Текст книги "Музыка любви"
Автор книги: Анхела Бесерра
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)
– Продолжайте, Гомес, вот это уже интересно. Выходит, старуха была богата?
– Да что вы, сеньор Андреу, консьержка говорит, им едва хватало на самое необходимое. Они приехали в Барселону практически без гроша в кармане. Муж был странным типом, немногословным и холодным, как глыба льда. Видимо, считал, что банкротство покрыло его позором. Дочка, Аврора, родилась у них довольно поздно, зато, по словам мегеры, весь дом восхищался ее необыкновенной игрой на пианино.
– Эта женщина, – Андреу достал из папки одну фотографию и теперь внимательно изучал ее, – играет на фортепиано?
– Я к этому и веду, сеньор Андреу, разве не видите? – Гомес изо всех сил старался подогреть интерес собеседника. – В доме до сих пор помнят день, когда дедушка прислал ей из Колумбии рояль, настоящий «Стейнвей». Целое событие: грузчикам пришлось поднимать его на блоках через окно. Ходят слухи, что, когда Аврора вышла замуж, инструмент почему-то потерял звук, хотя ее мать тратила чуть ли не все свои гонорары за вышивание на техников и настройщиков. Соледад, дама, с которой встречался ваш... – он поспешил поправиться, пока Андреу не убил его взглядом на месте, – Жоан Дольгут, обладала незаурядным певческим голосом. Она руководила хором в церкви Мерсе, и соседи все как один ходили слушать их воскресные выступления. Смотрите, а вот тут еще информация о детстве ее дочери. Аврора училась у монахинь в пансионе Беллависта, занималась фортепиано в консерватории... – Гомес заметил, что Андреу пропускает его речи мимо ушей. – Если, хотите, это я пропущу, в отчете все разложено по категориям: А – рождение, Б – детство, В – отрочество, Г – замужество... – Подстегиваемый суровым взглядом, он сменил тему: – Любопытный факт: несколько дней назад сеньора Вильямари позволила уличной гадалке раскинуть для нее карты. Фотография прилагается. – Детектив протянул Андреу снимок, и тот вновь почувствовал, как некая неодолимая сила приковывает его взгляд к Авроре. Продолжая слушать, он закрыл рукой ее лицо на фотографии, оставив одни глаза, следящие за ним с безмолвной настойчивостью. – Гадалка, должно быть, сказала ей что-то неприятное, так как она в спешке встала и ушла, не дослушав до конца.
– Что за чушь, Гомес?! Кто же станет верить этим мошенникам? Не забивайте мне голову подобными глупостями.
– Нам трудно это себе представить, но порой такие вещи работают. Была одна прорицательница в Севилье, которая про будущее все знала; так вот, к ней некая герцогиня ходила, переодевшись проституткой, чтобы не узнали! И особы королевских кровей обращались к гадалкам, и правительственные чиновники накануне выборов до сих пор...
– Не отвлекайтесь Гомес, давайте дальше.
– Другой любопытный факт: дед Авроры или, если угодно, отец Соледад был неутомимым путешественником и объехал половину земного шара со своей семьей. И это в двадцатых – тридцатых годах, когда путешествия стоили неслыханно дорого. Мне удалось посмотреть на его путевой дневник, сама Аврора мне его показала, хотя подтвердить свои слова фотографией я не могу.
– Хорошо, хорошо... И какая нам польза от дедушкиного дневника?
– Немалая. Внучка-то, оказывается, знатного рода. – Гомес заговорщицки подмигнул. От него не укрылось, что Андреу не переставая разглядывает фотографии Авроры.
– Напоминаю вам, что предметом нашего расследования является мать, а не дочь.
– Вот именно, сеньор Андреу. Яблочко от яблоньки, как известно, недалеко падает.
Андреу одолевало желание закончить поскорее беседу и спокойно выпить в одиночестве двойную порцию виски со льдом. Все, связанное с отцом, держало его в таком напряжении, что усталость давала о себе знать. Кое-что начинало проясняться. На данный момент у него было больше данных о Соледад, чем об отце, история которого все еще зияла многозначительными пробелами. Но для одного дня он узнал вполне достаточно; он уже по горло пресытился общением с этой назойливой посредственностью, с которой к тому же пот льется не ручьями, а прямо-таки водопадами.
– Что скажете, сеньор Андреу? Вы довольны моей работой? Если пожелаете, я продолжу поиски. Дайте только срок, и я вам всю историю на свет вытащу. Никого еще не подводил Ригоберто Гомес: расследования семейных дел, супружеских измен, махинаций с законом, дел о наследстве, плагиата, промышленного шпионажа. К вашим услугам, в любое время дня и ночи, – торжественно заключил он.
– Гомес, обойдемся без рекламы, хорошо? Я все про вас знаю, спасибо. Оставьте мне отчет и продолжайте копать. Недели через две встретимся снова. Мне нужны мельчайшие подробности, в лепешку расшибитесь, но добудьте нужные мне сведения. Я требую от вас точности. Как они познакомились, когда, где. Сами понимаете. И не отвлекайтесь постоянно на всякий вздор. Что касается моей семейной истории, постарайтесь выяснить что-нибудь о судьбе моих бабушки и деда. И главное, молчите, как рыба, о нашем знакомстве. Вы меня знать не знаете. Не вздумайте даже имя мое где-то упомянуть.
Андреу вручил ему конверт с первым гонораром, и Гомес без тени стыда пересчитал деньги у него на глазах, прежде чем попрощаться. Возблагодарив небо за уход детектива, Андреу остаток вечера провел за столиком, читая отчет, подчеркивая интересные места, сравнивая, сопоставляя, трактуя. Некоторые детали, на которые Гомес не потрудился указать в разговоре, оказались весьма занятными.
Сглатывая слезы перед экраном телевизора, Ульяда всем сердцем сочувствовал героям, их обреченной любви. Второй раз он смотрел «Мосты округа Мэдисон», думая об Авроре. Уже несколько дней ее образ не шел у него из головы без видимых на то причин. Ему хотелось еще раз послушать, как она играет на рояле, – эти мягкие, словно не от мира сего, звуки, заставляющие мечтать о недостижимом. Он пока не знал каким образом, но собирался предложить ей вернуться в квартиру Дольгута и снова сесть за старинный инструмент, который ей так понравился. В тот вечер, слушая ее и любуясь безупречными линиями ее затылка и шеи, он поймал себя на мимолетном желании провести пальцами по нежной коже. В последнее время он не имел возможности следить за Авророй, занятый делом о контрабанде крупной партии гашиша, в котором не обошлось и без трупа, найденного на рыбацком пирсе. Но теперь, успешно завершив расследование, он вознаграждал себя воспоминаниями.
У него хранились обнаруженные в квартире Соледад письма Жоана Дольгута, которых он еще не читал, а также негатив, хранившийся вместе с ними в старой коробке из-под печенья. На нем, если глядеть на свет, явственно просматривались два силуэта. В суете расследования он забыл отнести негатив на проявку, но завтра с утра обязательно пойдет в фотоателье.
К вечеру следующего дня снимок, увеличенный до формата книжной страницы, был готов. Тонкие серые трещины покрывали его сверху донизу, портя изображение, но юная и счастливая пара была видна вполне отчетливо. Хрупкую девочку-подростка с черными косами окружало, словно нимб, неземное белое сияние, отчего она походила на влюбленную мадонну. Подле нее стройный юноша с растрепанными светлыми кудрями улыбался в объектив, одной рукой робко обнимая ее за плечи.
– Какая красавица, – выдохнул Ульяда, разглядывая девочку. Вылитая Аврора в наряде минувшей эпохи. Но здравый смысл подсказывал, что это не она, в почтенном возрасте снимка не могло быть никаких сомнений. Следовательно, это скорее всего ее мать или бабушка или еще какая-то близкая родственница. Девочка казалась ангелом, сошедшим с небес.
Юношу Ульяда определенно не узнавал, но чем-то он напоминал художника, представителя парижской богемы, вроде тех, что запечатлены рядом с Пикассо на фотографиях двадцатых годов.
– Ваши родители? – спросила служащая фотоателье, заметив, с каким вниманием Ульяда изучает снимок.
– Почти что так... родственники.
– Если хотите, можно убрать эти царапины, – она указала на серые линии. – Их видно, потому что негатив сильно поврежден и к тому же много лет хранился в плохих условиях. Я бы даже сказала, что наверняка он когда-то промок или долго лежал под открытым небом.
Ульяда подумал, что неплохо было бы подарить Авроре эту фотографию, отреставрированную и в хорошей рамке.
– Согласен. Тогда снимок я заберу, а негатив оставлю вам. Во сколько мне обойдется эта маленькая прихоть?
– Инспектор... мы же соседи. И раз вы говорите, что это ваши родственники, – половина цены. Тридцать евро, что скажете? Получите свою фотографию в лучшем виде.
– Когда мне за ней зайти?
Он сделает ей сюрприз. Позвонит и предложит встретиться под предлогом, что хочет отдать фотографию, оказавшуюся среди предметов, которые Бонифаци забрал из квартиры Жоана Дольгута, – дескать, в участке все равно не знают, что с ней делать. Потом пригласит ее на чашку кофе где-нибудь в Борне, и если беседа пойдет гладко, упомянет о фортепиано... Так, глядишь, они и договорятся о концерте на двоих в доме старого Дольгута. Кстати, инспектор выяснил, что там все осталось, как было, – более того, некто неизвестный распорядился ничего не трогать.
Тем временем Аврора Вильямари рассматривала то немногое, что удалось отпечатать в фотоателье с негатива, найденного ею в старом секретере. Ниже колен все было прекрасно видно, а остальное почему-то исчезло. Без сомнения, снимок в точности совпадал с истертой фотографией, хранившейся вместе с девичьим платьем в цветочек, с единственной разницей: на последней еле-еле, но угадывались очертания людей.
Пока что расследование Авроры не принесло сколько-нибудь осязаемых плодов. Ниточки путались и рвались в руках, никуда толком не приводя. Ей не удалось обнаружить доказательств того, что Жоан Дольгут вошел в жизнь матери давно, а не пять месяцев назад – срок, который она установила довольно точно, поговорив с булочницей и с соседкой Дольгута. Отдельные детали наводили на мысль, что за этим кроется целая история, но до сих пор Аврора только строила гипотезы и терялась в догадках.
Снова и снова перелистывая старинные альбомы, она четко различала два состояния души, отраженных на лице матери. С детства и до отроческих лет она сияла открытой, невинной улыбкой. Изумительные фотографии этого периода представляли ее в самых разных образах: маленькая принцесса с кружевным зонтиком в конном экипаже и при лакее, облаченном в ливрею; расцветающая дева в монашеском одеянии, благочестиво сложившая руки на груди; бесстрашная амазонка на величественном белом коне с развевающейся гривой; знатная дама в шелках и муслине, наблюдающая из ложи балет в Театре Колумба... Но позже, в какой-то неопределенный момент, на ее черты лег отпечаток суровости, несвойственной столь юному возрасту. Словно она в одночасье повзрослела, обремененная тяжким и мучительным долгом. Веселый смех уступил место сдержанной формальной улыбке.
Даже на фотографиях с бала, где она познакомилась с Жауме Вильямари, отцом ее дочери, Соледад выглядела прекрасной, но отстраненной и строгой. Авроре еще многое предстояло прочесть, пересмотреть и подвергнуть тщательному анализу, но она предпочитала разбираться в имеющихся данных постепенно, без спешки. Эту мозаику следовало собирать вдумчиво, кусочек за кусочком.
Самодельное колечко из красной коробочки Аврора отнесла ювелиру, и тот подтвердил, что это не золото и не какой-либо другой ценный металл. По его предположению, колечко смастерили из обыкновенной латунной проволоки, которой прикручиваются пробки к бутылкам французского шампанского. Если мать хранила его в течение многих лет, значит, оно по какой-то причине было ей очень дорого.
В дедушкином дневнике то и дело описывались занимательные приключения, в которых Соледад принимала живое участие, однако нигде не упоминались ее друзья, ухажеры или даже просто знакомые. Последнее путешествие, судя по всему, семья совершила в 1939 году, и о нем Бенхамин Урданета рассказывал уже без того пламенного восторга, которым дышали все предыдущие истории. Ничто не давало повода предположить, что ее мать посещала Барселону до переселения сюда в 1950 году уже в качестве замужней женщины.
От тех лет, что ее родители прожили бездетными, не сохранилось и следа. Аврора не обнаружила ровным счетом ничего, что помогло бы ей восстановить этот период – очень важный, потому что, живя в Барселоне, мама могла познакомиться с Дольгутом в любой момент. Лишенный событий временной промежуток окончился с рождением Авроры. И теперь она изо всех сил пыталась сложить вместе обрывки детских воспоминаний, чтобы составить представление о супружеской жизни отца и матери, где Жоану Дольгуту, разумеется, не было места... или было? Главный вопрос оставался без ответа. Но по крайней мере, когда мать овдовела, Аврора жила с ней и совершенно точно помнила, что никакого Жоана Дольгута тогда не существовало.
В любом случае следовало еще повидаться с лучшей подругой матери, восьмидесятилетней Клеменсией Риваденейра. Тоже уроженка Боготы, она приехала в Барселону в сороковых годах, выйдя замуж за состоятельного каталонца. В юности они не общались, но на чужбине близко сошлись и полюбили друг друга почти как сестры. Аврора отыскала нужный телефон в маминой записной книжке, но на том конце провода ей сообщили, что Клеменсия проживает в доме престарелых, – у почтенной дамы болезнь Альцгеймера. И хотя сеньора Риваденейра почти в полном маразме, навещать ее можно, какой-то минимум умственных способностей у нее все же сохранился. Не исключено, что Соледад поверяла ей свои самые сокровенные тайны, и теперь она согласится их приоткрыть.
Жажда информации охватила Аврору до такой степени, что ей даже захотелось вернуться на Рамблу и поискать странную предсказательницу, которая настойчиво советовала уехать из Барселоны, чтобы обрести ключ к загадке. Аврора не могла позволить себе пренебречь даже самой ничтожной зацепкой. В тот августовский вечер, поддавшись суеверному страху перед оккультными науками, она сбежала и даже не дослушала пророчество до конца – а оно между тем начинало обретать некоторый смысл. Возможно, женщина была права: искать ответа надо за рубежом. Но ведь «за рубежом» – понятие растяжимое, это вся планета минус Испания. Куда же ей направиться?
Она позвонила в дом престарелых в Бонанова, договорилась о посещении на следующее утро, а вечер завтрашнего же дня решила потратить на прогулку по бульвару Санта-Моника, где в сумерках собирались всевозможные ясновидящие, прорицатели и прочие шарлатаны.
У входа женщина в белом халате встретила Аврору и проводила ее по длинным коридорам, мимо бесчисленных стеклянных дверей, в сад. Миниатюрная старушка стояла посреди дорожки, мерно покачиваясь взад-вперед и прижимая к груди алую розу. Острые шипы искололи ей пальцы до крови, но она, похоже, не замечала боли.
Что-то было щемяще трогательное в этой морщинистой пародии на маленькую девочку, заблудившуюся в парке. Аврора не узнавала подругу матери, но сердцем чувствовала, что перед ней именно Клеменсия. Она осторожно забрала у нее цветок, и все лепестки тут же осыпались ей на платье.
– Клеменсия? – Взяв старушку за руку, она ласково погладила кровоточащие ранки. – Я Аврора, дочь Соледад Урданеты. Помнишь меня?
Пустой, невидящий взгляд был ей ответом. Медсестра, сидевшая неподалеку на скамеечке, посоветовала:
– Наберитесь терпения. Иногда она как будто не слышит, но на самом деле всегда слушает. И отвечает, но только если сочтет предмет разговора достаточно важным, чтобы начать борьбу со своим беспамятством.
Аврора погладила седые волосы Клеменсии и взяла обе ее руки в свои.
– Клеменсия, моя мама умерла.
– Кто я? – Полные тревоги глаза остановились на лице Авроры. – Ты можешь сказать мне, кто я? Я свое имя потеряла, никак не могу найти.
– Ты Клеменсия. Тебя зовут Клеменсия Риваденейра. Ты родилась на зеленой, плодородной земле, где цветы растут даже среди скал. Где облака собираются сотнями, образуя в небе причудливые пейзажи... – Эти слова она столько раз слышала от матери, что помнила наизусть.
– Богота! – Улыбка озарила морщинистое лицо. – Трамвай, мне надо успеть на трамвай, не то опоздаю в школу.
– Клеменсия Риваденейра... ты помнишь Соледад Урданету?
Взгляд старой женщины, пробившись сквозь толщу десятилетий, обрел сосредоточенность. Да, она, несомненно, помнит.
– Почему Соледад не пришла?
– Она не может прийти. Она умерла.
– Соледад обещала мне, что не уйдет, не попрощавшись...
– А когда она тебе это обещала?
– Последний раз, когда мы виделись. – Она пристально посмотрела на Аврору. – А что же... Жоан?
Аврора вздрогнула от неожиданности. Значит, Клеменсия знает о его существовании.
– Ты имеешь в виду Жоана Дольгута? – быстро спросила она. – Он тоже умер.
– Но почему? Почему они умерли? Она же обещала, что не уйдет, не попрощавшись... – Рыдания без звука и без слез сотрясали ее хрупкое тело.
Аврора обняла ее.
– Быть может, она все-таки попрощалась?
– Я должна была быть посаженой матерью у них на свадьбе. Сколько она выстрадала, бедняжка! – И все, нить разговора оборвалась. Снова настороженные, тревожные глаза изучали дочь Соледад. – Кто ты?
Аврора ответила, но Клеменсия уже ее не слушала. Медсестра опять вовремя пришла на помощь, предлагая дать пациентке немного отдохнуть. С ней такое бывает: когда она чем-то сильно взволнована, уходит в себя, но потом возвращается.
– Они поженились? – внезапно подала голос старушка.
– Да, поженились.
– Какое счастье! Они его честно заслужили.
– Клеменсия, – Аврора рискнула спросить напрямую, – ты знаешь, как моя мама познакомилась с Жоаном Дольгутом?
– Это очень длинная и грустная история. – Ее лицо посветлело. – Но очень красивая. Не знаю, стоит ли тебе ее рассказывать. Раз Соледад не сделала этого сама, мне следует уважать ее волю.
– Клеменсия, моя мать покончила с собой. Они вместе покончили с собой. Понимаешь, почему мне необходимо все узнать?
Смятение и отчаяние исказили лицо старухи.
– Кто они? – Клеменсия в ужасе указывала пальцем на пустое место. – Они пришли за мной. Прогони их! Я не хочу идти с ними! – Она снова плакала без слез.
Аврора снова заключила ее в объятия, покачивая и убаюкивая, как ребенка, пока она не успокоилась. Однако призраки, порожденные больным воображением, оказались сильнее.
– А ты кто? – Клеменсия в панике отпрянула, попятилась назад, спотыкаясь, и вдруг надрывно закричала: – Уходи! Прочь!!!
Медсестра торопливо подошла к ним, чтобы успокоить растерянную и перепуганную Аврору.
– Она привыкнет, только не бросайте ее. Вы поможете ей не утратить до конца свою личность. Родственники никогда ее не навещают, обещают, обещают и не приходят, а тем временем жизнь покидает ее вместе с памятью. Если вы будете приходить каждый день, она научится вам доверять. Сами понимаете, Альцгеймер – не шутка...
Аврора решительно подошла к погрузившейся в глубокий транс Клеменсии, поцеловала ее в щеку и пообещала вернуться завтра.
Уходила она в еще большем недоумении, чем пришла, но в конце тоннеля ей все же мерещился лучик надежды. Возможно, рано или поздно Клеменсия вспомнит, что ей рассказывала Соледад, и захочет поделиться. Конечно, добиться этого будет нелегко, но Аврора не отступится. А для начала она просто подождет.
Два часа спустя она встретилась с дочерью, и они вместе поужинали в одном из недорогих кафе своего квартала. Каникулы подходили к концу, и им предстоял основательный поход по магазинам – за учебниками, тетрадями и прочими школьными принадлежностями.
Сегодня Тита Сарда ездила с Борхой за школьной формой. Последний год ему осталось терпеть обязательные нелепые штаны в красную клетку. Скоро сыну исполнится пятнадцать, и она наконец сможет накупить ему брюк и футболок-поло от Ральфа Лорена, чтобы никогда больше не слышать его ежедневное нытье на тему «надо сменить школу, не могу я это носить». Тита с нетерпением ждала начала учебного года, надеясь, что, когда занятия сына и работа мужа войдут в привычное русло, ей будет проще ускользать из дома. И не придется выдумывать бесконечные походы в спортзал – ей уже самой делалось не по себе от собственной лжи. Ведь все ее подруги и знакомые посещают один и тот же фитнес-центр, и если кому-нибудь придет в голову спросить в присутствии Андреу, почему это ее так давно не видно в зале, то в лучшем случае она окажется в неловком положении, а в худшем – ее обман раскроется.
Атмосфера в доме и без того накалялась с каждым днем. Тита упорно избегала выполнения супружеского долга, поскольку всю свою энергию и страсть тратила на свиданиях с Массимо ди Люка. После возвращения из круиза она почти не уделяла времени семье. Умчавшись с утра пораньше на своем кабриолете BMW, домой она являлась только к ужину, усталая и довольная, чтобы быстренько поесть и забыться сном, – за исключением, разумеется, тех случаев, когда им с Андреу предстояло вечером какое-либо светское мероприятие.
Словно голодная львица, наслаждалась она своей лакомой добычей. Массимо, ее прекрасный неотесанный дикарь, разжигал в ней неутолимую жажду. В постели они чувствовали друг друга так безошибочно, будто закончили одну и ту же эротическую школу. Он умел доводить ее до полного исступления поцелуями и ласками. И хотя он никогда ничего у нее не просил, она почти полностью его обеспечивала. Покупала одежду, еду, парфюмерию, осыпала предметами роскоши. Недавно Тита преподнесла любовнику самый крупный подарок – двухкомнатную квартиру, не слишком просторную по ее меркам (всего-то триста квадратных метров!), зато обставленную с изысканным вкусом. Оба они умели взять от партнера лучшее, что тот мог дать, и щедро одарить в ответ – ко взаимному удовольствию. Тита, будучи старше Массимо на пятнадцать лет, тешила себя мыслью, что их разница в возрасте совершенно незаметна со стороны. График упражнений – как спортивных, так и интимного характера, – которым подвергал ее любовник, помогал ей сохранить крепкое молодое тело и упругость кожи. Его ласки действовали куда лучше всяких снадобий и обертывания водорослями, сколько бы ни восхваляли ее подруги чудеса, что творят врачи в швейцарских клиниках. Внешность Титы претерпела лишь «небольшие поправочки» – так она называла инъекции силикона и ботокса, подчеркнувшие дерзкую полноту ее губ, высокие скулы и роскошную грудь, неизменно сводящую с ума Массимо.
Они встречались довольно долго, уже больше года, и то, что начиналось как игра, незаметно превратилось для Титы в настоящую сексуальную зависимость. Она по уши влюбилась в фотомодель из рекламы йогуртов. И он, казалось, отвечал ей взаимностью, найдя в ее лице и римскую матрону из высшего общества, и страстную неаполитанскую любовницу. Он болезненно ревновал свою donna sposata[13]13
Замужняя женщина (ит.).
[Закрыть], и это приводило Титу в восторг. К работе жиголо он пристрастился с раннего возраста, ловко соблазняя богатеньких одиноких туристок, прогуливающихся по Виа Кондотти в Риме. Являя собой эталон мужской красоты, со временем он сумел пробиться на подиум, а затем подписал эксклюзивный контракт на рекламу йогуртов с крупной испанской компанией, выпускающей молочные продукты, и таким образом очутился в Барселоне. Согласно условиям контракта, он не имел права сниматься в какой бы то ни было другой рекламе, так что свободного времени у него образовалось достаточно. И, чтобы не изводиться от скуки, он нанялся тренером в самый модный фитнес-клуб Барселоны, где самые богатые женщины города облизывались на его литые мускулы. Массимо, помимо прочего, умел увлеченно рассуждать об искусстве, поскольку раньше в Риме изучал искусствоведение, собираясь стать реставратором. Изысканный в разговоре и неистовый в постели, в глазах Титы он был воплощенной мечтой об идеальном мужчине.
Поскольку в последнее время Тита наотрез отказывала ему в плотских утехах, Андреу решился наконец прибегнуть к старому испытанному способу удовлетворения мужских потребностей – платной любви. Стараниями элитных проституток он вскоре почувствовал себя значительно лучше, нервное напряжение сначала ослабело, затем и вовсе исчезло. Расследование истории отца занимало его все больше, порой он ловил себя на том, что не способен думать ни о чем другом. Лето еще не кончилось, его фирма пока не начала работать, так что он вполне мог дать волю любопытству и посвятить свободные часы поискам новой информации.
Из разговора с Гомесом он заключил, что личная жизнь отца складывалась далеко не так просто, как ему казалось. Судя по всему, пребывание на французской Ривьере не прошло для него бесследно. Дедушка представал расплывчатым пятном, о бабушке же вообще не нашлось ни единого упоминания.
Выходит, расследование выполняет не одну, а две параллельные задачи: восстановить семейную историю Андреу и выяснить, что это за любовь такая заставила его отца покончить с собой в восемьдесят два года.
В который раз разглядывал он фотографию Авроры, сидящей напротив уличной гадалки. И сам себе толком не мог объяснить, зачем надел джинсы, рубашку попроще и, прикрыв глаза солнечными очками, отправился на бульвар Санта-Моника.
Припарковав машину на площади Каталонии, он пошел пешком по Рамбле, смешиваясь с толпой, наводняющей тротуары. Багровый шар медленно опускался за дома, словно разбрызгивая красное вино по асфальту. Силуэты прохожих казались черными на фоне предвечернего неба. Никогда еще Андреу не видел такого заката в городе. Он проходил мимо выставленных на продажу зверей и птиц – маленькая девочка рыдала, вцепившись в белого кролика, которого мать тщетно пыталась у нее отнять, – мимо веселых цветочников и мрачных лоточников, среди безмолвных стариков, уличных жуликов и случайно забредших сюда клерков в дешевых костюмах. Посеребренный Дон Кихот постукивал копьем в ритме падающих в шапку монет, за ним тянулась еще целая цепь живых статуй. Девочки-подростки кокетливо улыбались мужчинам, домохозяйки выжидали до последней минуты, чтобы перед самым закрытием рыбных лавок Бокерии купить морепродукты подешевле.
Множество раз Андреу ходил этим путем, держась за руку матери, которая водила его к Театру Лисео полюбоваться, стоя на холоде, чужим великолепием. По дороге ничто не привлекало его внимания, за исключением разве что инвалидов, толкающих руками свои кресла на колесах и продающих сигареты по одной штуке. Мама обязательно покупала сигаретку – это держалось в секрете от отца – и с почти религиозным благоговением выкуривала ее на ходу. Теперь же он словно очутился в незнакомом городе, чувствуя себя здесь более инородным телом, чем снующие вокруг туристы. Перед Театром Лисео он задержался, мысленно поворачивая время вспять. Он снова ощущал в своей руке ледяную ладонь матери и запах дыма, когда, наклонившись, она шепнула ему: «Ты будешь большим человеком, Андреу. Почтенным сеньором, получше вот этого», – тут она показала на некоего господина в пальто с норковым воротником и с золотыми часами на запястье, он как раз выходил из блестящего черного автомобиля. Много лет спустя, встретив этого человека, Андреу узнал его мгновенно, несмотря на морщины и седину. Дед Титы Сарда по отцовской линии, один из самых состоятельных людей в Каталонии. Будь мать жива, как бы она гордилась его успехами! Но уже тогда она даже во сне ему не являлась. Пытаясь выудить обрывки прошлого из собственной памяти, Андреу обнаружил, что блуждает в абсолютной пустоте. Все его детские воспоминания ограничивались дверями Лисео и роскошью, для него недоступной.
Наконец он дошел до столиков уличных прорицателей. Памятник Колумбу четко прорисовывался на фоне сумеречного неба. Пронзительные голоса шарлатанов наперебой приглашали на сеанс, суля великое будущее. Андреу внимательно вглядывался в лица, думая про себя, что занимается несусветным вздором. Приблизившись к складному столику, устроенному наподобие алтаря: четки, амулеты, свечи и ароматические палочки, окуривающие чьи-то фотографии, – он обратился с вопросом к растрепанной пифии. Та, взглянув на снимок, сообщила, что нужная ему гадалка работает через два места от нее.
Андреу колебался: попросить ее погадать или просто предложить денег в обмен на информацию? И совсем уже собрался было подойти, как вдруг узнал клиентку, для которой гадалка раскладывала таро. Тонкий профиль, нежная, словно неподвластная возрасту, кожа, огромные черные глаза под сенью длинных ресниц; четкая линия чуть приоткрытого от волнения рта... Аврора Вильямари сидела точно в такой же позе, как на той фотографии, которую он только что показывал и все еще держал в руках. Будто завороженный, он следил, как она легким жестом убирает за ухо пушистый черный локон, оттеняющий ее бледность. Казалось, она соткана из воздушных потоков – такой благородной чистотой дышал ее облик. Ни разу прежде Андреу не наблюдал за женщиной подобным образом. Он решил смотреть только на лицо, чтобы ее простое платье не портило впечатление. Ему стыдно было находиться всего в двух шагах, когда она может в любой момент заметить его и узнать, хотелось уйти... но что-то его держало. Она обернулась, скользнула по нему невидящим взглядом – словно бабочка крылом задела, – но, увлеченная словами пророчества, не обратила на него внимания.
Он стоял как вкопанный, ждал чего-то, не сводя с нее глаз, пытался отвлечься, но напрасно. Тут Аврора достала кошелек и вручила гадалке несколько банкнот. Вставая со стула, она нечаянно уронила сумочку. По асфальту со звоном покатились монетки, разлетелись какие-то бумаги. Андреу машинально бросился на помощь, поднял сумочку, подал ей. Она собиралась было поблагодарить его, и внезапно узнала...
– Вы? – В ее голосе звучало презрение.
Андреу все еще протягивал ей сумку. С высокомерным видом Аврора приняла ее, только чтобы немедленно бросить обратно на землю.
– От вас мне не нужно никакой помощи. Слышите? Никакой!
Быстро подняв многострадальную сумочку, она развернулась и пошла прочь. И даже от ее спины веяло арктическим холодом.
Стремительным шагом она прошла мимо инспектора Ульяды, который как раз тщательно готовил «совершенно случайную» встречу, продуманную им до мелочей. Видя, что вот-вот упустит Аврору, полицейский оставил свой изначальный план: обогнать ее, потом пойти назад, ей навстречу, и таким образом столкнуться лицом к лицу. Пришлось просто позвать ее по имени. Аврора мгновенно обернулась и просияла:
– Инспектор! Давно не виделись!
– Надо же, а ведь я на днях собирался вам позвонить... просто так. Узнать, как у вас дела. Я часто думаю о вашей матери. И об этом старике тоже, как его... Дольгут, да. За все годы службы я ни разу не сталкивался с такой грустной историей... и такой красивой.
Аврора слышала эти слова второй раз за день. То же самое сказала ей утром Клеменсия Риваденейра: это очень грустная и красивая история. И полная белых пятен, надо добавить. Она подняла на инспектора печальные глаза: