Текст книги "Разлив Цивиля"

Автор книги: Анатолий Емельянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

3

Родом Трофим Матвеевич из Кюльхири, что в двенадцати километрах от Сявалкасов.

Войну он встретил у самой границы. С остатками одной из воинских частей прорвался из вражеского окружения. Потом первое ранение, госпиталь, курсы военных интендантов, снова фронт. В сорок третьем после тяжелой контузии вернулся домой, около года проработал председателем колхоза и снова уехал на фронт.

За два дня до окончания войны – вторая контузия. Полгода провалялся в госпиталях и вернулся будто не на своих, а на чужих ногах. Никто и не думал, что Трофим выздоровеет и по-настоящему встанет на ноги. Мать лечила его настоями трав, парным молоком, парила в бане, делала ванны из белой глины, из овсяной воды, и еще что только не делала. И произошло чудо. Если другие контуженные лечатся годами и не всегда вылечиваются – Трофим выздоровел через несколько месяцев.

А вот себя мать не сберегла – простудилась и умерла. Трофим продал избу и скотину и купил в райцентре каменный особняк бывшего директора МТС. Определившись на работу, начал он с экспедитора райпотребсоюза, а кончил его председателем. Зарекомендовал себя Прыгунов председателем умелым, хозяйственным. В обмен на картошку с Урала вез железо, из Саратова – шифер. А строительные материалы в послевоенные годы были дефицитными. Прыгунова хвалили за разворотливость, Прыгунова награждали переходящими знаменами.

Видимо, слава Прыгунова кое-кому не давала спокойно спать. Полетели птичьей стаей жалобы в Чебоксары, оттуда одна за другой поехали всякие проверочные комиссии. И хотя комиссии те уезжали восвояси без каких-либо улик против Трофима Матвеевича – все равно начали ходить разные слухи-разговоры. Прыгунов-де и взятки берет, и спекулирует тем же шифером. А что держится на своем посту – так это потому, что умеет из воды сухим выходить и с начальством ладить.

И вот тогда-то Трофим Матвеевич и сменил должность председателя райсоюза на председателя колхоза. По своей воле это он сделал или вынужденно – никто толком не знает и по сей день.

Колхоз в Сявалкасах особенный, непохожий на другие колхозы района. Пройдись по селу – просторные пятистенки, один к одному, с четырьмя, а то и пятью окнами по фасаду. Многие обшиты тесом и покрашены. Откуда такой достаток у сявалкасинцев? От земли? Нет, на здешних землях не разбогатеешь. Кормит, поит, одевает сявалкасинцев лес. Кто бы ни пошел в лес, он не вернется оттуда пустым. Один проработал на посадке молодняка – глядишь, уже привез в село сруб, а то и два. Другой просто сумел договориться с лесником и заготовил сто пятьдесят пудов луба. Кто дров нарубил, кто стог сена накосил. А то же сено, не говоря о срубах, в цене. Пуд сена стоил столько же, сколько и пуд хлеба. Сруб на баню – четыреста, а на дом и всю тысячу.

Приезжают полевые чуваши и покупают и срубы, и сено, и тот же луб. Дороговато им кажется, кряхтят, чертыхаются, да что поделаешь: и добрый дом хочется заиметь, и корову чем-то надо кормить, а из мочала в долгие зимние вечера можно рогож наткать. А сявалкасинцы радуются такой торговле. Они даже название ей придумали. Неизвестно уже почему, но зовут они такую торговлю, когда прямо дома, не выезжая на базар, можно выгодно что-то продать, – московской торговлей. А чтобы не урезали огороды – в колхозе работает из семьи какой-нибудь древний старик или инвалид. Остальные же – кто в леспромхозе, кто на железной дороге, кто в райцентре.

И получалась интересная картина: село богатое, а колхоз бедный. Ну, не то чтобы в селе только и жили люди, умеющие ловчить. Нет, немало было и таких, которые работали в колхозе. Однако же тон здешней жизни задавали первые, а не вторые.

Такими были Сявалкасы, когда пришел в них Трофим Матвеевич.

Придя домой от Виссара, Трофим Матвеевич сразу же разделся и лег спать. Завтра и в самом деле рано вставать. И надо бы спать. Но не спалось.

Словно жук-короед, точат и точат Трофима Матвеевича разные мысли.

У людей не только будни – и праздники бывают. Вон хоть у того же Вbссара нынче: Светланкин день рождения. А у него такого праздника не было и не будет. У него – одна работа, одни будни. А человек не стальной. Наругаешься, надергаешься за день и так-то тебе необходимо, придя домой, отдохнуть душой и сердцем, так-то хочется услышать тихое ласковое слово, увидеть такую вот свою Светланку. А он приходит домой и не всегда Марью видит. Сидит в своей библиотеке допоздна и домой не очень-то торопится. Конечно, работа эта лучше, чем в магазине, но и вовсе бы бросить можно – что ей, мужниного заработка, что ли, не хватает?!

А и дома Марья – тоже радости мало. Какая-то далекая, чужая она в последнее время стала…

Да, у него есть имя, известность. Его знают н в районе, b в республике. И многие даже завидуют ему, считают счастливым. Счастливый!.. Недолго, совсем недолго он был счастливым…

Память Трофима Матвеевича раскатывала свою катушку год за годом и дошла до тех дней.

Был месяц май, когда он впервые приехал в Сявалкасы. Лавка оказалась запертой, кто-то сказал, что продавщицу видели у качелей.

Качели были устроены на лужайке между двух ветел. Качели как качели. А вот то, что увидел Трофим Матвеевич, когда подошел поближе, ему видеть еще не приходилось.

Когда стоявшая на доске пара взлетала вверх – под ней на полном газу проносилась девушка на мотоцикле.

«Да разве ж так можно! – чуть было не крикнул Трофим Матвеевич. – Секундная заминка и качелями по голове…» Окружившие лужайку парни и девушки возбужденно орут, хлопают в ладоши каждый раз, когда мотоцикл проносится под качелями. А у Трофима Матвеевича каждый раз екает сердце, и ему даже хочется закрыть глаза, словно качели могут ударить его самого.

А вот девушка, оставив мотоцикл у ветлы и уловив момент, когда качели приостановились, быстро, мгновенно вскочила на доску, взлетела вверх и оттуда, с высоты, гордо оглядела окружающих.

– А ну, кто со мной покачается?

– Пусть леший с тобой качается, – отшутился кто-то из парней.

– Bли в Сявалкасах еще не народилось жениха, который бы захотел стать рядом со мной?

– Жених-то есть… – сказал Трофим Матвеевич, подходя к качелям.

– Э-э, сам председатель! – заулыбалась Марья. Большие синие глаза ее светились бьющей через край радостью, сверкали снежной белизной обнаженные зубы. – Ну что ж, ладно что хоть кюльхиринский нашелся. Но если струхнешь – пеняй на себя.

– Ну, это еще надо посмотреть, кто первый струсит!

Легко летает неслышная под ногами доска, гнется дубовая перекладина. Замирает сердце от ощущения высоты и стремительности полета. Кажется, вместе с тобой качаются ветлы, дома, вся земля.

Трофим Матвеевич решил во что бы то ни стало если и не устрашить Марью, то закачать до изнеможения: пусть знает, как хвастаться!

Н когда качели остановились – Марья соскочила первой.

– Ну, парень! – И подняла большой палец. – Во, парень. А у вас, видно, заячьи сердечки, хоть и сявалкасинцами себя называете.

– Давай, давай хвали своего начальника! – огрызнулись в ответ ребята.

Трофим Матвеевич сел на мотоцикл сзади Марьи, они помчались по улице села. Вела машину Марья смело, уверенно, ловко объезжая рытвины и ямы.

И вся она оказалась ловкая, ладная, статная, когда вместе с Трофимом вошла в магазин и сняла рабочий халат. Теперь резко обозначились ее тонкая талия и высокая сильная грудь. Ему захотелось сказать Марье что-то хорошее. И он вспомнил, что когда-то в Ленинграде, кажется в Эрмитаже, он видел «Венеру Таврическую». Марья чем-то напомнила ту картину.

– Венера! – стараясь придать голосу шутливый оттенок, сказал Трофим Матвеевич.

– Что, что?

– Богиня красоты.

– Ну, если у глупости есть своя богиня, то вполне возможно, что она и вырастила меня, – засмеялась Марья, делая вид, что не придает словам Трофима никакого значения, хотя и видно было, что они ей приятны.

Потом она разом посерьезнела, поскучнела и прямо, без обиняков спросила:

– Вы приехали что-то проверять?

Да, он приехал проверять жалобу, в которой писалось, что хорошие товары продаются по знакомству, магазин часто бывает запертым. И он ожидал, что, услышав обо всем этом, Марья растеряется. Ничего похожего! Она в ответ громко расхохоталась:

– Верно. Но вы обратились не по адресу. Эта жалоба написана не на меня, а yа вас. Если нужных товаров в достатке нет – кому я и что продам? Давайте мне побольше товаров, и никто кляуз писать не будет!

Растерялась не Марья, растерялся сам Трофим Матвеевич. И сказал что-то совсем невразумительное, лозунговое:

– Надо уметь торговать и тем, что есть.

– Ну уж, этому меня пусть не учат. Тот, кто аккуратно вносит паевые, тот в первую очередь и получает льняные платки и дешевые ситцы.

– А почему лавка была закрыта, когда я приехал?

Нечего больше сказать, дай хоть за это зацеплюсь. Глупо, конечно, Трофим и сам понимал, но эта Венера Таврическая так вела разговор, что постоянно загоняла его в угол и он никак не мог от обороны перейти к наступлению. Вот и на последний его вроде бы каверзный вопрос Марья ответила очень просто:

– А что за нужда стоять за прилавком с утра до вечера, если покупателей пет?!

К чему бы еще придраться? Товары аккуратно разложены на чистых полках, везде видны ценники, витрины сверкали и даже пол был намыт так чисто, что по нему ступать жалко. Очень культурная, оказывается, продавщица в Сявалкасах, и как же это раньше Трофим Матвеевич не знал ее!..

С тех пор Марья не выходила из головы Трофима Матвеевича. Его и во сне преследовали ее смелые синие глаза. И через неделю он, захватив с собой председателя сельпо, поехал в гости к Марье. А потом уже и совсем зачастил. Познакомился с родителями невесты. Да, Марья стала его невестой, а потом и женой. Марье тогда шел девятнадцатый год, ему… ему было тридцать два…

Ах, какое это прекрасное было время! Цвела черемуха, и соловьи всю ночь напролет заливались в приречных зарослях. Ему казалось, что соловьи поют для них и черемуха расцвела тоже для них… До этого он не раз говорил себе: ну чего не женишься, годы-то уходят… Хорошо, очень хорошо, что он не женился раньше!

Безмятежно, словно сладкий сон, прошел медовый месяц. Как он нежил, как целовал свою Марью! Недаром ведь по-чувашски медовый месяц еще называют и месяц чуп-чуп – месяц поцелуев.

А потом, уже в пору сенокоса, однажды ночью Трофим Матвеевич проснулся от стона Марьи. Еще с вечера она сказала: «Ночь будет душной, вдвоем жарко, лягу на диване». Трофим вскочил со своей постели и подбежал к дивану.

– Подай таз! – сквозь сжатые зубы простонала Марья. – Не слышишь, умираю…

Тогда только Трофим пришел в себя и понял весь ужас случившегося.

– Что ты делаешь? – закричал он. – Что делаешь?

– Сама знаю. Погаси свет.

Больше Марья не сказала ни слова. От большой потери крови время от времени она впадала в забытье. Трофим Матвеевич хотел позвать врача, однако Марья отказалась наотрез:

– И не вздумай!

А наутро, побледневшая, с синяками под глазами, Марья встала с постели и, как ни в чем не бывало, начала одеваться.

– Ты куда?

– А кто же за меня – ты будешь работать?

Он, конечно, не пустил ее на работу. Но Марью с той ночи словно подменили. Она как-то разом потускнела, замкнулась в себе, холодок отчуждения чувствовался теперь в каждом ее жесте, в каждом взгляде.

Ну почему она ничего не сказала ему? И тогда все было бы по-другому. А ребенку теперь было бы десять лет…

С этой горькой мыслью Трофим Матвеевич и уснул.

Чтобы не разбудить спящего мужа, Марья тихонько прикрыла дверь. Сразу же разделась и – к зеркалу. Нет, она еще молода и красива. И глаза еще молоды, и тело крепкое, упругое. Губы полураскрыты в улыбке, словно приготовлены для поцелуя.

– Ты будешь моим, – тихонько прошептала Марья.

Если уж Марья задумала – добьется своего.

Оглянулась на спящего мужа, и улыбка сошла с ее лица, будто ее ветром сдунуло. Марья шагнула к дивану, села на него и беззвучно заплакала. Заплакала впервые за много-много лет.

4

– Голова-то на плечах у тебя для чего? Для шапки? Где ты раньше-то был? Разве не знаешь, что наряды я распределяю с вечера?

«Сколько вопросов за один раз!» – усмехнулся Павел, услышав их из раскрытой двери председательского кабинета.

– На крыше собственного дома небось нет ни снежинки, весь счистил, а на крышах фермы стропила готовы треснуть. А ведь сам был председателем. Как ты руководил колхозом – не представляю.

Павел понял, что Прыгунов распекает бывшего председателя колхоза, а ныне заведующего фермой Федора Васильевича.

Дверь открыта, – значит, можно заходить.

На всякий случай все же спросив разрешения, он вошел, поздоровался. Федор Васильевич, похоже, не узнал его, а может, в эту минуту ему было не до Павла; председатель тоже молча кивнул ему на стул у двери и начал искать на столе какую-то бумажку.

– Ладно, ладно. Ни людей, ничего больше не буду спрашивать, – с обидой в голосе сказал Федор Васильевич, затем поднялся и пошел из кабинета. Выбившийся из-под пояса пустой рукав висел прямо и неподвижно. Павел проводил взглядом бывшего председателя, и ему почему-то стало жалко его.

Новый председатель все еще хранил молчание. То ли углубился в чтение найденной бумаги, то ли ждал, когда Федор Васильевич уйдет совсем.

– Вот и подымай колхоз с такими работниками, – когда дверь за Федором Васильевичем закрылась, сказал Прыгунов, как бы приглашая Павла вместе с ним поразмыслить, как можно «подымать колхоз с такими работниками». – Как от козла – ни шерсти, ни молока. Какую работу я могу ему доверить? А выгнать – семья голодной останется. Родятся же на свет такие пустоцветы, тащи их, как пустую телегу. Даже когда разжуешь, так и то он проглотить не умеет. Что и умеет, так ворчать. А работать – за него председатель работай.

А теперь Павлу показалось, что и Прыгунов прав. И что так горячо он о своем председательском деле говорит – Павлу понравилось. Значит, человек живой, не равнодушный. Вот только когда Павел встречался с его черными и острыми, как буравчики, глазами, ему почему-то каждый раз хотелось поскорее отвести свои.

– Садись, чего стоишь. В ногах, говорят, правды нет. Откуда?

– Здешний. Сявалкасинец.

– Да? – удивился председатель. – Тогда извините, что не признал. А может, и потому не знаю, что держитесь в сторонке от колхоза или вовсе работаете в райцентре.

– В сторонке – это не по моей части, – выдерживая острый, колючий взгляд Прыгунова, резко ответил Павел. – Я – Кадышев. Вернулся из Казахстана.

– A-а, что-то слышал. На побывку?

– Нет. Насовсем приехал.

– В колхозе собираетесь работать или…

– А где же еще?

– Что ж, одобряю. – Прыгунов даже встал из-за стола, – Одобряю. Да и не годится держать заколоченным отчий дом. Усадом мы, правда, пользовались. Но если будете работать – в этом же году вернем. Вы ведь, кажется, тракторист? Тогда… – Прыгунов секунду помолчал, что-то прикидывая, и договорил: – Тогда для вас и трактор имеется. Можете хоть сегодня принимать.

– Спасибо за доверие, – Павел встал.

– Постон, напишу записку к Виссариону Марковичу. Он ваш бригадир и механик.

Председатель вырвал чистый лист из лежавшего на столе блокнота, быстро написал что-то на нем и подал записку Павлу.

– Если поторопишься – еще застанешь его в кузнице.

– Хорошо. Но я хотел кое-что спросить.

– Знаю. Все будет. Скажу бухгалтеру. Пока на первый случай центнер пшеничной муки хватит? Хватит. Мяса нет. Все наличное сдаем государству. Корова твоя еще на ферме. За то, что шесть лет доили ее, выдадим литров шестьсот молока. Хочешь забрать ее – забирай, не хочешь – купим ее у тебя. Еще что тебе? Где живешь? Женат?

– Нет еще.

– Очень хорошо. Подберем тебе такую невесту, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Порукой тому мое председательское слово. У нас тут секретарь райкома комсомола работает дояркой. Не девушка – огонь. Наших сельских парней все бракует. Ну, а ты с виду не уступишь Улыпу[14]14
  Улып – богатырь из чувашской легенды, вроде русского Ильи Муромца.


[Закрыть] – влюбится с первого же взгляда. А пока – дуй. Прости, тороплюсь, пойду проверю, как там и что на ферме Федора Васильевича. Когда примешь трактор, доложи мне. Я нынче весь день дома, я имею в виду в колхозе, ни на какие собрания в район не поеду… Чего там недостает – скажи. Найдем.

И опять по дороге Павел подумал: вон ведь как торопится – выслушать некогда… А с другой стороны, у председателя в самом деле всяких дел невпроворот. И смотри-ка, нужду понимает, не заставил меня ничего просить, сам распорядился насчет муки и всего другого… Интересно, что он в записке Виссару написал?

Выйдя на околицу, Павел достал записку, развернул. На бланке с типографским тиснением «Депутат Верховного Совета ЧАССР» твердым почерком было написано:

«В. М.! Тот самый трактор закрепи за Кадышевым. Парень толковый, может сделать из него машину. Составьте приемный акт, а вечерком оба зайдите ко мне».

– Эге! – вслух сказал Павел. – По записке депутата следовало бы получать не старый, а новый трактор.

Он понял, что «тот самый трактор» – это «С-80», о котором еще вчера ему говорил Володя.

5

Пока Павел сходил домой да пока переоделся в комбинезон, время подкатило уже к одиннадцати.

У тракторов, поставленных рядом с мельничным амбаром, возились Элекси с Гришей. Чуть поодаль копался в моторе своей «Беларуси» Володя. Завидев Павла, они сразу же, как по команде, бросили работу и уселись на тракторные сани.

– Попомни, Павел, мое слово, – еще издали крикнул Володя. – Женой не будешь доволен[15]15
  Чувашская пословица: кто торопится, тому жена не бывает в радость.


[Закрыть]. – А когда Павел подошел, добавил: – Еще раз говорю: не торопись! Кто спешит, тот, знаешь, и в прорубь может угодить.

– Ну что ты сегодня раскаркался, как ворон. – Элекси вслед за Володей и Григорием подал Павлу руку, подвинулся.

– Ворон – птица мудрая. Он, говорят, чует за тридцать верст. А я знаю, что случится через три месяца.

– Где Виссарион Маркович? – чтобы прекратить перепалку между друзьями, спросил Павел.

– Да где ему еще быть, как не в магазине, – ответил Володя. – Уже больше часа как ушел. Наберет свою норму и явится. Если наберется до покраснения – жди: начнет прикапываться, строгости наводить. Привыкнешь – ничего, а не сумеешь привыкнуть – удирай обратно в Казахстан.

Гриша рассмеялся, блестя своим вечно измазанным в масле носом.

– Что верно, то верно. Трезвый – нормальный человек. Выпьет – не узнаешь. Лается, ко всему придирается. Да и как пить при таком здоровье? У него уже был инфаркт, еле-еле спасли, месяц плашмя лежал.

– Не бойся, здоровье у него, что у твоего медведя, – Элекси снял шапку и ее подкладкой вытер вспотевший лоб. Затем, по привычке, вытянул голову и погладил кадык. – Пригревать начинает совсем по-весеннему.

– Нехорошо говорить о человеке заглазно, – сказал Павел. – Вы мне лучше скажите, что это у вас за трактор есть такой, который…

– Так это на него тебя председатель ставит? – не дав договорить Павлу, воскликнул Элекси. – Ну, жох этот Прыгунов, ничего не скажешь!

– А я тебе еще вчера говорил, – ответил Володя. – Старый списанный гроб.

– На твоем месте плюнул бы я на «Сявал», – все так же сердито продолжал Элекси, – и подался вон в соседний «Красный фронтовик». Там тебя с ходу бригадиром поставят. И машины чуть не все новые. Председатель там не такой скупердяй, как наш Прыгунов. Трактористов на руках носят и платят лучше… Словом, надо бы тебе спервоначалу зайти в райком, Василь Иванович нашел бы тебе место.

– Сявалкасы, Алеша, мое родное село, и уходить в соседнее… Сам-то ты, однако, не уходишь. Â работать везде надо. Там ведь тоже трактора не сами по себе землю пашут… А потом, ребята, есть у меня одна идея – Володе я уже говорил об этом – плуг по-другому сделать. И будет он тогда потяжелей заводского, и «ДТ-54» может его не потянуть. А «С-80» – значит, в нем должно быть восемьдесят сил, а не пятьдесят четыре.

– Думаешь, старая кляча сильнее моего молодого жеребца?! – усмехнулся Элекси, кивая в сторону своего новенького трактора. – Что ж, поремонтируй, покопайся с ним месячишко, может, он у тебя недельку поработает.

– Чего ты хвалишься своим трактором, словно женой? – не выдержал Гриша. – А вот Павел возьмется, сделает из этого гроба машину и утрет всем нам нос. А то: иди в «Красный фронтовик»! Тоже сказанул! Радоваться надо, что у нас в бригаде прибыло. И прибыло не каким-нибудь желторотиком.

– А все же я бы не советовал спешить. До сева колхозу должны дать еще один трактор. Или «ДТ-54», а может, и «ДТ-75». Я это предвижу, как ворон.

– Ну, наверное, хватит языки чесать, – Гриша поднялся с саней. – Вот и Виссар идет.

По дороге к кузнице шагал в не очень чистой, но и не так чтобы грязной телогрейке и бараньей шапке Виссарион Маркович. Павел помнил его сухим, худощавым, с выпирающими скулами на лице. Теперь лицо было оплывшим, под глазами мешки, на кончике носа проступили красные прожилки. И совсем чужим, незнакомым был какой-то, словно постоянно смущенный, виноватый взгляд светло-голубых глаз.

Виссарион Маркович сразу же узнал Павла, поздоровался за руку.

– Мне уже говорил Трофим Матвеевич, – сказал он, присаживаясь на сани. – Напишем акт. Только сначала давай покурим… Газеты у тебя нет?

– Я не курю, – ответил Павел.

– Тоже неплохо, – усмехнулся Виссарион Маркович и начал шарить в карманах.

Павел протянул ему записку председателя:

– Может, эта пойдет?

– Не газетная бумага, но пойдет.

Даже не взглянув, что там написано, Виссарион Маркович насыпал на бумагу махорки и ловко, за какую-нибудь секунду, свернул цигарку толщиной в палец. Прикурил и, торопясь, придыхая, начал дымить, время от времени сплевывая махорочные крошки.

– Если Володя не врет, ты должен быть коммунистом?

– Володя парень такой, что зря языком трепать не будет, – улыбнулся Павел. – Все так.

– На учет еще не встал? Не затягивай. Василий Иванович любит порядок. Примешь трактор и хоть завтра же смотайся в райком.

Виссарион Маркович немного помолчал, все так же глубоко затягиваясь самокруткой, а потом договорил:

– Насчет трактора. Тебя эти мазурики, – он покивал на ребят, – небось уже успели напугать. Но если ты коммунист, то не должен бояться трудного… Когда я принимал организацию, в ней было три коммуниста. Потом прибавились Элекси с Гришей. Теперь нас восемь человек. Правда, из колхозных организаций наша самая маленькая, но растем…

Виссарион Маркович закашлялся. Лицо напряглось, покраснело, глаза начали слезиться. Вместе с махорочным дымом в нос Павлу ударило водочным перегаром.

– А еще я тебе и то скажу, что в лице председателя колхоза тебе будет обеспечена всяческая поддержка. Ему, председателю, тоже ведь нелегко, а вот двинул вперед дело, поднял колхоз. А это, наверное, потрудней, чем работать на тракторе, пусть даже и на старом.

– Можешь не агитировать, Виссарион Маркович, – сказал Павел. – Все ясно.

– Тогда пошли.

И они зашагали к мельничному амбару.

В амбаре – ни одного окошка, и со света не сразу разглядишь, что там находится. А когда глаза немного привыкли к полутьме, Павел увидел по стенам множество полок, как в магазине. И на полках и на полу в ящиках – запасные части, в углу стоят скаты для «Беларуси».

– Тут запчастей минимум на два года, – с гордостью сказал Виссарион Маркович. – И думаешь, кто раздобыл? А все он же, Матвеевич… Теперь гляди сюда. Это части для твоего трактора.

Павел порылся в ящике с деталями. Топливный насос, фильтры для масла, прокладки, вкладыши, форсунки, шестеренки… Да это же целое состояние! И только механизатор может оценить его по достоинству, потому что знает, что значит простоять день или два, а то и всю неделю из-за того, что нигде нельзя найти ту же форсунку или топливный насос.

– А еще посмотри в этом ящике.

Виссарион Маркович, как скупой рыцарь, показывал Павлу свои богатства. Богатств было и впрямь столько, что глаза разбегались. Ну, молодец Прыгунов: не на словах, а на деле заботится о трактористах!

– Что ж, тут есть чем трактор подновить, – заключая осмотр и второго ящика, сказал Павел.

– Тогда – по рукам. – Довольный Виссарион Маркович совсем раздобрел. – Возьмешься за дело с умом – и здесь можешь прогреметь не хуже, чем на целине.

С последними словами он вышел из амбара, и до Павла донеслось:

– Эй, ребятки. Верните Павлу инструмент. Машину пальцем не отремонтируешь. А он взялся, не то что вы, криворукие.

Павел тоже вышел из амбара и увидел, как Элекси, сбычившись, стоит против Виссариона Марковича и как-то напряженно молчит.

– Чего смотришь на меня, как копь на овес? Я тебе говорю.

– Виссарион Маркович! – твердым голосом произнес Элекси. – Не хватит ли называть нас криворукими? А если мы что и взяли – так не украли же. Отдадим.

– Послушай, Алексей Петрович. Ты что, шутку не понимаешь? – пошел на попятную бригадир.

«А Виссар-то, похоже, трусоват», – подумал Павел.

Трактористы стали подносить ему гаечные ключи, плоскогубцы, отвертку, молоток. Володя даже принес домкрат. Виссарион Маркович все это брал на учет.

– Не хватает шприца. Где шприц?

Трактористы один за другим ответили, что они его не брали.

– Я вам дам «не брали», – загремел Виссарион Маркович. – Поди, загнали кому-нибудь в обмен на дефицит.

– А я думаю так, – поближе к бригадиру подошел Володя, – что если подымать настоящий шум, надо иметь барабан. Но еще лучше вспомнить, кто сюда вчера на «газике» заезжал. Он-то как раз и шприцевал машине передний и задний мост, а положить шприц в амбар, как видно, позабыл.

– Интересно, кто же здесь бывал? – удивился Виссарион Маркович.

– Да кто же, как не вы сами.

– Неужто? А я что-то не помню.

– Значит, начинается склероз и надо лечиться.

Бригадир не нашелся что ответить на дерзость Володи. Должно быть, он все же вспомнил, что вчера заезжал сюда и брал шприц, а если так, то самое лучшее сейчас – это промолчать.

Тихонько, вразвалочку, подошел кладовщик Петр Хабус. Увидев его, Виссарион Маркович вдруг заторопился.

– Значит, договорились, – кинул он Павлу. – Можешь приступать к ремонту. Чего не хватит – скажешь.

Петр Хабус не вышел ни лицом, ни ростом. Он родной брат бывшему председателю колхоза Федору Васильевичу, по решительно ничем не похож на него. У Петра нос маленький, курносый, а рот не в меру широк. Подбородок по-девичьи круглый, а улыбнулся Хабус – п оскалились желтые, прокуренные зубы. Впечатление такое, что черты лица собраны от самых разных людей и достались Хабусу за неимением ничего лучшего. Никто в Сявалкасах не зовет Петра по имени или тем более по отчеству – Хабус да и все. Хабус – это селение, откуда Петр приехал в Сявалкасы еще до войны, и странно звучит это слово, приложенное к человеку, но все уже привыкли и не замечают.

Вот они с Виссаром подошли к амбару, и когда Хабус ставил ногу на порог, из кармана его черного полупальто выглянуло горлышко бутылки.

Впссар, шедший за Хабусом, перед тем как войти в амбар, обернулся к трактористам и крикнул:

– Если меня спросит Матвеевич – скажите, что я ушел на обед.

– Интересно, что у них с Хабусом на обед идет первым, а что вторым блюдом? – спросил Володя.

– А, наверное, то же самое, что и третьим, – ответил Элекси.

Павел забрал инструмент и пошел к стоящему у кузницы своему – да, теперь уж своему! – трактору. Ему не терпелось поскорее коснуться машины, услышать запах холодной окалины и масла – такой знакомый, такой милый сердцу запах.