Текст книги "Музыка любви"

Автор книги: Анхела Бесерра

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц)

Красный «ягуар» остановился у отеля около шести вечера, на час раньше обещанного.

Пубенса, мирно поджидавшая кузину, заметила из окна автомобиль и выходящих из него пассажиров. Ее охватила такая паника, что она едва не поддалась минутному порыву решить вопрос радикальным методом – перемахнуть через белые мраморные перила и броситься с балкона. Удержала ее только мысль о том, как непристойно она будет выглядеть, разбившись в лепешку у ног дяди с тетей. В лихорадочной спешке она схватила сумочку, вихрем промчалась по черным лестницам и площадкам и с истерическим смехом выбежала на улицу через пожарный выход, чтобы оттуда уже начать поиски месье Филиппа, который поможет ей вовремя предупредить Соледад о возвращении родителей.

В блаженном неведении о тревогах кузины Соледад сняла свои туфельки на платформе и задумчиво брела по набережной рука об руку с Жоаном Дольгутом. Они молчали, жадно упиваясь последней каплей отпущенного им времени, – минуты испарялись, как роса в пустыне. Дальше потянутся долгие дни безмолвия и взглядов, брошенных украдкой. Но она хотя бы еще сможет видеть его, думала Соледад; еще сможет с помощью Пубенсы иногда передавать ему записки. Еще сможет... Она резко остановилась, глядя вверх. Ветер расколол надвое небесный свод, проложив дымчатую дорожку от моря к отелю.

Они вернулись. Ее родители вернулись – никаких сомнений, ветер никогда ей не лгал. Он предупредил ее и исчез, предоставив влюбленных своей судьбе. В смятении они прибавили шагу, стараясь сохранять непринужденный вид. У отеля они уже собрались было прощаться, когда навстречу им, задыхаясь, выбежала Пубенса.

– Они уже здесь! Боже милосердный! – Впопыхах перекрестившись, она бросилась к кузине. – Лишь бы они не видели тебя за руку с... лишь бы они вообще вас не видели!

– Я не виновата, Пубенса. Ты же говорила, что...

– Забудь, что я вам говорила! Они приехали раньше. Наверное, уже ищут нас...

Ошеломленный Жоан почтительно отступил на шаг, не зная ни куда податься, ни как попрощаться с обеими. Месье Филипп подоспел ему на выручку.

– За работу, мой мальчик. Довольно, нагулялся. А вы, дорогие барышни, поднимайтесь в номер с высоко поднятыми головами и ослепительными улыбками. Сохранность тайны в ваших руках. У вас же все на лице написано! А ну-ка изобразите мне полное довольство и благополучие! Так-так... – Девушки послушно заулыбались, и он придирчиво оглядел результат. – Ну вот, другое дело.

Жоан и Соледад не успели ни проститься, ни даже обменяться взглядами напоследок. Прощальный поцелуй застыл на сомкнутых губах, прощальное объятие жгло опущенные руки. И только когда Соледад и Пубенса ушли, Жоан вспомнил, что три фотографии остались в сумочке его ангела.

Соледад Мальярино стояла у окна и ничего не понимала. Только что она видела свою дочь, переходящую Ла-Круазетт за руку с высоким светловолосым юношей. Супруг ее в тот момент говорил по телефону с портье, который подтвердил, что девушки находятся в отеле, так как ячейка для их ключа пуста. Бенхамин продолжал звонить по всему отелю, надеясь застать их у бассейна или на одной из террас, но всюду получал отрицательный ответ. А Соледад-старшая тем временем пыталась переварить увиденное.

– Куда запропастились эти девчонки, как ты думаешь? – спросил Бенхамин жену, у которой голова шла кругом. – Что с тобой, дорогая? Ты бы себя видела: можно подумать, тебе повстречался призрак!

Пожалуй, так оно и есть, вздохнула про себя Соледад Мальярино. Но, если она хоть слово скажет об этом мужу, семейному миру в одно мгновение наступит конец. Ей ли не знать, как страшен Бенхамин в гневе и как щепетилен в вопросах чести. Что, если он узнает о «непристойных» прогулках дочери в обществе незнакомца? В лучшем случае посадит ее под замок и запретит выходить из комнаты до самого отъезда. Нет уж, лучше Соледад сначала сама поговорит с девочками – быть может, они признаются добровольно. А не пожелают – тогда придется рассказать обо всем Бенхамину, поскольку скрывать от него что-либо бесполезно. Ее опыт подсказывал, что сколько ни притворяйся, как тщательно ни оберегай свой секрет, он все равно его учует и докопается до самой сути. В этом деле ему не было равных: интуиция, которую он предпочитал называть шестым чувством или врожденным нюхом, никогда его не подводила. И на фабрике никому не удавалось его обмануть, хотя среди бухгалтеров то и дело попадались жулики. Бенхамин Урданета имел привычку держать под контролем абсолютно все, вплоть до ежедневного меню своих домочадцев. Жена не возражала, мудро сочтя, что это не слишком высокая цена за плавное течение ее семейной и светской жизни.

– Ты меня слышишь, дорогая? Я говорю, их нигде нет.

Не успела Соледад ответить, как в дверь постучали.

– Вот и они, я уверена, – сказала она, подавляя вздох облегчения.

Бенхамин бросился открывать и, как обычно, схватил дочь на руки, осыпая поцелуями.

– Как поживает моя принцесса?

Соледад не хватило времени ни собраться с мыслями, ни унять бешеный стук сердца. Она обнимала отца, избегая его взгляда, пока кузина здоровалась с ее матерью, пристально изучающей обеих.

– Девочка моя, – шепнула Соледад Мальярино дочери, расцеловав ее как ни в чем не бывало, – у меня есть к тебе небольшой разговор. И лучше бы тебе не отпираться, иначе... ты же знаешь характер отца.

К сожалению, паника Соледад передалась Пубенсе. Она сбивчиво потчевала дядю ложью, которую они так и не отрепетировали. Ее рассказ бессвязно перескакивал от змеев к бассейну, от бассейна к прогулкам по бульвару, от бульвара к сегодняшнему походу в кино – фильма они не смотрели, поэтому сюжет ей пришлось сочинять на ходу. Разумеется, Бенхамин тут же заметил, что девушки чего-то недоговаривают, и заявил, что на ужин никто не пойдет, пока он не услышит исчерпывающих объяснений.

Красиво упакованные коробки с подарками лежали на кровати нетронутые, терпеливо дожидаясь устранения недоразумений. Соледад Мальярино тщетно силилась отвлечь мужа от противоречий в рассказе Пубенсы. Не хуже опытного следователя он подверг девушек перекрестному допросу, все больше сбивая их с толку.

– Теперь отвечайте: чем вы занимались все эти дни? – спросил он уже сурово. – Что не молитвами, мне уже ясно.

Только один ответ мог спасти их. И Пубенса первой решилась его произнести.

– Соледад нездоровилось, дядя. Мы не хотели говорить, чтобы не портить вам удовольствие от поездки. Мы практически не выходили из комнаты. Помните, у нее было несварение желудка?

Узнав, что дело в болезни, Бенхамин мгновенно переполошился.

– Нездоровилось? Как вы могли ничего нам не сказать? Это очень плохо, Пубенса. Вам следовало бы быть разумнее, особенно тебе, ты же взрослая. – Он недовольно погрозил пальцем племяннице и переключился на Соледад: – Как ты себя чувствуешь, доченька?

Соледад сделала несчастное лицо, решив прикинуться больной, и бегом бросилась в ванную. А там ее и вправду затошнило от страха. Что, если родители все узнают и она никогда больше не увидит Жоана? Что, если кузина, спасая себя, все им расскажет?

Вышла она бледная как полотно и поспешила укрыться от пристальных взглядов в объятиях матери. Та же намеревалась потихоньку увести ее, чтобы в свою очередь подвергнуть безжалостному допросу. А потому постаралась сбить мужа со следа:

– Это дамские дела, Бенхамин. Ты же знаешь, что наша малютка вот-вот станет женщиной. Правда, душенька?

Соледад молча кивнула, прижимаясь к ней еще крепче.

Пубенса ясно видела: тетушка что-то задумала. Ее внезапное сочувствие и стремление остаться наедине с Соледад продиктованы не только естественной материнской заботой. Как же защитить или хотя бы предупредить кузину? Она попыталась было пойти с ними, но Соледад Мальярино не позволила.

– Оставь нас ненадолго вдвоем, дорогая.

Бенхамин, заметно успокоившись, принялся в деталях описывать Пубенсе встречу художников, организованную без ведома прессы. Настали неспокойные дни, европейские страны готовились к худшему. Это было прощание: многие деятели искусства считали своим долгом принять участие в надвигающейся войне. На встречу тайно прибыл Пикассо, находившийся в это время в Антибе с фотографом Дорой Маар. Недавно он закончил работу над великим полотном «Герника», созданным в знак протеста против немецких воздушных бомбардировок, до основания разрушивших баскский город. В уникальном фоторепортаже Дора подробно запечатлела процесс написания этой поразительной, ошеломляющей картины.

Увлеченная рассказом дяди, Пубенса отвлеклась от своих тревог, но вскоре вынуждена была вернуться к действительности. Бенхамин решил отложить продолжение беседы на потом и попросил племянницу сходить поторопить мать и дочь. Если все в порядке, пусть переодеваются к ужину, чтобы через полчаса были готовы, иначе стола в ресторане им не достанется.

Оставшись в одиночестве, он заметил рядом с собой на диване сумочку, забытую дочерью. И впервые в жизни его посетило желание покопаться в ее личных вещах. Наивное мужское любопытство вопрошало: что может носить с собой четырнадцатилетняя девочка? Убедившись, что никто за ним не подглядывает, он открыл сумочку. На колени ему выскользнули три фотографии Жоана и Соледад, еще дышащие послеполуденной свежестью.

Аврора Вильямари в сопровождении Ульяды пришла в квартиру Дольгута. По дороге спутник развлекал ее разговорами о фильмах, актерах и актрисах всех времен и народов. Она же решила вернуться на место, где умерла ее мать, не только из-за желания вновь прикоснуться к завораживающему роялю-инвалиду. На самом деле ей требовалось вдохнуть этот воздух, чтобы хоть на шаг приблизиться к пониманию неотступно преследующих ее вопросов.

Войдя сюда во второй раз, она столкнулась с ощущением, будто за прошедшие дни дом превратился в безмолвное святилище любви. В воздухе витал до боли знакомый аромат духов, и дрожь волной пробежала по ее телу. Аврора, унаследовавшая от матери умение истолковывать самые тонкие запахи, не сомневалась: этот настойчивый аромат сообщает ей, что нечто важное прячется здесь в каком-то уголке. Ничего не говоря своему спутнику, она направилась в кухню – точно как в прошлый раз, – но там ее ожидало только горькое воспоминание о матери, распростертой на полу с остановившимся взглядом и восторженной улыбкой на застывших губах.

– Не мучайте себя, – тихо сказал Ульяда, угадывая ее мысли. – У них наверняка были причины. Некоторые события мы не в силах принять просто потому, что не понимаем их.

Аврора ответила ему благодарным взглядом. Конечно, он прав. Единственное, чего ей не хватало, чтобы смириться с уходом матери, – это понимания: ради того она и затеяла свое личное расследование. Ей необходимы объяснения. При виде духовки, теперь закрытой, у нее сжалось горло и слезы потекли сами собой. Инспектор протянул ей платок, но она поспешно вытерла щеки ладонью.

В мягких вечерних сумерках они прошли в гостиную, где скромное свадебное пиршество так и осталось нетронутым. Бутылка шампанского с отклеившейся этикеткой мокла в ведерке стоялой воды. На верхушке торта, окаменевшего под сахарной глазурью, фигурки жениха и невесты держались еще крепче прежнего.

– Вижу, он, – Аврора имела в виду Андреу, – и пальцем не пошевелил, чтобы навести здесь порядок. Как же так можно?

Ульяда не преминул добавить масла в огонь:

– Занят, должно быть, яхту какую-нибудь себе покупает. Такие люди не тратят времени на чувства, Аврора. Я их на своем веку немало повидал. Отбросы в золотой оправе, и только.

Прежде чем сесть за рояль, Аврора прошлась по всей квартире, вызывая в памяти образ своей старенькой мамы. Если любовь к Дольгуту привела ее к смерти, значит, это чувство не имело границ. На какое-то мгновение она даже порадовалась за Соледад – сколько людей в ее годы умирают от одиночества! А ее мать, пусть поздно, пусть столь необычным способом, но все же нашла вторую половину своей души. Аврора заглянула в спальню. Ей было трудно вообразить физическую близость между матерью и Дольгутом, однако представить их вдвоем счастливыми она могла.

Ульяда позволил ей вволю побродить по дому, понимая, что когда она освоится, воссоединится на свой лад с настроением покойной, то вернется и сыграет для него какую-нибудь восхитительную сонату. И сделает его самым счастливым человеком на земле. Она появилась в конце коридора, и в ее спокойном лице ему почудились тонкие черты Одри Хепберн, только еще благороднее, еще прекраснее. Лгать себе дальше не имело смысла: он влюбился в Аврору Вильямари.

Дочь Соледад Урданеты уселась на табурет перед роялем, переносясь в волшебный мир музыки, как случалось с ней всякий раз возле инструмента. Едва она подняла крышку, как аромат маминых духов пахнул ей в лицо с такой силой, что она невольно отпрянула. Впервые после похорон ее охватила радость: она почувствовала почти осязаемое присутствие Соледад. На несколько секунд Аврора замерла, вдыхая полной грудью родной запах и мысленно возвращаясь в детство, в уютное тепло материнских объятий. Наклонившись к клавиатуре, она обнаружила, что аромат исходит из пустого места, где не хватает «фа». Как она ни приглядывалась, ничего там не увидела, и решила: Соледад таким образом сообщает ей, что счастлива видеть свою дочь играющей на рояле ее возлюбленного Жоана. Тут внимание Авроры привлекла партитура на подставке – ноты были написаны от руки в нотной тетради. Нота «фа» везде была тщательно вычеркнута – судя по цвету чернил, это сделали гораздо позже, чем сочинили сонату.

Аврора взяла несколько аккордов для разминки. Ульяда встал позади нее, лаская взглядом лебединый изгиб ее шеи. На миг он позволил себе представить, как его губы касаются обнаженного участка кожи, но тут же отогнал чувственное видение прочь: чтобы завоевать ее, нужны предельная осторожность и такт. Аврора же, не подозревая о терзаниях инспектора, погрузилась в музыку, которую Жоан написал для Соледад в Каннах, щемяще печальное произведение с жестким, вибрирующим крещендо. Отсутствие «фа» придавало ему оттенок незавершенности и вместе с тем странную целостность. Играя, она заметила, что происходит нечто необъяснимое. Чем полнее лился звук из-под ее пальцев, тем явственнее ощущался в воздухе аромат материнских духов, словно клавиши рояля высвобождали это пьянящее благоухание, вскоре наполнившее всю гостиную. Ульяда, вдыхая его полной грудью, с трудом держал себя в руках. Влечение к прекрасной пианистке становилось все острее; он сделал шаг, другой, его дыхание уже коснулось ее затылка. Тут он заставил себя остановиться. Если он переступит грань дозволенного, то неизбежно потеряет Аврору навсегда. В кармане у него лежал конверт с отреставрированной старинной фотографией Жоана и Соледад, которую он собирался подарить ей на прощание. Но слушая ее, инспектор все больше склонялся к тому, чтобы отказаться от своего намерения. Он и сам толком не понимал, что на него нашло: этот дом приводил его разум в смятение. Казалось, все здесь пропитано страстью, грозящей захлестнуть неосторожного посетителя.

Тем временем в соседней квартире Кончита Маредедеу, едва заслышав рояль покойного, бросилась ставить свечку Пресвятой Деве Монтсеррат. Лихорадочно осеняя себя крестным знамением, она молилась за упокой многострадальной души Дольгута. Уже второй раз после трагедии она отчетливо слышала ту самую мелодию, которую он без конца играл в последние дни жизни. Она даже не осмелилась подглядеть в глазок, боясь столкнуться лицом к лицу с тоскующим призраком.

В тот же вечер Андреу возвращался на машине домой после беседы с гадалкой, испытывая смешанные чувства. Выслушанные предсказания смутили его, презрение Авроры Вильямари – глубоко унизило. Впервые женщина позволила себе отвергнуть его галантный жест, и это донельзя его раздосадовало. Как он ни старался стереть из памяти инцидент с сумочкой, ее надменный тон и холодный вызов во взгляде – ни о чем другом думать не получалось. И почему-то он не мог на нее злиться. Пытался, но тщетно: в его сознании тут же возникало неумолимое пламя черных глаз, сковывающее волю и не позволяющее вспоминать Аврору иначе как с уважением. Навязчивые мысли о ней он относил на счет того, что встреча вышла чересчур неприятной, однако сопровождающее их незнакомое чувство выходило за рамки его практичного, педантичного ума.

По пути он то и дело попадал в пробку. Нечто подобное происходило и с его размышлениями, которые будто бы махнули рукой на сигналы светофоров. Какие у него заслуги? Должность президента крупной фирмы? Удачные ходы на бирже? Дом, достойный красоваться на обложке глянцевого журнала? Гоночная яхта? Коллекционные автомобили? Брак с одной из самых богатых наследниц Каталонии, с женщиной, вожделенной для всех, кроме него? Сын, которому он от слабоволия и стыда не дал даже своей фамилии? Недаром жизнь в последнее время стала казаться скучной и пустой. Все чаще ощущал он болезненные уколы одиночества, порой пытаясь заглушить их стаканом-другим виски.

Дома даже собаки не вышли ему навстречу. Тита еще не вернулась, а дверь в комнату сына была, как обычно, заперта. Налив себе двойную порцию виски, Андреу ушел в сад и набрал номер на мобильном телефоне. На том конце провода немедленно откликнулись.

– Сеньор Андреу, рад вас слышать! – У детектива, видимо, определился его номер.

– Гомес, я звоню по делу. Вы говорили, если не ошибаюсь, что Аврора дает уроки игры на фортепиано?

– Совершенно верно, сеньор Андреу. Уроки на дому.

– Спасибо, Гомес, это все.

– И только? Имейте в виду, я всегда в вашем распоряжении. Позвольте доложить, что я неустанно продолжаю поиски и обнаружил несколько весьма интересных фактов касательно вашего дедушки. Когда пожелаете...

Андреу, перебив его, сухо и коротко попрощался.

У него сложился план, как подобраться к Авроре окольным путем. Его сын с детства мечтал научиться играть на рояле, но он строго-настрого запретил, боясь, как бы тот не стал похож на деда. Теперь же его осенило, что уроки пойдут на пользу и ему, Андреу, и его сыну. Он преподнесет Борхе приятный сюрприз и заодно сделает маленький подарок себе. Андреу направился в комнату сына. Выслушав его, мальчик первым делом спросил:

– Пап, с тобой все в порядке?

– А что такое?

– Ты же не давал мне даже прикоснуться к клавишам...

– Люди меняются, Борха. По-моему, для тебя так будет лучше. Поменьше компьютера, побольше культуры. Что скажешь? Согласен?

– Еще как согласен, папочка!

Впервые за много лет сын от души обнял и расцеловал Андреу. Так их и застала вернувшаяся домой Тита.

– Я что-то пропустила? – поинтересовалась она, бросая на стул спортивную сумку.

– Папа хочет, чтобы я обучался игре на фортепиано.

Тита удивленно воззрилась на мужа.

– Слишком уж он увлекается компьютером и игровой приставкой, – пояснил тот.

– Вот тут твой отец прав.

Андреу протянул жене листок с нацарапанным на нем телефоном Авроры Вильямари:

– Мне как раз на днях рекомендовали блестящего преподавателя. Позвони ей. Пора нашему сыну сменить хобби.

На следующий день Тита с Авророй обо всем договорились по телефону: Аврора будет к ним приходить дважды в неделю в шесть часов вечера. Занятия начнутся через две недели, как раз с началом учебного года.

Борха оказался образцовым учеником и проявлял усердие, отнюдь не свойственное мальчишкам его возраста. Он обладал превосходным слухом: ему достаточно было один раз услышать мелодию, чтобы воспроизвести ее с безукоризненной точностью. Аврора с первого взгляда прониклась к нему симпатией. Не подозревая, что этот чувствительный светловолосый мальчик приходится ни много ни мало родным внуком Жоану Дольгуту, она видела в нем просто Борху Д. Сарда, несчастного сына богатеньких родителей, одинокого и способного ребенка, похожего на многих, кого ей доводилось учить.

Уступив мольбам ученика и настойчивой просьбе его матери, она увеличила количество своих еженедельных визитов до трех. Каждый понедельник, среду и пятницу они закрывались в комнате Борхи. Время за гаммами и тактами пролетало незаметно: мальчик всякий раз уговаривал ее остаться хоть чуточку подольше. Однажды, вернувшись с работы раньше обычного, Андреу смог потихоньку полюбоваться из-за двери точеным профилем учительницы и ее тонкими пальцами, извлекающими безупречный звук. С ней он и сам бы не отказался чему-нибудь поучиться.

За прошедшие недели он успел еще не раз встретиться с Гомесом, продолжавшим собирать сведения о его дедушке. В остатках архива фабрики, где он работал, нашелся контракт с неким Хосе Дольгутом, занятым в качестве рабочего на конвейере и столяра-шлифовщика. На полях была сделана пометка о его политических взглядах. Скорее всего, он, будучи республиканцем, разделил участь большинства своих товарищей. Пробудившийся в Андреу интерес к семейной истории перерос в навязчивую идею, в страстное желание узнать абсолютно все. Это стало для него чем-то вроде тайного увлечения, которое наполняло смыслом его дни и исподволь сближало с единственной женщиной, удивительным образом сумевшей смутить его покой.

Однажды вечером, обкатывая свой новый автомобиль, Андреу случайно притормозил у ворот кладбища Монжуик. Он совсем не собирался на кладбище, казалось, машина сама его сюда привезла. А раз так, он решил проехать по пустым дорожкам: ни одна живая душа не бродила в этот час среди спящих вечным сном. Роскошный «феррари» скользил между помпезными модернистскими скульптурами, украшающими мавзолеи именитых семейств. Там и тут мраморные ангелы и статуи Святой Девы, потускневшие от капризов погоды, приветствовали его торжественным безмолвием. Андреу знал, где похоронен его отец, поскольку Гомес приложил к своему отчету подробный план кладбища, и, хотя в его намерения не входило навещать могилу, машинально поднялся вверх по склону до отмеченного на плане места. Никогда прежде его нога не ступала на территорию кладбища: Андреу считал бессмысленным тратить время на мертвецов, от которых ничего не добьешься, кроме молчания, ибо привык ценить только то, что приносит выгоду.

Прежде чем выйти из машины, он внимательно огляделся по сторонам, дабы убедиться, что за ним не наблюдает никто, чье мнение для него что-либо значило. Только одинокая старушка, стоя на стремянке, вытирала пыль с надгробия – да и та не обращала на него внимания. Молчание мертвых гипнотизировало. Руководствуясь планом, он миновал одну могилу за другой, пока не натолкнулся на черную надгробную плиту, на которой были высечены два имени – отца и Соледад Урданеты. По блестящему мрамору рассыпался букет из дюжины лилий, принесенный Авророй в прошлую среду. Все цветы пожухли и завяли от солнца, за исключением двух, сохранивших каким-то чудом первозданную свежесть. Под именами стояла одна-единственная дата: 24 июля 2005 года. День их смерти. Андреу замер было в растерянности, как вдруг тоска захлестнула его с такой силой, что он едва не задохнулся от непролитых слез.

Да, он любил отца, конечно же любил, хотя осознал это только сейчас. Опустившись на колени, он разрыдался как малое дитя; плакал и плакал, пока утешительные воспоминания не пришли ему на помощь.

Поблекшие, потускневшие, они за все эти годы так и не стерлись. Поворачивая время вспять, он вновь увидел себя, мальчика, за руку с отцом.

Осенним воскресным днем они садятся в двухэтажный автобус. Так интересно подниматься по винтовой лесенке, занять место в переднем ряду и ждать, когда кондуктор в коричневом вельветовом костюме, с сумкой через плечо, выхватит билетик у него, маленького Андреу, из рук. Его детское нетерпение растет, по мере того как они неспешно продвигаются по улице Бальмес. Когда автобус достигает конечной остановки, Андреу уже полон предвкушения: вот-вот синий трамвай увезет их в преддверие рая – старый бар с высокой деревянной стойкой, до которой ему не достать, сколько ни вставай на цыпочки. Здесь отец со строгой бережливостью возьмет себе черносмородиновый сироп, а ему достанется восхитительный кусочек свиной колбасы и чашка согревающего какао с молоком.

Дальше еще лучше: подъем на фуникулере на вершину сказочной горы Тибидабо. Этот парк аттракционов означал больше, нежели детское развлечение: здесь они играли в настоящих отца и сына и проводили день пусть без смеха, зато вместе, пусть без слов, зато держась за руки. В зале автоматов мальчик заставлял двигаться бестелесных персонажей, застывших за стеклом в ожидании монетки, которая на полминуты позволит им ожить. А игрушечный поезд, что поднимался по крутым склонам холмов и сбегал в заснеженные долины! (Андреу мечтал о таком каждое Рождество; став взрослым и разбогатев, он купил себе подобную игрушку – но слишком поздно, когда поезда уже не навевали образы неведомых стран.) А чего стоило восхождение на обзорную башню: душа убегала в пятки, но надежная отцовская рука придавала мужества. А кривые зеркала – всякое отображало нового папу и нового Андреу, один другого смешней и уродливее. А полет на маленьком самолете, где, замирая на фальшивых виражах, можно было представлять внизу под собой всю Барселону...

Да, только теперь он понял, за что так любил Тибидабо. Там он в течение целого дня мог чувствовать себя сыном своего отца и испытывать простые, незатейливые радости. Даже застарелая, неизбывная отцовская тоска не портила ему этих часов, хотя с присущей детям восприимчивостью он безошибочно улавливал печальные папины вздохи в шуме всеобщего веселья. Единственное, что не давало ему покоя, – чувство вины. Восьми лет от роду он уже корил себя за неспособность достаточно угодить отцу, чтобы тот хоть раз в жизни улыбнулся. Стоило им покинуть парк, как все возвращалось в замкнутый круг повседневности. Он люто ненавидел каждый звук этих душераздирающих сонат, наводнявших дом печалью.

Когда была жива мама, ее женские хлопоты по хозяйству и включенное на полную громкость радио, играющее озорные оперетты, принуждали инструмент обиженно умолкать. Для Андреу не существовало большего наслаждения, чем слушать, как мама поет. Но после ее смерти проклятое пианино словно восстало из пепла, и печаль навсегда поселилась в их доме. Потому он и сбежал – чтобы держаться подальше от этой печали, не отпускающей отца; в конце концов он стал отождествлять ее с посредственностью. И все равно он любил отца. Как ни старался Андреу плакать беззвучно, его хриплые рыдания тронули сердце простой женщины, протирающей надгробие вдалеке. Подойдя, она обратилась к нему с материнской лаской:

– Сынок... что ты плачешь? Не знаешь разве, что мертвым не нужны наши слезы? Они желают нам радости, благополучия, хотят видеть нас счастливыми... Это лучший подарок, какой мы можем им сделать. Твои родители? – Она кивнула на могилу. – А у меня сын здесь. Что может быть горше? Рано прибрал его Господь, восемнадцать годков исполнилось... Сейчас он был бы видным мужчиной, как ты.

Андреу не выдержал. И боль постаревшего ребенка изливалась на груди сострадательной незнакомки, пока слезы не иссякли и не сменились стыдом, заставившим его вскочить и уйти, не поблагодарив и не попрощавшись. Старушка очистила могилу Жоана и Соледад от увядших цветов, оставив только две свежие лилии, по лепесткам которых крошечные капли росы, собираясь в едва заметные ручейки, сбегали на камень. Прежде чем уйти, женщина еще какое-то время наблюдала, как неспешно едет прочь сверкающий красный автомобиль несчастного богача.

Аврора вошла в здание дома престарелых. Неделю за неделей она ежедневно навещала Клеменсию Риваденейру, урывая свободные часы до занятий, но пока что ее попытки не приносили плодов. За исключением нескольких мимолетных фраз, бессвязное бормотание старухи не проливало света на отношения Жоана и Соледад. Но Аврора не сдавалась. (Упорство стояло на почетном месте в списке ее добродетелей – оттого и брак ее до сих пор не распался, несмотря на полное несоответствие между супругами как в телесном плане, так и в духовном.) Медсестры успели к ней привыкнуть и всегда радовались ее приходу, тем более что каждый раз она приносила с собой какой-нибудь экзотический деликатес. Сегодня это был увесистый кулек с сырными булочками, которые она сама испекла, неукоснительно следуя указаниям старой маминой тетрадки с кулинарными рецептами. Большую часть Аврора раздала медсестрам и несколько штук приберегла для Клеменсии – вдруг вкус колумбийской пищи разбудит в старушке рассудок? Аврора и не подозревала, что еще один человек регулярно навещает ее подопечную, выдавая себя за троюродного племянника. И что, глядя на него, Клеменсия вспомнила Жоана Дольгута.

Запасясь терпением, Аврора, как обычно, ласково и осторожно начала разговор.

– Соледад передает тебе привет, обещает скоро навестить. И посылает вот эти булочки, чтобы тебе было с чем попить кофейку. – Ей пришло в голову, что, если говорить о матери как о живой, Клеменсия, вероятно, отреагирует не так болезненно, как в ее предыдущие визиты. И действительно: учуяв аромат булочек, Клеменсия приняла Аврору за Соледад.

– Очень вкусно у тебя получилось, дорогая. Жоан сегодня с тобой?

– Нет, он остался дома, играет на рояле. Просил передать, что придет с тобой повидаться.

– А он у меня уже был... весь вечер просидел.

Скрывая изумление, Аврора поспешила направить беседу в неожиданное русло:

– Замечательно! И что же он тебе рассказывал?

– Я его спрашивала о тебе... и о твоей дочке. И просила в следующий раз сыграть мне одну из своих чудесных сонат... А он уже сказал сыну, что женился на тебе? Я забыла у него спросить.

– Еще нет.

– Ничего удивительного. Мальчишка годами чуждался отца... А ты? Ты сказала Авроре?

– Все никак не решусь.

– Надо сказать. Она хорошая девочка.

С последней булочкой окончилось и просветление. Разум Клеменсии снова пустился блуждать по неведомым лабиринтам. Взглянув на пустой кулек, Аврора пожалела, что с излишней щедростью раздала целительное угощение сестрам. Делать нечего, она поцеловала старушку на прощание, заботливо пригладила ей волосы и ушла, планируя вернуться с новыми колумбийскими лакомствами. Сегодня сырные булочки сотворили чудо – вернули память восьмидесятилетней женщине с тяжелой формой склероза. И поставили перед Авророй интригующий вопрос: неужели и вправду кто-то навещает Клеменсию? И кто бы это мог быть? На выходе она с непринужденным видом осведомилась об этом у девушки за регистрационной стойкой. Та, сверившись с журналом посещений, подтвердила, что визиты имели место – не один, а несколько, с интервалом в неделю. Однако назвать имя посетителя служащая отказалась. Из уважения к частной жизни стариков, правила заведения запрещали сообщать имена приходящих к ним лиц. Исключение делалось только для ближайших родственников. Здесь же не тюрьма, пояснила девушка, а почтенный дом, нечто вроде пятизвездочного отеля, где с комфортом доживают свои дни пожилые люди, не стесненные в средствах, но утратившие способность нормально существовать в обществе. Умолчала она только о том, что ее сдержанность в первую очередь продиктована кругленькой суммой, которую еженедельно вручает ей элегантный посетитель.