Текст книги "Сплошной разврат"
Автор книги: Анна Малышева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)
Я вылезла из машины, поблагодарила за приятную прогулку и побрела на заклание. Вася, само собой, сопровождал меня, корча свирепые рожи.
Как только мы вошли в холл, Вася кровожадно облизнулся и громко спросил:
– Где вы были, гражданка?
Со всех сторон на нас смотрели любопытные. Куда ни плюнь, всюду глаза, глаза, глаза. Нужно будет предложить какому-нибудь молодому дизайнеру оформительскую идею: стены, состоящие из глаз – маленьких, больших, круглых, раскосых, голубых, карих, но все должны быть напряженно-любопытными. Панно может называться: «Я не одинок».
Вася никогда меня не щадил и на публике всегда вел себя особенно безобразно.
– Вам, милая моя, запретили покидать территорию пансионата, – констатировал он. – Где вы были?
– Уезжала по делам, – высоко подняв голову, ответила я. – По срочным.
– Хотелось бы узнать – по каким делам? По каким таким делам втихаря удирают те, кого подозревают в убийстве? Рассказывайте, гражданочка.
– Здесь? – Я гордо оглядела прячущихся по углам зрителей. – При всех?
– А что? – Вася мерзко прищурился. – Ваши дела не слишком приличны?
– Мне нужно было срочно ограбить банк, – громко сообщила я всем. – Наручники надевать будете? Нет? Тогда куда прикажете проследовать?
Как только дверь кабинета директора пансионата закрылась за нами, Вася расслабленно плюхнулся в кресло и радостно спросил:
– У меня получается?
– Что? – не поняла я.
– Быть злым ментом? Не любить тебя? Придираться?
– Можно подумать, у тебя хоть раз получалось быть добрым ментом и не придираться ко мне, – горько вздохнула я. – Так ты все это делаешь специально?
– Конечно! – Вася принялся почесывать пузо, что всегда свидетельствовало о его хорошем настроении. – Конечно. Пусть все думают, что я тебя обижаю и что ты у меня – главный подозреваемый. Давай, рассказывай про своего Трошкина. Что ты из него вытянула?
Только я раскрыла рот с намерением рассказать о любви Трошкина к народу, как за дверью послышались крики, топот и прочие тревожные звуки. А через пару секунд дверь распахнулась, и в комнату ввалился Леонид.
– Убили кого? – безжизненным голосом спросил Вася.
– Принимаю ставки! – радостно выкрикнул Леонид. – Кого?
– Иратова? – Я медленно опустилась на стул.
– Нет!
– Трошкина? – предположил, как мне показалось, с надеждой добрый Вася.
– Нет!
– А кого?! – спросили мы хором.
– А никого! – Леонид расхохотался и почему-то погрозил нам пальцем.
– Дурак! – Вася разозлился. – Что ты мне здесь нервы треплешь? Не хватало только второго убийства прямо у нас под носом. Нашел повод для шуток!
– Не убили, но пытались, – объяснил Леонид. – И вам ни в жизнь не догадаться, на кого покушались. Ставлю сто против одного.
– На кого?! – требовательно крикнул Вася, направляясь к двери.
– Подсказываю – довольно противный тип.
– Тоже мне подсказка! – возмутился Вася. – Здесь других нет, в кого ни стрельни, попадешь в противного.
– Ранили?! – вмешалась я.
– Бог с тобой! – Леонид посмотрел на меня сердито. – Даже не задели.
– В кого? В кого стреляли?
– Не стреляли, а пытались взорвать. Счастливая жертва – некто Ценз Дмитрий Семенович. – И Леонид опять расхохотался.
Я вздохнула:
– Действительно, противный. Кому только он мог понадобиться?
– Сиди здесь и жди, – приказал Вася. – Мы быстренько метнемся на место происшествия, а затем продолжим разговор.
– Нет! – Я вцепилась Васе в руку. – Я тоже хочу посмотреть.
– Ладно, но только из толпы, – сжалился он.
Осмотр места происшествия занял у оперативников около часа. Собственно, осматривать там было почти нечего, если не считать треснувшего зеркала и нескольких разбитых бутылок в баре. Причем по одной версии бутылки смело взрывной волной, а по другой, более правдоподобной, их сбил бармен, испугавшись взрыва. Нет, не взрыва – взрывчика.
Действительно, сработало самодельное взрывное устройство очень малой мощности, как пошутил Гоша, – грамма полтора в тротиловом эквиваленте. Ценз уверял, что его спасла массивная дубовая скамейка, под которую неизвестные злоумышленники спрятали сумку с бомбой. Скамейка приняла весь удар на себя, и Цензу уже ничего не досталось, если не считать панического страха и тяжких моральных страданий. Впрочем, Гоша сказал, что если бы Ценз сидел на картонной коробке, то и в этом случае ему ничего бы не перепало. Хлопушка! Легкий поплавочный фугас.
Ценз зашел в ресторан, где в гордом одиночестве ужинал Трошкин. Ценз подсел к столику политолога, заказал себе супчик, а Трошкин любезно предложил выпить по рюмашке. Бабахнуло тогда, когда Трошкин встал и подошел к бару.
Осмотрев слегка поврежденный ресторан, мы опять спустились в Васины апартаменты.
– Ценз… – вслух размышлял Вася. – Хотели напугать чувачка, ежу понятно. Удалось. Кстати, что ты про него знаешь?
– Он муж Татьяны Эдуардовны.
– И все?
– Нет. Еще он надутый козел, дурак и циник. И главный редактор вздорной газетки «Слово и дело». Дрянь редкая.
– Газетка-то вздорная, – возразил он мне, – но все ее читают.
– Не все! – Я возмутилась совершенно искренне. – Не все! Я не читаю. И мама моя не читает.
– Вот вас таких двое, – посчитал Вася, загибая пальцы. – Все остальные – читают.
– Да, – я вынуждена была согласиться, – тираж действительно очень большой.
– А чем тебе не нравится газета Ценза? – На пороге кабинета стоял Гоша. В отличие от Васи он выглядел усталым и несчастным.
– Гош, а что там может нравиться? – по-моему, очень понятно объяснила я. – Сплетни, грязь, клевета, расчлененка.
– Ты с ним знакома? – Гоша вошел наконец внутрь и закрыл дверь. – С Цензом?
– Ну… так, поверхностно. Год назад он звал меня работать к себе. Я пришла, покрутилась у них в редакции несколько дней, насмотрелась, наслушалась всего. Тошнило меня потом две недели.
– Две? – уточнил Вася.
– С половиной! – рявкнула я.
– То есть недоброжелателей у него немало, – подвел итог Гоша. – Он всем гадит. То есть его газета. Пишет обо всех гадости.
– Да. – Я подумала, посчитала и пришла к выводу, что десятков семь недоброжелателей только из числа очень влиятельных людей у Ценза имеется. – Замучаетесь проверять.
– А мы и не собираемся, – радостно сообщил мне Вася. – Не убили? Не убили. Пусть катится ко всем чертям. Вот когда убьют, тогда пусть обращается.
– Не-ет, Васечка, он с тебя не слезет, – злорадно заспорила я. – Он тебя будет каждый день полоскать на страницах своей газетенки, пока ты ему в зубах не приволочешь убивца.
– Пусть. Я газет не читаю. – Вася начинал пугать меня своей беспечностью.
– Зато твое начальство читает, – я все еще пыталась вернуть ему чувство реальности. – И уж оно тебя…
– Нет. – Вася широко улыбнулся. – Прошли те времена. Теперь все наоборот. Написали о человеке гадость в газете – честь ему и почет в родном учреждении. Обозвали его бандитом – орден и денежное пособие. Где ты была, радость моя?
Подобные резкие переходы были в Васином стиле.
– С Трошкиным ездила в Москву.
– Зачем? – Вася смотрел на меня внимательно и уже не был таким душкой, как минуту назад.
– Он проболтался, что у него дела, а я села ему на хвост. В дороге изучала его, расспрашивала, чтобы тебе потом рассказать.
– Врет? – Вася повернулся к Гоше.
– Преувеличивает, – кивнул тот.
– Бог с тобой. – Вася опять разулыбался.
– Гоша, почему он такой веселый? – жалобно спросила я. – Убийство, потом взрыв, а Вася…
– Не знаю, – пожал плечами Гоша. – Сам удивляюсь. Наверное, потому, что не любит он журналистов, сильно не любит.
– Но не до такой же степени, чтобы радоваться их смерти…
Я пошла к себе, недовольная Васей. Что за веселье, в самом деле? Серьезные дела творятся.
Пансионат взволнованно гудел – все обсуждали взрыв в ресторане. Народ толпился в вестибюле, перед центральным входом пансионата стояли две машины «Скорой помощи», на крыльце сбились в кучку милиционеры, а по первому этажу метался человек с большой овчаркой на поводке.
Не успела я приблизиться к двери своего номера, как из комнаты напротив стремительно выскочила Людмила Иратова и, молча схватив меня за руку, потащила к лифту.
– Люда? – Я не то чтобы сопротивлялась, но и безропотности особой не проявила. – Куда мы?
– Саша, – она испуганно оглянулась, – нам нужно поговорить. Но не у нас и не у вас, номера могут прослушиваться.
Я хихикнула – шпиономания всегда забавляла меня, но Людмила посмотрела на меня грустно и осуждающе, и я утихла. Мы поднялись на последний этаж и вышли на общий балкон. Люда плотно прикрыла за нами балконную дверь, силой усадила меня на низенькую скамеечку и, наклонившись к моему уху, тихо сказала:
– Кто-то пытается нас подставить.
– Нас с вами? – Я тоже заговорила шепотом.
– Вас и моего мужа. – Людмила схватилась за голову и всхлипнула. Я в ужасе сжалась. Дело в том, что слез я боюсь как огня. А слез малознакомых женщин просто не переношу.
– Да, Саша, не думайте, что я сумасшедшая. Вас подозревают в убийстве, моего мужа – тоже. Какой бред! Он знал Свету много лет, она – родной нам человек. Пусть он ее осуждал, вы сами слышали, что он говорил. Но она – родня, понимаете? Член семьи. Они все так подстроили, что вроде он убил. Но он не убивал!
– Верю, – поспешно затараторила я, – я вам верю, Люда. Но кто – они? Кому мог помешать ваш муж?
– Вот! – Людмила повернулась ко мне. – Посмотрите!
Она торопливо достала из кармана мятую бумажку и протянула ее мне. Я с некоторой опаской развернула ее и прочитала: «Негодяй! Ты еще ответишь за свой гнусный поступок». Видимо, на моем лице отразилось что-то вроде недоумения, и Людмила поспешила объясниться:
– Я нашла ее у нашей двери. Вадиму, конечно, не показала, он и так весь на нервах. Но мне, лично мне, все стало понятно. Его пугают, вы видите, Саша? Его стараются вывести из себя.
– Люда, – я вспомнила, как разговаривают с молодыми мамашами детские врачи, и постаралась добиться той же успокоительно-доверительной интонации. – Допустим, какой-то гад пытается нервировать вашего мужа. Ну и что? Подозревать милиция может кого угодно, но доказательств-то у них нет никаких. Стоит ли так волноваться?
– Стоит! – Людмила вцепилась мне в руку, как клещ. – Стоит! Понимаете, четыре дня назад при большом скоплении народа Вадим поссорился со Светой. Он был не прав, но и она погорячилась. Он ее обидел, а она грозила ему каким-то разоблачением. Представляете? На приеме в немецком посольстве, народу – тьма, а тут такое. Но она не собиралась его разоблачать! Мы с ней виделись на следующий день, и она сказала, что просто пугала Вадима, ну, в отместку за его бестактность, понимаете? Потом они поговорили по телефону и помирились: он извинился, она сказала, чтобы он забыл ее дурацкую угрозу. Но все те, кто был на приеме в посольстве, не слышали их телефонного разговора. И теперь ему будут инкриминировать сведение счетов. Тем более он пошел к ней, когда она была еще жива, а позвал на помощь, когда она была уже… – Людмила разрыдалась.
– Люда, – я обняла ее за плечо, – поверьте мне, я много лет работала в отделе происшествий нашей газеты и кое-что знаю о милиции. Все, что вы рассказали, не может быть доказательством вины. Никогда. Поверьте мне.
– Да, но помешать его предвыборной кампании может.
Тут мне возразить было нечего.
– Если быстро найдут настоящего убийцу… – начала я.
– Не смешите меня! – Людмила сердито расхохоталась. – Когда у нас находили убийц?
– Находили, – обиделась я. – И не раз.
– Нет! – Людмила пресекла все мои попытки защитить органы внутренних дел. – Ни разу. Уж я-то знаю.
Мы тихо сидели рядом и думали каждая о своем. Я достала сигареты, предложила Людмиле, она взяла, и мы закурили.
– Света была хорошим человеком, – вдруг сказала Людмила. – Что бы про нее ни говорили. Не верьте никому.
Я не спорила, хотя ненавидящий взгляд этого хорошего человека до сих пор жег мне спину.
– А что ответил ей ваш муж на приеме в посольстве, когда она ему угрожала? – мягко спросила я. Людмила выпрямилась и посмотрела на меня настороженно.
– Я имею виду, что услышали окружающие? Ведь он должен был как-то прореагировать?
– Он рассердился. – Людмила затосковала. – Он неправильно себя повел. Ему бы надо было посмеяться, превратить все в шутку, а он разозлился. Вы правы, все заметили, что он напряжен. Он сказал: «Я смогу найти на тебя управу». Но ведь это не угроза убить, правда? Управа же – совсем другое.
– А Светлана ничего не могла знать о делах вашего мужа?
Людмила опять насторожилась.
– Я не говорю о компромате, вы понимаете? Вообще о делах.
– Знала, почему же. – Людмила поежилась. – Мы же были близкими подругами. Я рассказывала. Но, скажу вам честно, я и сама-то не очень много знаю о его делах. И он не распространяется, и мне не особо интересно.
Мы посидели еще полчаса – Людмила продолжала убеждать меня в полной невиновности своего мужа и добилась того, что к концу разговора я уже вовсю подозревала Иратова в убийстве Григорчук. По ее рассказам выходило, что милая Светочка здорово досаждала Вадиму Сергеевичу и к тому же все время лезла в его семейную жизнь.
– Но что я могу сделать? – наконец добралась я до главного. Не зря же Людмила выбрала в душеприказчики меня.
– Вы могли бы обеспечить друг другу алиби. – Людмила смутилась, но заставила себя договорить: – Сказать, что в тот момент были вместе. А не сказали об этом сразу, потому что… боялись меня. Я, вообще-то, ревнивая, понимаете?
У меня отвисла челюсть.
– Саша, только поймите меня правильно. Вы ведь тоже в тяжелом положении. Вадима в момент совершения убийства никто не видел, вас – тоже. Ну что вам стоит?
– То есть вы хотите, чтобы я ввела в заблуждение органы правопорядка? – сухо спросила я.
– Нет. То есть – да. Но вам-то это ничем не грозит. – Людмила опять собралась зарыдать, но сейчас ей уже было гораздо труднее меня разжалобить.
– Лжесвидетельство, между прочим, уголовно наказуемо. А вдруг нас кто-то видел? Вдруг наше вранье выплывет наружу?
– Саша! – взмолилась Людмила. – Постарайтесь понять. Вы еще молодая…
– И что мне стоит посидеть в тюрьме пару лет за дачу ложных показаний, – бросила я уже на ходу. Мне очень хотелось добавить, что лично я не уверена в невиновности Вадима Иратова и не имею дурной привычки покрывать убийц.
– Но об этом же речи не идет. Если вы согласитесь, Вадим хотел предложить вам интересную работу в своем штабе. В аналитической группе. – У Людмилы дрожал голос.
Уже взявшись за ручку двери, я вдруг опомнилась. Что я тут права качаю? И уместно ли изображать оскорбленную невинность? Мне представился редкостный, уникальный шанс внедриться в команду Иратова и наблюдать за ним в свое удовольствие, а я кривляюсь. Если он убийца, то тем более важно занять правильную наблюдательную позицию. Небось и денег заплатят, памятуя о моих недавних откровениях про то, что в журналисты я подалась исключительно в погоне за длинным грязным рублем. Доходным местом оказался для меня пансионат Управления делами, просто Клондайк. Непривычно, но приятно – до сих пор за сомнительное удовольствие работать вместе с Васей мне, наоборот, приходилось доплачивать – нервами, здоровьем, да и деньгами иногда тоже. То ли дело сейчас. Я повернулась к Людмиле:
– Я готова выслушать ваши предложения. Но только потому, что мне жалко ВАС. И пока я ничего не обещаю.
Людмила сразу обмякла, закрыла лицо руками и опять расплакалась. До чего ж наши русские женщины плаксивы, сил нет.
Глава 9
ТРОШКИН
Он сразу понял, что неприятностей не избежать. С самого начала все шло наперекосяк. Когда ему доложили, что Таня Ценз здесь, он пришел в бешенство: только этого не хватало. Он чувствовал себя виноватым перед Татьяной и потому страшно злился на нее. Почти каждый день он думал о том, что надо бы позвонить, что-нибудь наврать, заехать к ней в редакцию, но не решался, и, чем больше проходило времени, тем меньше оставалось шансов на то, что они смогут мирно договориться. Он знал, что Татьяна его ищет, звонит, но в последние недели ему удавалось обходить все ее ловушки. Он появлялся на публичных мероприятиях без предупреждения, не включал в свой график те тусовки, где могла появиться Татьяна, и, прежде чем поехать куда-нибудь, скрупулезно изучал список приглашенных.
В «Роще» ему нужно было появиться обязательно, а вот Татьяна в списках участников семинара как раз не значилась. Газету «Молодежные вести» на семинаре должен был представлять ее главный редактор, но в последний момент что-то переигралось, как подозревал Трошкин, не без Таниных усилий, и вот она здесь.
Впрочем, с одной Татьяной он бы справился, тем более что и муж ее тоже здесь, так что как ни крути, а ей придется соблюдать приличия, и она не сможет гоняться за ним все два дня и три ночи. К тому же она хотя и подвержена влиянию страстей, но все-таки человек интеллигентный, следящий за своей репутацией и умеющий вести себя на людях. Чего не скажешь о Светке. Этой на приличия наплевать, она, наоборот, любит публичные скандалы, а учитывая, что не далее как три часа назад Светлана объявила ему войну, положение Трошкина в лучшем случае можно было назвать незавидным. Светлана устроила ему форменную истерику, со слезами, угрозами и проклятиями. Теперь ему придется воевать на два фронта, а это уже гораздо сложнее.
Сидя в ресторане, он прикидывал, как ему развести двух взбесившихся женщин и выйти сухим из воды или хотя бы не очень вымокшим. И тут он увидел эту девочку.
Сначала она его развеселила. Девочка старательно играла светскую даму и сама забавлялась своей ролью. Было видно, что она не привыкла к высоким каблукам, платью с открытой спиной и, главное, совсем неуютно чувствует себя в непривычном обществе. Но держалась она блестяще. Сдержанные улыбки, поворот головы, походка, жесты…
Опомнился он, когда она уже всецело заняла его мысли. Даже предстоящая встреча с Татьяной перестала его волновать. А вот девочка…
Александр Дмитриевич жил в ладу с самим собой и хорошо знал, как, в случае нужды, усмирить собственный прагматизм и заткнуть свой не вовремя раскричавшийся внутренний голос. Он умел договариваться со всеми, и с собой в том числе. Вот и сейчас он в считанные минуты уговорил себя, что именно эта девочка поможет ему выпутаться из передряги «Татьяна – Светлана», а заодно и снимет лишнее нервное напряжение. В глубине души Трошкин чувствовал, что привирает себе и выдает желаемое за действительное. Но поделать уже ничего не мог. Потому что Александр Дмитриевич Трошкин, известный политолог и очень прагматичный человек, обладал одним серьезным для политика недостатком – он был влюбчив, а когда влюблялся, то обязательно без памяти.
На его беду, девочка оказалась прелестной. На нее приятно было смотреть, с ней приятно было разговаривать. Трошкин чувствовал, как с каждой минутой его затягивает все глубже, и, испытывая мазохистское удовольствие от собственной слабости, не предпринимал никаких попыток защититься.
Девочка же, как ему казалось, силы своей не понимала, власти своей не чувствовала, и пассы Трошкина воспринимала как общеобязательные по протоколу ухаживания.
Двух минут ему хватило, чтобы навести о ней справки – у администратора узнал имя и место работы, а его ребята, которым он позвонил сразу же, вытащили ее досье из базы данных. Единственное, что его удивило, – ее появление на семинаре. С чего бы? Любой не то чтобы чужой, а внестатусный человек на подобных сборищах вызывал недоумение и тревогу. Трошкина не удивило, что здесь Дуня Квадратная – эта акула всегда прорывалась куда угодно. Объяснимо было и присутствие еще нескольких журналистов – завсегдатаев закрытых тусовок. Но Саша Митина никак не вписывалась в схему. Мохов, правда, попытался объяснить, зачем он привез сюда свою сотрудницу, намекая на давний должок перед ней, но Трошкин не поверил. Есть правила, специфические приличия, и не принято привозить с собой журналисточек на закрытые семинары. Или она любовница Мохова? Эта мысль была Трошкину неприятна. И он расстроился, когда она, завидев Мохова, радостно понеслась к нему.
Стоило ей отойти от его стола, как к Трошкину подскочил Иратов.
– Нравится девушка? – хитро поинтересовался он. – Понимаю, хорошенькая. Только, боюсь, на ближайшие Дни тебе женщин будет более чем достаточно.
– Слишком много женщин не бывает, – ответил Трошкин. – Женщины – не водка, похмелья опасаться нечего.
– Только водку не обижай, – засмеялся Иратов. – А что касается похмелья… Вон уже Танька к тебе подкрадывается. Так что не зарекайся.
Он быстренько отошел, уступая место Татьяне Эдуардовне Ценз.
– А вот и я, – с напускной радостью сообщила она как будто он сам не видел.
– Наконец-то. – Он взял ее за руку и поцеловал в ладонь. – Я уж решил, что ты передумала со мной общаться, радость моя.
– Да ну? – Ценз недобро прищурилась. – Представляю, как бы ты расстроился.
– Что ты хочешь сказать? – Он сделал вид, что обиделся. – Неужели ты сомневаешься…
– Нет. – Ценз усмехнулась. – Нет, Саша, я не сомневаюсь. Ни секунды не сомневаюсь. Ты не только не рад нашей встрече, но и чрезвычайно ею опечален.
– Хорошо, что ты всегда лучше меня знаешь, о чем я думаю, чего хочу и не хочу и как у меня там все устроено внутри, – начал раздражаться Трошкин. – А то бы я всю жизнь пребывал в тяжком неведении.
– Внутри у тебя ничего особенного. – Ценз уперлась взглядом ему в живот, как бы стремясь рассмотреть его поджелудочную железу. – Та же дрянь, что у всех. А что касается того, чего ты хочешь, а чего не хочешь… Валяй, у тебя есть шанс переубедить меня, что ты хочешь того же, чего и раньше хотел. Я вся внимание и готова поверить любому вранью. Расскажи мне, дорогой, о нас с тобой. А то я ощущаю неприятную нестабильность. Расскажи заодно о вас с Григорчук, а то я вынуждена питаться слухами.
– У нас с тобой все по-прежнему, – улыбнулся Трошкин и сделал попытку взять Ценз за руку.
Она вырвалась со словами:
– Мы не виделись четыре месяца. Четыре!
– Да, у меня сейчас дикий график. Начинается предвыборная кампания, и я себе уже не принадлежу. Таня, мне неловко говорить тебе такие банальности, ты же все понимаешь. На меня все жалуются, на меня все обижаются. Я к матери сто лет не заезжал!
– Я сейчас заплачу от умиления. – Ценз зло расхохоталась. – Все ждала, когда ты вспомнишь маменьку. Одно утешение – у тебя с лихвой хватало времени на Свету Григорчук.
– Да, хватало! Мне нужен их журнал! Почти миллионный тираж, а женщины, как известно, самый активный электорат. Я сказал, что ввязываюсь в выборы. Что тут не понятного? – рявкнул Трошкин. – Наши с тобой отношения всегда были хороши тем, что мы друг другу не мешали. Ты делала карьеру, я делал карьеру; ты была свободным человеком, я тоже. Что изменилось?
– Просто раньше я не знала о том, что ты включаешь в арсенал своих политических методов столь действенные средства. Слушай, а может, тебе переспать со всеми своими избирательницами? – Татьяна Эдуардовна просто исходила презрением. – Или ты решил экономить силы и окучивать только руководителей средств массовой информации? Скажи, а мужиков ты тоже совращаешь?
– Перестань! – Трошкин брезгливо поморщился. – Что ты несешь? Таня, дорогая, я тебя не узнаю.
– Григорчук! – с горечью воскликнула Ценз. – Боже мой! Могла ли я подумать? Потрепанная пошлая шлюха, интриганка и дрянь. А ты вьешься вокруг, как влюбленный червяк. Я всегда считала, что у тебя есть вкус.
– Во-первых, я не вьюсь, – сурово отчеканил Трошкин. – Во-вторых, ни о какой влюбленности и речи быть не может. В-третьих…
К их столу подошел Иратов:
– Ребята, позвольте перебить вашу захватывающую беседу…
Договорить он не успел – и Ценз, и Трошкин сорвали на нем накопившуюся злость.
– Что тебе надо? – закричала Татьяна Эдуардовна.
– Какого черта ты приперся? – заорал Трошкин.
После ухода Иратова повисла тяжелая пауза.
– Чего ты хочешь? – наконец заговорил Трошкин.
– Не знаю. – Ценз выглядела несчастной и растерянной. – Наверное, ничего конкретного. Я скучала без тебя и все ждала некоего извинительного жеста с твоей стороны. Глупо, конечно, но мне казалось, что хотя бы на прощание я заслужила пару теплых слов. Да, знаю, знаю, слова по твоей теории – это ничто, но, прости уж, слова – это моя профессия. Мне было противно, что ты цинично делаешь вид, как будто все по-старому и ничего не изменилось. Ты не мог не понимать, что нашлось немало доброжелателей, с упоением докладывающих мне о твоей новой страсти. И я все ждала: вот сегодня он позвонит и покается, вот завтра он сам приедет. А три дня назад я столкнулась с твоей ненаглядной. Она все ходила кругами, все смотрела на меня загадочно, но ее так и распирало. А в конце вечера эта дрянь все же не удержалась, подошла и ласково так промурлыкала: «Знаете, Таня, мы с вами теперь почти родственницы».
– Правда? – Трошкин заметно помрачнел. – Какое свинство.
– Она что – ревнует? Ей что – тебя не хватает? Или ей кажется, что меня в твоей жизни слишком много? Скажи ей, что нехорошо быть такой жадной. Когда сытый отнимает последний кусочек у голодного – эт безобразно. Мне тебя жалко, Саша. – Ценз впервые посмотрела на Трошкина без ненависти. – Ты мне не чужой. Передай ей, что она меня недооценивает и что я терпеть ее хамство не буду. Не знаю даже, что мне делать. С одной стороны, ты заслужил такое наказание, как Григорчук, и в воспитательных целях было бы правильно, чтобы ты выпил эту чашу до дна. С другой стороны, она и меня сильно задела.
Ценз увидела в глубине зала своего мужа и поспешно встала.
– Да, самое главное забыла спросить – ты куда баллотироваться-то собрался? – спросила она с милой улыбкой. – Уж не в Думу ли?
– Не в Думу. – Трошкин тоже встал и склонился в почтительном поклоне. – Прости меня, я ей хвост прижму.
– Не утруждайся, – бросила Ценз уже на ходу.
Трошкин всерьез рассердился. Не на Татьяну, нет. Она права. Светка ведет себя мерзко и явно нарывается на неприятности. Чего она хочет? Так могла бы вести себя полная дура, но Светлана вовсе не глупа, наоборот. Она не может не понимать, что любой скандал, тем более с участием обиженной женщины, наверняка помешает его планам.
Трошкину не хотелось думать о том, что Светлана решила помешать ему. Он с самого начала и до сегодняшнего дня вел себя по отношению к ней безукоризненно. Более того, он видел, как ей приятны его ухаживания, слова, подарки. Ему казалось, что она переживает по поводу его неудач, радуется его успехам. А в последний месяц, когда их роман раскрутился вовсю, она возвысилась даже и до жертвенности. Нет, не то чтобы… Но она, например, отказалась от поездки в Америку, которую очень ждала, когда он слег в больницу с тяжелым гриппом. Или целую неделю, оставив все свои насущные дела, помогала ему готовить доклад к заседанию правительства.
Трошкин всегда считал, что готовность женщины к самопожертвованию – это самое главное. Ноги, глаза, грудь – не новость и не редкость. А вот приносить себя в жертву умеет далеко не каждая.
Поэтому сегодняшняя Светлана его удивила. Когда он рассказал ей о своих планах и предложил затаиться, то есть быть поосторожнее, встречаться пореже, дабы не давать повода для слухов и сплетен, она буквально взбесилась.
– Ты меня стесняешься? – вопила она. – Ты считаешь, что я могу помешать?
– Я считаю, что существуют стереотипы и общественная мораль. Наличие любовницы в нашей дикой стране пока еще не относится к числу добродетелей, – пытался объяснить он.
– Твои сведения устарели, – оборвала его Светлана, – заплесневелые верные мужья в семейных трусах, которые по тридцать-сорок лет сгорают от любви к своим толстым женам, уже не в моде. Главное – не шляться по публичным домам и по бандитским баням. А меня тебе не только простят, но и похвалят: нормальный человек.
Они так и не договорились. Светлана обиделась, наговорила ему гадостей и демонстративно бросилась в объятия Алешина.
– Ты всегда будешь ОКОЛО, – пообещала она на прощание. – Ты не можешь быть первым. Не исключаю, что ты дослужишься когда-нибудь даже до вице-премьера правительства, с твоими крокодильими челюстями тебе там самое место. Но премьером ты не будешь. Твое место – второе. И на конкурсе мудаков ты тоже займешь второе место.
Знала, собака, на какую мозоль наступать.
Но окончательно добил Трошкина Алешин. Он обнаглел до того, что попросил Светку в аренду на пару дней.
– Ты не будешь возражать, Саша? – невинным голосом спросил он. – Я слышал, вы расплевались.
– От Светки слышал?
Алешин пропустил вопрос мимо ушей и опять заныл:
– Так ты против или мне можно попытать счастья?
– Счастья? – Трошкин усмехнулся. – Не преувеличивай, Леша. Счастье в труде, а не в Светке.
– Вот так и порешим, – обрадовался Алешин. – Ты трудись, а я расслаблюсь чуток.
Трошкину стоило немалых усилий сдержаться. Какая бы ни была Светка, но угощать ею приятелей он был настроен меньше всего. Впрочем, при чем здесь он? Она сама угощала.
