Текст книги "Музыка любви"

Автор книги: Анхела Бесерра

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)

Он постарается, как сможет. Не жертвовать же единственным счастьем ради денег – еще неизвестно, удастся ли вообще их потратить. К тому же ест он все меньше, почти ничего не покупает. Пенсии хватит на хлеб и на рыбу по субботам.

Он его купит.

Смерть к Жауме Вильямари пришла внезапно. Сердечный приступ застал его во сне, во время сиесты Вербного воскресенья. Жена и дочь не сразу заметили, что он мертв – таким спокойным и расслабленным он выглядел. Жауме скончался тихо, среди подушек в своем уютном глубоком кресле.

В пятьдесят лет Соледад Урданета облачилась в траур – снаружи и внутри. Ее скорбь о муже была непритворна. Они прожили бок о бок столько лет, что она успела по-настоящему полюбить его, пусть и сестринской любовью. Несмотря на скуку семейной жизни, она всегда знала, что он рядом, ненавязчивый и преданный друг, с которым можно выпить чашку черного кофе и помолчать.

Неизвестно, чувствовал ли Жауме за ее безнадежной холодностью в постели разбитое в далеком прошлом сердце, но по крайней мере он никогда не требовал больше, чем она могла дать, и не задавал вопросов. Он оставался истинным кабальеро и до конца своих дней уважал ее. И как уважал! После рождения Авроры она все чаще отказывалась исполнять супружеский долг, а если и соглашалась, у них ничего не выходило. И муж безропотно смирился с тем, что телесной близости больше не будет. Даже когда Соледад перебралась в другую комнату, он не потребовал никаких объяснений. Для нее это стало великим облегчением, поскольку без постельных обязанностей она могла спокойно любить его всей душой, как умела, то есть – как друг. И надо сказать, что в целом семейное благополучие от такого положения дел только выиграло.

После похорон Соледад обнаружила, что покойник продолжает незримо присутствовать в доме. Она чувствовала его в каждом углу. Слышала его храп по ночам, приступы кашля по утрам, шелест газетных страниц, шарканье тапок по паркету, журчание мочи в туалете, шум воды из-под крана, характерное бульканье по вечерам, когда он полощет горло, скрип пера по бумаге, когда он пишет свои вечные письма, которые никогда не отправляет. Ей даже казалось, что над письменным столом в сумерках зажигается свет. Соледад решила молиться за него – его душа явно не находила покоя. Пять лет она не снимала черных одеяний, усердно посещала мессы и молилась Богородице в обществе только своей дочери. Когда боль от потери наконец притупилась и она совсем было собралась снять траур, пришло известие, вынудившее ее еще десять лет не расставаться с черным платьем – почти одновременно от старости скончались родители Соледад.

Она поехала на похороны в Боготу, и в Чапинеро, в сейфе отца, ее ждал удар еще более тяжкий, чем горечь двойной утраты. Среди драгоценностей и устаревших документов лежала пачка нераспечатанных писем. Все они были адресованы ей и отправлены Жоаном Дольгутом.

За что с ней так поступили?

Представив себя безвольной марионеткой в отцовских руках, Соледад пришла в ярость. Она стояла неподвижно, прижав письма к груди, и смотрела, как в полутьме комнаты мимо нее скользят призраки прошлого. Упала тьма, и в горле забился истошный беззвучный крик. Куда ушли дни ее невинности, когда все люди были добры к ней? Ее убили в четырнадцать лет, и никто этого не заметил, потому что такого рода смерть никому не мешает. Она хорошо маскируется, позволяет ходить, дышать, даже родить дочь и потихоньку стареть.

Соледад пришлось любить не того, кого она хотела, жить не так, как она хотела. Вот у нее и повелось: петь, чтобы не плакать, вышивать, чтобы не сойти с ума.

А ведь она могла избежать боли, отравившей всю ее юность, только лишь прочитав эти письма. Как могли они пойти на такую низость? Как посмели отнять у нее самое дорогое? Как у них хватило духу обречь ее на жизнь без любви?

Ни отец, ни мать, ни Пубенса не заслуживали ее прощения.

Соледад отправилась назад в Барселону. И только когда самолет взлетел, начала она читать письма.

Никогда еще она так не плакала. В первых письмах Жоан клялся в вечной любви, в следующих укорял ее за молчание, затем умолял, затем плакал от бессилия. И к каждому прилагалась написанная от руки соната.

Были и другие, более зрелые, датированные восемью годами позже. В них он просил прощения за то, что вовремя не нашел объявления, когда она его искала, и признавался, что до сих пор любит ее больше жизни. Рассказывал о своем злополучном путешествии в Боготу в разгар войны, о депортации по приказу Бенхамина Урданеты, о горьком возвращении в растоптанную Барселону, о безысходности... О пропавшем без вести отце.

О попытке самоубийства. О том, как стал пианистом в «Рице». О Трини и о бесплодных попытках полюбить ее. О том, как он всеми силами старается продолжать жить. Каждое слово было проникнуто страстью, отчаянием и беспредельным страданием.

Если бы только она прочла их в нужный час – от скольких мук это избавило бы их обоих!

Теперь же было поздно. Поздно для чего бы то ни было. День за днем она переживала разлуку заново, и разлук накопилось столько, что все недосмотренные сны о счастье в них потонули. Она забыла, как нужно любить, – слишком долго держала свое сердце под замком. Беспамятная инертность настолько вошла у нее в привычку, что просочилась даже в подсознание, отвергая всякий положительный импульс, всякую искру радости.

Она никогда не снимет траур, ибо носит его отныне не по отцу с матерью, а по себе и Жоану.

Свое пианино ему пришлось продать за символическую цену, чтобы освободить место для драгоценного «Бёзендорфера». Жоан Дольгут в конце концов сторговался с антикваром, добившись значительной скидки от начальной цены. Посреди гостиной величественный инструмент как будто светился изнутри, щедро наделяя красотой окружающую его простенькую мебель. Аристократ среди простолюдинов. Жоан смотрел на старого друга, и к глазам его подступали слезы. Он будет играть на нем... Конечно, будет! Но не нарушит обета, данного возлюбленной.

Он заберет у рояля ноту «фа», ту, что символизирует любовь. Раз он не сумел прожить жизнь со своей воздушной феей, значит, этой клавише нечего делать на его инструменте.

Но прежде чем осуществить свое намерение, Жоан поддался искушению сыграть Tristesse, не противясь нахлынувшим воспоминаниям. Его сердце диким мустангом понеслось в бешеной скачке по просторам памяти. Он снова был в Каннах, на пляже Жуан-ле-Пена, и Соледад улыбалась ему, смотрела на него, любила его...

Тело его увядало, но мечты юности сохранили невинный пыл. Теперь, когда у него ничего не осталось, мыслимо ли представить большее счастье, чем возможность их воскрешать?

Жоан Дольгут играл, не прерываясь, весь вечер, пока не онемели пальцы и не угас задор. Какое-то время он сидел в тишине, затем принялся копаться в механизме, чтобы аккуратно высвободить клавишу. «Прости, друг. Будет больно, но ты выживешь, как и я, – виновато говорил он роялю. – Теперь ты научишься понимать меня, мы стали совсем одинаковые».

Рояль отвечал невозмутимой щербатой улыбкой.

Клавиша в руках Жоана походила на вырванный с корнем зуб. Поддавшись необъяснимому импульсу, он перевернул ее. Внутри оказалась надпись, выведенная черными чернилами и оканчивающаяся сердечком с двумя именами и датой внутри.

Я здесь.

Я никуда не уехала.

До тебя меня не было.

После же... есть только мы.

Жоан и Соледад.

Июль, 1939 г.

Как это возможно, что голос Соледад говорит с ним шестьдесят лет спустя? Все это время он прятался здесь, в рояле... ждал его. И боль разлуки пронзила его с новой силой. Что сталось с его воздушной феей? Где она теперь? Жива ли? Зачем судьбе понадобилось возвращать ему душу, когда тело уже привыкло обходиться без нее?

Несколько минут он боролся с желанием вернуть клавишу на место, но все же не стал этого делать.

«Фа» вернется к роялю, когда вернется любовь. Быть может, Жоан Дольгут не доживет до этого дня, но рояль доживет непременно – он уже наглядно продемонстрировал свое бессмертие. Бережно, как величайшее сокровище, Жоан завернул клавишу и спрятал.

Точно так же поступила с письмами Соледад Урданета. Она перевязала их лентой и положила в дальний угол секретера, а дверцу заперла на ключ. Потом, сама не зная зачем, достала неоконченную фату из нижнего ящика комода. Она продолжит вышивать этот никем не заказанный подвенечный убор.

Андреу снова встретился с тестем, на сей раз в полной уверенности, что все козыри у него на руках. Раз Пер Сарда позвонил так быстро, значит, наверняка хочет покончить с делом как можно скорее. Он относился к тому типу людей, что ставят коммерческие вопросы выше личных, особенно когда это необходимо, чтобы избежать скандала.

Мужчины поздоровались и без лишних церемоний перешли к главному.

– Моя дочь не возражает против того, чтобы Борха жил с тобой, готова даже полностью уступить право опеки. Можешь забирать его себе.

– А как насчет моих акций? Тебе не кажется, что, прежде чем обсуждать судьбу моего сына, нам следовало бы поговорить о финансах?

– А мы о них и говорим. Борха – часть сделки. Не думай, что убедить Титу было легко. – Напустив на себя грозный вид, Пер глянул на Андреу поверх очков.

– Теперь об акциях.

– Я не могу принять твои условия. Пятьдесят процентов – это невозможно.

– Тогда и говорить не о чем. Я начинаю приводить в действие...

– Подожди, давай не будем ссориться. Ты же отец моего внука, кроме того, мне хотелось бы по-прежнему видеть тебя во главе компании.

– В таком случае потрудись удовлетворить мою просьбу. Тебе, как никому, известно, что под моим руководством Divirtis Fragrancesпродолжит расширяться.

– Андреу, я не шутил по поводу зарплаты. Могу предложить тебе двадцать пять процентов акций плюс тройной оклад. Что скажешь?

Андреу взвесил в уме предложение.

– Тридцать пять процентов, и разговор окончен.

Отец Титы спешил договориться по-хорошему. Он прекрасно изучил зятя и понимал, что при желании тот вполне способен выдавить из него все свои пятьдесят процентов, если не больше. Поэтому он мгновенно согласился.

– Годится... – Они пожали друг другу руки, как будто только что заключили отличный контракт. – Взамен, ради спокойствия семьи, в день официальной передачи акций ты отдашь мне все материалы, компрометирующие мою дочь, а заодно и этого папарацци.

– Не беспокойся, Пер.

Пока ее отец торговался с ее мужем, Тита Сарда блаженствовала в объятиях Массимо. Они праздновали грядущее расторжение ее брака.

– Чертовка моя ненаглядная...

– Я же тебе говорила, что рано или поздно получится...

– И все ради меня!

– Ты себе не представляешь, чего мне это стоило.

– Что будет с твоим сыном?

– Останется с отцом. – Тита сделала несчастное лицо.

– Мне очень жаль, дорогая.

– Я уступила только из любви к тебе.

– Знаю, любовь моя... Хотя, учитывая наши безумства... – Он принялся зубами срывать с нее одежду. – Ах, чертовка моя, – он перешел на итальянский, – так и хочется съесть тебя целиком...

– Давай, любимый.

– Не сейчас.

– Почему ты меня мучаешь?

– Потому что знаю, как ты это любишь. Скажи-ка, ты говорила с отцом о нашем проекте?

Тита, обнаженная, задыхалась от желания.

– Отвечай, моя сладкая. – Палец Массимо проник внутрь и начал медленно двигаться.

– Не могу сосредоточиться.

– Отвечай... – он ускорил движение, – отвечай!

И сквозь стоны любовницы прорвался ответ:

– Да, да... даааааа!

Приходя в себя после оргазма, Тита раскинулась на кровати, но Массимо не отступал:

– Когда начнем строительство?

Мышцы ее уже напряглись снова. Руки возлюбленного знали свое дело. Восхитительная пытка начисто лишала ее разума.

– Не могу, – ее голос срывался, – не мо... гу... го... во... рить...

– Когда?!

И с новым взрывом оргазма Тита закричала:

– Сейчаааас!

Массимо рванул женщину к себе и бешено овладел ею. Новость как нельзя лучше подстегнула его пыл. Исполненные радужных надежд, оба они пребывали на седьмом небе от счастья.

И все же беспокойная мысль шевелилась в уме Титы, не позволяя полностью отдаться наслаждению. Когда фитнес-центр начнет работать, ей придется не спускать глаз с любовника. Он такой красивый и чувственный, так легко умеет по желанию превращаться из дикаря в изысканного кабальеро и обратно, что их богатенькие и неудовлетворенные клиентки будут слюнки пускать, на него глядя. Ее ждет ежедневная борьба, жизнь на тропе войны... Возможно, не повредят небольшие инъекции силикона перед церемонией открытия. Она, несравненная Тита Сарда, должна быть вне конкуренции. Она придирчиво разглядывала свое отражение в зеркале. Сейчас она выглядела ослепительно. Массимо, завороженно наблюдающий за ней, подтвердил это:

– Красавица моя...

И снова заключил ее в объятия.

Аврора Вильямари уже несколько дней жила с дочерью в мансарде на бульваре Колом. Прощание с мужем прошло в высшей степени цивилизованно, но все равно оставило тяжелый осадок. Ее мучило чувство вины. Мариано так переживал, что в последний момент сломался и стал умолять их остаться, обещая идти на любые уступки, на любые компромиссы.

Первый совместный ужин после расставания получился напряженным и неприятным. Один коллега, от которого жена ушла к другому, настроил Мариано на подозрительный лад. Официально он еще оставался мужем Авроры и прямо при Map заявил, что подаст апелляцию на основании того, что согласие развестись не было взаимным. Он, дескать, начал задумываться, действительно ли жена бросила его от скуки или же ею движет иной мотив, совершенно непростительный – неверность. Вне всякого сомнения, таинственный любовник рано или поздно даст о себе знать. Его, Мариано, водили за нос, но он этого так не оставит. Ни за что он не позволит дочери жить с человеком, который не приходится ей отцом. Что они себе думали? За идиота его держали? Ну что ж, очень зря!

После ужина, возвращаясь с дочерью на бульвар Колом, Аврора про себя решила ускорить процесс насколько возможно и еще какое-то время не встречаться с Андреу, по крайней мере до тех пор, пока документы не вступят в силу. Она боялась, как бы Мариано не отнял ее девочку.

А пока что она занялась домашними делами, тешась иллюзией, что наконец-то вольна быть счастливой. Накупила елочных украшений, вытерла пыль с маминых фарфоровых фигурок, изображающих Рождество в хлеву, с которыми маленькой девочкой всегда играла в декабре. Map помогала ей плести бумажные гирлянды. В четыре руки они разучивали колумбийские рождественские песни на «Стэнвее», который с их возвращением вновь обрел голос. Ожила и детская комната Авроры: Map с огромным удовольствием разбирала бабушкины вещи, примеряла старинные платья и воображала прошлое своей семьи, листая черно-белые фотоальбомы.

– Мам, а почему бабушка хотела умереть, если у нее были мы с тобой?

– Этого мне пока не удалось выяснить. Может, она опасалась, что их снова разлучат, или стыдилась быть влюбленной в столь преклонном возрасте.

– Но они же оба были свободны и могли делать, что им вздумается.

– Никто не бывает свободен до конца, принцесса.

– Они просто не умели!

– Они просто родились уже в оковах, девочка моя...

– И не взбунтовались – почему? Вот я ни за что и никому бы не позволила навязывать мне свою волю.

– Знаю. По тебе видно.

– Мама, – не унималась Map, – а вдруг у них была какая-то тайна? В любовных романах обязательно бывают тайны.

– Это не роман, дорогая.

– Но это любовь, а какая любовь без секретов? Не знаю... письма там, фотографии...

– Как бы мне хотелось найти письма, о которых говорила кузина Пубенса! Ума не приложу, куда они делись. Не могла твоя бабушка их выбросить, это совершенно исключено.

– А давай я помогу тебе их искать?

Ульяда выучил наизусть все до единого письма Дольгута. Ночи тянулись медленно между словами Жоана, обращенными к Соледад, и посланиями инспектора, адресованными Авроре. Его одержимость ею достигла такой степени, что он смастерил специальный календарь с окошечками и зачеркивал день за днем, высчитывая вплоть до секунд, сколько осталось до праздников. Если она не позвонит, то у него будет предлог, чтобы позвонить самому, – он поздравит ее с Рождеством. Быть может, она даже согласится выпить с ним чашечку кофе на площади Опера и прогуляться по ярмарке Санта-Лусия, вдыхая запах хвои и мха, жмурясь от переливов праздничных огней. Он столько лет мечтал совершить эту прогулку рука об руку с какой-либо женщиной, кроме собственной матушки.

В последнее время поведение «тайной возлюбленной» сбивало его с толку. Она что-то давно не выходила из дома, и непонятно было: то ли ей это зачем-то надо, то ли муж заподозрил измену и не выпускает ее. В их участок ежедневно поступали жалобы женщин, терпящих издевательства от своих сожителей. Однажды ночью он даже всерьез собрался было, воспользовавшись служебным положением, вломиться к Авроре в квартиру и проверить, не избивает ли ее муж. Но, к счастью, Ульяде, как обычно, удалось в последний момент обуздать дурацкий сентиментальный порыв.

Инспектор начал посещать сеансы групповой терапии, чтобы немного раскрепоститься и быть во всеоружии, когда Аврора позвонит или же когда он бросит все силы на то, чтобы ее завоевать. Ее путешествие с Андреу он уже воспринимал как мимолетный эпизод, не имевший продолжения, поскольку они явно не поддерживали больше отношений. Так или иначе, он на всякий случай простил ее заранее.

Кроме того, терапия помогла ему принять важное решение. Если, чтобы добиться Авроры, ему придется расстаться с письмами Жоана Дольгута, ставшими для него настоящим сокровищем, – так тому и быть. А еще он намерен бороться за нее и даже отдать ей отчет судмедэкспертов и фотографию, которую хранит под стеклом на прикроватной тумбочке.

Утром она, как всегда, проверила почтовый ящик, но конверта, которого так ждала, там не было. Терпение Авроры Вильямари иссякало. Много дней назад она, в точности следуя инструкциям, отослала образцы своих и Андреу волос по адресу, указанному в Интернете. Сотрудник лаборатории заверил ее, что результаты будут через две недели, но они все не приходили.

Она позвонила по телефону, чтобы узнать, куда запропастился ее заказ, но в трубке непрерывно играла какая-то мелодия и никто не подходил. В раздражении Аврора бросила трубку. Ей как можно скорее нужно было узнать, что показал анализ ДНК. Она снова набрала номер, но тут раздался сигнал домофона. Кого там принесло, когда на дворе проливной дождь? Она громко спросила в микрофон, кто идет, но ответа не последовало. Тогда она решила спуститься. За дверью, в промокшем насквозь платье, стояла старушка. Вода текла с нее ручьями.

– Боже милостивый! – Аврора бросилась ей навстречу.

Клеменсия Риваденейра прижалась к ней, дрожа от холода.

– Ты вся продрогла!

У нежданной гостьи зуб на зуб не попадал, так ее трясло.

– Пойдем. – Аврора уже на ходу сняла жакет и набросила ей на плечи. – Ты же, наверное, с голоду умираешь.

Взгляд у старой женщины был потерянный. Казалось, она вот-вот упадет в обморок. Аврора поспешно пустила в ванной горячую воду и, не дожидаясь, пока ванна наполнится, помогла Клеменсии раздеться и посадила ее прямо под струю. Одежда Клеменсии превратилась в лохмотья, сама она ужасно исхудала и была совершенно невменяема. Ей срочно требовалось согреться.

Аврора побежала на кухню и на скорую руку приготовила бульон из кубика – пусть бедняжка попьет горячего. С первых же глотков губы Клеменсии утратили мертвенную синеву и разомкнулись в вопросе:

– А Соледад?..

– Теперь здесь живу я. Ты помнишь, что Соледад умерла?

– Ты и есть Соледад, не притворяйся.

– Ах, Клеменсия, голубушка, как хорошо, что ты вернулась! Что тебе сделать на обед? Ты же у нас известная лакомка, скажи скорее: чего тебе хочется?

Лукавая улыбка озарила старческое лицо.

– Я могу попросить все, что захочу?

– Все, что захочешь!

– Как насчет... бифштекса по-колумбийски с картошкой под соусом?

– Давно я для тебя не готовила – соскучилась уже, – улыбнулась Аврора.

В шкафу матери Аврора нашла шерстяное платье и одела Клеменсию, после того как вытерла ее, причесала и надушила туалетной водой. Потом усадила ее на кухне и принялась за стряпню. Запах жареного лука вкупе с ароматами майорана, кориандра, тмина и прочих специй привел Клеменсию в чувство. Бифштекс «собребаррига» был ее самым любимым из всех колумбийских блюд.

Не дожидаясь вопросов, она сама завела разговор:

– А почему ты здесь живешь, Аврорита?

– Я развожусь с Мариано.

– Так и знала, что к этому дело идет.

– Откуда?

– Мы, старики, умеем читать в печальных глазах. Ты давно влюблена, причем отнюдь не в своего мужа. С таким же точно лицом твоя мама говорила о Жоане... – Она в умилении смотрела на Аврору. – Кто он?

– Сын Жоана Дольгута, Клеменсия. Поэтому я так приставала к тебе с вопросом, может ли он быть моим братом.

– Соледад говорила, что всегда это подозревала.

– Почему?

– Потому что видела в тебе Жоана. Она часто повторяла, что твоя одержимость фортепиано не иначе как от него.

– Но как же так она не знала точно?

– Твоя мать была подвержена приступам лунатизма. После таких приступов она никогда не помнила, что во время них происходило. В тот день, когда она встретила Жоана... Помнишь, я тебе рассказывала, как они столкнулись в универмаге «Эль Сигло» на улице Пелай? – Аврора кивнула. – Так вот, в тот день, точнее, в ту ночь, она сбежала из дома во сне и, по ее словам, пришла в себя у моря, на волнорезе, куда Жоан часто ходил в детстве. Там она искала его когда-то, еще до замужества.

Аврора погасила огонь под кастрюлькой и подала в одной тарелке бифштекс, в другой – картофель под соусом из лука, сыра и помидоров. Клеменсия продолжала:

– Она рассказывала, что две недели спустя начался токсикоз и врач подтвердил, что она ждет ребенка. С Жауме она к тому времени прожила пять лет, в течение которых никак не могла забеременеть.

– Но разве возможно, чтобы она забыла нечто столь важное для нее?

Клеменсия медленно прожевала первый кусочек.

– Такая уж это болезнь – лунатизм. Я однажды наблюдала ее ночью в трансе, и, клянусь тебе, она готовила, болтала со мной и смеялась, а на следующее утро, когда я ей об этом напомнила, заявила, что я все выдумываю.

– Но они... потом больше не встречались?

– Никогда, Аврорита. Хотя твоя мать много раз ходила и на волнорез, и в тот универмаг.

– Бедная, тяжело же ей пришлось.

– Всю свою любовь она изливала на тебя.

– Поэтому и не жалела сил, чтобы я научилась играть на фортепиано.

– Ты себе не представляешь, как трудно ей было просить у отца деньги на твои уроки. Гонораров за вышивки не хватало, с тобой же занимались лучшие учителя.

Аврора перебила ее, возвращаясь к своему больному вопросу:

– А потом, когда они нашли друг друга, мама тебе не сказала: Жоан ей подтвердил что-нибудь насчет волнореза?

– Если они это и обсуждали, мне ничего не известно. Она полностью сосредоточилась на свадьбе, которая должна была состояться в день ее рождения.

– Но она не объяснила тебе – почему?

– Нет, но похоже было, что она торопится.

Аврора заметила, что тарелка Клеменсии почти опустела, и испугалась, как бы вместе с едой не иссякли воспоминания.

– Еще немножко?

– Раз уж все равно помирать, то лучше от обжорства, чем от склероза. Какого черта! Давай еще кусочек. – Она с энтузиазмом принялась за поданный Авророй бифштекс. – Твоя мама умерла счастливой.

– Я это поняла по ее лицу, Клеменсия. Но зачем умирать, когда они наконец могли жить вместе?

– Не знаю, девочка моя. Соледад рассказывала мне многое, но, боюсь, далеко не все. Или же дело обстоит проще, чем кажется нам, привыкшим всякому факту искать объяснение.

В этот момент снова зазвонил домофон.

– Кто там? – спросила Аврора.

– Заказная почта.

Сердце Авроры Вильямари совершило головокружительный скачок. Это должно быть то, чего она ждет. Крикнув Клеменсии, что сейчас вернется, она бегом бросилась вниз по лестнице.

Дрожащей рукой она расписалась и приняла конверт. На нем стоял логотип лаборатории ANSWER, устанавливающей родство на основании анализа ДНК.

Аврора не смогла открыть письмо сразу – толстая целлофановая упаковка не рвалась. Еще из передней она закричала:

– Клеменсия, можешь не говорить мне, сестра я Андреу или нет! – Она помахала конвертом. – Вот он, ответ.

Она взяла большие ножницы и обрезала целлофан по краю. Дрожа всем телом, она вытащила папку с отчетом и прочла:

Сравнительный анализ ДНК

На основании метода ПЦР, по сопоставлении цепных реакций в двух полученных образцах, подлежащих анализу, лаборатория ANSWER удостоверяет, что между двумя образцами

НИКАКИХ СОВПАДЕНИЙ НЕ ОБНАРУЖЕНО.

Следовательно, с вероятностью 99,99% наличие родственной связи между сторонами исключено.

Аврора расплакалась. Обескураженная Клеменсия попыталась ее утешить:

– Что с тобой, деточка?

– Я плачу от счастья, Клеменсия. Ты не представляешь, как долго я с этим мучилась. Мы с Андреу не брат и сестра! Ты понимаешь, что это для меня значит?

– Ничего не понимаю. Как может какое-то письмо внести ясность в столь серьезный и щекотливый вопрос?

– Не важно, не бери в голову. Послушай, ты же хотела быть посаженой матерью на маминой свадьбе, да? Не согласишься ли быть ею на моей? Попозже, когда время придет.

– Ах! Душенька моя, видела бы тебя сейчас Соледад, как бы она радовалась!

– Она видит нас, Клеменсия. Мама в тебе, во мне, в моем счастье. Без нее я никогда бы не познакомилась с Андреу. Своей смертью она подарила мне жизнь.

Внезапно Аврора осеклась, пристально глядя на старушку:

– А как же это получается, что ты теперь столько всего помнишь?..

Та ответила благодушной улыбкой.

– Ты и твои волшебные руки. Давай, Аврорита. – Она указала на телефон: – Позвони в дом престарелых. Я тебе больше не нужна, да и, признаться, соскучилась я по моим старичкам.

В день отъезда Андреу даже не потрудился попрощаться с женой. Он все организовал через тестя, чтобы с ней не сталкиваться. Мысль о том, что он столько лет был женат на этой гадюке, внушала ему такое отвращение, что один вид Титы сделался ему невыносим.

Высотное здание на авениде Пирсон он покидал без всякого сожаления. За квартиру он бороться не стал – не потому что ему не уступили бы, но потому, что она слишком живо напоминала о том, кем он был раньше. Даже если бы он полностью сменил обстановку, раздражающая помпезность никуда бы не исчезла, к тому же здесь даже стены пропахли «Аллюром», духами Титы, от которых его уже тошнило.

Андреу вполне мог позволить себе пятизвездочный отель, но он переезжал с сыном в Борн, в скромную квартиру отца, как нельзя лучше соответствующую его новой жизни и новой системе ценностей, в которой он стремился укрепиться. Он стал воспринимать мир иначе. До сих пор ему казалось, что люди вокруг него должны приспосабливаться к его запросам и требованиям. Никогда никто ему не говорил, что только он сам способен избавить себя от тюрьмы светских приличий, где он медленно задыхался. Стоило признать свои ошибки, как жить стало легче – ушли страхи и угрызения совести. Подобно многим другим, он пал жертвой вполне понятных заблуждений и фальшивых соблазнов. Но теперь что-то менялось в его душе. Отныне он был просто человеком. Пришло понимание того, что разум и сердце – две неотъемлемые составляющие его существа, и их гармония – залог душевного покоя. На смену его прежним амбициям пришли совсем другие мечты.

Его ждало будущее подле той, что научила его всему… но позже. Сейчас на первом месте стоял сын. Андреу хотел выразить свою любовь к нему новым для себя способом – посвящая мальчику время. Ему хотелось наконец с ним познакомиться. Хотелось снести разделявшую их стену молчания, восстановить их общее прошлое. Пусть знает, что у него есть фамилия, что он Дольгут, как отец и дед, и может этим гордиться. Он расскажет ему о дедушке, о его страсти к фортепиано и о его несбывшейся любви – Соледад Урданете. О Трини и ее деревенском происхождении. О прадедушке, который отдал жизнь в борьбе за свободу. Ему больше некуда спешить. Начинается новое время – время наслаждаться каждой секундой, время оберегать все то, что не приобретешь иначе как ценой настоящей любви.

Он позволит событиям идти своим чередом. Аврора продолжит обучать Борху игре на фортепиано, и однажды он признается сыну, что влюблен в его преподавательницу.

Он хотел подарить Авроре возможность продемонстрировать свой незаурядный талант широкой публике. Начнут они с Дворца музыки и Театра Лисео, потом поедут с гастролями по другим городам, потом по всем пяти континентам, где она будет исполнять неизданные сонаты Жоана. Андреу мечтал спасти отца от забвения и познакомить с его музыкой весь мир.

Вот ради чего он так упорно боролся за акции Divinis Fragrances. Эти деньги он собирался употребить на благо близких и на служение достойному делу. Помимо прочего они помогут сыну осуществить свою мечту: достаток не возведет препятствий на его пути, но, напротив, расширит его перспективы.

Но забота о возвышенном не мешает уделять внимание и быту: его семья ни в чем не будет испытывать нужды. Они построят небольшой, но уютный дом, светлый и просторный, где главным украшением гостиной станет отцовский рояль. Оформление интерьера он предоставит Авроре – она куда лучше разбирается в подобных вещах, но в каждой детали отразится душа двоих, а точнее, четверых, ведь дети будут жить с ними. Он докажет себе самому, что истинное величие – в строгой простоте. Он продаст всю свою коллекцию автомобилей и купит один, вместительный и удобный. А еще приобретет маленький домик в горах, чтобы встретить старость в окружении сосен и эвкалиптов. Он и мечтать не смел о такой жизни, какая открывалась перед ним сегодня; уходя с авениды Пирсон, он делал решающий шаг к возрождению.

Звонок мобильного телефона прервал поток его мыслей. Звонила Аврора, и голос ее звенел ликованием.

– Андреу, нам надо встретиться! Я должна тебе кое-что сообщить... ты где?

– Угадай! Мы с Борхой едем в Борн, под завязку нагруженные чемоданами.

– Ты уже рассказал ему о дедушке?

– Нет еще. Хочу поговорить с ним, когда будем на месте.

– Тогда созвонимся попозже, этот чудесный момент должен принадлежать вам двоим!

– Перезвоню тебе, как только смогу. Впрочем, как насчет того, чтобы поужинать завтра вместе, – он понизил голос, – и отметить это событие?

– Я люблю тебя. Ты себе не представляешь как...

– Я тебя тоже...

Наступил декабрь, а инспектор Ульяда так и не дождался звонка от Авроры. Когда позволяли служебные дела, он бродил по ее кварталу, ища «случайной» встречи с пианисткой, чтобы испробовать выученные на сеансах терапии методы раскрепощения, однако встречи не получалось. Зато однажды вечером, когда он потягивал пиво за стойкой бара напротив дома Авроры, в заведение вошел Мариано Пла. Он сел на соседний табурет, и инспектор решил завязать разговор.