Текст книги "Разлив Цивиля"
Автор книги: Анатолий Емельянов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)
4
Трофим Матвеевич почувствовал себя лучше и решил подышать свежим воздухом. Шел-шел потихоньку вверх по улице, да так и дошел до правления колхоза.
В его председательский кабинет, видать, давно никто не заходил: на чисто вытертом полу незаметно ни одного следа. На столе стопкой лежат газеты последних дней и несколько писем.
Сел в свое кресло, раскрыл одно письмо, другое, взялся за газеты. А пока их просматривал, стемнело. Зажигать свет или пойти домой? Взглянул в окно – по дороге идет Павел. Тогда зажег. Интересно, зайдет или – мимо?
Увидев по дороге домой свет в кабинете председателя колхоза, Павел тоже поколебался: заходить или не заходить? А вдруг Трофим Матвеевич уже видел его из окна – тогда неудобно будет, если не зайдет. И он решил зайти.
– Значит, работаем, – подавая руку, сказал Трофим Матвеевич. – А скажи-ка, Павел, ты когда-нибудь терял друга?
Вопрос был несколько неожиданным и очень общим. Другом называют и близкого товарища и любимого человека. Уж не о Марье ли он!
– Какого друга?
– Ну, стало быть, близкого товарища.
– Нет… Из Казахстана и по сей день письма шлют, а с сявалкасинскими друзьями еще не успел разругаться.
– Ты меня не понял. Я о Виссарионе Марковиче. Он был моей правой рукой. Может, без него я и колхоз не смог бы поднять…
Трофим Матвеевич тяжело вздохнул, поднялся с кресла и прошелся по кабинету.
– Работа председательская – трудная работа. Ни минуты покоя, целыми сутками голова работает без отдыха. Истощаются нервы. Вот, – он остановился напротив Павла и протянул к нему руки, – смотри, как пальцы дрожат. Кто увидит – скажет, спившийся человек… Для кого, ради кого губишь здоровье? Для общего дела, для народа. Но допусти хотя бы одну ошибку, и народ тебе даст пинком под зад и потом добрым словом не помянет. Сколько же нужно сил, чтобы и при таком возможном конце все же работать и работать! И я работаю. Видел последнюю районку? По закупке мяса мы опять впереди. Догоняющих порядочно, но мы не допустим, чтобы нас догнали. И вот о чем я думаю. На базаре сейчас скот дорогой, покупать нет средств. Поэтому приходится нажимать на своих колхозников. И как только подсохнут дороги, надо собрать машины и отправить свиней на сдачу. Придет время и для закупки телят в соседних селениях. Наступает тепло, капитальных помещений им не требуется, пустим в лес – пусть до осени нагуливают жирок.
Павел, не перебивая, слушал Трофима Матвеевича. Мимо правления с громким топотом промчался конский табун. Должно быть, конюхи гнали лошадей на вечерний водопой.
– У тебя есть шоферские права? – неожиданно спросил Прыгунов.
– Ездить на машине могу, но прав пет.
– Жаль. Я хотел тебе дать легковую машину. То, что ты тракторист, это и хорошо и не очень хорошо. Мне нужен парторг, который бы в нужное время мог быть свободным от своей непосредственной работы. Я хотел бы поручить тебе и тракторную бригаду, и должность агронома. Эти должности тесно связаны между собою и с моей председательской работой. Пусть от иголки нитка не отстает: где я – там и парторг…
Слова председателя вызвали у Павла самые противоречивые чувства. С одной стороны, лестно было слышать, что Трофим Матвеевич оказывает ему такое большое доверие, если предлагает сразу две высокие должности. С другой – было ясно, что председатель хочет сделать его человеком, во всем ему подчиненным. Так что перед Павлом открывалось два пути: или быть вторым Виссарионом Марковичем и во всем поддакивать Прыгунову, или вести свою самостоятельную партийную линию.
– Спасибо, Трофим Матвеевич. Агрономом я пока не смогу, а вот руководить бригадой силенок, думаю, хватит. Приходилось. И все же – все же лучше оставаться мне трактористом.
Трофим Матвеевич с прищуром поглядел на Павла, будто хотел сказать своим взглядом: цену себе, парень, набиваешь?
– Тракториста найдем… Я тебя понимаю: ты думаешь про свой плуг и но молодости лет надеешься на удачу. А если не удастся? Если плуг твой окажется похожим на яйцо, из которого, сколько наседка на нем ни сидит, цыпленка так и не вылупляется? Бывает ведь такое? Сколько угодно… Нет, нет, ты не пойми меня плохо. Я тебя с плугом поддержу. Из-за того, что пропадет несколько центнеров семян, колхоз не обнищает. И за прошлое, за тот разговор у кузницы – ты уж прости. Нервы. Погорячился. Такое со мной случается, хотя после и сам каешься. Как говорят чуваши: рот не ворота, на засов не запрешь. А мои нервы свои ворота часто открывают, – Трофим Матвеевич усмехнулся, и лицо у него стало какое-то доброе. – Словом, с плугом – ты сам себе хозяин. Коли начал – доканчивай. Надо – электросварку вызывай, что понадобится – проси.
Павел начал горячо убеждать председателя в серьезности своих расчетов и надежности плуга.
– Ладно, ладно, – выставил вперед ладонь Трофим Матвеевич, останавливая Павла. – Если бы все и дело-то было, что в плуге!.. Мне другое спать не дает и вот еще больного, не успевшего выздороветь, сюда гонит. Для выполнения обязательств по мясу ни у колхоза, ни у колхозников скота не хватает. Думаю, что долг перед партией, перед государством должен волновать не только меня одного, но и парторганизацию, и тебя, как ее секретаря.
– Когда брались обязательства, меня еще не было, – насколько возможно спокойно ответил Павел. – А обязательства дутые, невыполнимые.
– Мобилизующие! – повысил голос Прыгунов. – Мо-би-ли-зу-ю-щие! – повторил он, отчеканивая каждый слог. – Не для того я впрягался в свой председательский воз, чтобы плестись в обозе, отставать от поступи страны. Работать шаляй-валяй – это, дорогой, не в моем характере. Коль уж я сел на коня, то не хочу глотать пыль скачущих впереди. Рабочему классу нужно мясо – даю, нужно молоко – даю. Нашу работу партия ценит не по словам – словами никого сытым не сделаешь, – а по количеству произведенной продукции. И если парторг не понимает этого, то… то… – от охватившего его волнения Трофим Матвеевич так и не нашел подходящего слова, а только выразительно махнул рукой и отвернулся к окну.
– Тогда что, и мне, как Виссариону Марковичу, надо ехать покупать и сдавать скот?
Павел сказал это с усмешкой, с иронией, но Трофим Матвеевич, должно быть, не заметил этого, потому что сказал:
– Вот это – разговор. В твоих руках легковая машина, в твоих руках деньги. Нужно будет – придется ехать. Зачинатель этого дела в районе – я, – последние слова Прыгунов произнес с гордостью. – Пока дураки спали, я на покупном скоте два годовых плана отгрохал, да своего скота сдал два плана. Ну, а за планы – машины, в один год три грузовика отхватил, за перевыполнение платили полуторные цены. На одном только покупном скоте колхоз выиграл сорок тысяч рублей.
– Но сейчас все это отменили, – опять спокойно возразил Павел. – Да и тогда такие махинации с планом…
Он не договорил. Трофим Матвеевич впился в него своими небольшими острыми глазками, и у Павла было такое ощущение, что он сверлит ими, как буравчиками.
– Ты еще… ты еще мальчишка. Государство – оно забывчиво: в одном месте берет с нас, в другом нам дает, да еще столько щелей к богатству оставляет. Так что всегда можно найти, куда войти и где выйти. Картофель и лук, поездки – хочешь на юг, хочешь на север. Своя продукция, что хочу, то и ворочу. И я в году не меньше десяти раз бываю то в Чебоксарах, то в Свердловске, то в Горьком. И каждая такая поездка оборачивается в пользу колхоза тысячами… Теперь все заговорили; «Сявал» в передовики выходит. А как выходит – в корень никто не смотрит.
– А чего тут смотреть? – спокойствие изменяло Павлу, он чувствовал, что весь напрягается, натягивается. – Это же получается не колхоз, а коммерческое предприятие.
– Ах, вон как! – Прыгунов вскочил со стула и опять забуравил Павла своими острыми глазами, – А как и чем можно было поднять колхоз? Как и чем платить колхознику?
– Земля должна быть главным источником богатства, – резко, убежденно сказал Павел. – С земли и брать.
– Ах, какой ты умный! Может, твоим плугом эти богатства выпашешь?
– Не только моим. А у вас тут отношение к земле самое наплевательское, если не сказать – варварское. Ведь по вашему указанию была проборонована зябь на Огороженном поле. Посмотрели бы, что там сейчас творится, сколько новых оврагов появилось. Да за такое…
– Ну, знаешь, я тоже не на асфальте вырос и в земле разбираюсь не хуже тебя. Ты что, ничего не слышал о выравненной зяби? Это же новый агротехнический прием. А ты называешь это варварством. Мало еще ты каши ел, чтобы меня учить!
– Другой и состарится, а дураком помрет, – вспылил Павел и тут же понял, что хватил лишнее, хватил через край.
– Это я дурак? – в свою очередь взорвался и Прыгунов. – От дурака слышу. Смотри-ка какой: без году неделя как получил новый портфель, а уже командует. Командуй где-нибудь еще, а в мои дела не лезь! Ответчик здесь я, отвечу и за землю, и за хозяйство. Меня на эту должность выбрал народ – ему я и отвечу, а не тебе.
– Зачем же мне? Ответите партии, коммунистам.
– Уже угрозы?
– С теми, кто портит землю, я и раньше воевал и теперь буду. А вы ее портите. Вот и заслушаем вас на партийном собрании.
– Да ты, парень, не смеши людей. Думаешь, тебя кто-то поддержит? Тебя Сявалкасы и знать не знают, что ты за птица. А меня знают. Все против тебя же обернется. Как говорят чуваши: не умеющий бить кнутом, по себе же и ударяет.
– Я погорячился, извините.
Теперь, немного поостыв, Павел понимал, что зря так резко разговаривал с председателем: разговор теряет свой смысл, если в нем на первый план вылезает уязвленное самолюбие.
– Я не знаю, поддержат или не поддержат меня коммунисты, но овраги на Огороженном поле так оставлять нельзя.
– Скажи на милость: я там пахал? Ваш же брат, тракторист, пахал. Голова-то у каждого должна быть на плечах. А в ответе – опять же председатель. Не выполнил план – в райкоме партии поставят на ковер; снизились удои – туда же; кто-то нахулиганил или жену избил – опять дергают председателя. Да что я – грешнее всех? Что у меня – второе брюхо на горбу или табун детей? Да плюнуть бы на эту собачью должность и уйти куда глаза глядят.
– Ну, на то и поставили, чтобы спрашивать. Да и вы же знали, в какой воз впрягаетесь. А уж взялся за гуж, не говори, что не дюж.
– Может, сам хочешь этот воз повезти? Уступлю с радостью.
– Зачем говорить ерунду, Трофим Матвеевич…
Павел не договорил. В сенях раздались шаги, и в кабинет тяжело ступил хмурый, расстроенный Федор Васильевич, а следом за ним маленькая Лизук. Пустой рукав Федора Васильевича заправлен под широкий солдатский ремень, и от этого заведующий фермой кажется тоньше и выше ростом. Он поглядел на председателя, с него перевел взгляд на Павла и, должно быть, понял по их раскрасневшимся лицам, что пришел не совсем кстати.
– Что случилось? – резко спросил Трофим Матвеевич.
– Ушли… Свинарки ушли, – тяжело вздохнул Федор Васильевич.
– Этого еще не хватало!
– Санька всех взбаламутил. Говорит, тем, кто работает на ферме, лошадей за дровами давать не будет. Ну, а свинарки и рады. И так, мол, не ферма, а каторга: халатов нет, сапог не дают, а грязи по колено.
– Председателю надо приходить и чистить! – все так же жестко продолжал Прыгунов. – На Саньку нечего зря сваливать. Работать с людьми не умеешь. Не был у вас какую-то неделю, и вот – на тебе… Ушли. А ты куда смотришь? За трудодни получаешь? Не хочешь работать – пиши заявление.
– Уж если Санька ни при чем, так Федор Васильевич и подавно, – робко сказала из-за плеча заведующего фермой Лизук. – Он ли для нас не старается?.. Кто в бригаде работает, Санька тому коня куда угодно даст. А нам? Вы, говорит, не наши люди. Дома печку истопить нечем: дров нет. Катерук вон из Салуки на плечах таскает. Разве это дело?
– У вас же есть лошадь, – перебил Лизук председатель. – Поезжайте и привезите дрова.
– Лошадь одна, и так не знаешь, то ли воду на ней подвозить, то ли картофель, то ли еще что. И так хомут с шеи не снимается, – Лизук постепенно осмелела, и голос у нее тоже стал резким. – Что та лошадь, что мы. Круглый год работаешь, день от ночи не различаешь. У доярок есть выходные дни, у нас их нет. Им и оплата выше; одни сапоги еще не износились – уже новые покупаете; у них и халаты, как у докторов-профессоров.
– Если вы ушли – найдем других, – твердо выговорил Трофим Матвеевич. – Испортил ты, Федор Васильевич, своих людей, распустил, в мягкой руке держишь.
– А почему бы им не платить так же, как и дояркам? – вмешался в разговор Павел. – Работа-то ни чем не легче, если не тяжелей.
– Насчет оплаты подумаем, – заключил Трофим Матвеевич. – Саньку я вызову. А тем, кто ушел, скажи: если завтра не выйдут на работу, то их семьям, в течение всего года не только машины – конского хвоста не видеть. Мое слово вы знаете. Все.
Федор Васильевич с Лизук ушли, и в кабинете наступила тишина. Каждый думал свою думку.
Павел чувствовал себя нехорошо, неловко из-за того, что не сумел заступиться перед председателем за работников фермы, хотя и знал, что вина их не так уж и велика. И совсем не в том главная беда, что Федор Васильевич держит свинарник «в мягкой руке». Павел еще с детства помнил: в Сявалкасах бригадиры полеводческих бригад всегда обижают работников ферм, будто те исполняют не колхозную, а какую-то постороннюю работу. В других колхозах давно уже организовали комплексные бригады, включив в них и фермы…
А Трофим Матвеевич думал не об ушедших, не о том, что вот на ферме осталось всего двое. Он знал, что завтра все так или иначе образуется. Не впервой. Трофим Матвеевич думал о сидящем напротив него новом парторге. Попался крепкий орешек. Паренек с характером. Но таких ли скакунов он объезжал! И этот поерепенится немного, а потом будет покладистей… Только бы повернуть его на свою сторону, а уж тогда – подавай бог, нам такие и нужны, такие в работе не подведут, на таких можно положиться.
– А может, есть смысл объединить обе фермы и поставить на обе Виктора Андреевича, – сказал Павел. – А Федора Васильевича поставить бригадиром третьей бригады, там бригадир, я слышал, чарку не может стороной обходить.
– Кадрами командует партия, и я не буду в этом перечить партийной организации, – неожиданно согласился председатель.
Но оба они чувствовали, что общего языка уже не найдут.
Распрощались холодно, не подавая руки друг другу.
5
Возвращаясь под утро от Павла, Марья тихонько входила в дом и неслышно, по-кошачьи прокрадывалась мимо больного мужа к своему дивану. Так же тихо ложилась и, утомленная, переполненная счастьем, долго лежала без сна. Стоило закрыть глаза, и она опять видела Павла, и не только видела, но и ощущала его совсем рядом, словно опять попадала в его горячие объятия. Откроет глаза – рассветно белеют окна, на кровати спит Трофим, время от времени всхрапывая или постанывая во сне. Но вот глаза закрылись, и опять нет этой комнаты, нет ничего, а есть только Павел, его сильные горячие руки, его молодые обветренные губы…
«Люблю!.. Люблю!.. – тихо шептала Марья. – Ты слышишь, Паша, я люблю тебя! Я не могу без тебя…»
Временами ее охватывали сомнения: а любит ли ее Павел? Но она торопилась успокоить себя: ну, конечно, любит, если бы не любил – разве было бы так хорошо и мне и ему… Вот только… только моложе он ее. Если бы они были ровесниками! Тогда они взяли бы и уехали отсюда куда глаза глядят. На первый случай, на то, чтобы где-нибудь обжиться, денег у нее хватит. И она бы сумела осчастливить его. Павел ни в чем бы не знал нужды, приходил бы ко всему готовому. Она бы целыми днями дожидалась его…
Дарья даже ясно, картиной, представляла, как она ждет Павла, как тот переступает порог дома, и она повисает у него на шее и до утра не выпускает из своих объятий…
«Ты не знаешь, милый, какой ласковой я буду с тобой! Ты ведь еще очень мало знаешь меня – много ли можно узнать за два-три вечера?!»
Временами откуда-то со дна памяти всплывал Трофим, было даже странно, что он, лежавший совсем рядом, вспоминался, а не виделся, как Павел. Тогда Марья открывала глаза и глядела на спящего мужа. Она уже не испытывала к нему ничего, кроме разве жалости. Как-то он, привстав на кровати, подозвал ее, и она села к нему на колени, обняла за шею. Обняла и удивилась своему полному равнодушию, словно бы обнимала не живого мужа, а какое-то бездушное и бестелесное существо. И еще более удивительным, может быть, показалось ей то, что она при этом не испытала никаких угрызений совести. Будто бы любовь Павла была выстрадана и заслужена ею всей прежней безрадостной жизнью, и теперь она принимала ее как должное.
Вот только… – опять начинали одолевать сомнения, – вот только любит ли ее Павел так же сильно, как она его? И кто знает – ведь он свободный человек – не целует ли его сейчас другая? В Сявалкасах много девушек, и каждой бы, наверное, было лестно внимание такого парня…
Марью охватывало ранее неизвестное ей жгучее чувство ревности. Поначалу ей эта «другая» виделась смутно, отвлеченно – просто какая-то девушка, и все. Но потом она с пристрастием стала перебирать одну за другой всех сявалкасинских невест и вдруг остановилась на соседке Павла Анне. Если бы ее спросили, почему именно на Анне, она вряд ли бы смогла ответить, но эта красивая умная девушка почему-то показалась Марье главной ее соперницей. И когда Анна на другой день пришла в библиотеку, она встретила ее не приветливо, как всегда, а с нескрываемым холодком. Поглядела в ее юное, румяное, без единой морщинки лицо, и. чувство неприязни окончательно овладело ею, будто Анна была виновата в том, что так молода н так красива. На ее вопросы Марья отвечала коротко, односложно и даже про одну книгу сказала, что она на руках, хотя книга эта стояла на полке. А когда Анна ушла, достала маленькое зеркальце, долго гляделась в него и растирала, расправляла недавно появившиеся у глаз морщинки.
До этого Марья и знать не знала никакой косметики: ничем не мазалась, не пудрилась, не красилась – зачем, она и так считала себя достаточно красивой и привлекательной. Теперь она насторожилась, теперь ей хотелось стать еще красивей. Никаких книг по косметике в ее библиотеке не оказалось, и она, не побоявшись весенней распутицы, пошла в районную библиотеку. Заодно зашла в аптеку и накупила всевозможных кремов, пудры, духов. И теперь уже не выходила из дому, не просидев добрых полчаса перед зеркалом, не намазавшись и не напудрившись. И одеваться Марья стала с куда большей взыскательностью. По рисункам и снимкам из журналов, которые она притащила из районной библиотеки, Марья перешила несколько платьев, в том числе и свое любимое небесного цвета. Увидев ее в суженном, плотно облегающем статную фигуру платье, Трофим Матвеевич от удивления развел руками:
– Ты что, село насмешить, что ли, надумала? Что-то я не видел, чтобы еще кто так одевался.
– Дуралей, – ласково ответила Марья. – Наш заведующий отделом культуры говорит, чтобы мы одевались модно, чтобы мы на селе были широкими распространителями не только литературы, но и культуры.
– Увидев такое платье, люди будут думать не о расширении культуры, а об ее сужении, – принял шутку Трофим Матвеевич, легонько хлопнув ее по бедрам.
Сидя у себя в библиотеке, Марья постоянно ждала, что вот сейчас, вот сию минуту войдет Павел. Заслышав шаги в сенях, она вскакивала со своего места, сердце подпрыгивало в груди: это он, это он идет!.. Но приходили ребята и девушки, приходили пожилые и старые, а Павла среди них не было, Павел не шел. А Марья и библиотеку теперь украсила: стол покрыла новой скатертью, переменила обои, повесила по стенам картины.
Павел не шел. Марья подолгу смотрела в окно, из которого было видно колхозное правление: не выйдет ли оттуда Павел? И один раз углядела: показался Павел. Но вышел он из правления вместе с Трофимом Матвеевичем. И рядом с подобранной стройной фигурой парня муж показался и каким-то низкорослым и слишком толстым. И спина как-то сгорблена, и его любимые брюки галифе обвисли, как у старого старика. Марья долго следила за удалявшимися фигурами Павла и мужа, и на сердце у нее было тоскливо-тоскливо.
Нет, Павел так и не пришел.
«Может, написать ему письмо? Нет, нехорошо: жить в одном селе и писать письма…» Постоянно занятая думами о Павле, Марья стала рассеянной, забывчивой: то забудет вовремя накормить скотину, то оставит нетопленной печь. Даже про Петра Хабуса не вспоминала; половину принесенных им денег отдала Нине, и вместе с этими деньгами он вылетел из памяти.
И особенно тяжело было Марье по ночам. Она подолгу лежала без сна, мучаясь мыслью, что Павел совсем рядом – ведь не где-то в Казахстанской степи, а здесь, в Сявалкасах, на соседней улице, – Павел рядом, а она его не видит вот уже сколько дней… «Значит, не любит. Если бы любил, давно бы повстречался…»
