Текст книги "Лев Толстой"

Автор книги: Анри Труайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 55 страниц)

Его решение твердо – он не станет ни дипломатом, ни военным, только юристом. Но первые лекции не приносят ему интеллектуального удовлетворения, которого он ожидал. И снова плохие отметки, даже карцер за систематическое необоснованное отсутствие на лекциях преподавателя истории Иванова (тот самый!). В сводчатой камере с решеткой на окне Толстой вместе с одним из своих соучеников, которому с жаром объясняет, что история – это собрание сказок и никому не нужных описаний, переполненных датами и именами собственными. До ночи будущий автор «Войны и мира» бранит официальных историков и весь этот храм ложной науки. Сальная свеча освещает его снизу – сидящего перед засыпающим товарищем, жестикулирующего, в съехавшей на глаза фуражке, расстегнутом сюртуке.

Но, несмотря на отсутствие прилежания, он чудом сдает в конце года экзамены и, радостный, отправляется в Ясную Поляну с намерением посвятить лето управлению имением. Едва приехав, пишет Николаю, раненному на Кавказе: «Я в Ясной, как и следовало ожидать, вместе со всей семьей,[51]51
  То есть тетушкой Toinette, Дмитрием, Сергеем и Марией.


[Закрыть] уже почти две недели, но только завтра собираюсь начать вести жизнь согласно моим правилам. Над этим „завтра“ ты посмеешься, но я все еще надеюсь! Должен сказать тебе, что занимаюсь хозяйством, и серьезно, поскольку, во-первых, меня это занимает, во-вторых, развлекает, поскольку я изобретаю разные машины и всевозможные усовершенствования. Не знаю, говорил ли уже тебе о трех книгах, которые пишу: „Разное“, „Что нужно для счастия на Руси?“ и „Изучение нравов русского народа“, и, наконец, „Заметки, касающиеся ведения домашнего хозяйства“. В „Разном“ можно будет найти поэзию, философию, в общем все то, что, быть может, не слишком красиво, но что так приятно писать». Так, не зная еще, что станет писателем, Лев Толстой обращает внимание на три области, которым посвятит всю свою жизнь: рассказывать истории, учить ближнего и организовывать жизнь в своих владениях.

Умственное взросление кажется ему теперь несовместимым с необходимостью жить у опекунши, тети Пелагеи. Братья Дмитрий и Сергей разделяют эту точку зрения. Возвратившись в Казань, они съезжают от Юшковых и снимают за семьсот рублей в год шестикомнатный флигель. В этот второй год своего обучения Лев по-прежнему очень неуравновешен и склонен распыляться между разными пристрастиями, но, тем не менее, неожиданно проявляет интерес к дискуссиям о смертной казни, которые организует профессор Фогель, а также удостаивает своим присутствием несколько лекций по истории гражданского права профессора Мейера. Его работоспособность растет обратно пропорционально его присутствию в университете. Прогуливая занятия, он читает и рассуждает: Гоголь, Руссо, Пушкин, «Фауст» Гёте, Гегель… Начиная с января 1847 года ведет дневник, куда записывает свои поступки, но особенно – намерения. Ему хотелось бы реализовать «правила в жизни». По его мнению, определив как можно лучше, что же такое совершенство, он повысит свои шансы приблизиться к нему. Рецепты добродетельной жизни занимают страницы: вставать рано (в 5 часов), ложиться рано (в 9—10), есть немного и несладкое, стараться все делать самому, иметь цель для всей жизни, определенного ее периода, цель на текущий год, месяц, неделю, день, час, минуту, жертвовать второстепенной целью во имя главной, держаться в стороне от женщин, убивать желание работой, быть добрым, но так, чтобы никто об этом не знал, не менять образа жизни, даже разбогатев. Записывая эти афоризмы в ослепительной вере в будущее, восемнадцатилетний Лев был убежден, что не изменит своего мнения до конца жизни. Но интеллектуальное развитие шло столь бурно, что одного дневника было мало. Он пишет комментарий к философским воззрениям Руссо, набрасывает желчные заметки относительно самой отсталой из наук – истории, работает над эссе о бессмертии души и готовит по-французски критические замечания ко второй главе «Характеров» Лабрюйера. По совету Мейера занимается сравнительным исследованием «Наказа» Екатерины Второй и «О духе законов» Монтескье. Задание поначалу показалось ему скучным, но постепенно увлекло. Тем временем он заболел. Может быть, на несколько дней следует отказаться от всякой литературной деятельности? К счастью, болезнь оказалась не слишком серьезной – в его возрасте достаточно сил, чтобы горячка даже помогала размышлениям. В университетскую клинику его помещают 11 марта 1847 года. Он рад возможности работать, не отвлекаясь, вдали от студенческих обязательств и соблазнов света, и в тишине белой комнаты впервые пытается размышлять о легитимности власти. Наряду с признанием необходимости царской власти, у него появляются сомнения в возможности осуществления личной свободы и справедливости при подобном режиме, он осуждает смертную казнь, но согласен с уравниванием действующих законов с природными. «Наказ этот принес больше славы Екатерине, чем пользы для России», – считает Лев. Он продолжает увлеченно вести дневник. «Я ясно усмотрел, что беспорядочная жизнь, которую большая часть светских людей принимают за следствие молодости, есть не что иное, как следствие раннего разврата души… Отделись человек от общества, взойди он сам в себя, и как скоро скинет с него рассудок очки, которые показывали ему все в превратном виде, и как уяснится взгляд его на вещи, так что даже непонятно будет ему, как не видал он всего того прежде… Во мне начинает проявляться страсть к наукам… Я был бы несчастливейший из людей, ежели бы я не нашел цели для моей жизни».

Внезапно ему кажется совершенно очевидным, что он не может продолжать занятия на юридическом факультете. Ему слишком понравилась работа, которую он мог вести в полной независимости, чтобы вновь вернуться к скучной университетской дисциплине. Работа над «Наказом» и «Духом законов» открыла ему «новую область умственного самостоятельного труда, а университет со своими требованиями не только не содействовал такой работе, но мешал ей». Позже он заметит, что гениальные люди неспособны учиться в юности, так как неосознанно чувствуют, что всему следует учиться по-другому, не так, как это делает большинство.

Выйдя из клиники, он уже точно знал, что его учителя зовутся не Мейер и Фогель, но Монтескье и Руссо.

Двенадцатого апреля 1847 года, не дождавшись экзаменов, он просит у ректора разрешения покинуть университет по состоянию здоровья и домашним обстоятельствам. Причина вполне обычная, его отпускают. Двадцать третьего апреля, оставив Сергея и Дмитрия продолжать занятия, Лев собирает бумаги и книги, пакует чемоданы. Предварительно составлен план жизни на ближайшие два года в Ясной Поляне: «1) Изучить весь курс юридических наук, нужных для окончательного экзамена в университете. 2) Изучить практическую медицину и часть теоретической. 3) Изучить языки: французский, русский, немецкий, английский, итальянский и латинский. 4) Изучить сельское хозяйство, как теоретическое, так и практическое. 5) Изучить историю, географию и статистику. 6) Изучить математику, гимназический курс. 7) Написать диссертацию. 8) Достигнуть средней степени совершенства в музыке и живописи. 9) Написать правила. 10) Получить некоторые познания в естественных науках. 11) Составить сочинения из всех предметов, которые буду изучать».[52]52
  Дневник. 17 апреля 1847 года.


[Закрыть] Университетские товарищи провожают его до брода через Казанку, который был затоплен. Рукопожатия, поцелуи, дружеские похлопывания по плечу… Кучер проявляет нетерпение. Молодой человек садится в коляску, смотрит на противоположный берег и улыбается, думая о будущем.

От пяти с половиной лет, проведенных в Казани, осталась лишь надпись, нацарапанная ножом на железной университетской парте: «Граф Лев Николаевич Толстой».

Глава 5
Смятение юности

Первой заботой Льва по возвращении в Ясную Поляну было просить вернуться сюда тетушку Toinette. В свои девятнадцать лет он не нуждался более ни в каких опекунах и мог самостоятельно выбрать того, кто вел бы его хозяйство. Тетушка с благодарностью приняла приглашение и с удовольствием снова заняла две комнатки на первом этаже, повесила в углу иконы, разложила на комоде коробочки с финиками, конфетами, печеньем и коринками.[53]53
  Сушеный мелкий черный виноград без косточек.


[Закрыть] Некоторое время спустя, успешно сдав выпускные экзамены в университете, в старый дом возвратились Сергей и Дмитрий. Николай присоединился к ним, воспользовавшись предоставленным ему в виде исключения отпуском по семейным обстоятельствам. Теперь они могли поделить наследство. По закону дочь имела право лишь на четырнадцатую часть движимого и восьмую часть недвижимого имущества, оставшегося от родителей, остальное поровну делилось между сыновьями. Молодым людям это показалось несправедливым, и было решено, что сестра Мария, так же, как и каждый из них, получит пятую часть наследства. Годом ранее они уже обсуждали, как распределить земли. Старший, Николай, выбрал Никольское, Сергей, большой любитель лошадей, получил имение и конный завод в Пирогове, Мария – 904 десятины[54]54
  Десятина – 1,0925 га.


[Закрыть] земли и 150 душ в этом же имении, Дмитрий – Щербачевку, расположенную в Курской губернии, Льву досталась Ясная Поляна и прилегающие к ней деревни, всего 1470 десятин и 330 душ. Когда Сергея спрашивали, почему Лев предпочел Ясную всем другим владениям, он отвечал, что это считалась самой неважной частью наследства. Акт о разделе имущества был подписан 11 июля 1847 года, и почти сразу братья разъехались. Мария тоже не задержалась – в ноябре она должна была выйти замуж за своего кузена, Валерьяна Петровича Толстого, и начать жить с ним в его имении Покровское.

Ставшему единоличным хозяином Ясной и ее обитателей, Льву ежедневно приходилось вникать во все новые сферы деятельности. Поначалу решил усовершенствовать обработку сельскохозяйственной продукции и построил по собственным чертежам механическую молотилку. Запущенная в присутствии крестьян, машина задрожала, заскрипела, запыхтела, но ничего не смолотила. Обескураженный, он обратил внимание с техники на помощь крестьянам. Ему нравилась идея их духовного возрождения, но на деле пришлось усомниться в своих теориях. Управляющие с раболепной улыбкой выслушивали его план социального переустройства, но только он заканчивал свои речи, показывали ему до того запутанные счета, что невозможно было разобраться – они ли мошенничают или хозяин неспособен управлять имением. К тому же юный Толстой был слишком застенчив, чтобы спорить, кричать и прогнать вон из кабинета все это жулье. В результате, лишившись сил к сопротивлению, сквозь зубы давал согласие на то, что осуждал. С другой стороны, когда пытался внушить мужикам мысль о возвышенной и богатой жизни, чувствовал, что нарушает их устои. Его увещеваниям и любви противостояла вековая инерция, столетия рабства не прошли бесследно: крестьяне отказывались расстаться со своим полуживотным состоянием ради достижения какого-то благополучия и смотрели на молодого барина как на сумасшедшего.

Например, у Ивана Чурисенка обваливалась изба, но когда пораженный ее плачевным состоянием Лев предложил построить новый дом, несчастный умолял не трогать его и оставить в родном углу с привычной грязью. Другой крестьянин хотел продать лошадь, утверждая, что та слишком стара для работы. Желая оказать ему услугу, хозяин решил купить животное, но обнаружил, что оно еще очень крепкое и мужик хотел избавиться от скотины, чтобы не возделывать свое поле. Кучер и его сыновья вздыхали, что работа не приносит им никакого дохода в сравнении с тем, что получали землепашцы. Когда же барин предложил им на очень выгодных условиях тридцать десятин собственных земель для обработки, отказались из боязни, что он наживется за их счет. В деревне не было школы, никто не умел читать, повсюду царили нерадение, невежество, болезни, леность и хитрость. Из года в год повторялось одно и то же, и никто ничего не предпринимал, чтобы изменить жизнь к лучшему. Возможно ли было в одиночку справиться с такой нищетой? Но нельзя было не заниматься этим. Крепостные и их владелец были нераздельны. Когда господин долго не появлялся в деревне, крестьяне сами шли повидать его. «Тут была и оборванная, растрепанная и окровавленная крестьянская женщина, которая с плачем жаловалась на свекора, будто бы хотевшего убить ее; тут были два брата, уж второй год делившие между собой свое крестьянское хозяйство и с отчаянной злобой смотревшие друг на друга; тут был и небритый седой дворовый с дрожащими от пьянства руками, которого сын его, садовник, привел к барину, жалуясь на его беспутное поведение; тут был мужик, выгнавший свою бабу из дома за то, что она целую весну не работала; тут была и эта больная баба, его жена, которая, всхлипывая и ничего не говоря, сидела на траве у крыльца и выказывала свою воспаленную, небрежно обвязанную каким-то грязным тряпьем, распухшую ногу».[55]55
  Толстой Л. Утро помещика. Глава XIX.


[Закрыть] Справившись с замешательством, молодой человек повышал голос и с высоты своего незнания наказывал одних, утешал других. Затем, «испытывая какое-то смешанное чувство усталости, стыда, бессилия и раскаяния»,[56]56
  Там же.


[Закрыть] шел к себе в комнату.

Тем не менее, пытаясь облегчить жизнь крепостным, Лев вовсе не был противником рабства. «Мысли о том, что этого не должно было быть, что надо было их отпустить, среди нашего круга в сороковых годах совсем не было, – напишет он в „Воспоминаниях“.[57]57
  Воспоминания. Глава IX.


[Закрыть] – Владение крепостными по наследству представлялось необходимым условием…» Потеряв надежду на преобразования, о которых мечтал, Толстой стал думать, что, пожалуй, надо оставить крестьян в покое, пусть они продолжают прозябать, управляющие извлекут из ситуации свою выгоду, а имение вновь погрузится в сон. «Разве богаче стали мои мужики? образовались и развились они нравственно? Нисколько. Им стало не лучше, а мне с каждым днем становится все тяжелее, – думает герой „Утра помещика“ Нехлюдов. – Если б я видел успех в своем предприятии, если б я видел благодарность… но нет, я вижу ложную рутину, порок, недоверие, беспомощность. Я даром трачу лучшие годы жизни». «Легче самому найти счастие, чем дать его другим».

В деревне, как и в городе, Лев продолжает читать все, что попадает под руку, и делать заметки по самым разным поводам. Любя точность, он составляет перечень своих литературных открытий, фиксируя степень восхищения, которое то или иное произведение у него вызвало.

Евангелие от Матфея. Нагорная проповедь. Огромное.

Стерн. «Сентиментальное путешествие». Очень большое.

Руссо. «Исповедь». Огромное.

«Эмиль». Огромное.

«Новая Элоиза». Очень большое.

Пушкин. «Евгений Онегин». Очень большое.

Шиллер. «Разбойники». Очень большое.

Гоголь. «Шинель», «Невский проспект», «Вий». Большое.

«Мертвые души». Очень большое.

Тургенев. «Записки охотника». Очень большое.

Дружинин. «Полинька Сакс». Очень большое.

Григорович. «Антон Горемыка». Очень большое.

Диккенс. «Давид Копперфильд». Огромное.

Лермонтов. «Герой нашего времени», «Тамань». Очень большое.

Прескотт. «Завоевание Мексики». Большое.

В этом перечне очень разных произведений два посвящены мужикам – «Антон Горемыка» и «Записки охотника». Льва восхищало, что, например, у Григоровича мужик не был больше частью пейзажа, но знатоком жизни и что автор говорил о своем неприметном герое «не только с любовью, но с уважением и даже трепетом».[58]58
  Письмо Григоровичу от 27 октября 1893 года.


[Закрыть] Что касается рассказов Тургенева, они покорили его и стилем, и благородной мыслью о равенстве. Позже он скажет, что «Записки охотника», «Антон Горемыка» и «Хижина дяди Тома» внесли свой вклад в искоренение рабства в мире.

Но и другое рабство занимает его теперь – зависимость от плоти. Юношу раздражало, что он столь чувствителен к женским прелестям. «Ах, трудно человеку развить из самого себя хорошее под влиянием одного только дурного», – отмечено в «Дневнике» 14 июня 1847 года. В то время, когда Толстой пытается подавить в себе молодое, весеннее возбуждение, подогреваемое жарой, пением птиц, видом работающих на полях крестьянок, в Ясную приезжают Дунечка[59]59
  Дунечка Темяшева, воспитанница отца Льва Толстого, последовала за семейством в Казань, где вышла замуж.


[Закрыть] с мужем. Лев всегда смотрел на нее как на сестру, мысль о том, что она еще и женщина, никогда не приходила ему. И вот она вернулась, молодая жена, чтобы провести несколько дней у него в гостях вместе с мужем. Для супругов готовят комнату, и молодой человек не может отогнать от себя картины их близости. В «Дневнике» появится запись: «Вчера я был в хорошем расположении духа и остался бы верно к вечеру доволен собою, ежели бы приезд Дунечки с мужем не сделал бы на меня такого большого влияния, что я сам лишил себя счастия быть довольным собою».

Выражения «Я доволен собою», «Я недоволен собою» часто выходят из-под его пера, обозначая реакцию на заслуживающие порицания поступки. Крепкое здоровье, ненасытная жажда жизни требовали, как ему казалось, одиноких минут «очищения». Иначе можно попасть во власть самых низменных желаний. Но едва с трудом удавалось избавиться подобным образом от наваждений, связанных с женщинами, они вновь появлялись, и еще более бесстыдные. Как если бы мстили за то, что хотел без них обойтись. Негодуя, он пытался покорить их диалектикой, выйти победителем из этой схватки. Не в силах забыть о Дунечке, записывает 16 июня:

«Дойду ли я когда-нибудь до того, чтобы не зависеть ни от каких посторонних обстоятельств? По моему мнению, это есть огромное совершенство; ибо в человеке, который не зависит ни от какого постороннего влияния, дух необходимо по своей потребности превзойдет материю, и тогда человек достигнет своего назначения. Я начинаю привыкать к 1-му правилу, которое я себе назначил, и нынче назначаю себе другое, именно следующее: смотри на общество женщин как на необходимую неприятность жизни общественной и, сколько можно, удаляйся от них. В самом деле, от кого получаем мы сластолюбие, изнеженность, легкомыслие во всем и множество других пороков, как не от женщин? Кто виноват, что мы лишаемся врожденных в нас чувств: смелости, твердости, рассудительности, справедливости и др., как не женщины?»

Высказав накипевшее, почувствовал себя лучше, как вдруг странное разочарование овладело им. Ему показалось, что нет никакой необходимости записывать свои каждодневные впечатления. Без сожаления убрал в ящик свою тетрадь, где та затерялась среди других бумаг. Он вернется к «Дневнику» только через три года.

Лев планировал пробыть в Ясной Поляне как минимум два года рядом с дорогой тетушкой Toinette. Но ожидания по переустройству жизни не сбылись, и через полтора года деревня начала раздражать его. Он читал, скучал, мечтал о городе, женщинах, огнях… Осенью 1848 года, когда крестьяне засели у себя в избах, а дождь со снегом беспрестанно трепал деревья, яснополянский отшельник решил ехать в Москву.

В городе провел несколько недель, за которые успел завести новые знакомства и сильно проиграться в карты, потом, в конце января 1849 года, неожиданно отправился в Санкт-Петербург, куда собирались его друзья Озеров и Ферзен. Поначалу чувствовал себя чужим в европеизированной столице – туманной, сырой, изрезанной проспектами, на которых скучали под северным небом прекрасные дворцы. Казалось, что идущих по улицам прохожих тянет за собой невидимая нить, приводя, против их воли, к месту службы. Ни одного знакомого лица. Почти нет деревьев. Только гранит, мрамор, бронза. Эта строгость возродила в нем вкус к учебе. Он поздравлял себя с тем, что оказался в городе, где все говорит о порядке, службе, карьере, и, всегда открытый новым надеждам, 13 февраля 1849 года он пишет брату Сергею, что решил держать экзамен на звание кандидата в Петербургском университете, потом служить, и если экзамена не выдержит, так как все может случиться, то и с 14-го класса начать служить: «Я знаю, что ты никак не поверишь, чтобы я переменился, скажешь: „Это уже в 20-й раз, и все пути из тебя нет, самый пустяшный малый“; нет, я теперь совсем иначе переменился, чем прежде менялся: прежде я скажу себе: „Дай-ка я переменюсь“, а теперь я вижу, что я переменился, и говорю: „Я переменился“».

Вскоре он подтверждает свои намерения в письме тетушке:[60]60
  Письмо Т. А. Ергольской, конец февраля 1849 года.


[Закрыть]

«…петербургский образ жизни мне нравится. Здесь у каждого свое дело, каждый работает и занят своими делами, не беспокоясь о других. Хотя подобная жизнь суха и эгоистична, тем не менее она необходима нам, молодым людям, неопытным и не умеющим браться за дело. Жизнь эта приучит меня к порядку и деятельности, двум необходимым качествам, которых мне решительно недостает, словом, к положительной стороне жизни. Что касается моих планов, вот они: прежде всего хочу выдержать экзамен на кандидата в Петербургском университете; затем поступить на службу здесь или в ином месте, смотря как укажут обстоятельства… Не удивляйтесь всему этому, дорогая тетенька, во мне большая перемена; я не в том экзальтированном философском настроении, за которое Вы меня так часто бранили в Ясном…»

Действительно, он принимается за работу, готовится к экзаменам и даже сдает один или два из них, но внезапно решает от следующих отказаться – снова увлечение юридическими науками оказалось мимолетным. Слишком много удовольствий и забот, им сопутствующих, отвлекали его. Прежде всего, карточные долги, которые составляли уже огромную сумму. В поисках денег Лев обращается к Сергею, которому два месяца назад писал, что стал другим человеком. В письме к нему от 1 мая 1849 года, которое просит прочесть в одиночестве, признается в своем проигрыше. Без сомнения, он боялся, как бы его адресат не рассказал все тетушке. «Ты, я думаю, уже говоришь, я самый пустяшный малый; и говоришь правду. Бог знает, что я наделал! Поехал в Петербург безо всякой причины, ничего там путного не сделал, только прожил пропасть денег и задолжал. Глупо. Невыносимо глупо. Ты не поверишь, как меня это мучает. Главное долги, которые мне нужно заплатить и как можно скорее, потому что ежели я их заплачу не скоро, то я сверх денег потеряю и репутацию. Ради Бога, сделай вот что: не говоря теткам и Андрею,[61]61
  Андрей Ильич Соболев, управляющий яснополянским имением.


[Закрыть] почему и зачем, продай Воротынку…[62]62
  Владение Льва Толстого с 22 душами.


[Закрыть] Мне до нового дохода необходимо 3500 рублей серебром… Я знаю, ты станешь охать и ахать, но что же делать, глупости делают раз в жизни. Надо было поплатиться за свою свободу и философию, вот я и поплатился. Некому было сечь. Это главное несчастие».

Этого пытавшегося облагодетельствовать мужиков человека не смущает, что для уплаты карточного долга придется продать два десятка мужчин, женщин, детей вместе с лесом, землей и скотиной. Поступает, как велят нравы той эпохи. Все можно, лишь бы не прослыть неплатежеспособным в глазах кредиторов, поверивших его слову. Но надежда не потеряна. Никто не в состоянии так быстро поправить дела, как он сам после своего поражения. Еще вчера видел себя кандидатом, чиновником, дипломатом… Какое заблуждение! Станет военным, точнее, офицером конной гвардии. Момент для этого, казалось ему, выбран удачно: Николай I, разгневанный событиями 1848 года во Франции, собирался послать армию в Венгрию, чтобы подавить народное движение, возглавляемое Кошутом, и помочь укрепиться на троне молодому императору Францу-Иосифу. Прекрасная возможность прославиться, служа Отечеству! Конечно, при этом придется сражаться с теми, кто провозглашает республиканские идеи. Но все это иностранные, французские штучки, которые не должны беспокоить русский ум. Толстой, который восхищался Монтескье и Руссо и желал счастья обездоленным, оставался глух к отзвукам революции 1848 года, грядущая военная кампания подогревала боевой пыл юноши. Среди товарищей по игре не было никого, кто мог бы заняться его политическим образованием. Ближайший друг того времени – Константин Иславин – кутила, распутник, не имевщий собственного дома, не признававший никакой работы, смотрел на жизнь легко, транжирил деньги, которые вымогал у своего отца. Присутствие рядом этого весельчака мешало завести знакомых, исповедующих другие нравственные ценности. Лев вовсе не был поражен, узнав, что в ночь на 23 апреля 1849 года были схвачены и брошены в тюрьму молодые люди, возглавляемые служащим Министерства иностранных дел Петрашевским, по подозрению в антигосударственном заговоре. Некоторые из них были немного знакомы ему. Милютин и Беклемишев, например. Поговаривали, что с ними был и Федор Михайлович Достоевский, первый роман которого «Бедные люди» наделал шуму в 1846 году. Толстой никогда с ним не встречался, и его совершенно не заботило, талантлив ли автор и действительно ли виновен. В то время он так далек от искусства, литературы и принципов ненасилия!

«Больше всего я надеюсь на юнкерскую службу, – пишет Сергею. – Она меня приучит к практической жизни, и nolens volens мне надо будет служить до офицерского чина. С счастием, т. е. ежели гвардия будет в деле, я могу быть произведен прежде двухлетнего срока».

Через несколько дней намерения его резко меняются: он говорил брату, что поступит на военную службу только при условии, что война окажется серьезной. Видимо, теперь ему так не кажется, и внезапно отказывается служить, свое спасение намерен искать не в Венгрии, а в Ясной Поляне, в работе и сосредоточенной, отрешенной жизни. К тому же, рассерженный тратами брата, Сергей согласился помочь, если тот вернется в имение. Двадцать шестого мая 1849 года Лев пишет тетушке Toinette, как всегда по-французски:

«Простите, дорогая тетенька, я презренный, я дурной, причиняя Вам страданья; знаю, что причина Вашего горя – я, и решаюсь вернуться к Вам как можно скорее и не расставаться больше с Вами, разве изредка на несколько недель».

Он уезжает из Санкт-Петербурга в начале июня, вернув деньги нескольким кредиторам, но не выплатив значительные долги ресторану Дюссо, портному Шарме и трем-четырем слишком доверчивым друзьям.

Тетушка встретила его с распростертыми объятиями, она знала обо всем и ни в чем не упрекала – карточные долги случались в дворянских семьях, скорее было не вполне нормально, когда молодой человек не проигрывался и не имел какой-нибудь связи. Тем не менее, увидев все это в цифрах, была несколько обескуражена – Лев во всем так чрезмерен! Она хмурила брови, но сердце ее сжималось от нежности.

К несчастью, он приехал не один – привез с собой из Санкт-Петербурга «пьющего талантливого немца-пианиста Рудольфа», которого считал гением. Лев вообразил, что, слушая его виртуозную игру, сможет стать композитором. И в порыве энтузиазма серьезно подумывал о написании трактата «Основные начала музыки и правила к изучению оной». Пока же наигрывал сочинения самого Рудольфа, например «Кавалерийскую рысь». Меломаны, опьяненные гармонией, засиживались до поздней ночи. Но Рудольф пьянел еще и от водки, а его руки все чаще покидали клавиатуру, явно предпочитая служанок, поэтому пришлось отказаться от его присутствия. Тут тетушка вспомнила, что и сама когда-то была превосходной музыкантшей, и, чтобы угодить племяннику, вновь села за инструмент. В четыре руки они играли его любимые этюды и сонаты. Это были волшебные мгновения. Молчаливое восхищение отцом она перенесла на сына, иногда в разговоре называла его Николаем, что очень нравилось Льву. Ей было за пятьдесят, она располнела, волосы поседели, но ее глаза цвета агата были все так же живы и веселы. Почти каждый вечер молодой Толстой приходил к ней в комнату, садился на ковер рядом с креслом, жевал конфетки и финики, помогал раскладывать пасьянсы под взглядом Спасителя в серебряном окладе. «Знаешь, при каждой встрече с тетей Toinette я нахожу в ней все больше и больше достоинств. Единственный недостаток, который в ней можно признать, это чрезмерная романтичность. Происходит это от ее горячего сердца и от ума, которые нужно было бы куда-нибудь направить, а за неимением этого она всюду отыскивает романтизм», – писал Лев брату Николаю в 1846 году.

Тетушка же отмечала в своем дневнике, что нежность племянника заставляет забыть о жестоком страдании, которое мучает ее сердце, что он «свет ее жизни» и жить без него она не может. В черновике одного из писем признается, что, когда он сидел подле нее, смотрела на него всей своей душою, всеми своими чувствами, вся превратилась в один взгляд и не могла произнести ни слова, душа была так полна, что она забыла обо всем. Но любовь не мешала тетушке трезво взглянуть на ее Левочку, который, говорила она, подвержен искушениям и должен заводить романы, чтобы избавиться от избытка энергии. Привязанная к нему как женщина, заменившая мать, и перенеся на него чувства, которые питала к его отцу, казалось, тетушка должна была бы опасаться, как бы другая не завладела им. Но она была выше столь мелочной ревности. Напротив, ей казалось, что обожаемый племянник живет слишком благоразумно. Мечтала о блестящей и беспутной жизни, которую он должен вести в соответствии с нравами эпохи. «Добрая тетушка моя, чистейшее существо, с которой я жил, – напишет Лев Толстой в „Исповеди“, – всегда говорила мне, что она ничего не желала бы так для меня, как того, чтобы я имел связь с замужнею женщиной: „Rien ne forme un jeune homme comme une liason avec une femme comme il faut“;[63]63
  «Ничто так не образует молодого человека, как связь с порядочной женщиной».


[Закрыть] еще другого счастия она желала мне – того, чтобы я был адъютантом, и лучше всего у государя; и самого большого счастья – того, чтоб я женился на очень богатой девушке и чтоб у меня, вследствие этой женитьбы, было как можно больше рабов».

Ни один из этих прожектов не казался молодому человеку слишком чудовищным, но никакой и не увлекал его. Он уже давно отказался от уединенных занятий, но если женщины и манили его, то только те, которых легко завоевать и так же легко бросить. Он стал проявлять интерес к служанке тетушки – Гаше,[64]64
  Аглая Михайловна Трубецкая.


[Закрыть] существу чистому и наивному. Черные, как смородина, глаза, улыбка на бархатных губах, белый фартучек, прикрывавший маленький животик, – он приходил в волнение от каждого ее движения, звука голоса. Подстерегал ее в коридорах, несколько раз поцеловал и однажды ночью умолил открыть ему дверь. Он проскользнул к ней в комнату и сжал в объятиях дрожавшее тело, съежившееся под рубашкой из грубого полотна. Утолив желание, почувствовал отвращение и усталость. «Что же: большое счастье или большое несчастье случилось со мной? – спрашивал себя. – Всегда так, все так».[65]65
  Воскресение. Часть первая. Глава XVII.


[Закрыть] Тетушка не замедлила узнать об этом его приключении и была возмущена, но не племянником, а служанкой, и удалила несчастную из дома. «Я соблазнил ее, ее прогнали, и она погибла», – говорил Толстой своему биографу Бирюкову. История с Гашей вспоминалась ему, когда он писал свой роман «Воскресение», где молодая девушка, соблазненная племянником своей благодетельницы, вынуждена, забеременев, покинуть дом, заниматься проституцией, жить в нужде, пойти на воровство. Впрочем, вопреки утверждениям Толстого, судьба Гаши не имела ничего общего с участью Катюши Масловой. Совершив «ошибку», она стала горничной в доме сестры Льва Николаевича – Марии Николаевны, завоевала ее доверие и помогала растить детей.