Текст книги "Молчащий"
Автор книги: Анна Неркаги
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 27 страниц)
«Молчащий»... Это для меня не повесть. Это, по признанию А.Неркаги, 15-летний путь к Господу, о, она смогла сдержать удар, хотя все злые силы мира – природные и техногенные – трепали ее тело, душу, совесть. 15 лет неимоверных нравственных страданий, бессилие от невозможности вмешаться в большой российский и свой народный мир, стоическое терпение на фоне надругательств над хрупкой и близкой небесам северной ойкуменой наших всесильных и безжалостных нефтегазовых королей, люмпенов, архаровцев в лжеадидасах и в кабинах «магирусов». Пьянь, наркотики, плач детей, отрываемых органами народного образования от родной семьи, поверхностное усвоение опасных даров чужой цивилизации, личные драмы не сломили А.Неркаги: «Я не прошу у читателя прощения за эту повесть. Многие меня осудят. И суда не боюсь. Знаю только одно. Если бы не написала, то предстала бы перед Судом Отца. За трусость, за низость Духа, за Безверие».
Не творить – нет худшего наказания. Не любить – нет горестней участи. Эти слова А.Неркаги возвращают и ей, и читателям, и всем людям земли священный дар человеческой жизни. Сотворение себя под низким небом Ямала, до сих пор непонятного пришельцам без совести и веры, высоколобым интеллектуалам и так называемым ученым спецам по народам Крайнего Севера.
Великое открытие А.Неркаги – глубинное словесное преображение игры-жизни—творчества своего народа. Внешне все кажется хождением по давно заведенному кругу дней и забот. Давно описаны северные праздники и будни, занятия, устройство чума, иерархия внутри рода, межродовые отношения, характер общения, быт. Здесь впервые стереоскопич-но показана северная жизнь, как преодоление творчеством каждодневной обыденности. Это сутки, длиннее наших, это снежные дороги, путешествие по которым никогда не повторяется. Это охота и рыбалка и система духовных жестов, молитвенных свя-щеннодейств, непонятных чужому. В «Белом ягеле» мать Алешки молится Душе чума, впадая своей микротропой в космическое колесо высшего гармонического вращения Вселенной.
Северные герои А.Неркаги – родовые ненцы, увы, люди старшего поколения (родители Анико, старик Пэтко, Вану и другие) – живут сопричастно первым дням творения. Их дела и мысли синкретичны, то есть в них слиты все времена и искусство, все песни и ремесла, все стороны человеческого бытия. От постройки чума до разведения своего огня и собственного ведического знания. Может, в этом и разгадка тайны талантов нашего Михайлы Ломоносова, чей поморский стиль жизни тоже был связан с Севером?
Эх, Россия, забыто и забито то, что лечит Душу, освежает телесные силы. Одно дело – пьяный дьяк во время пасхальной недели на картине В.Перова, другое – жаркие слова в красном углу избы, обращенные к народной заступнице Богоматери (пора их вспомнить...). А разговор с внутренним взором автора в «Молчащем» с тундровым семицветием, живым вестником главного Огня жизни!
Нет кощунства в мысли моей: «Молчащий» стал северным Апокалипсисом, откровением А.Неркаги об уже грянувшем на планете конце этого мира. Жуткое, страшное горечь-открытие автора – «У нас сейчас гниет душа». Да, такой Сын Неба (как у автора) сошел сейчас к нам на землю, не всем дано узнать его, не всем с ним разговаривать. Но апостольское служение Анны Неркаги своему народу продолжает футурологический провидческий шок ее апокалипсиса, опережая нашу действительность – «имеющий душу да слышит». И если такие найдутся на Севере, увидят они новую землю, свет преображения.
Судьба А.Неркаги – залог судного пути и для своих, и для пришельцев. И я взялся писать о ее творчестве, потому что ее проза – открытая книга, художественная биография народа, заселившего эти края в конце первого тысячелетия (если вести отсчет от упоминания об угорских и самодийских племенах в древнерусской «Повести временных лет» – 1096 г.). Этот метатекст создается на русском языке в том особом его духовно-символическом звучании и оформлении, когда ненецкий язык равноправно вписывается в инородный строй, прямо выражает душу и национальный образ своего мира, свою психологию в именах и названиях, в поэтическом синтаксисе художественной речи: «Есть укорот на всякую гордыню и силу. На этой дороге спесивый помнит и знает, что земля под всеми одна и небо над головами общее, и не потерпит дорога на своем теле, чтобы один обидел другого. Ибо может случиться, что ты сейчас гордо пронесешься мимо, а через время будешь погонять через силу кривым хореем своего худого передового, и ветер, зайдя в одну дырку на твоей малице, тут же выйдет в другую». Гениально! Русско-ненецкое, ненецко-русское спасение усиливают друг друга по принципу дополнительности, который лишь недавно озвучил для литературных критиков и ведов академик Лихачев.
Некто N недавно подверг критике биографическую справку об А.Неркаги, помещенную в хрестоматии «Литература Тюменского края». Надо бы было сему веду не полениться заглянуть в библиографический указатель «Писатели Тюменской области» (1988). Тогда бы язык прикусить пришлось, ибо автор сей справки – покойный известный писатель Г.Сазо-нов, который наши севера знал как геолог, а не понаслышке. И ничего плохого нет в том, что в справке сказано: «Анна Павловна Нерка-ги (Неркаги в переводе с ненецкого Род негнущихся) родилась 15 декабря 1952 года в чуме, в горах Полярного Урала, где у подножия хребта Сайрей в ягельных долинах каслал стада ее отец-ненец».
Можно, конечно бы, и получше написать, поточнее, но авторы-составители доверились этому тексту. Да и сам вед в своём критическом опусе обратил внимание на стилистику, но не на неточность (наверное, от незнания). Ибо в справке надо было ставить 1951-й год рождения, горы заменить на предгорья...
Места эти просто уникальны и мистичны, словно прикрытые особым духовным облаком. Каменный пояс здесь начинает уходить под землю, под океан, тут особый микроклимат и животно-водная среда. Места относятся к поселку Лаборовая Приуральского района Ямало-Ненецкого автономного округа..
В отрывке Г. Сазонова написано, что она в 1970 г. закончила среднюю школу-интернат в поселке Аксарка (ниже Салехарда на правом берегу). Сама же Анна Павловна пишет, что «с детства меня тянул большой мир, я стремилась за пределы того, чем чаще всего обходятся мои земляки. Как и Анико из моей первой повести, закончив учебу в школе-интернате в поселке Белоярск, я уехала в большой город, стала учиться в Тюменском индустриальном институте. Потребовались годы, чтобы осознать довольно простую мысль, что нет ничего больше, просторнее и милее, чем родная земля, дорогая моя (Байдарацкая) тундра... Если Анико, героиня повести, металась между городом и тундрой, то я выбор сделала... На вершинах Полярного Урала растет вековой белый ягель. Кроме ветра и солнца, никто не трогает его. Для меня этот красивый мох – сплав свободы, гордости, недоступной красоты и независимости».
Геологоразведчика из Анны не получилось. Подкачало здоровье после второго курса. Нелегко было разделить благие и черные начала городской жизни, ее искусы. Студенческая богема лишь внешне похожа на праздник: тут и бурно-буйные застолья, многолетние увлечения, но одновременно крепкое ядро ее души подтолкнуло к литературным опытам. Сначала были неудачи, однако перспективу разглядел маститый писатель, тогда руководивший областной творческой организацией, К.Лагунов. Анне повезло: мэтр отнесся к ней неформально, его уроки пошли впрок. Главы из «Анико» появляются в местном альманахе «Самотлор» (1975). Потом повесть с комментарием К.Лагунова печатает «Урал» (1976), и накот нец, «Анико» с. послесловием наставника автора издается отдельной книгой в «Молодой гвардии» (1977). В 1978 году А.Неркаги принимают в Союз писателей.
Не теряя темпа, Анна садится за новую вещь – «Илир». Она работает методистом областного управления культуры, сохраняя связь с Заполярьем; Тут-то и развернулась драма. Анна Неркаги вплотную познакомилась с фальшью и лицемерием советской системы. Ей важно было рассказать всю правду о своем народе, написать реквием трагического столкновения проверенного веками лада ненецкой жизни с природой и небом, познакомить всех с космическим образом северного мира, с необычными коллизиями северного социума.
Надо было сохранить предание, законы отчего дома, уникальную экологию человека, животного и растительного мира, подвергнувшихся бурной и смертельно опасной экспансии нефтегазовых ведомств. Она понимала, что предание обречено, что ее небольшой народ теряет лицо, замыкается в нравственных и бытовых бедствиях, что гибнет тундра. Она искала пути договора с пришельцами, насильно отбиравшими у ненцев детей, искусственно подгонявшими их под нормы чуждой им: цивилизации, обрекая уникальный Ямал на вымирание.
Ее «Илир» одновременно был и честным, строгим взглядом на родную историю и социальные отношения в народной среде. Тот первобыт позволял богатею уже при советской власти закабалить сироту, низведя его жизнь до животного состояния. И новая власть оказалась еще более фальшивым другом, чем царская. Можно предполагать, что после долгих бесед с К.Лагуновым действие повести было сдвинуто в самое начало советской власти, локализовано как частный случай. В финале «Илира» появляется большевик Егоров с красными нартами, показано ожидание светлого поворота в жизни ненцев. Но все равно и в таком виде повесть стала суровым символом-обличением двойной морали в Стране Советов и консервативно-рабских отношений в среде соотечественников.
А.Неркаги поняла – если она так написала про Илира, ей надо возвращаться домой, ибо мало что изменилось в ненецких поселениях, вымирает народ. Она нашла свой ход, свое место, определила новую роль: надо спасать, духовно ободрять и помогать ненцам выжить, усвоить позитивные уроки чуждой цивилизации, решиться модернизировать предание.
Склоки среди местных «душеведов и словолюбов», интриги, разлагающие выбросы бездуховности, косые взгляды коллег и зов родной земли стали причиной возвращения на родину. Пятнадцать лет молчания, но одновременно и творчества, служения людям. Она становится культпросветработником, по-своему каслает по тундре, время от времени возвращаясь к своим рукописям.
Подвиг духовный, нравственный. Может, есть своя правда в том, что Ю.Шеста-лов не расстается с северной столицей, навещая Югру, может, прав по-своему Е.Ай-пин, по слухам, прочно осевший в Москве. Извините, но «Молчащего» им не написать, ведь Иисус появился в Святой земле, которая так была далека, по меркам античного мира, от Рима. Где теперь эстеты заката той империи на фоне духовного величия христианского искусства? Как прославлен У.Фол-кнер? Да, философско-мифологическим пересозданием жизни глубинки американского Юга, его атома – графства Йокнапатофы. Где творил великий гений европейского модернизма эпохи кризисных сумерек Австро-Венгрии? Франц Кафка жил в периферийной для той империи Праге...
Сейчас А.Неркаги взвалила себе на плечи неимоверно тяжелый груз забот: моральных, материальных, духовных. Там, в родном поселке Лаборовая, она ведет северно-фермерское хозяйство и интенсивно пишет после 15-летнего молчания. Это ее Оптина пустынь, конечно же, иного рода, но корень один – спасение своего народа. Прежде всего духовное.
Метатекст А.Неркаги – лирико-психологические и эпические картины народной трагедии. Век информационных технологий нужен ей для того, чтобы художественно свернуть в микрокосмос свой народ, спеленать зерно рода, его семя. Лишь небо знает, когда и кто его посеет после катастрофы. В вещах советского времени вы не найдете партийно-советских начальников, почти размыты приметы социальных отношений. Прошли века «приручения» северных народов, но они остались, в принципе, самими собой. И лишь стоическая философия жизни да особая инфраструктура геопространства не дали сопротивлению выразиться в чеченском варианте.
Натурфилософское северное видение мира в «Ани-ко» лучше многих показывает суть полезного для ненцев анимизма – всеобщего одушевления жизни верхнего, среднего и нижнего миров, сообщества людей и зверей, рыб и тундровой флоры. Душа отца Анико Себеруя открыто общается с душой старого верного вожака гончих помощников Буро. И трагический поединок его с хозяи-ном-волком этих мест (Хромым Дьяволом) становится поединком человека и собаки с хищническим образом бытия.
Такая же суровая гармония содружества всего живого на Севере ради добра и в «Илире». Подросток спасается дружбой с такой же несчастной, доживающей свое собакой. Более того, в сюжетном повороте Илир принимает собачье обличье, заменяя собой сторожевого пса. Майма, слепок с васкуев-бо-гатеев, тэта и предававших народ шаманов, вроде бы имеет все. Но богатство, основанное на обмане и безудержной эксплуатации роди– * чей, не принесло ему счастья. Род его затухает, наследник болен, а Илир все равно наливается красотой и здоровьем.
В «Белом ягеле» уже современная фаза драматического диалога северной культуры с техногенной цивилизацией. Не вернется в родное стойбище красавица-дочь старого Пэтко. Вольная птица, попавшая в полон манящих городских огней. Не дождется влюбленный в нее еще с интернатской поры Алешка. Равнодушно участвует он, в силу традиции, в древнем обряде ненецкой свадьбы, ибо мать нашла ему женщину не по сердцу, повинуясь жесткой необходимости не только продолжения рода (сыну уже под тридцать), но и обязательному на Севере семейному укладу жизни. Одиночкам здесь делать нечего. Из последних сил старые люди поддерживают Огонь родного очага, Дух своего чума. Но они лишь обозначают вековечный канон, уходящий в сень небытия.
И все же не все так просто в прозе А.Неркаги. Несколько людей из поселка в этой повести пытались добраться за спасительным хлебом и погибли в снегах. В путь пускается Вану и около каждого усопшего он видит кусок хлеба – дань преданию, подарок отправившихся в запредельную дорогу. Вану колеблется и все же нарушает предание, но во имя живых. Он питается этим хлебом, он возвращается обратно со спасительными припасами, останавливаясь возле каждого умершего и с извинениями отдает им взятое в долг.
«Молчащего» нельзя читать как обычную прозу. Если отвлечься от духовного поединка Анны со страшным Скопищем, черным символом всепроникающей радиации бесовства, плотско-скотскими радениями, умело направляемыми хозяином Великой Тьмы Улыбом (жрецом лжи) и Саллой (скопийцем злого ума и жрецом злой правды), то текст сам по себе суперсовременен. Все игровые постмодернистские приемы и новейшие упражнения в искусстве слова налицо. Только по смыслу греховный постмодерн загоняет человека в черную бездну ада, а наш автор, наоборот, судит его, предостерегает, убедительно показывая картины страшных катастроф, от которых одно спасение – рваться не в низы тела, а вверх, к очистительному голосу неба.
Такие вещи должны читаться как молитва. Фантазии и видения не укладываются в русло даже очень своевольной художественной логики. А вот, по-моему, «Белый ягель» в последнем варианте несколько «нагулял жирок», в более стройном журнальном виде для меня он предпочтительней.
Конечно, спасибо окружным властям за материальную помощь в издании однотомника А.Неркаги. Но можно сделать еще один официальный шаг. В Россию вернулись государственные премии. Хватит столичным гуру нищеты человеческого духа и генитальных трясучек держать «схваченным» литературный олимп. Пора таким нашим художникам веры и совести, как А.Неркаги, быть представленными на почетных конкурсах. Но, Боже, как она одинока в токе текущей злобы и распада. Ведь она пишет, как живет, и живет, как пишет.
И грянул гром...
Спаси и Сохрани!
