражнику. Притом, – Накат был в этом уверен, – стражнику скверному. Все дело в том, что хороший стражник обычно доживает до пенсии. Да, он закрывает глаза на некоторые преступления, но только для того, чтобы в следующий раз грубым голосом прикрикнуть: «ваша песенка спета, господин преступник, гр-р-рабли вверх!». Важно уметь вовремя сказать себе: «ага, вот здесь меня точно нашпигуют болтами, как бы я не извернулся, поэтому подожду-ка я случая, когда меня лишь возможно пырнут ножиком в бок». Так это обычно должно работать.

Ики?

Нет, все же он был плохим стражником. Наверняка каким-нибудь идеалистом. Возможно, перед тем как получить болт в брюшину, он искренне верил, что двадцать контрабандистов сдадутся сами, пораженные его доблестью и уязвленные собственной безнравственностью.

И, тем не менее, этим Накат не мог его попрекнуть. Вспоминал себя нерестов десять назад.

– Ты так ничего и не понял Ики… – сказал Накат хмуро.

Ики неожиданно промолчал.

Они достигли «дна» – широкой гексагональной крипты трех хвостов в высоту. Пол и потолок здесь были мраморными, стены гранитными, в многочисленных нишах отдыхали от земного пути мощи в похоронных мешках. Накат покрутил вентиль на стене и крипту осветили газовые фонари, сидящие на капитальной колонне, расположенной в центре.

Из мебели у Наката была низкая тахта, застеленная куском брезента, стол на трех ножках, подпертый с четвертого угла мечом, и самодельная книжная полка, поставленная вертикально. Оружие, карты и припасы лежали в освобожденных от мощей нишах. Накат просто перетаскивал некоторые похоронные мешки к другим, освобождая место. Он не считал это кощунством: был уверен, что истинная память живет не в костях. Туалетом он пользовался тем же, что и охранники, хотя это и вызывало определенные трудности, в особенности у самих охранников.

Накат подъехал к одной из ниш и взял из нее сумочку с медикаментами. Положил на стол.

Снял жилет.

Затем он вскипятил немного воды на костерке, разведенном из брикетов бездымного мха. Бросил в кипяток бинты. Кряхтя от боли, стащил с другой ниши бочонок крепчайшего виски. При помощи воронки и шланга полностью заправил бак Ики. Остатки вылил себе в рот и на рану.

Ики издал довольное бульканье. После каждой заправки он становился немного неуправляемым. Из выхлопной трубы поползли алкогольные пары.

– Что может быть лучше приятной тяжести в баке? – бормотал Ики неразборчиво. – Разве что… вычисляется… смазанные колеса?

Накат не торопясь клал стежки на рану. Получившийся шов еще раз промыл виски и замотал плечо тщательно выжатыми бинтами. С помощью кусочка воловьей жилы собрал в хвост на затылке свои новые волосы. Потом сварил немного похлебки из куска копченого окорока.

Ики вроде бы задремал. Во всяком случае, Накат спокойно похлебал бульон, и успел разложить на столе карты Белкового Океана. Он знал о Реверансе немного, почти ничего, однако выяснил, что тот как-то связан с Солеными варварами. Чтобы найти его, нужно было добраться до Твердых Вод, места, одно упоминание о котором создавало тромбы в крови всякого океаноплавателя.

Накат ухмыльнулся. Кажется, назревало приключение.

– Так чего же это я, интересно, не понимаю?! – внезапно и запальчиво воскликнул Ики.

Накат отрыгнул. Поскреб щетину, разглядывая белое пятно на карте южных широт. Пятно было треугольным, оно пожирало корабли как хлебные шарики. Там пропадали легкие исследовательские судна, плавучие калоши миссионеров, стремительные корветы каперов, могучие галеоны Гвардии. Это была родина Соленых варваров, место, откуда они начали свою экспансию, захватив уже больше тысячи капиллярных островов.

– Того, что один муравей не может сдвинуть весь муравейник. Не может выволочь его из тени на яркое солнышко. Он может перетаскивать его по крошкам, но это бессмысленно, страшнее судьбы не придумаешь.

– Да, но знаешь, это неплохой выход для того, кто чувствует… вычисляется… себя настоящим человеком и не собирается прогибаться под обстоятельствами. Муравья… Э, то есть человека железной воли и…

– Непроходимой глупости, – закончил Накат.

– Но это просто… вычисляется… Кто-то должен быть первым. Да, на первый взгляд его дело бессмысленно, он вроде бы хочет… вычисляется… разбавить бочку виски каплей воды, но все дело в символе… В примере, понимаешь?

– Людям плевать на символы как таковые, если он не погоняют их палкой, как церковь или гвардия. Если ты хочешь, чтобы люди стали добрее, ты должен заставить их быть добрее. Только так.

– Ты циник… вычисляется.

– А тебе нечего возразить.

– Вот мы сейчас… вычисляется… поедем и спросим у них… у этих… у людей. Хотят ли они быть добрее?

– Я тебя только что заправил, Ики. Тебе нужно время, чтобы прийти в себя.

– Гм. Да, ты прав, я лучше постою на месте… Вычисляется… Но согласись, что ведь любая другая цель профиля ломанного не стоит! Вот твой Кошкин к примеру. Ты хотел его смерти, и он… вычисляется… умер. Но скажи, разве это принесло тебе успокоение?

– Если бы я сделал это собственными руками…

– Хватит врать! Хватит врать самому себе. Ты… вычисляется… просто не знаешь, что теперь делать. Что делать дальше? Теперь ты говоришь, что тебе нужно достать того первенца. Ты, возможно, действительно этого не понимаешь, но всего лишь ищешь причину действовать, двигаться, жить… Призраки прошлого ведь ничем тебе не помогают!

Накат промолчал.

– Ага, на этот раз тебе нечего сказать!

Накат молчал так, словно у него срослись зубы. Ики понял, что сболтнул лишнего. Накат мало рассказывал о своем прошлом.

– Эскельд? – это было то немногое, что он знал.

Тот долго не отвечал, собирая в сумку оружие, инструменты и провизию. Некоторое время он читал по диагонали толстую книгу, которая была озаглавлена «Эй, кто это там?», за авторством Эрволла Горгена.

Все это время Ики виновато поскуливал и бормотал что-то невразумительное. Ему казалось, что он сыпанул соли на большую вечно открытую рану.

– Да я не получил успокоения, – сказал наконец Накат, скручивая карту. Он сунул ее в дорожную сумку Ики. – Именно поэтому, я попытаюсь найти его внутри разбитого черепа этого первенца. А там, видно будет. Если и это не поможет, что-нибудь придумаю. Может сожгу Капитальную Церковь Зверя. Ну как ты, уже можешь ехать?

– Да, думаю да, – с облегчением проговорил Ики.

Накат потушил костер и свет. Они выехали из склепа. На улице уже стемнело, это было как нельзя кстати.

– Ты невыносим! – восклицал Ики, тут же осмелев. – Разрушения, разрушения, разрушения! Ты ведь всю жизнь этим занимался, может быть, все дело в том, что ты выбрал неправильный путь и не хочешь сворачивать?

– Возможно. Если и сожжение Церкви не поможет, я попробую отбирать деньги у богатых и часть из них отдавать бедным.

– И можно поинтересоваться какую именно часть?

– Ну… Что-нибудь порядка трех процентов.

– Эскельд!

– Считаешь это много?

– На что тебе вообще нужны деньги, если мы живем в склепе? И агентура тебе теперь тоже не потребуется.

– Ну не скажи, уши в Гротеске никогда не будут лишними. Сейчас я, например, намереваюсь узнать, не отходят ли в ближайшее время разведывательные корабли в сторону Твердых Вод. Кроме того, теперь ничто не мешает мне оставить Гигану и немного попутешествовать. А для этого нужны деньги.

Они подъехали к воротам. Накат отпер калитку.

Некоторое время еще можно было слышать пышущий искрами диалог, похожий на порхание двух шпаг в воздухе. Потом все стихло, только поскрипывали на ветру привезенные из пустынь зловещие анчары – одно из главных украшений кладбища.

Охранник выбрался из-под стола.

В это же время Миумун ждал на пристани, наблюдая за пьяными матросами. Точнее они были пьяными, до того, как их окружили пятьдесят здоровенных, отожравшихся на солонине крыс. Четыре дрожащих океаноплавателя сбились в кучку сидя на земле. Крысы злобно попискивали, стоило им только пошевелиться.

Миумун стоял неподвижно. Глядел на реку.

Ефврат был настолько широк, что на другой его стороне вполне могла греметь гражданская война, а эта часть Гиганы даже не всхрапнула бы во сне. В темноте спокойные воды второй великой реки, осоловевшие от сбрасываемых Гротеском отходов, казались неподвижными. Та странно-приспособившаяся живность, что обитала в городской зоне реки, не рисковала играть на поверхности, чтобы не глотнуть, ненароком, свежего воздуха. Ночной Ефврат напоминал ползущую вперед пластмассу.

Рядом с Миумуном, на свернутый в бухту потрепанный канат безнадежно шлепнулась облезлая чайка. В ее клюве спокойно, почти не сопротивляясь, повисла некая тварь, напоминающая рыбу с зубастыми жабрами. Очевидно, чтобы дышать в Ефврате, нужно было тщательно пережевывать воду.

Чайка, не размыкая клюва, издала писк мученика, означающий примерно следующее: «Первый, в какой-то момент тебе нужно было зажать свое рожалище чтобы люди никогда не появились на свет!». Потом она с видимым (для птицы выказать эмоции это нелегкое дело) отвращением выбросила тварь в воду. Псевдорыба, с трудом протискиваясь, вошла в Ефврат.

Чайку вырвало.

Пока она блевала, заинтересованный Миумун чуть напряг свои силы. В результате на поверхность всплыли две сросшиеся задами жабы, давешняя рыба и ботинок с членистыми ножками на подошве. Ботинок злобно клокотал. Сиамские квакши меланхолично лягали друг друга задними лапами. Рыба угрюмо жевала жабрами воду.

Миумун покачал головой и отпустил их. Ботинок тут же набросился на жаб, и они скрылись под водой. Рыба перевернулась кверху пузом и бодро поплыла куда-то, оставляя дорожку из пузырей, которые никогда не лопались. Их при желании можно было растягивать в руках как жвачку.

– Пощади нас, сударь! – ныли матросы. – Бери, че хошь, только отзови крыс. Мы ж не знали, чего ты из этих. Нам с маггами проблемы не нужны!

Миумун не обращал внимания. Глядел на реку, ожидая свое судно.

Вот, наконец, он заметил движение на поверхности реки. Что-то раздвигало в стороны ленивое течение, бесцеремонно расталкивая корабли и поскрипывая невидимыми снастями.

– И нереста не прошло, – проворчал Миумун.

Грубо потеснив пришвартованный прямо у деревянных мостков Сайский фрегат, невидимое судно остановилось. Взор Миумуна словно заслонила детальная картина противоположного берега. Точно такая же, как оригинал, но зернистая и зерна ее слабо шевелились. Очертания корабля шевельнулись. Картина стала еще более смутной, расплылась, и в воздух, с тонким звоном, взметнулся рой маленьких жучков с кристаллическими шкурками.

Разоблаченный корабль оказался двухпалубником из необычного легкого и прочного материала, который оторопевшим мореплавателям еще не приходилось видеть. Это было все равно, как если б кто-нибудь построил корабль из шелка, укрепив его платиновой проволокой. А вместо парусов приколотил к бортам мельничные колеса. И все это смущающее традиции извращение способно было протаранить Гвардейский галеон как картонную коробку.

Странное судно сбросило трап.

На палубе появились неясные фигуры. Они плавно помахивали тонкими хвостами, но передвигались прямо, на двух ногах.

– Ну, отлично, – бормотал Миумун, поднявшись на борт. – Просто отлично. Эй вы, парии, есть кто-нибудь из хозяев?

Фигуры что-то неразборчиво рычали, предупредительно расходясь в стороны.

– Так я и знал, – причитал Миумун раздраженно. – Естественно. Дали пару сабель и крутись как хочешь. Разумеется, речь-то ведь идет всего лишь о третьем вторжении. Нужно незаметно пробраться на Твердые Воды. Чего там, старик Миумун на таких заданиях отдыхает.

Он скрылся в трюме. Хвостатые фигуры последовали за ним.

Звенящий над судном рой вернулся назад, и оно исчезло, лишь стеклянистые очертания, мигнули над рекой. С пронзительным скрипом упал на бок еще один сайский корабль.

Чайка наконец-то пришла в себя, но ее спугнул надрывный визг четырех несчастных матросов.

Обычно, когда я пытался узнать у Реверанса хоть что-нибудь о своей дальнейшее судьбе или хотя бы о том, куда мы направляемся, он делал вид, что терпит тяжелое оскорбление.

– «Неужели ты не доверяешь мне, Вохрас? Благо ждет тебя впереди».

Наверное, все дело было в том, что я знал, чего стоит благо, названное чужими устами.

В какой-то момент я перестал считать дни. С Реверансом я старался не разговаривать. Так я утратил последние крохи контроля над собственной жизнью.

В некий момент я, по своему обыкновению, вернулся из гальюна злой и одновременно напуганный, и увидел в каюте Рема, сгорбившегося на своей койке. На его правой железной ладони сидел Дориан Виг и жадно лакомился кусочком персика. Когда я вошел, Автор подозрительно глянул на меня и пискнул:

– Не подох, не подох, не подох! Искрррик!

– Это явно было ошибкой, – согласился я, будучи в состоянии крайне подавленном и меланхоличном.

На моей койке кверху брюхом лежал Проглот, и отстраненно скреб стену задней левой лапой. Ему было лучше, но он скучал по открытому миру. В его животе что-то таинственно гудело и посвистывало, – похоже, освобождалось место для серьезных вещей, вроде пряных, с дымком, вулканических островов. Объедение.

На его зобу грелся в свете ламп Цыпленок.

– Циф, – сказал он неодобрительно.

– Я не всегда был таким, – возразил я. – Не могу привыкнуть к тому, что делаю дела какими-то зелеными кристаллами, знаешь ли!

– Циф, – парировал Цыпленок.

– Это, во всяком случае, доставляет тебе удовольствие, – вступился за меня Рем.

– Да, – благодарно кивнул я. – И вообще, какого змея ты тут делаешь?

– Циф, – туманно изрек Цыпленок, и прикрыл глаза белыми пленочками.

– Рем? – спросил я.

– Разопри меня с нутра, если знаю, – пожал плечами сухолюд. – Когда я пришел, он уже сидел здесь. Это же воспоминаний, кто его запомнит, к тому и является.

– А что насчет Вига?

Я отодвинул Проглота ближе к стенке и уселся на край койки.

– Заговор, заговор! Искрррикиик!

– Да что ж его бросать? – возмутился Рем. – Помер бы с голоду. К тому же не у всякого менадинца есть карманный Автор. Все это время он спал. Сейчас вот только вылез, учуял видать персик. Видел, что Олечуч сделал с машинным управлением?

– Нет. Предпочитаю его не беспокоить.

– Напрасно, – подмигнул Рем. – Это стоит видеть.

– Казнить, казнить, казнить, икрррик!

Я посмотрел на Вига. Он глядел перед собой бессмысленным взглядом совершенно счастливого существа и сыто поглаживал животик. Рем оттопырил нагрудный карман пальцем и аккуратно поместил туда задремывающего Автора.

– Реви говорит, что мы почти на месте, – сообщил сухолюд.

– Реви? – переспросил я, отвлекшись на свои мысли.

– Первенец, – Рем откинулся на жесткую подушку.

– О. Ну и где же это место?

– Он сказал: «Рем, ты когда-нибудь мечтал увидеть воочию Твердые Воды?». А я говорю: «нет, мне хватает простых приемов с несколькими девочками сразу». Я имею ввиду, такие извращения не для Поздних. Мы привыкли к старой доброй жидкой водичке… Престон? Ты чего? Я отсюда вижу твой желудок.

Реверанс упомянул в башне о Соленых варварах, но я представил их как наемников или посредников в каком-то эпизодическом деле. Мы бы высадились на каком-нибудь острове их племенной конфедерации и… ну не знаю, дальше дело было за Реверансом.

Но Твердые Воды!

– Твердые Воды – это миф, – сказал я уверенно.

– Не очень-то уверенно ты это произнес, – заметил Рем, с милой улыбкой провокатора.

– Это просто не может быть правдой! – не сдавался я перед собственным ужасом.

– Да о чем вообще идет речь? – пожал плечами безмятежный сухолюд.

– Старая байка, всплывающая после нескольких пинт рома, – я дрожащими руками схватился за журнал и принялся отрывать от него маленькие полоски скользкой бумагги.

Проглот зашевелился за моей спиной, и вдруг оглушительно икнул, подпрыгнув на матрасе. Цыпленок встрепенулся и вспорхнул мне на плечо.

Вошел Реверанс. Он оглядел наше собрание и бодро сообщил:

– Приближаемся к Твердым Водам. Расчетное время прибытия двадцать минут. Прошу вас застелить койки, прибрать мусор и… Вохрас, это твой цыпленок?

– Циф, – заявил Цыпленок дерзко.

– А, – Реверанс слега склонил лысину. – Прошу простить, сударь. Надеюсь, вы поймете старого первенца. Привычки, привычки. И, Вохрас, будь добр поговори со своим телохранителем. Кажется, он не собирается никуда выходить.

Он еще раз кивнул и вышел.

– Что он там сказал насчет Твердых Вод? – спросил Рем невинно.

– Грхбрумбу, – ответил я, закрыв лицо ладонями.

Чтобы отвлечься от панического ужаса, я принялся заталкивать мусор в пасть Проглоту.

– Надо сказать Олечучу, чтобы надел доспехи, – проговорил Рем все так же безмятежно.

– Клянусь Первым, не поверю, чтобы ты ни разу не слышал о Твердых Водах! – воскликнул я, воздев руки к потолку. Что-то громко щелкнуло в суставах.

– Слышал, конечно, – сухолюд зевнул и почесался.

– Так почему ты спокоен?!

– Ты считаешь, что я спокоен? – наигранно изумился мой друг. – Ты, haga hugan, ошибаешься. Я взбешен настолько, что скоро окалина посыплется. И для этого есть три причины. Во-первых, я пробовал настойку, которую Соленые варвары делают из сахарных водорослей. Ей можно забивать скот. Во-вторых, я не был с женщиной уже почти три недели. А у Соленых варваров, насколько честна молва, даже девочкам нужен бюстгальтер.

Он замолчал, словно переводя дыхание.

– Но это вроде бы неплохо, – нерешительно вставил я.

– Двадцать минут! – взорвался вдруг Рем, схватив себя за волосы. – Это в-третьих! Я чувствую каждую, chack-nocka, секунду! Они проходят сквозь меня как маленькие лезвия!

Он вцепился зубами в собственный кулак и замычал.

– Я лучше пойду к Олечучу, – рассудил я для самого себя.

– Циф, – сонно сказал Цыпленок мне на ухо.

– Кто-то же должен.

– Циф-циф.

По узкому овальному коридору, я прошел до переборки, на которой языком первенцев было написано «движущая сила». Я приложил ухо к прохладному металлу и прислушался. Постучал.

– Олечуч! Ты слышишь?

За переборкой работали двигатели: «динг-дунг, динг-дунг». Свистел пар. Мне показалось, что я услышал в скрипе стальных поршней осколки смеха.

Кажется, я пробудил зло.

– Олечуч! Мы почти прибыли на место. Тебе лучше надеть доспехи.

Динг-дунг, динг-дунг.

– Если ты меня понял, подай какой-нибудь сигнал. Ударь два раза в стену, например…

Что-то сильно, со шлепком, ударилось в переборку с той стороны, и я непроизвольно отшатнулся.

– Л-ладно, – кивнул я в сторону переборки. – Я понял. Ты понял. Все всё поняли. Отлично. Я пойду.

Я повернулся, и за моей спиной с лязгом распахнулась железная закупорка. Приготовившись бежать, я посмотрел в открывшийся проход. Там, во тьме, клубился бледный пар. Слабо трепыхался тусклый свет лампы. Он, то появлялся, подсвечивая пар изнутри, то снова утопал в нем. Олечуча я не видел, но, кажется, это было приглашением войти.

Я стал осторожно приближаться к влажной лязгающей тьме, потом сообразил, что иду приставными шагами вдоль стены, и взял себя в руки.

– Циф, – заметил Цыпленок заинтригованно.

– Может, тогда ты его позовешь? – спросил я почти с надеждой.

– Циф!

– Тогда сделай вид, что тебе тоже жутковато.

– Циф-циф-циф! – ненатурально запричитал Цыпленок.

– Спасибо.

Я медленно погрузился во влажный, мигающий мрак. Прошел чуть вперед, пытаясь различить что-нибудь в обстановке. Вокруг падали и поднимались вверх силуэты поршней. Металлический шум и пульсирующий гул Медузы не давал мне прислушаться. Пол под ногами дрожал как живой, свет лампы струился по волнообразным клубам пара. Я остановился в нерешительности, тревожно озираясь по сторонам.

Что-то капнуло мне на нос.

Я мазнул пальцами: на них осталось темно-красное, вязкое.

– Да не может быть, – сказал я, наполняясь отвращением.

Тут я вспомнил, что Реверанс говорил о пропаже ящика томатной пасты, и все встало на свои места.

Еще одна капля разбилась о мое плечо. Я посмотрел наверх и потерял дар речи. Я видел фрески в Капитальном Храме Зверя в Гротеске. Так вот по сравнению с тем, что я увидел здесь, те фрески заслуживали, чтобы их со стыдом оттирали создатели. Это было великолепно. В храме я видел неуклюже написанного Первого, похожего на неровную грушу и крылатых овец, напоминающих комки хлопка. Здесь томатная паста легла на металл тончайшими деталями людских эмоций. Здесь были: ужас, отчаянье, раскаянье, мольба, преклонение. Манекены захватывали власть и заставляли людей страдать. Страдать… М-да.

От восхищения я не заметил, как тошнота поднялась до горла.

– Циф, – проговорил Ципленок презрительно.

– Извини, – булькнул я, утирая губы.

В своей реалистичности это было гениально и жутко. Я теперь мог с уверенностью сказать, что видел достаточно много, чтобы держаться подальше от манекенов. Клянусь Первым, я никогда бы не подумал, что можно найти столько применений человеческим внутренностям.

Я поднялся с колен, и хотел было выйти из машинного отделения, но переборка за мной захлопнулась. Что-то промелькнуло перед ней, приникнув к самому полу. Всколыхнулся пар.

– Олечуч! – строго позвал я. – Это не смешно.

Я прошел еще чуть дальше, разгоняя руками бледную тенету. В углу помещения обнаружилось нечто напоминающее большое птичье гнездо, скрученное из тряпья, разлагающейся бумаги и тросов. Все это было густо перемазано томатной пастой. В центре гнезда лежала Каша, она была чистенькая и ухоженная, соломенные косы весело торчали в разные стороны.

Я медленно приближался к этому гнезду. В горле ворочался кашель. Мне хотелось прочистить горло от влаги и нескольких криков ужаса.

– Гм-кхе! – не выдержал я.

И тут же зажал рот рукой.

Но было поздно.

Гнездо вдруг шевельнулось изнутри, и тут же погас свет. Больше он не вспыхивал.

Я стоял в темноте не решаясь пошевелиться, липкий пот застыл на моем лбу капельками смолы. Что-то определенно двигалось рядом со мной. Я почувствовал запах сухих опилок и кожи.

Динг-дунг, динг-дунг, динг-дунг. Пш-ш-ш-ш-ш.

Нужен свет, подумал за меня Маленький Трусливый Престон. Нужен свет!

– Циф-циф, – шепнул Цыпленок, приходя мне на помощь.

Следуя его совету, я собрал пальцы щепотью и направил на ее вершину все тепло, которое было в машинном отделении. Вокруг меня резко похолодало, я почувствовал, как мой пот превращается в иней.

Щепоть вспыхнула прозрачно-голубым пламенем.

– А-а-а!

– Циф!

– …

Нарисованные глаза были напротив.

Я потерял концентрацию и щепоть погасла. Когда я зажег ее вновь, Олечуч уже стоял у стены, спиной ко мне. Я видел грубые швы, заплатки, следы порезов. Олечуч не шевелился. Вокруг меня планировали серые снежинки.

Мне хотелось сказать ему многое. Но быстро обдумав все варианты, я избрал наиболее подходящий.

– Это было довольно жутко, – сказал я одобрительно.

– Правда? – спросил Олечуч, не оборачиваясь.

– Да, если честно, то это все еще довольно жутко. Ты можешь шевельнуться?

Тут я совершил ошибку. Я моргнул.

– Мы у цели? – спросил Олечуч из пространства.

– Точно так. Я пришел, чтобы…

Распахнулась переборка.

– Э-э-э, ладно, – я почти бегом покинул машинное отделение.

За мной снова лязгнуло. На негнущихся ногах я вернулся в каюту. Рем, со страдальческой гримасой, глядел на два больших яблока, крепко удерживая их в руках. На его шее вздулись вены.

– Ну как? – спросил он, не отрывая страстного взгляда от яблок.

– Циф, – ответил за меня Цыпленок.

– Наверное, – сказал Рем невпопад. – Отличные яблочки, правда?

До всплытия оставалось десять минут. Для нас с Ремом, это были очень долгие десять минут.