Текст книги "Перекличка"

Автор книги: Андре Бринк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 31 страниц)

Андре Бринк

Предисловие

1825 год. В том году происходят кульминационные события романа «Перекличка». Но к этому событию ведет рассказ о двух, пожалуй, даже двух с половиной десятилетиях. Так что нас, жителей конца двадцатого века, автор приглашает в начало девятнадцатого.

Что мы знаем о тех временах? Что больше всего о них помнится?

Прежде всего, должно быть, наполеоновские войны. Французское вторжение в нашу страну, горящая Москва, дорогой ценой давшаяся победа.

А 1825-й, завершающий год в этом романе? Для нас он тоже памятен. Восстание декабристов.

Андре Бринк рассказывает о тогдашней жизни в нашем, Восточном полушарии. Но все же это совсем другой край Земли и жизнь совсем другая.

Действие романа происходит на самом юге Африки, в той части этого материка, что находится дальше всего от Европы. Люди там не так уж много знали о событиях в Европе, да и в Европе не очень интересовались жителями того далекого края.

А как нам понять «земли чужой язык и нравы»? Особенно учитывая, что время было для того края особым, переломным. Впрочем, как и для Европы. Но по-другому.

Капская колония, где живут персонажи романа, в начале девятнадцатого столетия имела уже немалую историю. Полутора веками раньше Нидерландская Ост-Индская компания решила основать стоянку для кораблей на самой длинной и самой оживленной океанской дороге нашей планеты – от Европы к сказочным богатствам Индии и всего Востока.

Местом для такой «морской таверны» была избрана естественная гавань на самом опасном участке пути, где сталкиваются течения двух океанов – Атлантического и Индийского – и воды почти никогда не бывают спокойными. Первые португальские мореплаватели назвали это место мысом Бурь, а потом в суеверном страхе переименовали в мыс Доброй Надежды.

Там был основан «Город на мысе» – Капстад. И вокруг него «Колония на мысе» – Капская колония. Проходящие корабли получили возможность пополнять запасы продовольствия и питьевой воды, чинить все, что поломали и расшатали бури Атлантического и Индийского океанов. Моряки могли передохнуть в середине тяжкого плавания. Оно ведь продолжалось тогда несколько месяцев.

Со временем европейское поселение разрасталось, постепенно превращаясь в довольно обширную колонию. Дело в том, что климат, да и вообще природные условия оказались весьма благоприятными для европейцев – не то что, например, в Западной Африке, которую называли «могилой белого человека». Поэтому многие служащие Ост-Индской компании не возвращались в Европу, а оставались на Юге Африки навсегда.

Прибывали и поселенцы. Больше всего, разумеется, из Нидерландов, но приплывали и из Франции, и из германских княжеств.

К началу девятнадцатого века не только мыс Доброй Надежды, но и прилегающие к нему земли были уже захвачены европейскими переселенцами и их потомками. Колония простиралась на север и северо-запад почти до реки Оранжевой, а на восток – до реки Грейт-Фиш (Большой Рыбной реки или просто Большой реки). За нею жили племена коса, еще сохранявшие свою независимость.

А по всей Капской колонии на землях, отнятых у африканских племен, возникали фермы – такие, как у семейства Ван дер Мерве в этом романе. Поселенцы называли себя бурами (по-голландски – крестьянами, фермерами).

Андре Бринк показал типичную жизнь такой фермы. Рабовладельческое хозяйство. Хозяева – белые. Работники – потомки привезенных рабов и местные койкойны, которых европейцы называли готтентотами. По-голландски это значит «заикающиеся». Дело в том, что в языке койкойнов есть непривычные для европейского уха щелкающие звуки.

Рабов привозили с Мадагаскара, из Западной Африки, из Нидерландской Индии (теперь – Индонезия). Немало было малайцев.

В условиях рабовладельческого хозяйства у многих буров возникала и психология типичных рабовладельцев. Нидерландский барон ван Имхофф, побывавший в Капской колонии в 1743 году, заявил:

«В связи с ввозом в страну рабов здесь каждый европеец становится властелином. Он хочет, чтобы на него работали, и не желает работать сам. Большинство здешних фермеров – не фермеры в полном смысле этого слова, это плантаторы, и многие из них считают физический труд позором»[1]1
  Hofmeyr Y. H. South Africa. London, 1931, p. 34.


[Закрыть].

Хозяин фермы – полновластный хозяин рабов. Выпороть, покалечить, засечь до смерти, продать, выменять… Хотя многие из рабов, в сущности, его родственники. Его сводные братья и сестры, потому что его отец не упускал ни одной молодой рабыни… Его дети, потому что и он сам следовал примеру отца и деда.

Да и в собственной семье он тоже бог и господин. Возможность распоряжаться жизнью и смертью своих рабов делала этого человека деспотичным во всех отношениях.

Могут быть, конечно, нюансы, как в поведении братьев Ван дер Мерве – Баренда и Николаса. Но это отличия чисто личного порядка: большая или меньшая жестокость, решительность, чувствительность или трусость. У одного по временам бывают угрызения совести. Другой, кажется, и не подозревает, что это такое.

Во всем же основном, главном братья ведут себя сходно. И смотрят на мир в общем-то одинаково, да и действуют тоже.

На бескрайних просторах Южной Африки фермеры были бесконтрольны и безнаказанны. Белых поселенцев насчитывалось сравнительно мало – два-три десятка тысяч. Фермы далеко отстояли друг от друга. Каждый фермер старался захватить столько земли, чтобы не видеть даже дыма от очага соседней фермы. Размер фермы нередко достигал семи тысяч акров. До местной власти, ланддроста, скачи – не доскачешь. Это ли не раздолье для самодурства и деспотизма?!

Надо учитывать и невежество буров. С распространением колонизации в глубь материка, все дальше от исходного пункта, Капстада, слабели связи с Европой. До фермеров лишь изредка доходили слухи о том, что там происходило. Считая себя носителями европейской культуры и гордясь этим перед африканцами, буры мало что знали о достижениях европейской цивилизации за предшествующие сто-полтораста лет.

Действие романа происходит на довольно зажиточных фермах, с хорошим достатком. Там сыновей учили читать и писать. Но для буров это не было всеобщим правилом. Да и те, кто учились, всю жизнь читали только одну книгу – Библию.

Толстая семейная Библия в кожаном переплете переходила от отца к сыну. По вечерам отец семейства читал ее вслух. Из Книги, так называли Библию, черпали все понятия о Вселенной, человечестве, истории, жизни, о добре и зле. Принеся в Южную Африку протестантизм в его наиболее суровой форме – в форме кальвинизма, – буры гордились своей религиозностью. Постоянно цитировали библейские заповеди. Но в подлинной жизни повторение заученных заповедей, как это наглядно показано в романе, ничуть не мешало дикости и бесчеловечности. А на рабов и вообще небелых бурам даже и в голову не приходило распространять понятия христианской морали.

В религии буры находили оправдание порядкам, установленным ими на Юге Африки. Судьба не только каждого человека, но и каждого народа, каждой расы предопределена свыше. И проклятие господне падает на тех, кто попытается избежать этой судьбы. Буры – народ избранный, herrenfolk. А коренному населению Африки предназначен иной путь, иной образ жизни. Их удел – быть рабами и слугами. Такое толкование Библии, такой образ мышления стали типичными для буров. С его помощью оправдывалось почти любое проявление расового гнета.

Персонажи романа живут и действуют в переломные годы южноафриканской истории. Мировые события того времени влияли и на буров. Судьба обитателей далекого края, может быть, и не особо занимала европейских правителей, но вот географическое, торговое и, говоря сегодняшним языком, военно-стратегическое положение мыса Доброй Надежды… Оно и тогда считалось очень важным.

В 1796-м, во время войн Великой французской революции, Англия оккупировала Капскую колонию, воспользовавшись тем, что Нидерланды тогда оказались на стороне Франции. В 1802-м Англия вернула Капскую колонию Батавской республике (как тогда назывались Нидерланды), но в 1806-м, в ходе очередной войны против Наполеона, захватила ее снова, на этот раз надолго.

Надо сказать, что и Наполеон подчеркивал значение Капской колонии в мировых делах. Ему принадлежат слова: «Мы должны взять Египет, если уж не можем выгнать Англию с мыса Доброй Надежды»[2]2
  Millin G. S. The People of South Africa. London, 1951, p. 17.


[Закрыть].

Ведь и до Наполеона французские политики заглядывались на «морскую таверну». Флот и войска Людовика XVI накануне революции захватили ее и держали три года. Во французском гарнизоне там служил и Баррас, будущий глава французской Директории и покровитель молодого Наполеона. Там Баррас познакомился с женщиной по имени Катрин Гранд и потом, во Франции, сосватал ее в жены Талейрану. Так что и в своем узком кругу Наполеон был немало наслышан о мысе Доброй Надежды. Но после морского сражения при Трафальгаре, где Нельсон уничтожил французский флот, а вместе с ним и наполеоновские планы захвата заморских владений, императору французов оставалось лишь заявить: «На Эльбе и на Одере мы получим нашу Индию, наши испанские колонии и наш мыс Доброй Надежды»[3]3
  Millin G. S. The People of South Africa. London, 1951, p. 17.


[Закрыть].

Британский захват Капской колонии был узаконен решением Венского конгресса 1814–1815 годов, и Великобритания постепенно начала вводить там свои порядки. Конечно, как и прежние хозяева, голландцы, она видела в этой колонии прежде всего военно-морскую базу, важнейшую стоянку на пути в Индию. В Капстаде – или, как по-своему переиначили его название англичане, Кейптауне – проводились работы по улучшению порта. Был размещен там и немалый британский гарнизон.

А с 1820 года в Капскую колонию начался приток переселенцев с Британских островов. Буры почувствовали себя куда менее уверенно, чем раньше.

Официальным языком колонии объявлялся английский. Он вводился в школах, знание его становилось обязательным для лиц, находящихся на государственной службе. Бурский Совет граждан Капстада был ликвидирован, всюду появились британские чиновники. На содержание этого административного аппарата и английского гарнизона требовались деньги, и буров обложили налогами, более высокими, чем прежде.

В 1825 году голландские риксдалеры были заменены фунтами стерлингов. При обмене старой валюты на новую за риксдалер, приравненный прежде к пяти шиллингам, давали только полтора. Иными словами, была проведена девальвация, причинившая бурам серьезный ущерб.

Но главное, что подрывало основы бурского фермерского хозяйства и вообще меняло уклад жизни в колонии, – это отмена рабства. Великобритания была по тем временам передовым буржуазным государством, и причиной отмены рабства стали потребности развития буржуазного общества. Рабство представлялось англичанам уже крайне отсталой, недостаточно эффективной формой эксплуатации.

Немалую роль в деле отмены рабства и работорговли сыграли передовые люди, гуманисты Великобритании и других стран Европы и Америки.

Работорговля была запрещена в Британской империи в 1807 году, рабство же отменили значительно позднее. Британский парламент принял решение о его отмене в странах Британской империи в 1833 году, а в силу оно вступило в следующем, 1834-м.

Но борьба за отмену рабства велась в Англии долгие годы. Отголоски этой борьбы доносились и до Южной Африки. О ней писали в кейптаунских газетах. О ней со страхом, таясь от своих рабов, говорили между собой фермеры-буры.

И все-таки слухи, хоть и туманные, неясные, совершенно неопределенные, ползли и среди рабов. Они, как и работники на фермах братьев Ван дер Мерве, старались по выражению лиц своих хозяев, по обрывкам их фраз, по их настроению догадаться, что же на самом деле происходит. Галант, главный герой книги Бринка, крадет у хозяев кейптаунские газеты и потом тайком разглядывает их, пытаясь хоть что-то понять по строчкам, где буквы бегут, как муравьи.

Но он, увы, как и другие рабы, читать не умеет.

…События на фермах братьев Ван дер Мерве развиваются по восходящей. А британский парламент не торопится. Год идет за годом, но долгожданного решения все нет. Рабы ждать уже не могут.

Надежды на решение сверху чередуются с мечтами спастись бегством, уйти на восток, за Великую реку, где африканские народы живут пока самостоятельной жизнью.

Атмосфера человеческих взаимоотношений на фермах накаляется докрасна, нервы напряжены и у рабов и у хозяев. Сам воздух напоен ожиданием уже надвинувшейся и вот-вот готовой разразиться бури.

И наконец буря – восстание рабов. Надежды на успех у него нет. И вот обвинительный акт в суде мыса Доброй Надежды от 8 февраля 1825 года, которым открывается роман Бринка. И вынесенный полутора месяцами позднее приговор, которым книга завершается…

Как сделать так, чтобы роман Бринка стал понятнее нам, живущим на другом краю земли, за многие тысячи километров, под другим небом, где и климат другой, и солнце светит иначе?

Посмотреть на этот край глазами наших соотечественников мы не можем. Наша страна, выполняя соответствующие решения ООН, не поддерживает с расистской Южно-Африканской Республикой дипломатических и торговых отношений, не имеет культурных связей.

Но сохранились свидетельства наших соотечественников о Капской колонии тех дальних времен, которым посвящен роман Бринка.

На первый взгляд это может показаться странным, но в те годы на мысе Доброй Надежды побывали сотни – нет, пожалуй, даже тысячи людей из нашей страны.

В 1808–1809 годах там стоял русский военный шлюп «Диана». В 1818-м – бриг «Рюрик». Им командовал известный мореплаватель Отто Коцебу, сын писателя Августа Коцебу. В 1822-м там почти два месяца находились два русских брига – тот же «Рюрик» и «Елисавета».

С 1814-го по 1829-й в южноафриканских водах – с заходом и без захода в порты мыса Доброй Надежды – побывали фрегат «Крейсер», транспорт «Кроткий», корабли «Суворов», «Елена», «Бородино», шлюпы «Камчатка», «Открытие», «Благонамеренный», «Восток», «Мирный», «Аполлон», «Ладога», «Предприятие», «Сенявин», «Моллер». Шлюпом «Моллер», заходившим в Кейптаун, командовал отец писателя Станюковича.

Почему так много русских судов проплывало тогда этим путем? Объяснение крайне простое. Как было тогда доставлять тяжелые грузы из Петербурга и Москвы в восточные пределы Российской империи: на Дальний Восток, на Камчатку? Восемь тысяч верст на подводах по грязи, трясинам, через тайгу – железных дорог-то еще не было?

А как на Аляску?

Вот и везли на кораблях самое тяжелое: пушки, колокола, канаты… Суэцкий канал был открыт только в 1869-м. Значит, оставался один путь – вокруг Африки. А тут мыса Доброй Надежды никак не миновать. Так и появлялись русские морские офицеры в Кейптауне и соседних поселках.

Самые интересные записки оставил известный мореплаватель капитан Головнин, командир шлюпа «Диана»[4]4
  Путешествие российского императорского шлюпа «Диана» из Кронштадта в Камчатку, совершенное под начальством флота лейтенанта Головнина в 1807, 1808 и 1809 годах. СПб, 1819.


[Закрыть], – настолько по тем временам, казалось, исчерпывающие, что другие русские мореплаватели долго потом пользовались ими, не считая нужным добавлять что-нибудь от себя. Штурман «Рюрика» Е. А. Клочков, побывав на мысе Доброй Надежды через десять, а потом еще раз через пятнадцать лет после Головнина, ограничился записью: «Рейд и город: Кап-штат и Симон-штат описаны в путешествии капитана Головнина. Во время пребывания нашего там жизненные припасы были весьма дороги»[5]5
  Клочков Е. А. Путешествие вокруг света в колонии Российско-Американской компании. – «Северный архив», 1826, № XXI–XXII, с. 202.


[Закрыть].

У Василия Михайловича Головнина действительно была возможность познакомиться с жизнью обитателей мыса Доброй Надежды. Его шлюп «Диана» стоял там тринадцать месяцев.

Свои суждения Головнин высказывал осторожно. Оговорился, что жизнь бурских фермеров знал мало, да и о горожанах старался не делать категорических суждений. Понимал, наверно, что для вынесения окончательных приговоров тринадцати месяцев мало. Настороженность у Головнина породили резкие оценки Джона Бэрроу (1764–1848), английского путешественника и дипломата, основателя британского Королевского географического общества. «Г-н Барро делает их настоящими невеждами, словом сказать, по его описанию, они составляют самый непросвещенный народ из того класса народов, который известен под общим именем непросвещенных народов… Но мне кажется, нельзя во всем с ним согласиться…»

Но все-таки европейски образованному Головнину уж очень бросилась в глаза оторванность колонистов от европейской культуры, узость их интересов. «Здешние голландцы, занимаясь с самой юности только торгами и изыскиванием способов набогатиться, недалеко успели в просвещении, и потому их разговоры всегда бывают скучны и незанимательны. Погода, городские происшествия, торговля, прибытие конвоев и некоторые непосредственно касающиеся до них политические перемены суть главные и, можно сказать, единственные предметы всех их разговоров. Они или делом занимаются, или курят табак, до публичных собраний не охотники и никаких увеселений не терпят».

Худшей чертой буров Головнин считал их обращение с рабами. «Главнейший из их пороков есть, по мнению моему, жестокость, с каковою многие из них обходятся со своими невольниками… Невольников содержат в здешней колонии очень дурно… Сказывают, что с тех пор, как англичане ограничили жестокость господ в поступках к своим невольникам и запретили торговлю неграми, их стали лучше содержать и более пещись о их здоровьи. Скупость, а не человеколюбие, без всякого сомнения, была причиною такой перемены: невозможность заменить дешевою покупкою умерших негров заставила господ обходиться лучше со своими невольниками».

О самих невольниках Головнин писал мало. Близко общаться с африканцами, будь то свободные или рабы, ему не пришлось. Да и иностранцы, бывавшие тогда в России, – много ли им приходилось говорить с крепостными?

Вообще суждения Головнина основаны на том, что он видел в самом Кейптауне, его окрестностях и близлежащих фермах. В «глубинку» Капской колонии заглянуть ему почти не удавалось.

То же самое можно сказать и о получивших наибольшую известность впечатлениях нашего великого соотечественника о мысе Доброй Надежды.

Это, разумеется, записки Ивана Александровича Гончарова… В низенькой каюте фрегата «Паллада», с авансом, взятым под будущие Путевые очерки у издателя «Отечественных записок» А. А. Краевского, и двумя тысячами рублей, занятыми у брата, смотрел он, куря сигару, на приближавшийся африканский берег. А потом, в марте – апреле 1853-го, ездил и гулял по пыльным дорогам Капской колонии. Первый классик русской литературы, совершивший кругосветное путешествие.

«Мыс Д[оброй] Н[адежды] – это целая книга, с претензиями на исторический взгляд», – писал он Краевскому[6]6
  Материалы для биографии и характеристики И. А. Гончарова… СПб, 1912, с. 24.


[Закрыть]. Эта «целая книга» вскоре появилась. Гончаров назвал ее «На мысе Доброй Надежды». Отпечатал в 1856 году, но не отдельным изданием, а в журнале «Морской сборник». В виде журнального оттиска – действительно целая книга, сто пятьдесят шесть страниц. Через два года, когда были завершены и опубликованы целиком очерки «Фрегат „Паллада“», она вошла туда составной частью.

Записки Гончарова широко известны. Хотелось бы напомнить только одно. Он со своими спутниками, офицерами с «Паллады», побывал в трех тюрьмах – решил повидать захваченных англичанами вождей народа коса. Это вожди из тех самых мест, за Великой рекой, куда так рвались в своих мечтах Галант и другие рабы в романе Бринка. В начале прошлого века там жили независимые племена. А ко времени плавания «Паллады» их земли уже были захвачены англичанами и бурами.

Но все же ни Гончаров, ни Головнин, да и никто из русских офицеров, не могли повидать толком жизнь на бурской ферме. Не видел ее и капитан Лисянский – тот, кто;-вместе с Крузенштерном совершил первое русское кругосветное плавание. Еще до этого плавания, в 1798 году, он долго жил в Кейптауне. Тогда же десять месяцев провел в Кейптауне, возвращаясь в Россию из Индии, путешественник и музыкант Герасим Лебедев. Да мало ли еще там побывало российских людей! Но те, кто оставил свидетельства, писали лишь о Кейптауне и окрестностях. А те, кто побывал и даже жил в «глубинке», затерялись, и следов их история почти не сохранила.

Поэтому стоит все же вспомнить еще об одних записках. Они были изданы в России в годы, которым посвятил свой роман Андре Бринк.

Это целых пять томов. Последние три вышли в русском переводе в Петербурге как раз в 1824 и 1825 годах, «Второе путешествие Вальяна во внутренность Южной Африки через мыс Доброй Надежды». А первые два тома – в Москве, тремя десятилетиями раньше, «Путешествие г. Вальяна во внутренность Африки через мыс Доброй Надежды в 1780, 1781, 1782, 1783, 1784 и 1785 годах».

Эти тома читали современники Екатерины II, Суворова, Державина, Пушкина, Батюшкова, Дельвига… А может быть, и они сами.

Французский натуралист Франсуа ле Вальян видел ту самую или почти ту самую жизнь, что дана у Бринка. Вот несколько выдержек, в тогдашних русских переводах.

О бурских фермерах. «Когда молодой колонист умеет править телегою и владеть бичом, то его воспитание почти кончено; ибо его не обучают ни читать, ни писать».

Особый гнев Вальяна вызывало обращение колонистов с готтентотами. «Сколько злодейств и ужасов! Несколько колонистов, хорошо вооруженных, соглашаются вместе, потом, нечаянно (то есть внезапно. – А. Д.) напав на какую-нибудь орду, принуждают ее пригнать к ним все свои стада… Что могут сделать против сил страшных разбойников несчастные дикие, которым огнестрельное оружие неизвестно!»

А как вели себя привезенные из Голландии преступники?! «Сии порочные и ленивые люди захотели пользоваться плодами земли, не возделывая оной. При том гордясь своим происхождением белых, они сочли, что люди не одинакового с ними цвета рождены быть их невольниками. По сему они и отяготили их самыми тяжкими работами и за то платили им дурным с ними обхождением».

О настроениях в среде мулатов можно судить по беседе Вальяна с девушкой, которую он называет «прекрасной мулаткой». Вальяна удивило, что она жила среди готтентотов. На это он получил ответ: «Правда, что я дочь белого, но мать моя готтентотка… Вы знаете, сколь великое презрение ваши белые имеют к черным и даже к получерным, подобным мне. Остаться жить между ими, значило подвергать себя ежедневным оскорблениям…»

Книги Вальяна долго еще находили в России читателей. На него ссылался Лисянский. Гончаров через много лет в своей «Палладе» сравнивал увиденное им самим с тем, что он читал у Вальяна.

Андре Бринк – писатель с мировым именем, автор уже многих романов. Он пишет их на языке африкаанс. Это язык буров, или, как они называют себя теперь, африканеров (то есть белых африканцев). Бринк сам переводит свои романы на английский, а затем они появляются в других странах в переводе на многие языки. И голос этого пятидесятилетнего человека, живущего в небольшом городе Грейамстауне на востоке Капской провинции Южно-Африканской Республики, слышен на всех континентах.

«Перекличка» – четвертый роман Бринка, изданный в нашей стране. В 1981-м в русском переводе вышли «Слухи о дожде» и «Сухой белый сезон». Они посвящены борьбе в сегодняшней Южной Африке. Об этих романах у нас писали много. И в журналах, и в газетах, и в научных исследованиях.

«Перекличка» ближе всего к третьему роману – «Мгновенье на ветру», – изданному в московском литературном альманахе «Африка» в 1982-м. Оба они – исторические. В одном действие происходит в 1749–1751 годах, в другом – в первой четверти девятнадцатого века. Проблема и там и здесь одна и та же – взаимоотношения черных и белых в условиях, созданных колониализмом.

Было бы неверно сказать, что история Южной Африки не нашла до сих пор отражения в романах, даже весьма известных. Достаточно вспомнить: «Капитан Сорви-Голова» и «Похитители брильянтов» Луи Буссенара, «Питер Мариц, юный бур из Трансвааля» А. Нимана, «Приключения молодых буров» и «Приключения Ганса Старка, южноафриканского охотника и пионера» Майн Рида, «Приключения трех русских и трех англичан в Южной Африке» Жюля Верна, «Копи царя Соломона» и другие романы Райдера Хаггарда. Последние десятилетия – многочисленные романы Стюарта Клюти и Уилбура Смита…

При всем разнообразии этих авторов и их идейных установок все-таки общее у них то, что в центре внимания почти всегда находятся буры, их переселения, их сопротивление англичанам. Или европейские путешественники, охотники, золотоискатели и их необычайные приключения.

Бринк же ищет в истории подоплеку нынешней трагедии своей родины: социального и расового угнетения небелого большинства страны, составляющего суть пресловутой политики апартеида.

В «Мгновенье на ветру» он поставил своих героев – белую женщину и черного мужчину, хозяйку и раба – вне привычных социальных условий. Оставшись в живых после гибели научной экспедиции и вынужденные месяцами бродить вдвоем в незнакомых местах за пределами Капской колонии, они постепенно теряют предрассудки, созданные общественными порядками. Их взаимоотношения становятся более естественными, они начинают лучше понимать друг друга. Но, вернувшись в Капскую колонию, оба жестоко поплатились за это.

Действующие лица «Переклички» тоже ведь поставлены в особые условия. Нарастающие слухи об отмене рабства выявляют напряженность, копившуюся из поколения в поколение.

Андре Бринк осмелился сделать то, на что решиться крайне трудно. Он бросил обвинение своему собственному народу, бурам-африканерам. Бернард, герой романа «Слухи о дожде», говорит: «Мне придется бороться против своего народа, против тех самых африканеров, которые в прошлом сами боролись за свободу, а теперь взяли на себя миссию распоряжаться судьбами других народов».

Судя по творчеству Бринка, эти слова – его собственное кредо. Он не изменил ему и в «Перекличке».

Название этого романа имеет, мне кажется, несколько значений. Это не только перекличка голосов персонажей, от лица которых поочередно ведется повествование. Это и перекличка прошлого с сегодняшней действительностью родины Бринка, поиск корней того трагического положения, в которое завели его страну белые расисты. Это и перекличка исторической темы в творчестве Бринка с темой сегодняшнего дня.

Сколь хороши художественные особенности романа, судить читателю. Главный упрек автору – в некоторой растянутости, замедленности действия[7]7
  См., например, рецензию в журнале «The African Communist», № 92, p. 105–107.


[Закрыть].

А насколько достоверно удалось ему передать мысли и чувства людей той далекой эпохи?

Можно ли дать тут совершенно однозначный ответ?

 
Не трогайте далекой старины.
Нам не сломить ее семи печатей.
 

Так писал великий Гёте, но сам искал в далекой старине ответы на мучившие его вопросы. А Евгений Викторович Тарле, преклоняясь перед Львом Толстым, считал все-таки, что «в „Войне и мире“ действуют персонажи, которые сплошь и рядом говорят не как офицеры 1812 года, а как офицеры Крымской кампании или даже более позднего времени»[8]8
  Тарле Е. В. Пушкин как историк. – «Новый мир», 1963, № 9, с. 220.


[Закрыть].

Пожалуй, действующие в «Перекличке» лица говорят слишком одинаковым языком, к тому же более близким к нам, чем это могло быть в действительности. Да и строй их мыслей менее разнороден и пестр, чем он был тогда у фермеров и рабов.

Историк-профессионал, вероятно, может найти у Бринка и еще какие-то неточности. Но тут нелишне вспомнить упрек, который бросил своим коллегам-историкам академик Михаил Николаевич Тихомиров. Историки, считал он, мало еще сделали, чтобы «рассказать о жизни народа, о его воззрениях, о его праздниках, о его бедствиях и чаяниях, обо всем, чем жил человек прежнего времени. Об этом пишут только писатели, как это сделал Ромен Роллан в своей повести о Кола Брюньоне. А историки только брюзжат на писателей, укоряя их в неточностях»[9]9
  Тихомиров М. Летопись нашей эпохи. – «Известия», 30 октября 1962 г.


[Закрыть].

Во всяком случае, Андре Бринк много работал над историческими материалами. И писал честно. Думаю, что к этому роману можно отнести давние слова Пушкина: «…изыскивал истину с усердием и излагал ее без криводушия, не стараясь льстить ни силе, ни модному образу мыслей».

Аполлон Давидсон