Текст книги "Пути неисповедимы (Воспоминания 1939-1955 гг.)"

Автор книги: Андрей Трубецкой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 40 страниц)

В начале апреля был взят Кенигсберг, и войска из Восточной Пруссии убирались. Запасной полк был переведен в Инстербург, погружен в эшелон и отправлен в восточном направлении. Промчались мимо Каунаса, и тут мы задумались, куда нас везут. Ходили слухи, что много войск отправляют на Дальний Восток. Не доезжая Вильно, на станции Ляндварово эшелон повернул на Гродно. Так быстро я давно не ездил. Паровоз останавливался только набрать воды. Тогда нас кормили. Въехали в Польшу. В скорбном величии проплыла мимо разрушенная Варшава, а потом замелькали города, местечки, хутора и деревни западной Польши, все более и более чуждые по своему облику. Места сильно обжитые, густо населенные, ни тебе лесов, ни болот. В такие вот места осенью прошлого года и бросали с самолетов наши группы.

Недалеко от Познани нас выгрузили, и мы сейчас же двинулись пешком. Ежедневные переходы были большими и утомительными. Старшина Мироненко, с которым я сдружился еще в госпитале (он прибыл туда из штрафбата), использовал свой талант рассказчика, чтобы солдаты не отставали. А рассказчиком он был замечательным и знал массу завлекательных рассказов с ограблениями, подземельями, благородными бандитами и коварными красавицами, похищениями и превращениями, и все это очень длинно. Шел Мироненко в центре толпы, и никто не отставал. Приемом он этим пользовался, когда марш переходил и на ночь. Наконец, уже в Германии, нас передали в свои части, и я вновь попал к Браткову в разведку. Принял он меня очень хорошо и назначил помощником командира взвода разведки, которым командовал младший лейтенант Балоян, симпатичный молодой армянин. Уже на другой день мы тронулись на запад, двигаясь проселочными дорогами. В одном месте чуть ли не всем полком палили по стаду диких коз, бежавших довольно далеко от нас по чистому полю. Кроме испуга, вреда мы им не принесли, а вот начальство крыло нас нещадно. Надо сказать, что с кормежкой в походе было туговато. Двигаясь впереди батальона, мы заметили в лесу приблудную корову и кинулись ее ловить. Мы старались гнать ее по ходу батальона, чтобы не терять. Но вот дорога вышла к долине небольшой реки – знаменитой Нейсе. Здесь только что прорвали фронт, и лес на противоположном берегу был весь искорежен артиллерийским огнем. Изголодавшаяся корова, увидав зеленый прибрежный луг, бросилась на него, мы за ней. Наконец удалось поймать корову. И тут из землянки, расположенной у моста, выскочили два солдата и стали кричать нам, что здесь минное поле, что еще вчера на нем подорвались. Крики заставили нас присмиреть и оглядеться. Действительно, в сочных озимых можно было видеть серо-желтые лепешки мин, а поодаль пестрела одежда окончивших здесь путь местных жителей. Солдаты стали показывать, как выйти с этого страшного поля. Корова, как будто поняв разговор, повела себя тихо. Мы благополучно выбрались на дорогу, привязали корову к повозке и перешли речку. Привал был на той стороне, где недавно стояли немцы.

В деревне, где мы остановились, стало ясно, что наши старания с коровой напрасны: дворы и улица были полны более подходящей живностью. Отпустив тощую корову, мы занялись промыслом. Из дома, около которого я стрелял кур, с руганью выскочил незнакомый полковник. Но когда он увидел, что я делаю, тон его сразу переменился: «Ну-ка, мне вон ту пестренькую, а теперь, вон-вон, беленькую».

Если до этого мы двигались безлюдными местами, то теперь этого сказать было нельзя. Фронт катился впереди и не так уж далеко от нас. Проходили маленький городок, где население еще продолжало растаскивать магазины, точь-в-точь, как у нас в 1941. Чудно было видеть почтенную немку в шляпке, вылезающую из большого окна разбитого магазина с ведром кислой капусты в руках. Шли лесом, полным дыма. Проходили деревню, где наших, видно, еще не было. Увидев солдат, некоторые из жителей тут же скрывались в лес. Судя по направлению, мы двигались между Берлином и Дрезденом, и фронт ощущался все ближе и ближе: сгоревшие танки и обугленные трупы танкистов, подбитые студебеккеры, а рядом еще не захороненные убитые. Один из наших командиров взвода как будто опознал среди таких убитых своего брата. Документов в карманах не оказалось, а брата он не видел уже несколько лет. Колонна продолжала шумно двигаться вперед, а лейтенант этот долго ехал притихшим. Иногда нам встречались толпы иностранных рабочих, радостные и веселые, двигавшиеся в противоположном нам направлении кто в чем, даже в свадебной карете.

Я со своими разведчиками рыскал впереди колонны на велосипедах, заглядывая больше из любопытства в разные места. Так, мы обнаружили склад шоколада в брусках, толщиной сантиметров десять. Вот жрали! А в одном местечке большой трехэтажный дом был занят под склад зубоврачебных инструментов.

Но вот наша колонна стала поворачивать к Берлину. Населенных пунктов здесь было больше. В одном месте вдоль дороги стояли отдельные добротные дома, похожие на богатые дачи. Одна из них горела, а рядом находились солдаты соседнего полка. Спрашиваю, в чем дело. Оказывается, один из них зашел в дом, но в него выстрелили с чердака и ранили. На помощь кинулись однополчане и, обнаружив шестерых вооруженных немцев, расстреляли их, а заодно и хозяев дома. Примерно так поступали у нас и немцы. А все-таки, черт знает что!

На привале меня вызвали к начальнику Особого отдела капитану Костогрызову. Оказалось, что на чердаке дома, где остановился капитан, обнаружили немецкого солдата, и я потребовался как переводчик. Это был, видимо, пленный, отставший от колонны и спрятавшийся, а капитан все требовал сознаться, где его радиопередатчик. Немец, когда наконец понял его вопрос, от удивления только разводил руками и был в этом совершенно искренен. А капитан все не унимался. Чем дело кончилось – не знаю, но немца, кажется, отправили в тыл.

Километрах в пятидесяти от Берлина наше продвижение вперед окончилось. Лес чистый, ни сучка. Смешно, но факт: дрова для костра пришлось нести из деревни. В каждом дворе стояли аккуратные поленницы в виде стога. Вот из них и брали дрова и несли в лес. Майор Братков послал разведчиков вглубь леса, а мне сказал: «Ты не ходи, мало ли что там, война-то ведь кончается». Меня удивило и тронуло это заботливое отношение. По возвращении разведчиков батальон прошел через лес и вышел к местечку Барут. Здесь совсем недавно шел бой. На улицах подбитые машины, кирпичи и щебень от разбитых домов, повисшие провода, верхушки сбитых деревьев. Мы заняли окраинные дома. Штаб батальона поместился в подвале дома, где оставалось немецкое семейство – малые да старые. Братков их расспрашивал, я переводил. Относился он к ним уважительно и хорошо. Немцы это чувствовали. Хозяин дома сказал, что в соседнем помещении подвала в брикетах каменного угля спрятаны две бутылки шампанского. Я тотчас пошел и на глазах у удивленных связистов, расположившихся здесь со своими ящиками и катушками, извлек эти бутылки. Выпили с немцами за окончание войны, за хороший мир. Тут нас рассмешил мальчик лет восьми. Он пришел со двора и стал выгружать из штанов, застегнутых у щиколоток, пачки плавленых сырков, которыми была набита, стоявшая во дворе брошенная автомашина. Родители, было, перепугались, но, видя наше веселье, стали тоже смеяться. День прошел спокойно.

Рано утром началась ружейная стрельба. Мы выскочили из подвала. Дом, где мы находились, стоял на возвышенной стороне лощины. За лощиной был лес, а справа ее замыкала железная дорога. До нее и до леса было метров триста-четыреста. Из леса показалась толпа немцев, шедшая к нам. Передние несли белые флаги. Мы поспешили навстречу отбирать у пленных «трофеи» – часы, пистолеты. Слева наши солдаты уже вплотную подбегали к немцам, и в это мгновение передние ряды немцев стали падать, а задние открыли огонь. Мы, не ожидав такого оборота, кинулись назад. И вот тут пришлось пережить неприятные мгновения. Бежать в горку по песку было трудно. Сзади стрельба в спину. Упал солдат справа, слева повалился другой, а в мозгу сверлит мысль: сейчас ты, сейчас тебя. Но вот и спасительный гребень, валюсь на песок и кубарем откатываюсь дальше и скорей за угол дома, где уже несколько наших солдат начинают открывать стрельбу. Все больше овладеваем положением, но довольно большая группа немцев все же прорвалась. Нас посылают блокировать эту группу. За местечком бродили по полю с редкими кустами. За одной такой группой кустов заметили немцев. Кричим, чтоб выходили. Боятся, не выходят. После утреннего эпизода боимся и мы подходить. Кто-то из нас троих первым начал стрелять. Дал очередь из автомата и я. Немцы, стоявшие метрах в ста от нас, как-то очень быстро осели и повалились на траву. В душе осталось неприятное чувство. Вернулись к штабу батальона. Вскоре появился на виллисе командир дивизии генерал-майор Владычанский отчитывать Браткова за то, что немцы сумели прорваться. «Драпанули твои солдаты, судить будем», – сказал генерал. Братков оправдывался, говорил, что немцев побито много, что прорвались они левее. Генерала это не убедило, и Братков помрачнел. Он спустился в подвал, я за ним. Стал выгребать песок из карманов. Хозяина дома это поначалу удивило. И по виду Браткова и по песку из карманов они поняли, что наверху было что-то серьезное. Но вот Братков, взяв меня и еще одного солдата с собой, пошел наверх. Мы тронулись по лощине к железной дороге. На поле, действительно, лежало много убитых. Братков их считал. Попался раненый. При нашем появлении он приподнялся на локтях и стал просить о помощи. «Андрей, пристрели его», – сказал Братков. Я опешил и, не подумавши, ответил, что раненого стрелять не буду. Тогда Братков сказал то же самое сопровождавшему солдату. Тот отстал, а мы пошли дальше, и я слышал как раненый, очевидно поняв, что сейчас будет, именем матери стал просить пощадить его. Кровь стыла у меня. Выстрел... и солдат рысцой догнал нас. До сих пор не могу простить себе своей ненаходчивости – надо было согласиться и, подождав пока Братков отойдет, выстрелить в воздух. Неужели это надо было Браткову для счета?

Перешли железную дорогу. На переезде лежал, раскинув руки и ноги, убитый немец. Уже потом я много раз ходил по этому переезду. Немца так и не убрали. Его, вообще, видно, не замечали – ездили по нему, так что он сделался как толстая лепешка человекообразной формы.

За дорогой начинался лес. На его опушке стояло несколько строений угольного предприятия. Теперь мы перебазировались сюда. Роты окопались метрах в ста от опушки, полукольцом охватывая строения. Первая ночь на новом месте прошла очень неспокойно. Немцы все время лезли прорываться на запад. Надо сказать, что своими действиями мы участвовали в ликвидации большой группы войск, окруженных юго-восточнее Берлина.

Всю ночь стрельба не утихала. Но на другую ночь Братков нашелся: он приказал зажечь два штабеля дров, заготовленных для обжига угля, и они горели до утра. И так каждую ночь. Немцы к нам больше не лезли. Днем вылавливали тех, кто, видно, сам хотел сдаться. Во дворе заводика их накапливалось иногда до сотни. Но вот привели довольно большую группу таких пленных. Минометчики и артиллеристы нашего полка, занявшие наше прежнее место, увидали это движение немцев и, подумав, что это их атака, открыли шквальный огонь. Зеленые ракеты, пущенные нами, вовремя его остановили. Минометчики так бешено палили, так быстро опускали в ствол мины, что произошло несчастье. В ствол миномета было опущено две мины, и они взорвались. Погиб тот самый лейтенант, который принимал нас ночью еще в Восточной Пруссии.

Наконец сидение на угольном заводике кончилось. Нас собрали, выстроили, зачитали приказ о падении Берлина и двинули на прочесывание лесов южнее немецкой столицы. Это был довольно пустынный район, отведенный под полигоны немецкой армии. Чего только мы здесь не повидали. Запомнилась широкая дорога, забитая военной техникой, обозами. Судя по всему, на огромную колонну налетали ИЛы с реактивными установками. На дороге каша, картина, напоминающая поражение нашей дивизии под Гдовом. Надо сказать, что конец войны напоминал ее начало, но с переменой ролей.

В лесу выловили безумного немца-унтера. Он бродил с вытаращенными глазами, не замечая нас, с пеной у рта и непрерывно бормотал. Проходили мимо машин, битком набитых ранеными. Ходячие, вернее, могущие передвигаться, повылезали из грузовиков и лежали рядом, вывесив белый платок или полотенце. В машинах – трупы и те живые, кто не мог двигаться. Несколько женщин носили им воду. Но вот впереди завязалась перестрелка. Сопровождавшие нас самоходные орудия прошли вперед, и мы, прячась за них, опять двинулись. Стреляли больше для шума, ибо никого впереди не видели. Мы вышли на поляну с хутором посередине. Все его строения забиты ранеными. На этом хуторе мы немного задержались. Бойцы с самоходок рассказали следующую историю. Им навстречу с криками радости бросилась русская девушка. Ее взяли в одну из самоходок. Когда уже весь батальон был на хуторе, на краю поляны солдаты обнаружили яму с трупами наших пленных. Один из расстрелянных подавал признаки жизни. Его откачали, отпоили. Придя в сознание, он рассказал, что немцы, когда увидели, что их обнаружили, стали расстреливать пленных и что в этом активно участвовала переводчица. Ему показали девушку, и он ее признал. Переводчица была тут же расстреляна.

Во дворе хутора стояли немецкие самоходки и машины без горючего. В одной из самоходок я нашел очень хороший компас, ручной с картушкой. До сих пор храню его как память.

Затемно двинулись по проселочной дороге в лес, где и заночевали. На другой день вновь прочесывали леса и вылавливали немецких солдат, преимущественно безоружных. Иногда попадались они целыми группами. В одной такой группе был офицер, а с ним молодая, красивая женщина. Оба трогательно заботились друг о друге, и было грустно на них смотреть. А тут же другая пара, совсем пожилые, можно сказать, старички – он фольксштурмовец (народное ополчение) в новой не по росту форме, весь раскрасневшийся, приставал ко всем нам, говоря, что на него надели «эти сумасшедшие штаны» (феррюктене хозе). Супруга, вся седая, что-то тихо говоря, оттаскивала его от нас.

На одной из полян я вытащил из стога сена немецкого капитана, уже немолодого, с денщиком. Отобрал у него пистолет «вальтер», пару часов и перламутровый ножичек – формально тоже оружие. Привел капитана в общую группу пленных. С нашим старшим лейтенантом он не захотел разговаривать, с капитаном говорил как равный, перед майором вытянулся.

Выбравшись из лесов, мы двинулись к границам Чехословакии, а нашим транспортным средством были в основном повозки. Мы, разведчики, отрываясь вперед, катили на велосипедах. Их здесь было великое множество: велосипеды валялись на обочинах дороги, стояли бесхозные в деревнях и хуторах. При надобности мы бросали их без сожаления и подбирали без особой радости. Наконец впереди стала слышаться вялая артиллерийская стрельба. Оторвавшись вперед я занялся с несколькими солдатами вместе – уж не знаю почему – вылавливанием карпов из спущенного пруда. По-видимому, взыграло давнее увлечение рыбалкой. Вечерело, когда я с уловом в рюкзаке, помчался догонять своих. Стемнело, и пошел сильный дождь. Попавшийся по дороге большой хутор оказался битком забит чужими, и спрятаться от дождя было негде. Пошел к огромному сараю. Внутри полно спящих солдат, но дневальный бодрствовал у печки-бочки. Чтобы как-то объяснить свое появление, я наобум дважды выкрикнул фамилию своего солдата, того самого Суворова, с которым был ранен в Восточной Пруссии. К моему удивлению, дневальный вскочил и бодро ответил: «Здесь!» Я подошел, оглядел его, хотя с самого начала видел, что это незнакомый пожилой солдатик, затем сказал: «Не тот», – и опять крикнул: «Суворов!», – и не услышав ответа, пояснил, что ищу отбившегося солдата. Суворов-дневальный заинтересовался однофамильцем, стал спрашивать откуда он, не земляк ли – сам он оказался курским. Я ответил, что мой Суворов тоже курский. Одним словом, завязался разговор, и сами собой возникли хорошие отношения – солдатик оказался душевным человеком. Он предложил просушиться у печки, устроив место и дав шинель, а я попросил разбудить меня пораньше. Утром, позавтракав от щедрот того же дневального, я попрощался с гостеприимным Суворовым, пообещал свести его с земляком и на велосипеде отправился в сторону, где постреливали. По бокам дороги виднелось много свежих могил с крестами, на которых висели польские военные фуражки – видно здесь воевали части Войска Польского. На опушке леса нашел своих. За ночь, все мокрые, они вырыли окоп полного профиля.

Долгое отсутствие в укор мне не поставили, может быть, потому, что в рюкзаке я привез с десяток хороших карпов.

Полдня просидели в окопах, пока саперы разминировали дорогу. Любопытен был путь к границам Чехословакии. Настоящих боев не было. Изредка мы прочесывали лес, иногда наши минометы, постреляв с полчаса, обращали в бегство разваливавшуюся немецкую армию. Иногда обгоняли обозы немецких беженцев, которые, пропустив нас, заворачивали повозки домой. Мы двигались уже по Саксонии. Это была живописная, слегка всхолмленная местность, утопающая в свежей, майской зелени, цветущих садах, в голубых далях. Мирные деревушки с островерхими церквами, зеленые поля – ничто не говорило о войне, которой оставались считанные часы.

К вечеру 8 мая на подступах к городу Циттау завязался довольно сильный бой. С обеих сторон участвовали артиллерия и танки. Наш батальон, пользуясь складками пересеченной местности, продвигался вперед, а кругом шла довольно сильная пальба. Остановились в деревушке, окопались теперь уже по-настоящему. Стемнело. Стрельба стихла, и я пошел со своими солдатами спать в дом. На рассвете сквозь сон услышал крики, аплодисменты. Проснулся. Соседи, солдаты-связисты, кричат: «Война кончилась! Немцы капитулировали!» Не верилось, хотя было ясно, что война кончается. Снаружи слышались шумы и шорохи, какие-то не военные, радостные и спокойные голоса. Мы тут же распили бутылку шампанского, которую я хранил в предвидении этого часа. Вообще, вина в последние дни пили мы много. Быстрое продвижение вперед создавало условия для знакомства с «частными собраниями и коллекциями». Та памятная бутылка была из такой коллекции.

Рано утром двинулись вперед. Нас обгоняли машины – «за трофеями» – как говорили обгоняемые. А навстречу двигались маленькими и большими группами безоружные и бесконвойные немцы, на которых никто не обращал внимания. Наконец перед вами опрятный, зеленый город Циттау. Войск в нем было уже много. Остановились мы вблизи центра – зеленые улицы, добротные трех– и пятиэтажные дома. В одном из них расположился штаб батальона в пустой квартире на третьем этаже. В одной из комнат был радиоприемник. Включил его, поймал Москву. Знакомые позывные и голос Левитана, видно, уже в который раз сообщавший о капитуляции Германии. Подтащил приемник к окну и пустил его на всю мощь. На улицах радостная толпа военных, но много и гражданских – русские и иностранные рабочие. Тут и там группы танцующих, песни, звуки гармоники. В квартире, где мы остановились, появилась пожилая рыжая немка, видно, кто-то из хозяев. Заместитель командира полка по политчасти Сурин (о нем говорили, что он за собой возит повозку дамских туфель), указав на немку и игриво подмигнув, сказал: «Веди ее, Трубецкой и ...!» Уж не помню, в какой форме я поблагодарил его за предложение, на что он ответил: «Зря теряешься».

Вышли на улицу с Братковым. Там праздник. Все больше и больше добродушных пьяных. Но не для всех этот день был радостным. Подошел один из наших солдат и сказал, что в доме напротив мертвые. Пошли. На первом этаже большая, но тесно заставленная и темная кухня. Спиной к двери сидят двое старичков. Она прислонила голову к его плечу. Кажется, что сидят, глубоко задумавшись. Мертвые. В кухне сильно пахнет газом. Тоже жертвы войны. Так их и оставили сидеть в кухне.

В полдень приказ двигаться дальше. За обедом хорошо выпили и из города выезжали сильно навеселе. В памяти остались картинки веселого оживления в центре, да еще солдаты, выносящие штуки разноцветной материи из магазина. К вечеру хмель стал выходить. Дорога поднималась в невысокие лесистые горы. Где-то тут проходила граница с Чехословакией. Спустилась ночь, первая мирная. Было удивительно видеть деревенские дома, залитые светом – кончилась пора затемнений. Теперь мы уже двигались по Чехословакии. В селениях и хуторах трехцветные чешские флаги на домах, но народ смотрит неприветливо: Судетская область, заселенная в основном немцами.

В доме такого немца случай распорядился так, что за взятое без ведома хозяина вино, я расплатился отличными трофейными часами. У нас был привал, и я со своими ребятами вошел в дом с мыслью смыть с себя пыль. Пока хозяева готовили таз, мыло и полотенце, ребята разбрелись по дому. Я мылся и разговаривал с хозяином, а краем глаза видел, что по коридору мимо комнаты ребята выносят бутылки. Я продолжал не спеша мыться и беседовать. Но вот с улицы закричали: «По повозкам, поехали!» – и колонна тронулась. Я схватил автомат и, на ходу застегивая гимнастерку, кинулся догонять, и только на повозке хватился, что часов на руке нет – они остались на столе у этого немца. За этот промах надо мной долго посмеивались.

Судеты кончились, и мы вошли в коренную Чехию. Здесь нас встречали совсем по-другому. Во всем чувствовалось, что настал праздник, а мы – желанные гости и больше того – освободители. Встречали нас цветами, вином, от души. В деревнях гулянье, люди в праздничных одеждах. Двигаемся, не останавливаясь, но нас останавливают, на ходу подносят чарки. Но вот очередной привал. Чехи угощают пирогами, самодельным вином. Вдруг крики:

«Немцы, немцы!» – все стали тесниться к повозкам. Оказалось, что кто-то увидел группу военных, проходящих по склону горы. Дали команду прочесать местность. Мы кинулись, но без толку – немцев и след простыл. Но чехи напуганы и просят нас не уходить.

Наконец наш поход по Чехословакии окончился. Не доходя до города Млада Болеслава, мы изменили направление на Прагу, повернув вправо. В тот день дежурным по полку был лейтенант Резник – ярко выраженный тип семита: маленький, щуплый, чернявый, с огромным носом, невероятно картавящий. Он стоял на повороте дороги, командуя куда двигаться. Поодаль большая группа чехов с опаской поглядывала на него, видя, вероятно, воплощение немецкой пропаганды. На последнем привале майор Братков подсел к капитану Костогрызову – начальнику «смерш»-полка: «Ну что, кончилась твоя работа? Некого будет таскать?» Тот отвечал, что, де, война кончилась, но враг остался. «А, мудрите, дел себе ищете», – сказал на это Братков. Разговор этот мне запомнился.