Текст книги "Разлив Цивиля"
Автор книги: Анатолий Емельянов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)
В замкнутом кругу
1
С тех пор, как Лена переехала в колхоз, прошло лето, прошла осень, а за ней и зима. И научилась она за это время не хуже колхозных девчат доить коров, убирать навоз, научилась на глазок, с точностью чуть ли не до граммов, задавать коровам посыпку, силос и сено. И вся эта наука, наверное, досталась бы во много раз трудней, если бы не Анна. Потому так она и дружна с ней. Особенно трудно было на первых порах. Ну-ка, без привычки, поворочай трехпудовые бидоны, поставь их на сани или телегу, ну-ка, принеси, да не раз на дню, двадцать пудовых навильников того же силоса! И это сейчас мускулы Лены налились, окрепли, а ведь до того, как она впервые пришла на двор, ее руки и знать не знали физической работы.
А еще Лена привыкла, прикипела сердцем к здешним ребятишкам-школьникам. После утренней дойки выпал свободный час – она уже бежит в школу. Там ее уже ждут. Разные, очень разные, эти ребятишки. И интересно искать в каждом свое, угадывать его хотя бы недальнее будущее. Интересно подбирать к каждому тот самый заветный ключик, которым открываются ребячьи сердца.
В какие игры только она с ними не играла, каким песням не научила! Ей нравится просто сидеть с ребятами и задавать им какие-нибудь бесхитростные вопросы. Потому что уж очень разные и неожиданные ответы всегда слышишь от ребят. «Какая из наших птиц летает быстрее всех?» И посыпалось: «Голубь, ласточка, сокол…» – «А что же вы про стрижа-то забыли?» – «А ведь и верно – стриж…» А как-то спросила, кто из зверей, обитающих в местных лесах, бегает всех быстрее, и один карапуз, сын тракториста Элекси, ответил ей встречным вопросом: а кто проверял ту быстроту?.. Ну-ка, ответь, да так, чтобы было всем понятно!
Интересно живется Лене в Сявалкасах. Вот только пришла весна, и неспокойно как-то стало на сердце. Какие-то непонятные, тревожные сны снятся. То, как наяву, танцует с Васей Гайкиным, то видит себя партизанкой, которую преследуют немцы. Бывает, что просыпается от собственного же крика. Просыпается и долго прислушивается: не услышали ли хозяева? Живет она у родителей Гали, спит на ее кровати. Добрые старики отдали ей и свою перину, как она ни отказывалась.
Особенно долго не могла заснуть Лена в тот вечер, когда увидела Павла. А и заснула, так спала неспокойно.
Сколько ни приглядывалась Лена к сявалкасинским парням, ни к одному из них не потянулось ее сердце. Разве что Володя поначалу понравился. Но уж очень он робеет, оставаясь с ней наедине, слова клещами не вытащишь. Ну, ладно бы неразговорчивым был парнем. Так нет же, другого такого краснобая, наверно, во всех Сявалкасах не сыщешь. А остался с ней – и словно в рот воды набрал, молчит как рыба.
А вот Павла она как-то сразу отличила от остальных ребят. Он даже ростом от них отличается. Большинство сявалкасинских ребят невысоки ростом, кряжисты. Павел словно в другом селе вырос: рослый, тонкий. А еще нравятся Лене его глаза, их спокойный умный взгляд. С человеком, у которого такие глаза, и сам себя чувствуешь спокойно, уверенно.
Когда она увидела Павла первый раз, то все спрашивала себя: интересно, таким ли ты представляла его из рассказов Анны? А теперь ее мучает уже другое: как же это Галя не дождалась такого парня. И добро бы вышла за другого, который был бы если и не лучше, так хотя бы не хуже Павла. Где там! Гостили они прошлым летом у Галиных родителей, и нагляделась Лена на этого пустого хвальбишку. А когда Гали не было дома, он даже пытался ухаживать за Леной…
Весной, почему-то именно весной, сны неотступны.
Снился в ту ночь Лене Павел. Шли они цветущими лугами вдоль Цивиля, шли рука об руку, но, не доходя до леса, дорога почему-то кончалась. И они тоже остановились, не зная, куда идти дальше… А вот Павел убеждает ее венчаться в церкви, говорит, что в загсе скучно, казенно, а в церкви красиво, весело и запомнится на всю жизнь. Приехала ее мать и нарядила Лену в национальную чувашскую одежду. Сверкает бусами и монистами тухья на голове Лены, блестит серебром шюльгеме на груди, одета она в прямое чувашское платье из тонкого льна с вышитыми чувашским орнаментом карманами, с вышитым воротом. По вышивкам скачет олень, парни на лошадях пашут, девушки серпами жнут хлеб. Уговорил-таки ее Павел, и вот они едут на «Волге» в церковь; на переднем сиденье мать, они с Павлом сзади. Жмет с непривычки голову тухья, тяжело шее от шюльгеме. Приехали они в какую-то деревянную церковь с позолоченным крестом. Но дверь им не открыли. Вышел поп и сказал, что он ни за что не будет венчать коммуниста и комсомолку. Тогда Павел взял его за черную гриву и начал трясти:
– Ах, не будешь! Ах, не хочешь! Ну, погоди же…
Лена проснулась, открыла глаза и долго лежала, боясь пошевелиться. За окном брезжили предрассветные сумерки. А на сердце Лены было тревожно и радостно. Если бы ее спросили, чему она радуется, она вряд ли бы смогла ответить. Просто что-то пело внутри. И все кругом казалось светлым и ясным, как вот это занимающееся утро.
А может, потому радовалась Лена, что сон был скорее дурным, чем хорошим, а дурные сны, говорят, к счастью.
2
– Куда? Куда прешь, говорю? Остановись! – кричал Виссарион Маркович, силясь перекричать гул тракторного мотора, но тракторист, видимо, не слышал его.
Тогда он подбежал к машине и попавшейся под руку палкой постучал по кабине. Трактор остановился, дверца кабины открылась, и из нее выпрыгнул на землю Павел.
– Зачем к амбару попер? – все так же громко, хотя Павел теперь и хорошо слышал его, кричал Виссарион Маркович. – Говорил же, чтобы оставить на воле.
– У амбара-то все не на дороге, – ответил Павел. – От дождя прикрыться можно.
– Что твой трактор, сгниет, что ли, за лето?.. Ты вот что. Ты и молотилку подтяни и поставь в один ряд с комбайнами. Пусть народ видит. Наглядная, так сказать, агитация и пропаганда!
Павел толком не понял, в чем смысл подобной агитации и пропаганды, а пока собрался спросить, подошел Володя.
– Так какой приказ?
– Да вот, говорит, что и молотилку надо поставить рядом с комбайнами, – ответил он за Виссариона Марковича. – Что-то вроде парада техники хотят с председателем устроить.
– Что ж, начальству виднее, – Володя белозубо улыбнулся и начал закуривать. – А вот и оно, легкое на помине.
В черной кожаной куртке и черной же каракулевой шапке к трактору шел своим мелким спорым шагом Трофим Матвеевич. Видно, за день много пришлось походить председателю: головки его белых бурок потемнели от сырости.
Нынче утром Павел вместе с Трофимом Матвеевичем ездили в РТС.
– Ты, Кадышев, старайся находить в машине побольше всяких-разных дефектов, – наставлял Трофим Матвеевич Павла по дороге в райцентр.
И Павел постарался. Ничто не ускользнуло от его опытного глаза, ничто не осталось незамеченным. Он говорил, какие узлы у комбайнов изношены, а каких и вовсе недостает, а Трофим Матвеевич все это аккуратно записывал, чтобы потом, при разговоре с членами оценочной комиссии, быть, как он сам выразился, во всеоружии.
И действительно, держался он на комиссии очень уверенно.
– Вы что, думаете, колхозу бог подает? Откуда нам столько денег взять? Прокопченные машины подсовываете, а цену дерете тройную…
Трофим Матвеевич старался каждому члену комиссии или сказать что-то приятное, или как-то угодить. Похвалил статью председателя райисполкома, вчера напечатанную в республиканской газете; восхитился серой каракулевой шапкой управляющего районным отделением госбанка; а директору РТС к слову сообщил, что в столовой появился армянский коньяк и он, Трофим Матвеевич, зарезервировал несколько бутылок.
Павел уехал в Сявалкасы раньше и не знал, чем кончилась купля-продажа машин.
– О сортировке не смогли сговориться. Не знаю, брать ее или нет? Можно и у богатых соседей выпросить напрокат. И так много денег ушло.
– Если с умом использовать технику, ее стоимость можно выручить в этом же году, – ответил Павел. – А сортировку надо покупать, без нее хороших семян не получишь. А без хороших семян не жди и хорошего урожая.
– Это верно, – согласился Трофим Матвеевич. – Я как раз и хочу собрать вас и об этом поговорить… Теперь наш колхоз имеет все. Теперь на нас не чужие обноски. И уж тут надо кончать с практикой задеть да порвать. Понятно, в чей огород камешки? – Трофим Матвеевич с усмешкой прищурился на Володю.
– А мы и так не задеваем и не рвем, – сказал тот.
– А прошлогоднее забыл? Кто чуть не свалился с моста в реку? – вставил Виссарион Маркович.
– Это ерунда. Если выходит из строя рулевое управление – любая машина может свалиться в любой овраг.
– В прошлом году – рулевое управление, в этом – коробка скоростей, – вот и нет трактора, – продолжал вести свою линию Трофим Матвеевич. Должно быть, ему нравилось показывать себя сведущим во всем, в том числе и в технике. – Хотя ты и комсорг, а ожидать от тебя всего можно…
Трофим Матвеевич повернулся к Павлу, как бы собираясь рассказать что-то такое, о чем другие уже знают, а Павел еще нет.
– В прошлом году, первого апреля, заставляет меня звонить директору эмтээс и говорить, что-де требуется компрессия. А могу ли я знать все тракторные тонкости?! Позвонил. А теперь весь район смеется надо мной. В эртээс хоть не показывайся, каждый спрашивает: «Компрессию пришел получать, Трофим Матвеевич?» И попробуй рассердиться на этих мазутных зубоскалов – тогда и совсем пропадешь. И я уж как-то взял да и отмочил: спасибо, говорю, в вашей компрессии пока не нуждаюсь, у моей жены прекрасная компрессия.
Павел рассмеялся, Володя, глядя на него, тоже. Громко смеялся вместе со всеми и сам Трофим Матвеевич. Только Виссарион Маркович сдержанно улыбнулся. Он словно бы и хотел быть заодно с председателем, и в то же время считал, что председателю вовсе не обязательно вот так запросто шутить с рядовыми, чтобы не уронить свой авторитет.
– Неужто так и ответили, Трофим Матвеевич, – все еще никак не мог уняться Володя. – Ведь узнай Мария Сергеевна – досталось бы на орехи.
– Ты не обо мне, а о себе беспокойся, – отсмеявшись, опять серьезно заговорил Трофим Матвеевич. – Теперь вон Павел, может, хоть наставит тебя на путь истинный.
– У меня и своя голова на плечах, – независимо ответил Володя. – А Павел еще, как знать, может и недолго у нас задержится. Главный инженер вон предлагает переходить к ним на работу. И на месте Павла я бы давно ушел. А то дали ему не трактор, а какое-то утильсырье.
Трофим Матвеевич – хитер мужик! – Володины слова обратил в шутку:
– Нужного человека не только мы с тобой, но и Иван видит, и Роман тянет, и Степан к себе манит. Так-то, комсорг. А Павел, он и из старого сделает новый.
– Коробку передач придется менять, – коль уж зашел об этом разговор, к слову сказал Павел. – И все электрооборудование потребуется новое.
– Меняй, заменяй, частями стеснять не будем… Ты, Кадышев, нынче себя молодцом показал. Знаешь, сколько мы колхозных денег сберегли? Тысячи четыре, не меньше. Только приехал, а уже успел принести колхозу большую пользу. Деньги-то они не осенние листья, сами в колхозную кассу не сыпятся.
Павел не любил, когда его хвалят, и слова председателя привели его в смущение.
– Я делал то, что и каждый тракторист сделал бы на моем месте.
– Ладно, не скромничай, спасибо тебе, – Трофим Матвеевич этак дружески похлопал Павла по плечу, – А завтра утром соберем заседание. Все приходите к десяти часам. Договорились?
Председатель с парторгом ушли.
Время – вечер, начали собираться домой и трактористы.
Нынешняя поездка в РТС оказалась для Павла вдвойне удачной: и колхозное дело сделал, и раму болотоосушительного плуга они с Володей на эртээсовском дворе высмотрели и в Сявалкасы привезли. Нашлось также несколько нужных лемехов. А вот трактор – это верно Володя говорил – настоящее утильсырье. С ним еще добрых две педели прокопаешься. А там и сев начнется, до плуга так руки могут и не дойти.
3
К десяти часам р председательском кабинете собрались механизаторы. И ровно в десять в него вкатился невысокого росточка парень с бумагами под мышкой.
«А ведь это Мирон из Хирпоси», – узнал вошедшего Павел.
Они вместе с Мироном учились в средней школе. Все такой же толстячок, лицо веснушчатое и круглое, как репа, за что его и в школе звали «Репой». Должно быть, к весне веснушки стали особенно густыми: словно на алюминиевую сковородку высыпали горсть конопляных зернышек… А теперь Мирон – агроном.
Мирон был так деловит, что не стал тратить время даже на то, чтобы поздороваться с собравшимися, а прямо прошел к председательскому столу и с глубокомысленным выражением лица начал раскладывать бумаги.
– Объясни нашим трактористам, где и что будем сеять, – сказал Трофим Матвеевич, подвигая свой стул от середины стола к краю. – Садись. Ну, а заодно и скажи, как тебя зовут.
– Мирон Семенович, – ответил агроном и напустил на себя еще больше важности.
– Так вот и поучи их, Мирон Семенович.
Агроном все так же сосредоточенно продолжал раскладывать по столу таблицы севооборотов и не торопился начинать.
– О пойменных участках говорить не будем, – опережая агронома, сказал Трофим Матвеевич. – С ними и так все ясно. Там чередуется кукуруза с коноплей.
– Вы уж извините, Трофим Матвеевич, но мне лучше знать, где, что и с чем чередуется, – наконец-то поднял голову от бумаг и раскрыл свой толстогубый рот агроном. – На поймах в этом году нужно посеять зерновые культуры. Иначе мы не выдерживаем ротацию.
– Ты хочешь сеять на поймах хлеб? – взъерепенился председатель. – Да ты трезвый или пьяный? Мы туда зимой вывезли четвертую часть всего навоза.
– Что вывезли навоз – это хорошо, – спокойно, как ни в чем не бывало, ответил агроном. – Вот как раз мы там и посеем сто гектаров яровой пшеницы и сто гектаров овса.
– Кто это мы?! – У Трофима Матвеевича даже голос пресекся от возмущения. – Прости, сынок, но покуда в колхозе я председатель, а не ты. Там будут кукуруза и конопля. Ты лучше расскажи про другие поля.
– А с другими так: на каждом поле будет пересмена культуры, – сдался агроном, встал и подошел к висевшей на стене карте сявалкасинских полей.
Павел из своего уголка внимательно слушал перепалку председателя с агрономом. Из нее было ясно, что Трофим Матвеевич будет делать то, что сам найдет нужным. Правильно это или неправильно – будет так, как решил председатель! Вон и Мирон, должно быть уже зная характер Прыгунова, не решился настоять на своем.
– Партия обращает наше особенное внимание на кукурузу, – с такого вступления начал Мирон. – Район увеличивает в этом году площадь под этой культурой еще на две тысячи гектаров. Поскольку у вас земли в яровом клину не хватает, ее придется посеять в паровом второго поля. Для этого вам выделяется дополнительно еще сто гектаров земли.
– Вот это линия партии! – одобрил Трофим Матвеевич.
– Я тщательно изучил, какие культуры за последние два года возделывает ваш колхоз, и считаю… – Агроном поправил очки, значительно кашлянул и продолжал излагать результаты своего «тщательного изучения» севооборота.
А Павел чем больше слушал агронома, тем больше убеждался, что тот в своих суждениях исходит главным образом из указаний вышестоящих организаций, а не из учета почвенных условий колхоза. Ну кому не ясно, что по склонам, чтобы скрепить почву и предохранить ее от весеннего размыва, следовало бы посеять многолетние травы!
Он так и сказал, воспользовавшись паузой в выступлении агронома.
– И кто же сеет кукурузу в паровом поле?! К тому времени, когда надо будет сеять рожь, кукуруза не поспеет даже на силос. Кроме воды, в ней еще ничего не будет. Надо ли возделывать воду?.. Севооборот, выработанный Мироном Семеновичем, – это всего лишь разверстка районного плана, не связанного с интересами колхоза.
Агроном резко повернулся в его сторону, и вот только когда они встретились взглядом, Мирон, конечно, узнал его и скривился в кислой улыбке.
– Да, да, – продолжал Павел, – не почвы надо подгонять под севооборот, а севооборот составлять исходя из особенностей наших сявалкасинских полей! Почему, например, берется такой упор на пшеницу, когда у нас с давних пор хорошо родится овес и ячмень?!
Трактористы оживились.
– За кукурузой мы перестали видеть другие культуры, – подал голос Элекси. – Весь навоз – под кукурузу, вся техника – на кукурузу. А рожь, пшеница, ячмень – это уже где-то на третьем месте…
– А вы понимаете, товарищ Кадышев, – обратился Трофим Матвеевич почему-то к одному Павлу, – что, выступая против кукурузы, вы тем самым выступаете против линии партии?! Вы не знаете, что за последние два года колхоз поднял удои молока в два раза, а производство мяса – в семь раз. И все это – благодаря царице полей кукурузе.
Председатель подчеркнуто внимательно смотрел на Павла, как бы говоря своим взглядом: я тебя уважаю, хвалю, но куда не надо – не лезь…
– Я не против кукурузы вообще, но культура она трудоемкая, и принцип: чем больше, тем лучше, – тут не годится. И уж вовсе неразумно сеять кукурузу в паровом поле. Куда выгоднее и агротехнически правильнее посеять горох в смеси с овсом…
– Кто же ты такой, столь много знающий? – бесцеремонно перебил Павла Мирон. – Мне сказали, что здесь собраны механизаторы. По какому же такому праву трактористы начинают учить агрономии – кого? – агрономов? Зачем же я тогда институт кончал?
– Вот это уж я не знаю, – резкостью на резкость ответил Павел. – Может, и действительно не стоило.
– Я тоже думаю, козырять институтом и задирать нос совсем необязательно, – ввязался в разговор Володя. – Агроном, агроном… Нынче тракторист тоже агроном. А пользы от того, что ты один или два раза в год приезжаешь в колхоз и размахиваешь тут перед нами, как вот сейчас, бумагами, – много ли в этом пользы, я спрашиваю? Ты уж небось и забыл, когда держался за плуг, товарищ бумажный агроном.
– Чтобы уметь держаться за плуг, не надо учиться! – с видом оскорбленного достоинства выпалил агроном.
– Ах, вон как! – Володя даже вскочил со своего места, так задели его слова Мирона. – Значит, мы неученые и ничего не знаем? Как же тогда нам доверяют пахать и сеять? Может, сам за это возьмешься? Вряд ли. У тебя другая забота: других учить. А еще – нос по ветру держать, знать, откуда и какой начальственный ветер дует.
– Выражайся поосторожней! – так же запальчиво крикнул агроном. – Понимай, что я не свои личные, а государственные интересы защищаю.
– Какие там государственные! – Володя махнул рукой. – Я плохо вспахал или посеял – плохой урожай будет, значит, и получу мало. А тебе что: уродилось не уродилось – тебе подай зарплату, и вся недолга. Потому-то каждый раз, когда начнем обсуждать севооборот, – спорим до хрипоты. Тебе меньше всего дела до колхоза. Тебе надо районный план проталкивать и защищать. Вот и командуешь: здесь сей то, а там это…
– Ну, хватит вам, – примирительно сказал все это время молчавший Трофим Матвеевич.
Положение у председателя было щекотливое. Он и видел, что посевной план, с которым приехал Мирон, не очень-то учитывает интересы колхоза. Но и спорить с агрономом – тоже не дело. Как-никак, а ведь он здесь выступает не от себя самого, а от имени районного руководства. А вот трактористы с ним сцепились – что ж, это даже очень хорошо. Пусть этот бумажный очкарик не очень-то важничает. Колхозом руководят люди тоже не лыком шитые.
Однако утихомирить расходившихся трактористов удалось не сразу. За Володей поднялся Санька.
– Почему у нас два хозяина? Почему земля в одних руках, а трактора в других, и полеводческий бригадир с тракторным бригадиром бегают друг за другом, как в известной народной побасенке про волка?
Трактористы дружно рассмеялись. Трофим Матвеевич тоже улыбнулся. И один только тихо сидевший у печки и, должно быть с похмелья, клевавший носом Виссарион Маркович насторожился. Павел понял, почему он насторожился.
В побасенке рассказывается, как когда-то, в старину, волк, собака, кошка и мышка жили очень дружно. Но вот волк проголодался и спросил у бога: чем же ему питаться? Бог взял карандаш и бумагу, составил волку меню и, подавая, сказал: «Здесь все написано, что тебе есть. Смотри, только не теряй».
Волк взял бумагу и задумался: где же ему ее хранить? «У меня ни кола, ни двора. Передам я лучше собаке, она живет при дворе хозяина, у нее есть и конура». Собака согласилась взять на хранение ту бумагу, но тоже задумалась. «А ведь я тоже не всегда сижу в конуре, бегаю по двору, а кошка вон лежит целыми днями на печи, пусть она и хранит». Кошка соглашается, берет бумагу, кладет в печурку. Но в печурку то и дело лазят хозяева; то кладут носки, то берут варежки. Побоялась кошка, что так может потеряться волчье меню, и решила отдать мышке: вот уж кто живет постоянно в норе и никто ее не тревожит. Мышь согласилась и утащила бумагу в нору.
Долго ли, коротко ли, проходит время, проголодался волк и идет к собаке: «Дай-ка, дружок, ту бумагу». – «А она у кошки в печурке, – ответила собака. – Я ей на хранение отдала». И побежала за кошкой. Схватилась кошка и побежала за мышкой. А мышка в ответ: «Да, я ее хранила в норе, а туда попала дождевая вода, и бумага вся размокла».
И с тех пор пропала вся дружба. С тех пор волк бегает за собакой, собака за кошкой, а кошка за мышью.
– Побасенка побасенкой, – уставив мутный взгляд на Саньку, проговорил Виссарион Маркович, – но как ее понимать?
– А очень просто, – ответил Санька. – У тебя в руках трактора, у нас, полеводческих бригадиров, земля. И каждую весну и лето мы деремся между собой, поскольку машин не хватает и каждый норовит захватить их первым. Вот я и говорю: отдайте нам трактора и комбайны в бригады.
– Ты хочешь растащить по бригадам всю технику?! – Вот только когда окончательно понял Виссарион Маркович, куда гнет Санька. – Но это же анархия!
– Парторг прав, – поддержал Виссариона Марковича и председатель. – Техника должна быть в одном кулаке.
– Нет, прав Санька! – крикнул со своего места Володя.
– Меня сегодня будут слушать или, может, мне уйти? – возмущенно напомнил о себе Мирон, про которого в споре о тракторах забыли.
– А ну, тише, – стукнул по столу кулаком Трофим Матвеевич. – Хватит митинговать. – И, уже обращаясь к агроному: – Давай говори.
Мирон с прежним упорством продолжал доказывать необходимость увеличения площадей под пшеницу.
– Но ведь она у нас плохо растет! – опять не выдержал Павел.
– Кадышев насчет пшеницы, пожалуй, прав, – неожиданно поддержал его Трофим Матвеевич. – Конечно, и нам хочется пшеничного хлеба, но обойдемся и ржаным. Рожь на наших полях, товарищ агроном, урожайнее.
– А кто за вас план посева пшеницы будет выполнять? – все еще не сдавался агроном.
– В районе есть черноземные колхозы – на них и напирайте. – Поддержка председателя ободрила Павла, и он теперь держался еще уверенней. – Сеять надо для урожая, а не для плана!
Трактористы одобрительно зашумели:
– Вот именно!
– Из бумаги хлеба не испечешь.
Но вот опять в разговор вступил Виссарион Маркович:
– Шумим, спорим, а главное упустили… Самая надежная культура по нашим землям – картошка. Она нас и в войну, и после войны не раз выручала. Недаром ее еще издавна вторым хлебом окрестили. И вряд ли кто в России еще умеет так выращивать этот второй хлеб, как чуваш. И уж если подо что-то и надо увеличивать площади, так это под картошку.
– Я бы и до картофеля дошел, но вы не даете мне говорить, – обиженно поджал свои толстые губы агроном.
Обиделся-то он, конечно, не из-за того, что Виссарион Маркович его опередил. Куда больше обидел его тот дружный отпор, который дали не очень-то ученые трактористы его ученому пшеничному плану.
Между тем Виссарион Маркович продолжал развивать свою мысль:
– Вы знаете, что мы купили много техники. Колхоз остался совсем без денег. И пока не нагрянула распутица, может, есть расчет съездить с картошкой в южные районы и пополнить колхозную кассу? Запасы картофеля у нас есть, а на юге сейчас ему цена красная…
Было ясно, что секретарь парторганизации хватил далеко в сторону от посевных планов, что так называемое расширенное заседание правления теперь может затянуться на неопределенное время, и хорошо бы уйти и заняться делом, но и уходить вот так, посреди разговора, тоже было как-то неудобно. И Павел с товарищами остались терпеливо ждать конца заседания.
Предложение Виссариона Марковича явно заинтересовало председателя колхоза. Он тоже то ли забыл про севооборот, то ли решил, что разговор о нем уже можно считать оконченным, и начал вслух размышлять о продаже картофеля.
– Ну, хорошо, излишков тонн пятьдесят – шестьдесят наберется. А кто знает, может, семенной подгнил: уже больше месяца не проверяли. Оставаться без запаса рискованно.
– Тогда давайте соберем по местной цене у колхозников, – нашел выход парторг.
Председатель сразу оживился, озабоченность сошла с его лица:
– Дельная мысль! Если свои излишки отправить, да с колхозников столько же собрать… Правда, Василий Иванович опять будет выговаривать, опять скажет, что за счет рабочего класса наживаетесь. Ну, да волков бояться, в лес не ходить… Сегодня же вечером соберем собрание. А сейчас давайте будем расходиться по своим рабочим местам. Время не ждет, весна торопит.
Трактористы дружно поднялись со своих мест и повалили к выходу.
– Ты, Кадышев, останься ненадолго, – окликнул Павла Трофим Матвеевич.
Кроме Павла, он оставил в своем кабинете также и агронома. Оставил, оказывается, для того, чтобы они теперь «без помех доспорили друг с другом».
– Только сначала спрошу: ты откуда знаешь агрономию?
– На земле рос, – ответил Павел. – Кое-чему учился. Да и по сей день учусь. Заочно, понятное дело.
– В техникуме? – уточнил Трофим Матвеевич.
– Нет, в институте.
– Во-он как!.. А поспорить я и сам люблю. Но чтобы от спора была польза. Спор без пользы, ради спора, – помеха делу. Учиться – хорошо, но для кого угодно жизнь – высшая школа… Ты, может, подумал, – обратился Трофим Матвеевич к агроному, – что меня Павел убедил сеять рожь вместо пшеницы? Нет, убедила жизнь, и потому я с ним согласился… Ну, у меня времени больше нет, я пошел, а вы, если желаете, можете еще поговорить.
Председатель взял с окна шапку и ушел.
Павел так и не понял, зачем он его оставлял. Неужто для того только, чтобы узнать, откуда Павел знает агрономию? А разговаривать им с Мироном не о чем, спорить тоже никакого желания не было.
– Ты, значит, все еще не забыл прошлое? – Мирон глядел на Павла сквозь очки с нескрываемой неприязнью, – Все еще завидуешь мне и пытаешься на людях всячески скромпрометировать? Напрасно стараешься. Тем более что Галя все равно ни мне, ни тебе не досталась.
«Может, Прыгунова попросил оставить меня Мирон, чтобы «доспорить» со мной вот об этом самом?» – мелькнуло у Павла. А Мирону он ответил спокойно:
– А ты опять напиши жалобу, может, и достанется.
– Я женат, и Галя меня не интересует, – сквозь зубы выдавил Мирон.
– Ну, тогда мы квиты… А нынешний спор связываешь с Галей зря. Она тут совсем ни при чем. Просто я не согласен с тем, что ты здесь проповедовал… Ну, мне тоже некогда, меня ждут дела. Будь здоров и не кашляй!
Выходя из председательского кабинета, Павел не ощутил в себе ни зависти, о которой говорил Мирон, – уж какая там зависть! – ни злости. Скорее, бывший его соперник вызывал, кроме чувства неприязни, еще чувство жалости: учился, учился, а чему выучился?! И сколько лет уже не виделись, ничего не знали друг о друге, а вот нынче опять их дороги пересеклись…
Еще в первом классе, чтобы как-то утихомирить не в меру бойкого, резвого мальчишку, учительница посадила его рядом с девочкой. Поначалу Павел терпел девчонку, как неизбежное зло, затем – годы-то шли! – сдружился с ней. Но их дружба, конечно же, не могла укрыться от любопытных и насмешливых глаз одноклассников, и Павла с Галей стали дразнить женихом и невестой. И тогда Павел сказал учительнице, что больше ни за что не сядет с Галей…
Отца Павел помнит плохо. В первые дни войны он ушел на фронт и погиб в боях под Москвой. А когда Павел учился в девятом классе, неожиданно умерла и мать. Шестнадцатилетний парень остался один. Сам ухаживал за скотиной, сам же мыл пол, стирал белье. Ну и, конечно, работал в колхозе. Школу пришлось оставить.
Осенью он сдал корову в колхоз и поступил в МТС на курсы трактористов. А весной, в составе тракторной бригады, снова вернулся в Сявалкасы.
В одну из июньских ночей Павел культивировал паровое поле за селом.
Летняя ночь, говорят, что соловьиный сон. Только-только отгорело жарким огнем небо на западе, а уж глядишь, не угасая совсем, подвинулся тот огонь под Большую Медведицу, а потом и начал заниматься на востоке.
На закате улегся где-то в кустах по-над Цивилем ветер, запели, защелкали в черемушниках соловьи, а на околице грустно поскрипывали, перекликаясь, коростели.
Грустно было и на сердце Павла. Он знал, что нынче в школе выпускной вечер и его сверстники, и Галя в том числе, получают аттестаты. И теперь он жалел, что бросил школу; наверное, можно было бы как-то перебиться. И сейчас он был бы там, вместе с друзьями, вместе с Галей…
Закончив около полуночи работу, Павел спустился к Цивилю, умылся и пошел в село.
Хоровод уже разошелся, было тихо. Но вдруг где-то совсем рядом заиграла гармонь, и парень тенором вывел:
Когда сидишь ты с девушкой
И золотом горит восток…
Гармонь сделала проигрыш, и песню сразу подхватило много молодых голосов, и она, ширясь, нарастая, поплыла над сонными улицами села, над гумнами и огородами. Это пели, должно быть, возвращавшиеся с выпускного вечера школьники. Теперь уж бывшие школьники.
И Павел решил дождаться Галю у ее дома. Он спрямил свой путь огородами, вышел к пруду и сел на его берегу.
Раздались шаги. Но Галя, кажется, шла не одна. Да, так и есть: ее кто-то провожал. Павел оторопел, и вместо того чтобы выйти прямо на дорогу и встретить Галю и ее провожатого и сразу все узнать, он спрятался в кустах ивняка, пугая вылезших на берег лягушек.
Остановились они совсем рядом, и Павел услышал, как Галя сказала: «Спасибо, я дошла. До свиданья». – «Куда торопиться, посидим», – тихо, чуть не шепотом попросил парень, и Павел узнал в парне Мирона из Хирпоси, что в десяти верстах от Сявалкасов.
Он дождался, когда Галя уйдет, а потом вышел из своей засады к Мирону и избил его. Он понимал, что делает глупо, по так было принято. Ребят, ходивших к сявалкасинским девушкам из других сел, избивали часто, и при этом не считалось зазорным собраться ватагой и налететь на одного. И те, кому попадало, знали, что нельзя никуда жаловаться, потому что это тоже не было принято.
Об этом и напомнил сейчас Павлу Мирон. Правда, Мирон, в нарушение обычая, все же пожаловался, и Павла вызывали в милицию. Но свидетелей не было, и дело на том кончилось.
