Текст книги "Мнимые люди"

Автор книги: Андрей Белоусов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 39 страниц)

Эвакуация

Середина февраля, 20….г.

Когда страх от безысходности переполняет душу до предела, тогда приходит отупение, схожее со сном. Так и Москву, лежащую под метровым слоем снега, охватило вскорости сонное безразличие, наполненное безмолвной тишиной…

Лишь ежедневные разъезды патрулей на бронетранспортёрах и полуденные сборища людей, ожидающие свою порцию продовольственных пайков, наполняли царство сумрачного страха, видимостью жизни. Пункты, по выдачи продовольствия, рассредоточили по районам города – это немного позволило разрядить столпотворение народа на небольшом пятачке пространства и не допустить спонтанного демарша недовольных. А так, в общих чертах, жители города всё же смирились с осадной ролью. И кому-то даже нравилось такое положение дел, потому что им не надо больше было ходить на работу, беспокоясь о хлебе насущном; не надо бояться, что тебя уволят и ты останешься на улице, без средств к существованию. Отныне эти горожане были на полном попечении правительства и вот пусть у них теперь голова болит, как выбраться из сложившейся ситуации. Всё бы хорошо, если бы не одно но…

В городе со слов правительства, бесчинствовала смертельная болезнь и каждый выход на улицу, за продовольственным пайком, не говоря уже просто о прогулке, отныне приравнивался к героизму, а куда деваться, кушать-то хочется.

Когда генерал с пеной у рта, наконец доказал, правомочность своих действий на эвакуацию города, а институт государственных исследований в области микробиологии и вирусологии, проведя эксперименты, убедился в положительном результате изысканий Мирного Сергея Андреевича и дал своё добро, правительству пришлось снизойти до просьб генерала и скрепя сердцем, выдать санкцию на эвакуацию жителей из города.

И как только по улицам города поехали машины с громкоговорителями информируя жителей о правилах эвакуации, а на крышах жилых домов затянули свою, протяжную воющую песню, сирены воздушной атаки, огромный мегаполис, сбрасывая оковы, забурлил, как перегретый котёл.

Эвакуировать жителей, было решено посредством железной дороги – недорого, быстро и легко. В целях безопасности воздушного пространства и жизней людей, эвакуацию посредством самолётов отменили, не рискнув запереть людей в стальные птицы. А вдруг на борту окажется мутант?

Для самой эвакуации, выбрали центральные Московские вокзалы: «Курский, Павелецкий, Белорусский и Ленинградский…», из-за их большой вместительности и пропускной способности. Территорию вокзалов оцепили бронетехникой; разместили пулемётные расчеты и окружили сетчатым, железным забором оплетённым колючей проволокой.

Заслышав первые сигналы к эвакуации, люди, завидев наконец лучик света в конце тёмного тоннеля ужасов, без раздумий побросали в чемоданы, не бог весть какие пожитки, и потянулись к вокзалам. По одиночке, семьями, группами, толпами – враз позабыв об опасности, люди шли к цели надев на лица повязки, респираторные маски, а кто умудрялся нацепить и противогазы, наивно считая, что эта мера предосторожности спасёт их в случае чего. Да и вместе-то оно, не так и страшно, идти по мёртвым улицам.

Нескончаемый людской поток, и днём и ночью, лился живой рекой по направлению к вокзалам и вскоре там уже негде было упасть яблоку. Люди сутками топтались на месте, ожидая своей очереди к пропускному пункту, и чтобы несчастные не замерзали на улице, военное начальство, распорядилось размещать людей в близлежащих строениях, но огромное, серое людское море не обмелело. Десятки тысяч людей, а то и сотни, заняли собой всё видимое пространство вокруг вокзалов. Огромная толпа бурлила, нервничала, гомонила, клокотала, как океан во время бури, и то там, то здесь постоянно возникали потасовки. Одновременно чуть ли не сотни людей, били друг другу морды, пуская в ход не только кулаки, но и ножи, дубины, цепи.

Со своей стороны, военные ничего не предпринимали. Они просто не могли что-либо противопоставить озверевшей толпе, и потому соваться в живой поток людей им было, себе дороже. Да и слишком мало было солдат на этакую прорву народа. Единственное, что военные могли – так это полностью блокировать, внутреннюю территорию вокзалов. И для полной острастки, из динамиков постоянно раздавалось предупреждение: что если люди пойдут на штурм поездов, то этим ничего не добьются, эвакуация тут же будет прекращена, а солдаты будут вынуждены открыть огонь на поражение.

После оцепления, внутренняя территория вокзалов сразу превратилась как бы в другое государство, этакая санитарная зона, куда могли попасть только те, кто с успехом прошёл жёсткий контроль на проходных. Там счастливчикам уже обеспечивалась полная безопасность и изоляция от основной массы людей. И ту радость, что испытывали люди, пройдя контрольные пункты, можно было сравнить разве что, с чувством эйфории вселенского облегчения. Будто этот человек не в санитарную зону попал, а сразу в рай угодил.

Ежечасно, к пропускным пунктам, подвозили канистры со спиртом – единственным, возможным источником выявления среди здоровых, заражённых людей. И как впоследствии оказалось, многим этот тест не так уж и требовался, некоторые граждане настолько уже были проспиртованы, что их сразу пропускали без лишних слов. Для взрослого населения, сей факт послужил заразительным примером. А вот детей, возрастом до семи лет, к сожалению невозможно было заставить принять дозу алкоголя, да и как-то бесчеловечно это. Решение проблемы нашли в генетическом анализе. Детей, с позволения родителей, а таких оказалось большинство, отдельно изолировали от взрослых, проводили анализ и в случае положительного результата, ребёнка сопровождали в санитарную зону.

Как и во всех развитых странах, военные первым делом старались эвакуировать женщин и детей, и только на десять детей приходился один молодой мужчина. Стариков же просили не беспокоиться раньше времени… Но жить-то хотелось всем и в скором времени, именно этот-то социальный слой населения и нарушил отточенный план действия военных, по эвакуации города. Люди преклонного возраста просто-напросто, перекрыли железнодорожные пути ведущие из города. Сбиваясь в огромные толпы, они с дикими криками о неравноправии, запруживали рельсы, останавливая поезда. С силой вламывались внутрь и требовали отправки поездов только вместе с ними и ни как по-другому. После чего, военным приходилось в срочном порядке оцеплять захваченные поезда и силой вышвыривать уже всех людей, обратно на улицу и невинным гражданам ничего не оставалось, как идти снова на вокзал и там вставать снова в бесконечную очередь, дожидаясь своей участи, с плачущими навзрыд детьми.

А вскоре, к пожилому контингенту населения, уже присоединились остальные обиженные массы, целиком и полностью поддерживающие требования стариков на равноправие и на эвакуацию из города без половых и возрастных цензов, а в порядке живой очереди…

В моменты опасности и угрозы собственной жизни, люди как-то сразу забывают все моральные устои и законы. Особенно в государствах с не до-развитым капитализмом, где ценность собственной жизни, а именно бренного тела, а не чистоты души, являются превыше всего. В таких государствах, люди в момент опасности, превращаются в злобную толпу, готовую смести всё на своём пути, наплевав на всех и вся, лишь бы самим спастись, совершенно не помышляя о героизме, о чести и достоинстве, наказанным нам с Выше. Случаются конечно же исключения и находятся герои, но по сравнению с безжалостностью и равнодушием, основных масс – это всего лишь мелкий, затухающий крик души, среди оглушающего гомона безжалостной толпы.

И так получилось, что люди, охваченные безумством жестокосердия, сами себе затормозили эвакуацию, перекрывая железнодорожные пути. Временному военному начальству города ничего не оставалось, как перенести эвакуационные пункты к окраинам мегаполиса, к самой полосе оцепления, за которую перейти без досмотра было уже просто невозможно.

Недовольные толпы народа с проклятиями на устах стронулись с насиженных мест и подались на новое. Похватав свой скарб, они шли по безжизненным улицам города, топча поздний снег, словно выходя из оккупации, как в войну. Кто брёл по дороге, шаркая ногами, не надеясь на своё скорое спасение; кто бежал, тратя силы, в надежде поскорей выбраться из города, торопя своих близких и знакомых. А кто просто шёл, потому что шли все.

Никогда ещё Москва не видела такое скопление народа. Если смотреть сверху на город, то на фоне белого снега, можно было увидеть: как тёмные серые, а то и чёрные, красные, жёлтые, пятна людей, слившись в одно целое и неразделимое, перетекают наподобие волны, морской или живой, одной огромной кляксой. Вот видно, как живая волна или клякса, обтекает серые, бетонные коробки зданий, и временно разделяясь, разрезанная зданиями, она снова сливается, в местах попросторнее. А время от времени, небольшие ручейки, бегут к волне из подворотен и тупиков, вливаясь в неё, а живая волна – клякса, проглатывает их, вспучивается и раздувается, словно довольный и сытый зверь. Иногда по поверхности волны, проходят возмущения и тогда она колеблется, дрожит: то в центре, то с краёв, но вскоре возмущения затухают, волна успокаивается и продолжает неспешно течь дальше к своей единой цели, выбрасывая перед собой тёмные щупальца.

И было в этом зрелище, что-то завораживающее и пугающее одновременно. Но всё же, основное в увиденном, была какая-то: гармоничность и определённость, людей, забывших о личностном «Я», и соединившихся в единое целое, движимое лишь одной целью – выжить. Они больше не представляли собой индивидуумы, они стали чем-то большим и величественным в общей массе, этаким новым, живым организмом, с единой для всех нуждой и жаждой жизни.

Живые кляксы, движущиеся по городу, в целях безопасности сопровождали военные на бронетехнике и полевые кухни, а сверху, время от времени над ними пролетали, патрульные вертолёты собирающие информацию для штабов оккупационных войск. Вскоре люди ведомые картежом, вышли к новым местам дислокации эвакуационных пунктов. И придя на место, волна или клякса, обтекла блок посты и заполнив собой всё свободное пространство в радиусе сот метров, успокоилась и осела. И лишь кратковременные возмущения на её поверхности, напоминали, что клякса всё ещё сплоченный и живой организм и очень-очень опасный…

* * *

Пункты эвакуации, охранялись моторизованными батальонами спецназа. Отгородившись от людской толпы, бронетехникой и металлическим забором, солдаты возвели вокруг себя санитарную зону. Но уж слишком хлипкая была их оборона и не надёжная и потому отгородившись от людей, солдаты всё равно пребывали в постоянном стрессе. И всё потому, что кожей чувствовали всю нервозность людей, здраво понимая, что их мнимая защита не сможет сдержать напор огромной толпы, вздумай она пойти на штурм. Сметут как котят, даже не заметив.

А люди всё приходили и приходили. И всё новые волны вливались в огромную дико ревущую толпу, распирая её от перенасыщения. А шум вокруг стоял такой, от постоянного гомона которого, хотелось с силой зажать уши и бежать, бежать дико крича самому, только бы подальше, из этого места…

Солдаты же боялись толпы. Боялись её агрессии. Боялись её стихийности, но больше всего они боялись, той неизвестной болезни, что бесчинствовала в городе. И что каждый человек в той толпе, мог оказаться потенциальным разносчиком болезни, подстёгивал солдат к ответной агрессии и нервозности, по отношению к мирным людям.

Сержант Ерофеев, первый раз заступил на такого рода службу: охранять пропускной пункт, пока врачи проводят досмотр людей, выдавая по десять граммов спирта. И его сразу же ошеломило такое скопление народа. Оно повергло в шок. У себя на родине, в деревне «Горловка», он и за всю жизнь-то видел не больше ста человек. А тут… Он даже не мог и представить, что людей может быть так много.

Да он знал конечно, что в России проживает сто сорок миллионов человек. Но одно дело знать, а вот увидеть своими глазами, хотя бы пол миллиона, да ещё когда каждый, что-то от тебя хочет и не просто хочет, а требует, грозится и проклинает, пытаясь прорваться; рыдает, умоляет или просто проклинает, тут волей не волей, а с ума сойдёшь. Лишь одно его спасало: дежурство подходит к концу, а там спокойствие, тишина и спасительный сон, без сновидений.

И похоже на то, что те же самые мысли, спасали от сумасшествия и остальных солдат находившихся в карауле. Сержант Ерофеев, время от времени, опасливо бросал в их сторону взгляд, ярко представляя, как у тех напряжённы лица под маской респираторов, воочию видя их руки, с побелевшими от напряжения пальцами, сжимающие автомат. После чего мысленно качал головой:

«Да… Случись что, и тут начнётся бойня».

Тем временем на улице вечерело. Огромный, красный диск солнца, на фоне безоблачного, глубокого неба, скрывшись за высокими домами, клонился к горизонту, уступая место тьме, а с ней и беспощадному морозу, что с заходом солнца, только крепчал и набирал силу. Потому что, ночью его власть становилась безоговорочной.

Но несмотря на усиливающийся мороз, сержант Ерофеев, как это не странно, предпочёл бы лишний раз отстоять ночную смену, нежели дневную, уже третью, за всё дежурство. А всё потому, что ночью основной народ расходился по близлежащим домам: греться и отсыпаться. И улица сразу наполовину пустела, а напряжённость обстановки, как-то сама собой, спадала, и уже не так боишься, что огромная прорва народа, в один прекрасный момент, решиться штурмовать хилые баррикады.

От созерцания, уходящих лучей солнца, сержанта Ерофеева отвлёк субтильный мужичок, в драповом, черном пальто и кроличьей шапке. Мужичок своим поведением нарушал слаженную работу военных санитаров, мыча что-то себе под нос.

– В чём проблема санитар? – спросил Ерофеев, настораживаясь. До этого момента граждане, как послушные кролики мирно проходили процедуру и до сих пор не создавали ощутимых проблем.

– Вот, гражданин не желает проходить тест. Мычит только и всё машет головой, – ответил санитар пожимая плечами.

– Гражданин, отойдём в сторонку. – Ерофеев подхватил мужичонку под локоть и отвёл в сторону, освобождая проход. – Степанков! На мушку этого.

– Есть! – один из солдат, в камуфляжной форме, отделился от цепи солдат. Подбежал к сержанту и навёл дуло автомата на мужичка.

Тот, завидев дуло автомата, враз побледнел и почему-то наоборот стал более настойчиво, о чём-то мычать, размахивая руками.

Ерофеев, пожалев мужика – «дурной наверно» – опустил автомат и взяв мерный стаканчик со спиртом протянул чудаку. Мужичок посмотрел, посмотрел, но к стаканчику так и не притронулся, только отчаянно закрутил головой.

– Чёрт! Вот привязался на мою голову, – зло сплюнул сержант. – Пей, говорят! Выпьешь и свободен, – стал разъяснять он, на пальцах.

Но мужичок в ответ ещё сильней замотал головой и мыча стал показывать себе на рот, на живот, а потом отрицательно махать рукой.

– Слышь сержант, похож немой, и кажись, пытается объяснить, что ему пить нельзя, – подал голос Степанков.

– А мне плевать, что ему можно, а что нельзя! У меня приказ, – огрызнулся Ерофеев ближе протягивая стаканчик. – Пей, говорю! Или вали обратно, – пригрозил он указав мужичку на выход.

Немой, по всей видимости, понял сержанта и испугавшись, что его выгоняют обратно, стал только громче мычать, ещё ожесточённее показывая жестами, что ему нельзя пить, но обратно он не хочет.

– Тогда пей, – повторно прошипел сержант, протягивая мерный стаканчик.

Мужик с тоскою посмотрел на сержанта, а потом вдруг выбил стаканчик из его рук, выплёскивая содержимое в лицо сержанта, и резво бросился к воротам…

Ерофеев, ошалело отшатнулся и замер, как истукан. В голове ярким пламенем вспыхнула лишь единственное слово, заставившее сразу покрыться предательским потом – «Заражённый»…

– Стреляй!!! – страшно закричал он рядом стоящему Степанкову.

И тот не раздумывая нажал на курок.

Мужичок с удивлением посмотрел себе на грудь, где зияло три маленьких отверстия, вокруг которых быстро собиралась кровь. Потом поднял голову и посмотрел на сержанта, и было в его взгляде такая обида и такой ужас от произошедшей несправедливости, что аж душа сжимается. Посмотрел он так и завалился лицом в снег.

А над замершей людской толпой понёсся истошный женский крик:

– ТОЛЯ!!!

Из санитарной зоны, расталкивая людей бежала женщина, в расстегнутом пальто. При беге она потеряла шапку и волосы растрепавшись, космами спадали ей на плечи, а на лице, человека много пережившего в жизни трудностей, читалось крайние отчаяние осознания непоправимого. Проскочив зазевавшиеся оцепление, женщина бросилась к телу мужчины, но сержант Ерофеев в последний момент таки успел перехватить женщину за руку, не подпуская к телу:

– Гражданка, не сметь к нему подходить! Этот мужчина был заражен. Он больше не был человеком.

– Нет! – чуть ли не завыла женщина, напрягая все свои силы, чтобы вырваться.

– Да! – прикрикнул Ерофеев, усиливая хватку. – Он отказался пройти тест на алкоголь. Вас же всех предупреждали. Но он отказался, значит заражён. – Железная логика с ней не поспоришь.

– Нет! – отчаянно кричала женщина, глядя на распростёртое тело. – У Толи вшита торпеда! Ему нельзя и грамма. Спирт убьёт его, – сквозь вопли объяснила она, странное поведение мужичка. И вот тут, Ерофеев опешил по настоящему, а женщина смогла наконец-то вырваться из захвата.

Она подбежала к мужичку и упав рядом с ним на колени, перевернула к себе лицом, Толя был ещё жив:

– Толечка! Милый… Толя! Ты слышишь меня? – женщина заботливо гладила мужчину по лицу, смахивая подтаявший снег. – Ну как же так, Толя! Как же так? – причитала она. – Только не умирай. Слышишь? Не умирай… Не оставляй меня, Толя! – Теребила она мужика. Потом повернулась с диким лицом к солдатам и закричала. – Врача! Ну скорей же! Ну чего вы стоите…

Ерофеев махнул рукой и Степанков ринулся за доктором. Тем временем, женщина продолжала успокаивать своего мужа, ласково приговаривая:

– Вот Толя, сейчас придёт врач. Тебя вылечат и мы уедем из этого проклятого города. Слышишь меня Толя? Ты только не умирай, держись. Толя, милый, держись… – по её лицу градом текли слёзы. Она смотрела мужу в глаза и её слёзы падали ему на лицо, разбиваясь на множество капелек. «Как бы она сейчас хотела, чтобы её слезы оказались настоящей живой водой… Тогда бы её Толя непременно выздоровел. Сказка конечно… Но сидящей в снегу и покачивающейся из стороны в сторону женщине, вообще всё вокруг показалось таким нереальным и несуразным, ну просто настоящий страшный сон. И на грани разума, она твердила, что вот сейчас она обязательно проснётся и всё сразу забудется само собой, её Толя будет жив здоров и они все вместе уже давно едут на новое место жительства, за новой, счастливой жизнью…

Мужичок, сквозь гримасу боли, печально улыбнулся жене, а в глазах стоит страх. Вот его рука дрогнула и медленно пошла вверх, намереваясь погладить на прощание любимую и утереть ей горючие слёзы. Он хотел что-то ещё сказать ей ласковое на прощание, но силы покинули его и рука безвольно упала на землю, так и не дотронувшись до любимой женщины. Глаза у него закрылись, а изо рта вырвался последний вздох, с которым отлетает душа…

– Нет! Нет, Толя, – зарыдала женщина, упав мужу на грудь, продолжая поглаживать рукой. – Не оставляй меня Толя, не оставляй…

Прибежал наконец врач, но его остановил Ерофеев, указывав на то, что мужчина уже скончался.

А женщина, тем временем, перестав рыдать в голос, тихо заплакала и зашептала, обращаясь к мужу, невидящим взором:

– Ну почему ты не дождался меня? Ведь я же просила, меня подождать, а ты не послушался… Но ты же не можешь говорить, ну куда ты пошёл без меня? А я ведь только сына пошла проведать, успокоить его. Сказала, что папка скоро придёт и мы все вместе, наконец тронемся в путь… Ох, Толя, а что же я ему теперь скажу? Как же мы-то без тебя-я-я… Ну зачем ты пошел, не дождавшись меня? А они вот видишь, убили тебя. Приняли тебя за чудовище и убили… – И поднявшись на колени, женщина от отчаяния разорвала на груди свитер и закричала во весь голос, как будто проклиная:

– УБИЙЦЫ!!!

И потеряла сознание…

После чего жизнь вернулась обратно в накатанную колею. Женщину в бессознательном состоянии унесли на носилках в мед блок, а труп её мужа оттащили к бронетехнике, с глаз людей, где накрыли брезентом и на время забыли.

А через несколько минут, к месту трагедии, подоспел капитан Соловьёв:

– Сержант! Мне доложили, что у вас тут ЧП. Что произошло? – сурово поинтересовался он.

Сержант Ерофеев откашлялся и сухо, вкратце доложил. Капитан внимательно его выслушал, после чего довольно мирно сказал:

– Не убивайся сержант. При нынешних временах – это сплошь и рядом. Мы сейчас с тобой в ответе за сотни тысяч жизней и жизнь одного в таких случаях ничего не значит. – Пожал он плечами. – Ну промашка вышла, с кем не бывает. Хотя… Ещё неизвестно, может этот мужик и в самом деле заражён был. Экспертиза покажет. – И Соловьёв ободряюще хлопнул Ерофеева по плечу. – Не дрейфь сержант, под трибунал не пойдёшь. Много чести. Замнём уж как-нибудь. У нас сейчас каждый человек на счету, – сказал он. После чего достал пачку сигарет и закурил. – А сейчас о деле, – прищурив глаз и смотря в сторону, бросил он как бы мимоходом. – Смена к тебе прибудет не скоро. Так что придётся тебе сержант ещё несколько часов тут померзнуть.

Ерофеева аж передёрнуло всего:

– Вот чёрт! – зло сплюнул он себе под ноги. – А чё так?

– Да понимаешь, заваруха на соседнем пункте, – обтекаемо ответил Соловьёв. Потом приблизился и тихо шепнул на ухо. – И знаешь что у них там случилось?

Ерофеев машинально мотнул головой.

– У них «Мим» объявился, – округлив глаза просветил Соловьёв. – Шороху навёл, у-у-у… Говорят народу там затоптали, страсть. Так что, ты это, своих мобилизуй и введи в курс дела, и чтоб начеку мне были. Понял? – Погрозил он пальце и стрельнув сигаретным бычком, спохватившись добавил. – Да и вот ещё что. На броневички снайперов своих поставь. А то наши, на соседнем пункте, пока «мимов» устранили, десять человек потеряли. Затоптал их народец, поддавшись панике, вот так-то вот. Так что, бережёного Бог, бережёт, как говорится… – И отдав распоряжения, удалился, туда, где потеплей и посытней, хлопая себя руками по бокам, разгоняя замерзающую в жилах кровь.

Ерофеев следуя совету предупредил по рации своих парней, предусмотрительно разместив снайперов, в местах с хорошим обозрением.

И сделав дело, почему-то сразу впал в уныние. Последнее настроение улетучилось, а следом появилась какая-то апатия. Мало того, что приказал застрелить человека, так ещё не отпускают с дежурства.

«Так бы выпил и забылся. Глядишь и ноша на душе ослабла бы. Так ведь нет, придётся дежурить целую ночь и мёрзнуть, как проклятому, считая себя то ли убийцей, а то ли нет». Совесть то она какая? Ложью её не проймёшь, всё видит, всё слышит, а потому и судит справедливо…

Пребывая в мрачных раздумьях, сержант Ерофеев посмотрел на людей за оградой и в который раз поёжился. Несмотря на приближающуюся ночь, люди и не подумывали расходиться. И в наступающих сумерках, показались они Ерофееву, этакой высокой травой, что постоянно шумит, качаясь и волнуясь, под порывами невидимого ветра, а для пущей наглядности поднялся и ветер пронизывающий до костей.

И вот вглядываясь в эту саванну, где травой служили люди, Ерофеев с содроганием, ярко себе представлял, как там вот, среди стеблей – людей, бродит сейчас опасный хищник, словно лев прячась в сухой траве, затаился «мим» среди людей и скоро, очень скоро покажет он своё ужасное лицо…

* * *

А между тем в самой толпе безликой, шла жизнь драмой неописанная…

Так и не дождавшись очереди своей, Александр Сомов со своею женой и двумя детьми: старшим сыном Петькой и дочерью Настей, засобирался уже покинуть пост насиженный, в поисках тёплого ночлега, когда внезапно, со стороны блок – поста раздались выстрелы. Оцепеневший народ, сразу заволновался, зашумел. То тут, то там послышались и детский плач вперемешку с визгливым криком нервных женщин и басовитый, взволнованный мужской бубнёж. Подчиняясь единому порыву, люди повскакивали с мест насиженных, с тюков с вещами, что холмиками громоздились среди людей, и вытянув головы, чуть ли их себе не своротив, попытались разглядеть, что же произошло в закрытой зоне. А опережая как всегда глаза, по толпе сразу же полетели сплетни и досужие разговоры. Народ, в большей своей массе, захотел, во чтобы-то ни стало, докопаться до истины правдивой. Но пока та просачивалась, от источника к остальной части людей, её правдивость обрастала, сначала не нужной отсебятиной, а вскорости вообще, приняла абсолютно иной характер, полностью противоречащий первоисточнику…

И с разных концов толпы понеслись домыслы досужие:

– Там мужика пришили, заражённого! – верещали одни.

– Да нет же, женщину! Женщину! Слышали, как она орала?! – выдвигали свою версию другие.

А как-то, отыскав наконец, по их же мнению, более информированных, чем сами, стали люди задавать им вопросы:

– Кого застрелили?

– А кто вообще стрелял и почему?

– Что у этих вояк, вообще там происходит?

Вскорости, так полностью и не разобравшись, кого в конце концов, застрелили: мужика или женщину, народ задался следующим интересующим вопросом:

– За что человека-то убили?

– Говорят заражённый был? – отвечали им одни.

– Да что вы говорите, подумать только… Не уж-то правда? – не веря, ужасались им в ответ.

– Нечего пургу нести! – одёргивали другие. – У мужика, просто нервы не выдержали, вот он и ломанулся на прорыв, а вояки его и шлёпнули.

– Не мужик, а баба, – поправляли третьи, – вона как орала.

– Да их вообще двое было, мужик и баба. И говорят, что мужик зараженным был, этим, как его – «Мимикридом», а бабе и невдомёк, думала нормальный. Вот их обоих и порешили.

– «Мимикрид»? А это что ещё за чудо? – удивились самые малосведущие, впервые слыша чудно слово.

– Вы, что же, телик ни разу не смотрели. – Удивлялись им. – Там же всё сказали, что если человек заразился вирусом, то сначала его не вычислишь, ведёт себя как нормальный, а потом бац и вцепится вам в глотку. Отсюдаво и прозвали – «Мимикрид» – от того что под нас косит. Ещё называют его «человек мнимый» или сокращённо «мим».

– Ах, вон она как. Страсти-то какие… – в ответ ужасались малосведущие.

До Александра Сомова с семьёй, слухи дошли не скоро и приняли уже такой невероятный оборот, что правдой там и не пахло, а если пахло то не ей.

Вот так он пробираясь сквозь толпу собирал слухи по краюхе, но особо им не веря, пока вдруг не разоралась какая-то старуха, в коричневом пальто и в валенках:

– Люди! – шамкала она беззубым ртом. – Готовьте документы, а кто забыл, тот пусть топает домой за бумагами, эвакуировать без паспорта не будут! – Уж неизвестно где старуха раздобыла столь странное известие, но расслышав, что-то, где-то краем уха, и сделав выводы неверные, принялась баламутить честной народ. – Без документов не пустят! – кричала она, ворочая головой, допытываясь всеобщего внимания. – Им тама, куда нас отвезуть, бомжи не нужны. Пусть здеся дохнуть! Кормить задарма их тама, не собираются и тем более жильём обяспечивать… Говорят, что бомжи, пропили всё на свете, а теперича места, предназначенные честному народу занимають. Говорять так же, что не нужные такие больше государству. Вот теперича пущай здесь и остаются и дохнут, как собаки!

– А чёй-то мы должны дохнуть здеся как собаки?! – возмутился, невесть откуда вынырнувший, мужик в поношенной одежде. – Мы чёж по твоему не люди что ль?! Мы тоже люди и у нас такие же есть права, как и у всех!

– А! – взъярилась старуха, завидев элемент неблагородный. Видать свои были счеты, у неё, насчёт людей сословья нижнего. – Явился бомжара, испугался! Вона, одного из ваших уже шлёпнули, без суда и следствия. И так со всеми поступють! Не веришь, пойди, попробуй, проверь. – Злорадно предложила старушка и уверовав в свою правду, скорчила довольную мину, а потом вдруг её как понесло не остановишь. – Пропили всё на свете, нехристи! Подъезды все загадили! Мусор страшно выносить стало! Как не придёшь, так роются обязательно и голодными глазами зырють, того и гляди по башке дадуть. И как таких только свет держит! Живут, заразу разносят! Люди!!! – И добавив децибел обратилась к народу честному. – Люди добрые! Богом могу поклясться, что это бомжи всю Москву заразили своей чумой. Понаехали тута, не известно откудова и заразу с собой притащили! И этот небось заразный! – Направила она на мужика руку в драной серой перчатке, вытянув заскорузлый палец. – Люди берегитясь! Не дайте ему к вам приблизиться! – И старушонка колобок, настолько вскорости вошла в раж, тем более, что слушателей вокруг столько что глаза аж разбегаются, что сама же поверила в то, что секунду назад, сама же и придумала.

А народ, что ему? Разишь может думать он, когда паршивая овца, на гору лезть зовет кручённую, загомонил сразу, заволновался. И вокруг того мужичка, бомжеватой наружности, сразу образовалось пустое пространство, люди поспешали отгородиться он него, а далее, кто тихо, а кто и со злом вслед за старухой сам уже напал на мужичка.

– Эй мужик, иди-ка ты отсель по добру по здорову.

– Да проваливай!

– Не-ча здесь шляться, людей заражать!

– Да что вы слушаете эту полоумную. У старухи крыша поехала, а вы и уши развесили. – Огрызнулся мужик, на нападки толпы.

– А мы её и не слушаем. Мы сами себе хозяева, но ты нам всё равно не нравишься. А ну пошёл прочь! – гомонила толпа.

Но мужичок видать ещё не знал с кем имеет дело:

– Да пошли вы сами! – в сердцах бросил он в лицо толпе.

Перепалка за перепалкой, а народ и так уж взвинченный, а тут ещё старуха подлила масла в огонь, стал он переходить от слова к делу. Мужики как водится, похватали первое, что попалось под руку и используя это как оружие плотной толпой двинулись к бомжу.

Между тем Александр Сомов, оказался прямо напротив разыгравшейся сцены.

– Фу! От этого дяди воняет. Па пойдём отсюда, – заныла его дочь Настя.

– Да, Па пошли. Мы же собирались переночевать где-нибудь, – поддержал Настю брат, пятнадцати летний Пётр.

– Подожди Пётр, – оборвал сына отец, своим отцовским басом. Потом подошёл к вещам и стал в них рыться.

– Ты что задумал, Саша? – испугалась его жена.

– Не лезь женщина. Бери-ка лучше детей в охапку и иди вон к тому красному зданию, я вас попозже догоню. – И Александр, указав жене куда она должна идти, вернулся к поискам. – Да где же она, чёрт. Ведь специально же брал, помню. Ах, вот она родимая… – и Сомов вытащил из недр баула с вещами, бейсбольную биту.