Текст книги "Разлив Цивиля"
Автор книги: Анатолий Емельянов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)
2
«Древние говорили: человек – мера всех вещей. Мудрые слова! Мера эта – понятие не простое: ее не исчислишь ни пудами, ни метрами, ни годами.
Весь белый свет, все вещи в нем тоже, наверное, не только связаны между собой, но и взаимно обусловлены соразмерностью.
Надо во всем – в делах, в поступках – знать меру, знать край. Человек наравне с другими чувствами должен еще и обладать чувством меры…»
– Для чего я это пишу? – вслух спросил самого себя Василий Иванович и усмехнулся. – Для самоуспокоения?
Хорошо – середина тетради: можно выдрать и бросить в корзину. Но ведь если я начал писать это – значит, хотел что-то сказать, какую-то мысль выразить. Что это за мысль?..
Неожиданно захотелось курить. А ведь уже скоро четыре года, как бросил. И разве что в трудные минуты или как сейчас вот, когда хочешь что-то выразить в слове, а слово то никак не идет на ум, – в такие минуты вдруг появляется желание затянуться папиросой.
Утро. Пока еще в райкоме тишина и спокойствие и можно предаваться разным, не связанным с повседневной текучкой, мыслям, можно немного пофилософствовать. Но уже вот-вот начнется рабочий день, и день этот – хочешь ты того или нет – заставит тебя думать о том, что он с собой принесет… Вот-вот должен заявиться Владимир Сергеевич. Вот и об этом – о его приезде, о нем самом – хочешь не хочешь – начинаешь думать.
Два с половиной года назад Василий Иванович звал его просто Володей. Нет, они не были друзьями. Даже учились в разных группах. При встрече здоровались, а не приходилось почему-либо видеться, друг о друге не вспоминали. Это ведь нередко бывает: и человека вроде бы знаешь хорошо, и тонкости его биографии тебе известны, но не чувствуешь, что человек это г тебе близок, что он тебе необходим…
Володя считал себя человеком эрудированным, и не только сам так считал, но и всячески старался внушить такое мнение о себе окружающим, старался как-то обязательно выделиться. И как знать, не по этой ли причине с ним почти никто не дружил и неспроста за четыре года учебы живал он в четырех разных комнатах – каждый год с новыми соседями. Носил он тогда очки в тяжелой оправе, и те, кто сидел с ним на занятиях рядом, говорили, что те очки будто из простого стекла, а носит их Володя только для того, чтобы выглядеть более солидным, представительным.
В школе все равны и совсем неважно – первым ли секретарем ты до этого был или рядовым инструктором. Не это ли равенство и рождает дух товарищества? И как же тут друг над другом не подшутить, какой разговор обходится без товарищеской подначки! Володя никаких шуток не любил и не признавал. Зато очень любил всякие собрания, любил выступать. Правда, выступления его не отличались глубиной мысли и часто из зала раздавалось: «Хватит!» Но это не очень-то смущало оратора, к тому же говорил он не столько в зал, сколько в сторону президиума. Он и стоял за трибуной не как все: вполоборота к залу, а вполоборота к президиуму. Но, видно, на кого-то это производило и по сей день производит впечатление – вон на каких высоких должностях обретается этот пламенный трибун…
А сейчас-то он едет в район совсем некстати. Не до него. Весенний сев на носу, а еще не все семена готовы, не хватает сортировок, не хватает удобрений… Как-то, возвращаясь из санатория, видел Василий Иванович в Москве на ВДНХ суперфосфат в гранулах. Отличная штука, но когда эти гранулы дойдут до наших колхозов? В другие страны продаем, а самим не хватает – не чудно ли? И не умнее ли вырастить хороший хлеб и его продавать, а не удобрения?.. Эх, если бы получать хотя бы по двенадцать, – а ведь это вовсе не великая цифра! – хотя бы по двенадцать центнеров с гектара, и то совсем бы по-другому зажили. Тогда бы и повышенные обязательства были не страшны…
Ну вот, и Владимир Сергеевич пожаловал. По-хозяйски, без стука отворил дверь в кабинет, у порога снял пальто и шляпу, а уж потом только прошел к столу и поздоровался.
На госте тщательно отутюженный костюм, модные остроносые туфли… «Уж не в этих ли щегольских туфлях он собирается ехать и в колхозы? – почему-то ни о чем другом, а именно об этом подумалось Василию Ивановичу в первую минуту встречи. – Да нет, наверное, захватил с собой сапоги, просто передо мной пофорсить захотелось…»
Владимир Сергеевич сразу же заявил, что не хочет отрывать секретаря райкома от дела, что готов поехать в колхозы с одним из инструкторов, а то и вовсе без провожатых.
– Так даже интереснее: узнавать все самому без посторонней помощи. Так что распорядись насчет машины, и все дело.
Договорились, что поедет гость в один из отстающих колхозов – в «Восток». Туда, кстати, и дорога мощеная, а то по такой грязи и на «газике» застрять недолго.
День у Василия Ивановича прошел в обычной деловой суете: проверял готовность колхозов к севу, был на партийном собрании в РТС, а заодно и разговаривал с управляющим, чтобы он, чем только можно, помог Кадышеву в его работе над плугом.
А вечером они опять встретились с гостем из обкома в кабинете.
– Ну, что интересного узналось-увиделось? – спросил Василий Иванович и опять зачем-то в первую очередь посмотрел на ноги Владимира Сергеевича. Черные туфли стали серыми от грязи, присохшие ошметки ее видны чуть ли не до самых колен и на брюках.
– Я бы не хотел торопиться с выводами, – голос гостя звучит хрипло, словно бы отсырел за день, – Тем более что они пока разноречивы… Пока могу сказать только, что мне понравилось в «Востоке». Понравилось хозяйское использование соломы. Еще зимой они привезли остатки ометов к фермам и прессуют. Такая солома всегда может пригодиться и на подстилку и на корм скоту.
«Ну, нашел за что хвалить! – усмехнулся про себя Василий Иванович. – Это же от бедности нашей, от того что хороших кормов не хватает, приходится хвататься за солому. Вот уж воистину: утопающий хватается за соломинку… Не о повышении урожайности полей думаем, а о том, как бы получше использовать солому! И если бы так было в одном «Востоке» – по всему району картина схожая».
Он так и сказал:
– И в других колхозах мы запретили сжигать остатки ометов. Конечно, солома – корм не ахти какой, но когда нет другого… Еще что?
– Наконец-то научились хранить навоз, – продолжал Владимир Сергеевич. – У каждой фермы – хранилище, а тот, что вывезен в поле, – закомпостирован.
«Хранить-то – храним, а вот чтобы весь навоз от ферм вывезти на поля – на это ни рук, ни машин не хватает, – опять про свое подумал Василий Иванович. – А ведь навоз – это урожай!..»
– Опять же скажу: знакомство с одним колхозом явно недостаточно для того, чтобы представить общую картину района. А мне бы хотелось представить в обком объективную информацию о твоем районе. Ни перехваливать по старой дружбе, пи тем более чернить тебя у меня никакого интереса нет. Надо побывать еще в нескольких хозяйствах. Вот только… – Владимир Сергеевич потер горло, – только у меня, похоже, опухли гланды. Слюну глотать и то больно. Два раза провалился чуть не по колено.
– Да, грязью мы богаты, – Василий Иванович запоздало пожалел, что не предложил утром гостю сапоги. – Какой размер носишь? Сорок первый? Тогда я могу дать свои непромокаемые.
– Спасибо. Хотелось бы завтра у Прыгунова побывать.
– Я бы и сам поехал в «Сявал», да еще три дня назад назначили на завтра собрание на заводе. Самая крупная партийная организация в районе, а не бывал у них уже месяца два. Будут ждать.
– Ничего, ничего. Съезжу и один, – Владимир Сергеевич опять потер горло. – А уж если расхвораюсь – буду просить тебя кое-кого из председателей и секретарей партийных организаций вызвать сюда. Поговорю с ними здесь. А послезавтра хорошо бы собрать в райкоме председателей-передовиков. К тебе они уже попривыкли. Может, есть смысл, чтобы поговорил с ними новый человек?
– Что ж, соберем.
Василий Иванович не понял, почему надо собирать одних передовиков, по спрашивать об этом у высокого гостя было как-то неудобно.
А гость поудобнее устроился в кресле и, продолжая потирать горло, заговорил о другом.
– Думал ли ты раньше, в молодости, Вася, о партийной работе?.. Это я к тому, что нелегкая она, наша работа. Хвалят нас редко, а ругать – только успевай поворачиваться. Мы за все в ответе. А ценят нас не очень. У нас и зарплата небольшая. А ведь мы работаем – себя не жалеем… Вот сейчас у меня температура, а я думаю не о мягкой постели, а опять же о работе…
Противоречивые чувства испытывал Василий Иванович, слушая своего старого однокашника. Сквозь витиеватую словесную вязь явственно проступал тот самый Володя, которому когда-то товарищи кричали «Хватит!». Не очень-то понравилось ему это вроде бы скромное слово о собственной скромности. Но, разобраться, как там ни что, а правильные вещи говорит этот простуженный человек. И достается им, партийным работникам, больше, чем кому бы то ни было, и работать приходится так, что о себе забываешь… Да и он сам, этот сухарь Владимир Сергеевич, тоже ведь, гляди-ка, день ходил по воде да по грязи, простудился, а думает о том, куда завтра поедет и что будет делать.
– Так будем считать, договорились, – Владимир Сергеевич поднялся с кресла. – Я пошел в гостиницу, а ты скажи шоферу, чтобы завтра пораньше подъезжал. Ночью подморозит – по морозцу и проскочим в «Сявал»… Спокойной ночи!
– Спокойной ночи!.. Выздоравливай!
3
Проснулся Трофим Матвеевич от бьющего в окно яркого солнца. И солнце это словно бы сразу же зарядило его хорошим настроением.
Опять неделю провалялся он в постели. Хватит! Сегодня же выйдет на работу. Конечно, он и так в курсе всех колхозных дел: что ни день, заходили бригадиры, члены правления, через Марью передавал наряды, всякие неотложные распоряжения. Но все же куда лучше руководить колхозом не через кого-то, а самому лично. Тем более в такое горячее время.
Трофима Матвеевича опять охватило уже однажды испытанное им чувство своей нужности людям, и оно, это чувство, вливало в него, изнуренного болезнью, новые силы.
Да, надо нынче же вставать… А то Кадышев без него как бы дров не наломал. Уж больно ретиво берется парень за дела. Бригадиры рассказывали, что он их заставил пустить под подкормку посевов птичий помет, который годами накапливался в птичнике, а кованых лошадей мало, пришлось колхозникам чуть ли не на себе таскать. Эта настойчивость Павла радовала Трофима Матвеевича. Но если бы в одном этом он был настойчив!.. Трофиму Матвеевичу легко понять Павла: он и сам в молодости был вот таким же упрямым и настойчивым. За что ни брался, что бы ни делал – все казалось верным, истинным. А потом оказывается, что в жизни все куда сложнее. Парень учится – это хорошо. Сейчас, говорят, ученых много, да умных мало. Но этот и умен, ничего не скажешь. Вон он и фермы предложил передать под начало Виктора Андреевича, и комплексные бригады, о которых он говорит, тоже, пожалуй, дело стоящее… Нет, нет, парень и грамотный и неглупый. Вот только как лучше его объездить да в мой председательский воз подпрячь?! Хоть и отказывается, а все же дадим ему и тракторную бригаду и агрономом поставим. Не поскупимся – положим девяносто процентов моего оклада, может, слушаться будет лучше…
Марья тоже встала. И тоже, видно, в хорошем настроении: умывается с песней.
– Кто рано поет – слышала поговорку? – тот слезами изойдет.
– Пустое… Проснулся? Как себя чувствуешь? Может, тоже будешь вставать? – Марья подошла и, ласково улыбаясь, протянула руку. – Вставай. Будешь лежать – совсем ослабнешь.
Марья вся светится радостью, и ревнивое чувство больно кольнуло Трофима Матвеевича, но он сдержал себя и постарался заглушить его: а почему бы не радоваться жене выздоровлению мужа?..
Но Марья только показывает вид, а радуется совсем другому. Марья глядит на больного, измученного болезнью мужа, а видит крепкого сильного Павла вспоминает последнюю встречу с ним. Опять она просила его: давай, давай уедем отсюда. Надоело ей здесь все – и на нелюбимого мужа она досыта нагляделась, и вся домашняя живность осточертела. Сколько сил и времени тратишь на одну корову: то накорми ее, то напои, да напои водой не из колодца, а подогрей, а то она и пить не будет. А тут еще два хряка орут, индейки, куры корма просят. К черту, к черту бы все это! Главное же, надоело вести двойную жизнь: думать одно, а говорить другое… Как бы уговорить, уломать пария, чтобы он продал свой дом, и они бы уехали!.. А пока – пока надо улыбаться мужу, протягивать к нему руки и говорить:
– Вставай. Будешь лежать – совсем ослабнешь.
Опираясь на сильную руку жены, Трофим Матвеевич поднимается с постели и идет умываться.
– Правильно говорится, что болезнь уходит через игольное ушко: вроде бы и хорошо себя чувствуешь, а все равно слабость и в руках и в ногах…
Сразу же после завтрака Трофим Матвеевич пошел на фермы.
Еще только входя в свинарник, заметил: чистота. Потолок, стены, перегородки – все выбелено, и от этого в помещении стало намного светлей.
«Молодец, Федор Васильевич! – мысленно похвалил председатель. – Правильно воспринял критику. Молодец!»
Однако, оказалось, зря он расхваливал заведующего – теперь уж, считай, бывшего заведующего – свинофермой. Он тут был ни при чем, распорядился навести чистоту в свинарнике Павел. Свинарки сказали, что он же договорился с леспромхозом насчет дров, вот только на чем их вывезти, даст ли председатель машину.
– Обязательно дам, – ответил Трофим Матвеевич. – Вот только дороги установятся. Вне всякой очереди. Только чтобы наперед никаких забастовок…
Трофиму Матвеевичу нравилось вот так ходить по дворам, разговаривать с подчиненными ему людьми, кого-то журить, кому-то что-то пообещать и тем самым как бы лишний раз дать почувствовать зависимость того или другого работника от его, председательской власти. Он словно бы зримо видел, как ослабшие за время болезни нити его председательской власти снова начинают натягиваться и снова все начинают чувствовать, что их натягивает сильная волевая рука.
У хлебных амбаров его встретил Володя.
– Больше с комсомолом не ругайтесь, Трофим Матвеевич, – еще не успев подойти близко, заговорил сияющий, чем-то обрадованный парень. – На целых пятьдесят гектаров вырвал семена «осетинской».
Володя говорил о скороспелом сорте кукурузы, и Трофим Матвеевич знал, как нелегко этот сорт доставать, но хвалить комсорга пока еще не торопился.
– Десять гектаров посею на семена, – продолжал Володя. – И если даже только по тридцать центнеров возьмем с гектара, и то колхоз получит триста центнеров кукурузного зерна.
– Ты всегда был большой мастер рассказывать сказки, – сказал Трофим Матвеевич. – Разве не знаешь, что кукуруза на зерно у нас не выспевает.
– Но этим сортом мы еще не сеяли, – не сдавался парень. – У него вегетативный период короче на добрых две недели. К первому сентября созреет. А посею на поймах, в самой середине, чтоб тепла было больше… Давай поспорим: если получу зерно – что мне обещаешь? Давай руку.
Трофим Матвеевич только виду не подавал, а обрадовался «осетинской» сразу же. Кукуруза на силос и то не только корм скоту, а и слава председателю. Если же удастся получить и зерно – это же «гром победы раздавайся» на всю республику. И он громко хлопает своей ладонью о протянутую ладонь Володи:
– Идет. От колхоза премия сто рублей, а от меня лично – пол-литра. Ну, а не получишь зерна – шею тебе намылим и пол-литра сам поставишь.
– Договорились!
Трофим Матвеевич зашел в амбар, где колхозницы как раз отбирали привезенную семенную кукурузу: мелкие, щупловатые зерна отсыпали в отдельные мешки.
В амбаре его и застала правленческая техничка. Она сказала, что председателя ждет представитель из Чебоксар.
С Владимиром Сергеевичем они встретились, как старые хорошие знакомые: не только руки подали, по еще и похлопали при этом друг друга по плечу.
– Только-только с постели поднялся, – сказал Трофим Матвеевич, подумав при этом, что ему приятно говорить представителю обкома такие слова: вот, мол, прямо с постели и – в работу, некогда хворать.
– Признаться, я и сам не очень-то здоров, – в тон Прыгунову сипло отозвался Владимир Сергеевич. – Ноги простудил, ангина разыгралась.
– Ну, ангину мы быстренько вылечим, – Трофим Матвеевич этак значительно поглядел на гостя и легонько подмигнул: знаю, мол, знаю верное средство от болезни.
Разговор только начал налаживаться, как пришел Павел.
– Вот как раз кстати и наш парторг явился.
Трофим Матвеевич встал и сам пошел навстречу Павлу, как бы давая понять, что он не помнит той стычки, которая произошла в этом кабинете неделю назад. – Знакомьтесь: Владимир Сергеевич, заместитель заведующего сельхозотделом обкома.
– Павел, – по обыкновению кратко представился Кадышев.
– Садись, Павел, – непонятно улыбнулся Владимир Сергеевич. – Если парторг, – значит, уже не Павел. Есть же у тебя отчество. У парторга должен быть авторитет, а он, между прочим, складывается и из крупного и из мелочей, в том числе имеет значение и обращение по имени-отчеству. Партийная работа – не комсомольская, там и в тридцать лет Паша да Маша. Так-то, парторг.
– Коли так, Павел Сергеевич.
– Будем считать, что познакомились. По отчеству, выходит, мы с тобой тезки, а уж по работе и подавно…
Павел с интересом приглядывался к гостю, а тот, по-хозяйски расположившись в председательском кресле, продолжал:
– Вы, Павел Сергеевич, подошли действительно кстати. Речь идет вот о чем. Руководители вашего района утверждают, что для поставки мяса государству колхозы якобы не имеют скота. А Трофим Матвеевич говорит, что имеют. Улавливаете ситуацию? Получается не совсем привычная картина. Получается, что районное руководство отстало от жизни, что жизнь, скажем, в лице хотя бы вашего председателя колхоза, ушла вперед.
Владимир Сергеевич говорил, не глядя ни на Павла, ни на Трофима Матвеевича. Он глядел куда-то мимо них, слегка щуря свои светлые холодноватые глаза. Говорил медленно, не торопясь, как бы заранее уверенный, что его никто не перебьет.
– Вы, конечно, не хуже меня знаете о декабрьском Пленуме ЦК. Стране нужно мясо… Все знают, что к осени мясо будет. Но мясо нужно сейчас. После свадьбы песни не играют. Мясо нужно сейчас. Вот ты, секретарь партийной организации, и скажи: сколько колхоз может сдать до первомайских праздников?
Вопрос для Павла был несколько неожиданным. Он хорошо знал общую численность скота на фермах. Но сколько можно сдать и надо ли, есть ли вообще расчет сдавать сейчас – этого он не знал. Поставлено на откорм около полсотни поросят, но они еще не набрали нужного веса. Телята тоже потянут еще очень мало, им надо лето прогулять хотя бы на подножном корму.
– Простите, Владимир Сергеевич. Мой ответ может вам не понравиться. Человек я новый, к работе приступил недавно. И хотя на фермах бываю каждый день, однако сказать, сколько тонн мы можем сдать, не могу.
Павел посмотрел на Трофима Матвеевича, как бы отсылая гостя к куда более знающему все это председателю. Тот оценил учтивость парторга и постарался вывести его из затруднительного положения.
– Кадышев и в самом деле человек пока что новый. К тому же его епархия – это поля и машины. Но ничего, пройдет неделька-другая, и он будет в курсе и всех остальных дел, – и Трофим Матвеевич ободряюще хлопнул по плечу Павла.
– Медленно впрягаешься в дело, – прохрипел Владимир Сергеевич. – Медленно… Когда один председатель кохоза сказал, что я, дескать, человек новый, работаю только одну неделю – знаешь, что ему ответил один большой человек? Он ему ответил: «Должность у меня не меньше и не легче твоей, а дела я принял за одни сутки…» Ну это к слову. Вернемся на фермы вашего колхоза. Так вот, Трофим Матвеевич говорит, что колхоз может сдать в ближайшее время тридцать тонн.
– Тридцать тонн? – с удивлением переспросил Павел. – Но откуда?
– Ну, вы-то, сами говорите, человек новый, а Трофим Матвеевич знает откуда. И уж если говорит, значит, изыскал свои внутриколхозные резервы… Колхоз купил много техники, и кому-кому, а вам, трактористу, должно быть известно, что если в хозяйстве прибавилось тракторов и автомашин, другими словами, прибавились железные лошадиные силы, – значит, можно без ущерба для дела убавить живые лошадиные силы. Зачем вам иметь сто семьдесят голов лошадей? Полсотню выбракуйте на мясо, и вот уже самое малое двадцать тонн. Да еще добавьте сотни две свиней.
– У нас на всей ферме-то только четыреста! – с прежним удивлением воскликнул Павел.
Восклицание парторга однако не произвело никакого впечатления на гостя. Он только покачал головой и все так же невозмутимо ответил:
– Молодо-зелено. Надо учиться у зрелых людей. Тем более что есть у кого учиться – Трофим Матвеевич живой пример… Одна из ошибок, которую мы, партийные работники, нередко допускаем, в том и заключается, что мы не всегда видим то новое, что рождается самой жизнью…
Еще не понимая, куда ведет высокий гость, Павел слушал его с большим вниманием, и Трофиму Матвеевичу нравилась эта внимательность. Вот бы так же слушал он и самого Трофима Матвеевича!
– В колхозе четыреста дворов, и почти в каждом есть перезимовавшие подсвинки. Так ведь, Матвеевич?
– Так, – подтвердил Прыгунов.
– Вот и надо этих подсвинков купить, подкормить килограммов до ста двадцати и сдать.
– Но их же колхоз не растил и хорошо ли…
Владимир Сергеевич не дал договорить Павлу:
– Хорошо. Какая разница? Мясо-то пойдет государству, значит, в общий котел.
– Но уж лошадей-то сдавать никак нельзя, – все еще упорствовал Павел. – Сев на носу.
Тут взял слово скромно помалкивавший до этого Трофим Матвеевич. Предупредительно мигнув Павлу, не стоит, мол, с начальством спорить, председатель сказал:
– Сдадим, Владимир Сергеевич. Лошадей сдадим. Сейчас самые бесполезные в колхозе кони да мужики, – Трофим Матвеевич улыбнулся сразу обоим своим собеседникам, как бы желая этой улыбкой окончательно примирить их. – Кони не столько работают, сколько корм на навоз переводят, а мужики берут в руки топоры да уходят в город шабашничать, длинные рубли зашибать. А колхоз без плотников мается.
– Скоро будет новый устав, и все это кончится, – сказал Владимир Сергеевич таким тоном, словно он сам и готовил этот новый колхозный устав. – Тогда все будут работать.
– Поскорее бы! – отозвался Трофим Матвеевич и, как бы посчитав деловой разговор на этом оконченным, перешел на другое: – Болтаем тут, а у меня, больного человека, с самого утра маковой росинки во рту не было. Чего доброго, так и опять можно свалиться. Павел тоже, поди, не больно сыт… Холостяк он у нас, пока еще некому обед варить, – это уже обращаясь к гостю. – Да и вы, Владимир Сергеевич, надо думать, успели проголодаться. Чуваши не зря говорят: перешел поле – поешь вволю. Словом, все идем на обед. А то у нас, как у того дурака, одна песня: мясо да посевная, молоко да яйца. Будто на одном этом и свет держится…
Втроем они вышли на правленческое крыльцо.
Поднявшееся в зенит солнце заливало ярким ослепительным светом улицы села, отражалось в бесчисленных лужах, и казалось, что солнечным блеском пропитан весь этот влажный и духовитый весенний воздух. На возвышенных местах уже появляются просохшие тропинки, на южных склонах пробивается первая зелень. В лужах в драку купаются воробьи, а на теплых крышах, под коньками влюбленно воркуют и целуются голуби.
– Весна! Чуете, землей пахнет… Не знаю, как вы, а я весну люблю больше всех других времен года. Весной жить хочется!..
Трофим Матвеевич подхватил Павла и Владимира Сергеевича под руки, и они втроем зашагали вниз по улице.
