Текст книги "Сплошной разврат"
Автор книги: Анна Малышева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)
Глава 16
ИРАТОВ
Вадим Сергеевич все еще надеялся, что с ним сыграли злую шутку. Разговор с Трошкиным произвел на него гнетущее впечатление, и Иратов мучительно искал ответ на вопрос: «Почему?» Вероятнее всего, говорил себе Вадим Сергеевич, смерть Светы слишком сильно повлияла на психическое здоровье Трошкина, и он просто невменяем. Временно. Иратов очень надеялся, что временно.
Он позвонил Трошкину сегодня утром, чтобы уточнить, когда собирается штаб и какие материалы подготовить к совещанию. На что Трошкин ответил очень странно: «Тебе-то что?» Иратов не понял, рассмеялся даже и попробовал отшутиться: «Действительно, мне-то какое дело до собственных выборов?» Трошкин заявил, что ситуация изменилась и при сложившихся обстоятельствах его штаб не будет заниматься предвыборной кампанией Иратова. При каких именно обстоятельствах, он не сказал, но сам тон разговора – официально-неприязненный, отбил у Вадима Сергеевича всякую охоту задавать дополнительные вопросы.
Кроме того, Иратов уже не мог позволить себе роскошь зацикливаться на странном поведении Трошкина. На него свалилась куча проблем, требующих немедленных, срочных решений, и он ринулся их разгребать. Предстояло в считанные часы создать новый избирательный штаб, найти людей, составить график проведения акций в СМИ и публичных выступлений.
В кабинет вошел помощник Дима, присел у другого конца стола, положил перед собой блокнот. Иратов пустил в Димину сторону листок бумаги, и бумажка поехала по скользкой поверхности стола.
– Вот, я набросал список тех, кто нам нужен, звони, уговаривай, не скупись – заплатим столько, сколько нужно. Но работать надо начинать сегодня.
Дима мельком глянул на список и выразительно помотал головой:
– По крайней мере, половина из них разобрана по другим штабам, Вадим Сергеевич. Выборная пора, вы ж понимаете.
– Понимаю. Звони.
Дима, бормоча под нос: «Попробую конечно, но…», вышел.
Его место заняла пресс-секретарь Лена.
– Что у нас сегодня? – спросил Иратов, копаясь в бумажках. – Куда едем, что говорим?
Лена молчала.
Иратов удивленно поднял глаза и по лицу пресс-секретаря понял, что происходит неладное.
– Что случилось?
Лена мялась, теребила носовой платок и прятала глаза.
– Да говори, в чем дело! – повысил голос Иратов.
– Видите ли, Вадим Сергеевич, – начала Лена, – мне страшно неловко и стыдно бросать вас сейчас, в такой ответственный момент, но у меня сложились такие семейные обстоятельства…
– Что-о?! – Иратов побагровел. – Как это – бросать?
– Мне придется уйти, – тихо, но твердо сказала Лена. – Так получилось.
Иратов не верил своим ушам. Он нашел эту девочку три года назад в маленькой занюханной газетенке, взял к себе в штат, сделал из нее человека. Да что там говорить? Она была из самых приближенных, знала очень много о его делах, и сейчас, накануне выборов, ее уход был не просто неприятностью, а настоящей бедой.
– Не дури, – отмахнулся Иратов. – Пройдут выборы, тогда поговорим.
– Нет. – Лена холодно посмотрела ему в глаза и встала. – Нет. Это вопрос решенный. Извините еще раз.
– Вадим Сергеевич, – окликнула его от двери секретарша Катя, – звонили с телевидения из программы «Федерация». Просили извиниться, завтрашняя съемка отменяется.
– Как отменяется? – Иратов аж подпрыгнул на стуле. – Мы же им… Как же так? Лена, займись. – Последнее было сказано по инерции.
Лена стояла у стола, как изваяние, и на указание начальника, теперь уже, видимо, бывшего, никак не реагировала.
Иратов потянулся к телефону, чтобы позвонить на телевидение и вправить им там мозги, но Катя опять возникла на пороге. Выражение лица секретарши не предвещало ничего хорошего.
– Что еще? – Иратов смотрел на Катю почти с мольбой.
– Вадим Сергеевич… Тут такое дело… Звонили из Администрации Президента.
– Ну?
– Президент не сможет приехать на наш форум.
Человек неопытный мог бы воскликнуть: «Ну что за ужасное стечение обстоятельств!» Но Иратов кое-что в жизни и в раскладах понимал и сделал правильный вывод: таких случайностей не бывает. Сначала Трошкин, потом Лена, теперь ход ферзем – отказ Президента. Если бы через минуту на пороге кабинета появились все его сотрудники с заявлениями об уходе в руках, он бы уже не удивился. Кто-то начал против него мощную кампанию, вот только знать бы – кто? Еще вчера он знал всех своих врагов, но, оказывается, есть еще некто, сильнее и нахальнее всех остальных, вместе взятых. Как же его вычислить? А главное – чем ему помешал Иратов?
Начальник службы безопасности появился по первому зову.
– Выручай, Петрович, – Иратов страдальчески скривился, – у меня крупные неприятности.
– Насколько крупные? – деловито осведомился тот.
– Очень. И первое, что надо сделать, – с Лены глаз не спускать. Приставь к ней хороших мальчиков, таких, кого она в лицо не знает. И пусть подробненько фиксируют – где была, с кем встречалась.
– С нашей Лены? – удивился начальник службы безопасности. – Зачем?
– Была наша, а вот чья теперь… Хотелось бы знать.
– Лена?!
– Петрович, давай без заламывания рук и драматических вскриков. Да, Лена. Только что от меня вышла. Уходит по семейным обстоятельствам. Понять это невозможно, но запомнить нужно. Я предполагаю, что дело не чисто. Тем более что за последние сутки это не первый облом. – Иратов встал, показывая, что разговор окончен. – Выручай, Петрович, дела правда плохи.
– Понял. – Начальник службы безопасности стал серьезен и даже суров. – Сделаем. Будьте уверены, Вадим Сергеевич.
А через полчаса Иратов уже входил в дверь старинного особняка, в котором располагался фонд «Наша демократия», с твердым намерением выяснить, что же такое случилось с Трошкиным и почему он так странно себя ведет.
По коридорам фонда, как всегда, сновали люди, многие доброжелательно здоровались с ним, из чего он сделал вывод, что Трошкин еще не сообщил своим сотрудникам новость о разрыве дипломатических отношений с Иратовым. Зато секретарша Марина оказалась полностью в курсе дела:
– Вам назначено? – холодно спросила она.
– Здравствуй, красавица, – тепло улыбнулся ей Иратов. – Саша у себя?
– Александра Дмитриевича нет на месте, – соврала Марина и что-то записала в свой еженедельник. – Я доложу о том, что вы заходили, когда он появится.
– Не утруждайся, голубушка, – ласково сказал Иратов, усаживаясь в кресло, – я сам намерен его дождаться.
– Его долго не будет… – заволновалась Марина.
– Ничего, я не тороплюсь.
– К тому же вас нет в его графике…
– Фу-ты, ну-ты, какие мы важные, – усмехнулся Иратов. – Графики у него. Ничего, я как-нибудь вне графика.
Марина почесала в голове, нахмурилась и решила не церемониться:
– Пройдите, пожалуйста, в комнату для посетителей. У меня указание руководства не устраивать столпотворение в приемной.
Иратов хотел возразить и поставить ее на место, но махнул рукой и отправился гулять по фонду. И тут, что называется, случайная встреча натолкнула его на интересную мысль. Он шел по коридору, злясь и поругиваясь, и навстречу ему неожиданно вылетела давешняя девочка-журналистка, с которой он познакомился в «Роще».
– Вот так раз, – обрадовался Иратов, – какими судьбами?
– Загадочными, – шепотом сказала она, – сама не очень понимаю. Но интересно-о-о…
– Так что вы здесь делаете, Александра?
– Любуюсь. Заглядываю в замочные скважины, слушаю непонятные разговоры, учу новые слова. Здесь очень странное место. – Саша засмеялась. – А если честно, то ваш друг Трошкин зачем-то нанял меня писать книжку о своем фонде.
– Ваша информация несколько устарела, – грустно сказал Иратов.
– Да? Книжка ему больше не нужна? – то ли обрадовалась, то ли удивилась Саша.
– Нет, про книжку я ничего не знаю. А вот о том, что он мне друг, так это в прошлом.
– Почему?
– Не знаю. Пытаюсь понять, но пока не получается. Вот только что был изгнан его милейшей секретаршей из приемной. Говорит: «Ходют тут всякие».
– Вот зверье! А вы не ходите к ним больше! – искренне возмутилась Саша.
Иратова позабавила ее детская наивность – «не ходите», легко сказать.
– Видите ли, – пожаловался он, – дело в том, что Трошкин до последнего момента занимался моей предвыборной кампанией. Так что его неожиданный демарш – большая неприятность для меня.
– А, понимаю, – кивнула Саша.
– Поможете мне? – неожиданно спросил Иратов, сам себе удивляясь. Девочка, конечно, хорошая, правильная, это видно, но ведь совершенно посторонняя.
– Как? – Саша насторожилась.
– Вдруг вам удастся выяснить, что случилось, почему Трошкин меня кинул и кто за всем этим стоит. А кто-то точно стоит, – закончил он убежденно.
– Я попробую, – неуверенно сказала Саша. – Но вряд ли Александр Дмитриевич станет со мной откровенничать.
– А вдруг? – Иратов виновато развел руками. – У меня совсем плохи дела, поверьте. Мне всего и надо – понять, кто объявил мне войну.
– Ну да, ну да. – Саша задумалась.
– Спасибо вам. – Иратов окончательно разволновался. – Вы уже второй раз меня выручаете. Я ваш должник, правда, правда.
– Я позвоню вам. – Саша помахала ему рукой и скрылась за ближайшей дверью.
– Буду ждать. – Иратов уныло побрел к выходу, решив к Трошкину больше не ломиться.
В холле первого этажа висел большой портрет президента фонда. Глянцевый и подретушированный Трошкин приветствовал гостей голливудской белозубой улыбкой и ласковым взглядом. Иратов остановился перед портретом, сказал: «Извини, что без цветов, а то положил бы к подножию» – и, глядя на бывшего приятеля, на его галантерейно-приторный образ, вдруг совершенно не к месту вспомнил Женю.
… Первая любовь Вадика Иратова, третьекурсника МГИМО, была, как и положено, несчастной. Собственно, обреченность и, как говорили, бесперспективность пылкого романа Вадима и Жени ни у кого не вызывала сомнений. Женя Фрадкина, девочка из профессорской семьи, играющая на скрипке и «балующаяся», как она сама говорила, живописью, и начинающий комсомольский функционерчик из деревни Красный путь – бывают ли более нелепые сочетания? Женина мама пришла в ужас, когда ей представили «нового мальчика». Особо болезненный след оставил в мамином сердце пламенный рассказ Иратова о работе партийного бюро факультета.
– Лучше бы ты говорил о надоях, – хохотала потом Женя. – Или о покосах. Разговоры о комсомоле всегда вызывают у мамы мигрень.
– Да я ничего вроде не сказал, – оправдывался Иратов. – Молчать ведь тоже неприлично.
– В принципе мама совершенно права, – говорила Женя. – Ты – ископаемое. С явными карьеристскими замашками. Ужас!
Они оба знали, что категорически не подходят друг другу и что скоро, очень скоро им предстоит расстаться, и уверенность в недолговечности их отношений, в обреченности их любви придавала роману особую остроту и надрывность. Все встречи, все разговоры, все поцелуи в подъездах воспринимались ими как последние. Они начинали прощаться, едва увидевшись, причем прощаться навсегда, и потому каждая встреча проходила на пике эмоционального напряжения, доставляла обоим непереносимую болезненную радость.
Глупейшие разговоры о том, кто должен сказать последнее решительное «Прощай», велись часами.
– Ты – мужчина, ты – сильнее, – уговаривала Женя. – Ты должен уйти.
– Но ты должна сказать, что хочешь этого, – соглашался, как ему казалось, Вадим. – Скажи, что больше не хочешь меня видеть, и я исчезну.
Как именно он собирался исчезнуть, если им еще два года предстояло учиться на одном курсе, не обсуждалось, но оба верили, что исчезнет обязательно.
– Не хочу тебя видеть?! – заливалась слезами Женя. – Что ты несешь? Я хочу, хочу, хочу! Но мы знаем, что ничего не получится и чем дальше, тем труднее нам будет расстаться. Я тебе только помеха в твоих грандиозных номенклатурных планах. И мама…
Иратов ненавидел слово «мама». Когда Софья Борисовна открывала ему дверь, он чувствовал себя жалким помоечным щенком, нагло пристроившимся на коврике перед дверью роскошного особняка.
Положение осложнялось тем, что Женин папа, будучи либералом, подчеркнуто игнорирующим дела дочери («что хочет, то пусть и делает»), не имел на маму никакого влияния. Они поделили территорию и не вторгались в зоны влияния друг друга. К великому сожалению, Женя находилась в маминой зоне.
Вадим не сразу понял суть негласного семейного договора. Он с детства усвоил, что мужчина – главный человек в доме, а значит, нужно сближаться с папой. Так просто и так неправильно.
Пока Вадим подлизывался к папе, мама Софья Борисовна гнула свою линию, и Женя постепенно сдавала позиции. Она перестала приглашать Вадима домой и, что самое страшное, начала его стесняться. Пылкие слезы и поцелуи чередовались со вспышками раздражения. Она при всех делала ему замечания, исправляла речевые ошибки, передразнивала, тыкала его носом в отсутствие эстетического воспитания: «Помнишь, у Мандельштама?.. Ах да, прости, я забыла…»
Удары по самолюбию сыпались один за другим. Вадим обижался, уходил, хлопнув дверью, но ночью они созванивались, разговаривали часами, Женя опять плакала.
Люда пожалела Иратова. В каждом институте, на каждом факультете и на всех курсах обязательно есть такая девушка – душевная и сострадательная, готовая выслушать страждущих и мечущихся, особенно если они поведают ей историю несчастной любви и женского коварства. На их курсе такой была Люда. Иратов поведал – и ему стало легче. Потом откровенные (до известной степени) разговоры вошли в привычку. Потом стали потребностью.
Женя стала их общей проблемой, над разрешением которой они бились вместе. «Без тебя мне не справиться», – жаловался Иратов, имея в виду только разговоры, всего лишь задушевные разговоры. «Конечно, я с тобой, и мы вместе», – отвечала Люда, имея в виду уже нечто большее.
Страдальческие исповеди прекратились вдруг, несколько неожиданно и резко.
– Все, – сказал Иратов, – все в прошлом. Сколько можно ныть? Не вышло – значит, не вышло, и нельзя столько времени рубить хвост по кусочкам. Нет, я готов потерпеть, но дело в том, что хвост не бесконечен. Он кончился, и теперь они режут меня прямо по голому заду.
Люда обрадовалась. Она одержала убедительную победу, и странно было бы ею не воспользоваться.
Роман Иратова с Людой уже никого не удивил. В нем не было того надрыва и бесконечной щемящей ноты, зато не было и шизофренической раздвоенности. Нормальные отношения почти взрослых людей.
Людин отец – партийный функционер – принял Иратова, с первой минуты оценив его трудолюбие и целеустремленность.
Вскоре Иратов поселился на даче Людиных родителей, которая в зимние месяцы пустовала. Люда навещала его там в выходные.
В тот субботний вечер она собиралась на дачу особенно тщательно – накупила продуктов, сходила в парикмахерскую, надела новые джинсы. Плохая погода настроение не портила, собственно, Люда ее и не замечала. Она шла от электрички, нагруженная сумками, и думала только о том, как бы мокрый снег не повредил макияж, как бы глаза не потекли.
От станции до дачи – всего десять минут хода, но тяжелые сумки порядком оттянули руки, и на ладонях вспухли белые полосы.
Люда влетела в дом и первым делом бросилась к зеркалу в холле – слава богу, с тушью все в порядке. Вадим вышел из комнаты и прислонился к косяку.
– Еду на дом заказывали? – спросила она. – Вот, пожалуйста.
Он стоял не двигаясь, и только тут она заметила, какое странное у него лицо: чужое и злое.
– Что с тобой? – испуганно спросила она, а он вдруг начал хохотать и пятиться в глубь комнаты.
Люда испугалась и тоже попятилась – к двери на улицу.
– Все, – крикнул Вадим, – ничего уже не будет! Все!
Слова он произносил громко, но не четко, и она поняла, что он сильно пьян.
Вместо теплого свидания, вместо благодарности получалась какая-то гадость. Но опять тащиться по мокрому снегу, лезть в холодную электричку, объясняться с родителями… Люда бросила сумки в угол, разделась и направилась в комнату, полная решимости уложить его в постель. Вадим сидел на диване, закрыв лицо руками, и лил обильные пьяные слезы.
– Она меня бросила, – выл он, – совсем, навсегда. Она ушла к Трошкину-у-у. Ой, мамочка, что же тако-о-о-е…
Никогда больше Люда не видела Иратова ни плачущим, ни пьяным. Впрочем, того вечера на даче ей хватило.
– Кто тебя бросил? – с ужасом спросила она, хотя прекрасно поняла, о ком идет речь. – И… когда она тебя бросила? Сейчас? Сегодня?
Иратов продолжал раскачиваться из стороны в сторону, стонать и рыдать, а Люда потрясенно смотрела на свои вспухшие от тяжелых сумок ладони, и ей тоже хотелось завыть от обиды – она неслась к нему, тащила продукты, хотела обрадовать, покормить…
Вадим вскоре заснул там же, на диване, в той же плачущей позе, закрыв лицо руками. Люда тихонько легла рядом, уткнулась лицом ему в спину и всю ночь слушала его стоны и всхлипы по другой женщине. Самое удивительное – она его опять жалела. И с этой ночи она на всю жизнь невзлюбила Трошкина. Конечно, Трошкин, уведя Женю, «подарил» ей Вадима, но ничего не могло быть унизительнее, чем принимать такие подарки.
Глава 17
ЛЕОНИД
Дружный коллектив журнала «Секс-мода» занимал пятый этаж Дома прессы – огромного здания, напичканного множеством редакций. Младшего оперуполномоченного Зосимова, в недавнем прошлом – политтехнолога Манукяна, приятно удивило, что в «Секс-моде» вообще не было мужчин. Ни одного. Поэтому на красавца Леонида сотрудницы редакции реагировали очень благожелательно и с большим интересом.
– Ой, а вы к кому? – спросила девушка-вахтер и кокетливо задрала подбородок к потолку.
– К Симкиной, – ответил Леонид.
– Редактора нет, – вздохнула девушка. – Она… она… в общем, она будет не скоро.
– А как же мне быть? – Леонид сделал вид, что страшно расстроен. – Мы договаривались. Может быть, я могу переговорить с ее замом? Вопрос очень важный.
– Замом? – Девушка пригорюнилась. – Ее тоже нет.
Леонид про себя похвалил неболтливую вахтершу и высоко оценил ее умение формулировать мысли. Могла бы сказать: редактор на допросе в милиции, а зама убили три дня назад, так ведь нет же, все правильно говорит.
– А с кем же мне?.. – спросил он.
– А вы по какому вопросу? – Девушка сняла трубку внутреннего телефона.
– По вопросу размещения рекламы, большого пакета.
– Сейчас. – Вахтерша набрала три цифры, сказала: «Тут по поводу рекламы» – и отправила Леонида в комнату номер 16.
Заведующая отделом рекламы, упитанная брюнетка, обильно украшенная брильянтами, приняла Леонида с распростертыми объятиями. С первых минут она была приветлива и мила, но стоило Леониду произнести сумму предполагаемого контракта с журналом – 500 тысяч долларов, как ее радушие приняло опасные формы: она начала метать на журнальный стол дорогостоящие яства и напитки, ухитрилась дважды прижаться к Леониду пышным бюстом, а затем категорично, практически в приказном порядке, провозгласила тост: «За брудершафт». Леонид попробовал отшутиться, заметив, что никакого Брудершафта не знает и пить за кого ни попадя не намерен, но заведующая отделом рекламы отработанным движением схватила Леонида за грудки и жарко поцеловала.
– А теперь о делах, – смущенно начал младший оперуполномоченный, незаметно стирая с губ и подбородка губную помаду. – Мне поручено уточнить, насколько действенна реклама, опубликованная в вашем журнале?
– Очень! – услышал он в ответ. – Просто очень.
– Нельзя ли поконкретней, – попросил Леонид. – Тираж, состав аудитории… Кто вас читает? Вероятно, преимущественно женщины?
– В последнее время нас читают все, – скромно заметила заведующая отделом рекламы. – В особенности после того, как у нас начала печататься Резвушкина.
– Кто такая? – деловито осведомился Леонид.
– Мы сами ее никогда не видели, но пишет она прекрасно.
– Прям как в анекдоте, – улыбнулся Леонид. – Помните? Мужик кидает в рюкзак колбасу, оттуда доносится чавканье, его спрашивают: «Кто у вас там?», а он отвечает: «Понятия не имею, но колбасу любит страшно».
– Дело в том, – вежливо хихикнув, объяснила заведующая, – что Резвушкина пишет на такие щекотливые темы, что ее стремление оставаться инкогнито совершенно понятно.
– И о чем же она пишет?
– О сексе. Но не вообще, а о конкретном. То есть с конкретными людьми, которых все знают, – с гордостью сообщила заведующая.
– Извините, не понял. – Леонид жалостливо посмотрел на собеседницу. – Чем секс вообще отличается от секса чисто конкретного?
– Не чисто конкретного, – поправила она, – а с конкретной личностью. Понимаете, она совращает известного человека, политика там или бизнесмена, а потом пишет об этом. А мы публикуем. А тираж растет.
– А что говорят эти? Совращенные?
– Ни-че-го! – Заведующая лихо подмигнула Леониду. – Молчат, голубчики!
– Занятно… – Леонид почесал голову. – И скольких же она совратила?
– Пока семерых. Но обещает на этом не останавливаться.
– Очень мило с ее стороны, – похвалил Леонид, – но, понимаете, строить инвестиционную политику на таком зыбком материале, как возможные интимные контакты вашей авторши с известными людьми… А вдруг у нее испортится цвет лица? Или ее потенциальные жертвы станут осторожнее?
– Вот уж не думаю! – страстно вскрикнула заведующая. – Ну какой мужчина откажется от привлекательной женщины? Да никакой! Все одинаково похотливы.
– Благодарю. – Леонид поклонился.
– Ой, я вас совершенно не имела в виду, – виновато пискнула заведующая.
– Отчего же? – Леонид плотоядно уставился на нее. – Если женщина привлекательна, как вы сказали…
Заведующая густо покраснела, но, как показалось Леониду, не столько от смущения, сколько от радости.
– Какая она? – спросил Леонид, не отрывая вожделенного взгляда от красного лица заведующей.
– Кто?
– Резвушкина. Так, кажется, вы ее назвали.
Рекламная начальница обиделась:
– Понятия не имею. Вы сюда по поводу рекламы пришли или…
– Именно что по поводу рекламы, – строго перебил Леонид. – Нам надо быть уверенными, что в ближайшие месяцы тираж вашего журнала не уменьшится. То есть, извините, нам хотелось бы получить подтверждение того, что ваша Резвушкина не одумается, не остепенится и не потеряет своей женской привлекательности.
– Я уже сказала, что ее никто не видел. Она прячется от всех.
– Но как-то она поставляет вам свои статьи. Неужели подбрасывает на порог? Да и гонорары… Или она идейная? Не за презренный металл подставляет мужиков, а из любви к искусству? Борется, так сказать, за общественную мораль?
– Конечно, нет, – покачала головой заведующая. – Журнал выплачивает ей очень солидное вознаграждение. Очень. Но дело того стоит. А связной между ней и журналом выступает заместитель главного редактора. Во всяком случае, так было раньше.
– Отлично. – Леонид встал. – Мне бы хотелось поговорить с этим заместителем.
Пышная рекламщица буквально на глазах сжалась, осунулась и резко погрустнела:
– Видите ли, она трагически погибла три дня назад.
– Какое горе!
Они помолчали, повздыхали, и Леонид опять взялся за свое:
– Прошу прощения за меркантильный подход, но не прервется ли со смертью вашей коллеги связь журнала с Резвушкиной? Вы сами сказали, что никто с названной дамой незнаком и где ее искать – неизвестно.
Рекламщица молчала и кляла себя за лишнюю болтливость.
– Хорошо. – Леонид положил на стол визитную карточку менеджера по рекламе фирмы «Мега-С». – Будем считать, что первый шаг к сотрудничеству сделан.
– А сколько шагов нужно сделать до подписания контракта? – спросила заведующая отделом рекламы Упавшим голосом.
– Два. Позвоните мне, пожалуйста, как только объявится ваша золотая авторша. Договорились?
Леонид не обманул гостеприимных девушек, приглашавших его на кофе. Он решил, что о сложных взаимоотношениях редактора журнала и ее заместителя лучше беседовать с рядовыми сотрудниками «Секс-моды». И не ошибся. Местные девушки просто завалили его сплетнями и страшными рассказами о Симкиной и Григорчук, причем о последней, несмотря на свежесть утраты, он не услышал ни одного доброго слова. Образ покойницы никто не пытался сделать не то что светлым, а даже в меру темным. Сотрудники журнала были, на удивление, единодушны в оценке Светланы Григорчук: властная, недобрая, беспринципная, мстительная. Редакторшу свою Элеонору Симкину они жалели: «Бедная баба». Циничное замечание Леонида о том, что, дескать, смерть Григорчук пришлась Симкиной как нельзя более кстати, все бурно поддержали: «Да, повезло, ничего не скажешь».
С одной стороны – повезло, заметил Леонид, а с другой – не заподозрят ли вашу редакторшу в убийстве?
На него посмотрели как на сумасшедшего. Кого Элеонору? Чушь собачья.
Младший оперуполномоченный Зосимов покидал редакцию «Секс-моды» в хорошем деловом настроении. Он слегка замешкался у машины, потому что ключи от нее завалились за подкладку плаща, и, когда он уже усаживался в автомобиль, его внимание привлекла любопытная фигура – к входу в Дом прессы уверенно шла девушка в ярко-рыжем парике, темных очках и зеленом пончо. «Ой, красавица», – развеселился Леонид, внимательно ее разглядывая. Любая внешняя аномалия интересовала младшего оперуполномоченного Зосимова с профессиональной точки зрения. Он был уверен, что просто так, без причины никто не будет напяливать пончо зеленого цвета и парик модели «пакля». Еще со времен учебы в театральном вузе он хорошо усвоил, что хороший парик – это тот, который не похож на парик. В данном случае мы имели совсем плохой экземпляр, вызывающе плохой, как будто носитель оного старался продемонстрировать всем, что на голове его именно парик, а ни в коем случае не волосы.
Разглядывая девушку из автомобиля, Леонид думал о том, что же заставило ее так вырядиться. Девушка как девушка, все в норме, ноги, руки, походка… Саня! Лейтенант Зосимов аж подпрыгнул и больно ударился головой. Что она здесь делает в таком виде? Не далее как три часа назад она уверяла Василия, и Леонид при этом присутствовал, что отправляется в фонд «Наша демократия», где и пробудет целый день.
Планы менялись. Зосимов запер машину, бросил ключи в бездонный карман плаща и пошел за Сашей. Его ничуть не удивило, что она поднялась на пятый этаж, на котором располагалась «Секс-мода», и уверенно проследовала к кабинету исполнительного редактора. Он, скорее, удивился бы, если бы Саня в своем маскарадном костюме пошла в какое-нибудь другое место.
Леонид занял наблюдательный пост в мужском туалете, неизвестно зачем наличествующем в этом женском царстве, и, высунув нос в приоткрытую дверь, предался напряженным раздумьям. То, что Саня что-то задумала, сомнений не вызывало, равно как и то, что задумала она нечто рискованное, иначе не стала бы скрывать свою затею от дружественного убойного отдела. А значит, Леонида с Василием ждали тяжелые времена. Все, без исключения, Санины авантюры выходили им боком. Между тем через пару минут после того, как Саня зашла в кабинет исполнительного редактора, туда же прошествовали две солидные дамы (вероятно, из руководящего состава редакции) и уже знакомая Леониду заведующая отделом рекламы.
Саня появилась в коридоре через полчаса, поправила перед стеклянной дверью съехавший набок парик и, довольно улыбаясь, зашагала к лифтам.
– Стоять! – рявкнул Леонид из своего укрытия. – Руки за голову, ноги расставить.
– Фу, какая пошлятина, – томно отмахнулась Саня. – Где ты набрался этой дряни, Ленечка?
– Тебе идет новый прикид, – с отвращением процедил Леонид сквозь зубы. – Цвета веселенькие, как у дорожных рабочих – издалека видать, чтобы пьяный водитель самосвала при виде тебя в панике сворачивал в кювет. Паричок такой гаденький. Красота, конечно, страшная сила и, соответственно, требует жертв, но голова-то небось потеет?
– Что там может потеть? – удивилась Саня. – Там же кость.
– Я жду объяснений, – потребовал Леонид. – Немедленно!
– Видите ли, коллега, – начала Саня (она тоже, как и вся редакция «Вечернего курьера», освоила новое вежливое обращение к собеседнику), – в силу собственного совершеннолетия, которое, увы, минуло уже давно, а также в соответствии с важнейшей статьей Конституции о праве граждан на передвижение я могу самостоятельно выбирать маршруты следования. Вот так. А в соответствии с другой статьей Конституции о праве на выбор одежды…
– Да. – Леонид кровожадно прищурился. – Хорошая статья, я тоже ее люблю. Раз ты так хорошо знаешь Конституцию, то помнишь, наверное, что там есть еще одна замечательная статья – о праве…
– …на выбор спиртных напитков? – пискнула Саша.
– Не-е-ет. О праве немедленно доложить о встреченных безобразиях товарищу капитану Коновалову.
– Леня! Я пошутила! – взмолилась Саня. – Не надо! Не ябедничай.
– Тогда рассказывай, и поподробней.
– Ладно, – неожиданно легко согласилась Саня. – Пойдем отсюда, я тебе по дороге все расскажу.
Далеко уйти они не успели. Из кабинета исполнительного редактора выплыла заведующая отделом рекламы и, увидев Леонида с Саней, страшно обрадовалась:
– Вы уже все знаете? Вот и прекрасно, а то я собиралась вам звонить.
– Что – все? – не понял Леонид.
– Что мадемуазель Резвушкина, – заведующая ткнула пальцем в Саню, – намерена продолжать сотрудничество с нашим журналом. И в ближайших номерах планируются ее статьи о двух ведущих политиках. Так что к подписанию контракта с вашей фирмой мы готовы.
Леонид сначала онемел и на лице его застыла кривая глупая улыбка, а затем крепко схватил «мадемуазель Резвушкину» за локоть и поволок ее к лифту.
