Текст книги "Разлив Цивиля"
Автор книги: Анатолий Емельянов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)
6
Анна не только убралась в доме, но и сварила обед. Зная, что к Павлу придут гости, а посуды может не хватить, – принесла свою. А когда Павел сказал, чтобы и сама вечером приходила, стала отнекиваться: и коров-де надо доить, и за отца посторожить. Раньше на ферме было два сторожа, в этом году Трофим Матвеевич, в целях экономии трудодней, оставил только одного. А дяде Мигулаю хотелось нынче же, не откладывая, повидать Павла.
Перед вечером ненадолго, по дороге из кузницы, зашли к Павлу трактористы – свояки Гриша и Элекси. Одинаково сложилась судьба этих ребят. Выросли в одном селе, в один год и день были призваны на службу, попали в один пулеметный расчет, в один день вернулись домой. Элекси женился на старшей дочери Федота Капустина, Гриша – на младшей. А поглядеть со стороны – такие разные, такие неодинаковые. У Элекси смуглое, немного рябоватое лицо, карие спокойные глаза, жесткие, как у ежа, волосы. Гриша – русоволос, глаза зеленоватые, а все лицо какое-то плоское. Элекси любит во время разговора вытягивать шею и поглаживать кадык, а Гриша постоянно трогает свой нос, и он у него – кто не знает, какие чистые руки у тракториста! – всегда в машинном масле.
Павел налил им по стаканчику, и они разговорились. Пожаловались на Виссариона Марковича: в тракторах понимает мало, большая ли, малая ли поломка – надо ехать в РТС. Называется механик, наш бригадир, а помощи от него никакой. У него одна забота: выпить, и, поди, от трактора не так соляркой пахнет, как от него водкой.
Павел слушал сетования трактористов, а про себя думал: цена, которую дает один человек, – еще не базарная цена. Может, чем обидел их бригадир? Ребята, правда, честные, работящие, зря ни ка кого не наговорят, но ведь всяко бывает.
Посидев совсем немного, свояки ушли. Ушли, разумеется, не забыв пригласить Павла к себе в гости. У чувашей это уже что-то вроде неписаного закона: был кто-то у тебя в гостях – уходя, обязательно пригласит к себе.
Вскоре же после Элекси и Гриши пришел Володя.
– О! Такая чистота, что и ступать боязно. – Володя шагнул на постланную Анной у порога дерюжку и снял калоши. – А это мама прислала тебе ширтан[8]8
Ширтан – домашняя колбаса.
[Закрыть] и десятка три яиц. Как говорится, и мышиная моча морю помощь, – и сунул в руки Павлу увесистую сумку.
– Что верно, то верно. С закуской у меня небогато, одни консервы.
– На яйца и впредь можешь рассчитывать. – Володя этак хитро подмигнул. – Я теперь в Сявалкасах что-то вроде торбанки[9]9
Торбанка – мелкий торговец.
[Закрыть]. Заставляю комсомольцев собирать яйца, а потом сдаем.
– А что магазин не собирает?
– У них свой план, а у комсомольской организации свой. Завьялов придумал. Даже что-то похожее на соревнование идет: какая организация больше соберет, той райком присуждает вымпел. С нового года вроде мы шли впереди, но теперь нам завьяловского вымпела не видать как своих ушей. И между прочим, из-за тебя.
– Да я-то при чем? – Павел не на шутку удивился.
– А вон Виссар раскричался на все правление: почему я удрал с собрания партактива, почему не выступил и не рассказал, как выращиваю кукурузу. Ну и, понятно, товарищ Завьялов не упустит случая, чтобы подкрутить мне фитиль.
– Что ж, ярче будешь гореть.
Друзья поглядели друг на друга и громко расхохотались.
– Чуть не забыл: в правлении уже знают о твоем приезде и хотят тебе всучить старую колымагу «С-80». Трактор этот в одной районной организации списали, а наш Трофим Матвеевич сколько-то там заплатил и взял в колхоз. Снаружи-то он, вроде ничего, по с тех пор, как пригнали в колхоз, еще ни разу с места не трогался…
После Володи пришли Санька и кузнец Петр. Санька принес с собой ведро пива.
– Коли встреча, – так пусть будет веселой! Не пиво – чистый спирт. Еще по осени сварено да на меду выдержано. Стакан выпьешь – другой захочется…
Следом за ребятами пришел крестный Павла – дед Мигулай. Был он невысок ростом, н Павлу, чтобы обнять его, пришлось нагнуться.
Крестного и старым-то назвать нельзя, но все в Сявалкасах уже давно зовут дедом. Это, наверное, борода, которую он начал носить еще до войны, сделала его дедом раньше времени. Мигулай и прежде был шепелявым, теперь передних зубов стало еще меньше, и шепелявил он еще заметнее.
– Давно бы вернулша. Дом беж хожаина, что кобыла беж ужды. Хорошо еще шам шледил. Да и то: найдучча криворукие, унешут что-нибудь, а Мигулай Андреич оштанетша виновным.
– Ну что ты, что ты! Спасибо, что присматривал за домом, – Павел благодарно похлопал крестного по плечу.
– Разве дед не за магарыч старался? – дурашливо-серьезно спросил кузнец Петр.
– В твою честь, крестный, придется открыть шампанское.
– Мне и проштое подойдет.
– Ну, садитесь поближе к столу, – пригласил Павел. – Только что-то пас мало. Где же остальные?
– Остальные? – удивился Санька. – Из тех, с кем вместе учились, в селе и остались только мы. Остальные кто где: Борис – врач, Иосиф – лесничий, Леонид – инженер. Про девчонок и говорить не приходится – девчонки давно повыходили замуж. Так что в селе, Паша, только мы.
– А мы разве в поле обсевки? – громогласно пробасил Володя. – Разве не такие, как мы, и кормят страну?!
– Ур-ра-а! – в тон ему заорал Санька.
Шампанское звучно выстрелило в потолок, и Павел разлил шипучую влагу по стаканам.
– Ну что ж, за встречу. За то, чтобы жить и работать нам вместе! – Павел поднял свой стакан.
– Пушть штол будет полон угощением, а хожаин богат добротой! – Встал со своим стаканом и крестный. – Н пушкай на меште отчовской ижбы подниметша двореч и жена хожаина будет шветла личом, как мешяч.
Володя не стерпел, не сдержал улыбки, слушая мигулаевские пожелания, и старик строго, с осуждением поглядел в его сторону, словно бы хотел сказать тем взглядом, что речь, мол, идет о важном и серьезном, а ты, как всегда, зубы скалишь.
Пил дед Мигулай истово, как святое дело делал, а осушив стакан, крякнул и погладил бороду.
– Ай, шампань! Ученый человек жнает, что лучше. – И без всякого перехода – к Саньке: – А ты, Шанька, как штал бригадиром, так не штоль жа делом, школь жа аншарлы[10]10
Аншарлы́ – самогон.
[Закрыть] бегаешь. Когда ни вштреть тебя в конюшне, всегда горелой берештой пахнешь. Вот бы што надо пить! И жапаху нет, и шердце не жжет, и мать с отчимом не в обиде.
– И выпимши-то видел меня один раз, а вот уже два года о том вспоминаешь, – беззлобно огрызнулся Санька.
– Надо, Шанька, – наставительно сказал Мигулай. – Я хоть и не партийный, но дорога моя вмеште ш партией. Тебя знает шекретарь райкома Василий Иванович? Нет. А мы ш ним, можно шкажать, кумовья. Он меня на вы, а я его на ты… И ежели ты комшомол – твоя дорога тоже должна быть ш партией. И ежели выпил – не выходи иж дому, не пожорь швое комшомольшкое жвание…
Павел рассмеялся. Его крестный все такой же: любит и пошутить над человеком, и сказать ему что-нибудь в поучение.
Принялись за Санькину корчаму И когда к ней приложились и раз и два – у всех развязались языки.
Дед Мигулай, как это и водится по чувашскому обычаю, должно быть, перед тем как идти в гости, поел дома, потому что скоро вышел из-за стола и, размяв Санькину папиросу, начал набивать ею свою старенькую, отделанную медью трубку. Он думал, что и парни последуют его примеру, но за столом уже разгорелся жаркий разговор. Раскрасневшийся Санька, размахивая вилкой, рассказывал, как по демобилизации из армии работал в леспромхозе дорожным диспетчером.
– Вот была житуха! Не жизнь – малина. Выпишешь шоферам путевки – и вся работа. А денежки текут в карман аккуратно. Захотел дома побывать – пожалуйста, всего каких-нибудь две версты, вместо прогулки.
– Тогда чего же ушел? – спросил Петр.
– Ты-то не знаешь, а Павлу я писал… Не по сердцу, не по моему характеру такая работа. Павел, думаю, на новых землях прославился; наш председатель, Трофим Прыгунов, когда-то занимался торговым делом, а теперь, гляди-ка, колхоз на ноги поднимает. А я чем хуже? Неужто так всю жизнь и буду эти путевки выписывать? Путевку любая сопливая девчонка, даже если она и восьмилетку не закончила, сумеет выписать. Бросил я всю эту писанину и вернулся в колхоз.
– А я из колхоза никуда и не уезжал, – сказал Петр, думая о чем-то своем.
Он сидел слегка навалившись на стол. Под тонкой ситцевой рубахой угадывались могучие мускулы; кулак лежит на столе пудовой гирей. Работает он в кузнице с шестнадцати лет, и кожа на руках несмываемо пропиталась угольной пылью. К кузнечному делу Петра приучил дед Шынгырч[11]11
Шынгырч – в буквальном переводе – скворец. У чувашей (как, впрочем, и у некоторых других народов, например, у бурят и тувинцев) было поверье: если детей называть чужими именами, скажем, именами птиц или зверей, лучше не пристает хворь. У многих пожилых и поныне сохранились птичьи имена: Чегесь – ласточка, Курак – грач, хотя по метрикам они могут быть Еленой, Павлом и т. д. (Прим. переводчика.)
[Закрыть], но в последнее время дед часто хворает, и Петру все делать приходится самому.
Павел спросил, не разбогатела ли кузница инструментом и хотя бы плохоньким токарным станком.
– А зачем тебе? – не понял Петр.
– Есть у меня задумка, – ответил Павел, – плуг для трактора сделать по-другому или, как говорят ученые люди, переконструировать.
– Ну, плуг тебе и в эртээсовской мастерской вряд ли сделают, а уж про нашу кузницу и говорить нечего: ни материала нет, ни нужного инструмента. Лемех сменить или что отковать – это можем, а плуг… – И Петр смущенно развел руками, будто именно он и был виноват в бедности кузницы.
– Постой, постой, – вмешался в разговор Володя. – А на что тебе плуг? Если нужно – Прыгунов достанет. Надо сделать – в РТС сделают, он с тамошним директором не разлей-вода… Ты еще не знаешь Трофима Матвеевича! По части доставания – ист в районе более способного человека.
– Хочешь, он тебе зимой может апельсины найти, – вставил Санька. – Ловок и ухватист, как никто!
Дед Мигулай, выкурив свою трубку, опять подсел к столу.
– А теперь, Павел, шлушай, што я тебе скажу. Это хорошо – не уезжать никуда. Лежачий чурбак мхом покрывается, ходячий – глаже штановитча… Но ешли шнова пойдешь работать на трактор – времени у тебя на домашнее хожайство не будет…
Дед сделал паузу и уже другим, растроганно-хмельным голосом закончил:
– Тебе, Павел, надо женичча. Дом беж женщины – что дитя беж матери. А я хочу, чтобы дом у тебя был полная чаша. Ты же шином мне приходишься. Других не осталошь…
Мигулай вытер набежавшие слезы. Павел с друзьями молчали: все знали, что из трех сыновей Мигулая с войны не вернулся ни один.
Уже изрядно захмелевший дед посидел еще немного и ушел домой, приговаривая: «Чем дальше заходишь в хмельник, тем шильнее потом болит голова».
А парни, проводив старика, собрались в клуб.
7
Они шли улицей, и опять – знакомая ли ветла, оттаявшая ли скамейка у калитки – все напоминало Павлу о прошлом и сладкой болью отдавалось в сердце.
А вот и дом Гали. Как-то получилось, что Павлу ни разу не пришлось бывать в этом доме, но какое это имело значение: он знал, что здесь жила Галя!.. Два окна светятся, третье, у печи, темное. После того как Галя уехала, в доме живут один ее родители… Да, а сама она сейчас где живет, в каком городе?
Павел пожалел, что не спросил у Гали об этом, хотя разобраться, какая разница – в Омске или Томске, в Рязани или Брянске. Той Гали, какую знал Павел, давно уже нет.
Володя рассказывал что-то смешное, сам хохотал, и Санька с Петром закатывались со смеху, а Павел и слышал своих друзей и не слышал. Ему слышалось совсем другое.
«Буду ждать тебя, Паша… Буду ждать, пока не забудешь…»
Недолго ждала!.. Недаром в Сявалкасах говорят: девичья любовь – до встречи с другим парнем… Эх, Галя, Галя!..
А вот и клуб. Он все тот же – деревянный, просторный, построенный еще до войны. Почти во всю длину стены – застекленные сени. И самым притягательным, самым веселым местом всегда были именно эти сени. К тому же они еще и красиво отделаны: резной карниз, причудливый переплет, застекленный квадратами, треугольниками, ромбами.
В клубе играла гармонь, слышался девичий смех.
– Ну, сейчас дадим жару! – подмигнул пьяненький Санька, первым входя в зал.
Павел почувствовал, что на него смотрит множество любопытных глаз. И он, идя вдоль стенки молодежи, здоровался, чтобы не ошибиться и кого-нибудь нечаянно не обидеть, со всеми – и знакомыми, и незнакомыми. Санька с Петром шли рядом, отпуская шуточки, громко называя неизвестных Павлу ребят и девушек.
– Это Коля-Николай, поскребышек Ивана Тимофеевича. Погляди, какой орел вытянулся!
– А это Лида Пакетова – наш сявалкасинский доктор…
А Володя сразу же подошел к гармонисту, завладел трехрядкой и заиграл «Дунайские волны».
Анна уже была здесь. Павел увидел ее танцующей с какой-то незнакомой девушкой. Они легко кружились, и косы у Анны разлетались далеко в стороны.
– Чего стоять – садись рядом, – и Санька подвинулся, потеснив сидящих на скамье ребят.
Павел сел между ним и Васей Гайкиным – парнишкой лет пятнадцати – шестнадцати, помощником Петра. Живет Вася по соседству с Петром, тот его частенько брал с собой в кузницу, и Вася мало-помалу освоил кузнечное ремесло. А как только научился сам, без посторонней помощи, делать гайки – принес их в школу полный карман. Потому-то его и прозвали Гайкиным.
– Вальс. Подумаешь, вальс! – между тем философствовал хмельной Санька. – Мне лично этот танец напоминает приезжего из района лектора: для ушей есть, для сердца нет. Мне подавай «цыганочку»!
– Еще не разучился плясать?
– Держу первое место по району, – с похвальбой ответил Санька слегка заплетающимся языком.
– Ого!
– Сявалкасинцам ли быть последними?! Мы народ лесной. Полевым не поддавались и не поддадимся. Помнишь, как у нас приговаривают: мы хабысинские, хабыс, хабыс, хабысцы – упадем, а молодцы…
Гармонь смолкла, и к Павлу с Санькой подошли Володя и Петр, другие парни. Девушки стояли на отдалении, стесняясь подходить. Павел встал и сам первый подал руку оказавшимся близко Лизук и Любе. Как же, он хорошо помнит, что они работали на ферме…
– Чего стали? – раздался звонкий грудной голос. – Не хотите танцевать – давайте играть. Вставайте в круг.
Павел оглянулся: кто же это? Оказывается, та самая девушка, что танцевала с Анной. Павел и сам не знал, чем именно, но чем-то она выделялась среди подруг. Одета в розовое шерстяное платье и зеленую кофту – ничем не богаче других. Прическа тоже скромная, простая: светлые волосы коротко острижены и чуть-чуть завиты. Разве что капроновые чулки и туфли на высоких каблуках делали ее стройной и легкой, непохожей на остальных. Видно, что не сявалкасинская. Наверное, учительница.
Девушки и парни стали в круг.
– Эй, Володя, – продолжала командовать заводила. – Чего стоишь, словно черен от лопаты проглотил? – и хлопнула парня по плечу.
Володя круто повернулся, хотел схватить девушку, но той уже и след простыл. Володя кинулся в круг, но только он успеет податься в одну сторону, девушка, словно бы заранее разгадывая его намерения, – уже в другой стороне. И так-то легко бегает, что и высокие каблуки ей не помеха. Совсем загоняла юркая мышка бедного кота.
– Что за девушка? – тихонько спросил Павел у Саньки. – Не наша?
– Если какой-нибудь чудак женится на ней – будет нашинской, – уклончиво ответил Санька.
Бездельно стоя в кругу, Павел продолжал приглядываться к сявалкасинским девушкам. Большинство одето по-городскому в короткие платья. Лишь кое у кого поверх платьев надеты нарядные фартуки с кружевами. Жаль, что безликая – не русская, не чувашская, а какая-то среднеевропейская – мода вытесняет национальное, народное… А еще Павлу подумалось, что вот сейчас глядит он на сявалкасинских девушек и все они для него пока еще одинаковы, неразличимы. Но ведь может, наверное, и так случиться, что одна из девушек, что стоят с ним, взявшись за руки в кругу и играют в кошки-мышки, в один прекрасный день станет для него дороже и ближе всех остальных… Где она, эта девушка? Которая?..
– Так мышь может загонять кота до смерти, – взмолился Володя. – Пока не растянулся посередь круга – я лучше вам прощальный вальс сыграю. Только вы, ребята, инициативу не проявляйте. Приглашают девушки.
Володя картинно развернул цветастые мехи. Пара за парой начали выходить на середину зала.
– Пошли, соседский жених, – перед Павлом стояла Анна. – Посмотрим, как танцуют казахстанцы.
– Неважно, чувашстанцы, – принимая вызов, ответил Павел и положил руку на плечо девушке.
И они закружились в вальса.
– Ничего, – похвалила Анна. – С высоким парнем танцевать легко. И с ног пока еще никого не сшибли.
– Особо-то не хвали – сглазишь.
Рядом с ними оказалась та незнакомая девушка в паре с Васей Гайкиным. Вася только по плечо девушке и водит ее, задрав голову, а та поглядывает на него сверху вниз и хохочет не нахохочется.
«Не скажешь, что застенчивая. Любит быть на виду, нравится обращать на себя внимание. И смеется-то так громко не по этой ли причине? А может, такая жизнерадостная от рождения?.. Однако же зачем я над всем этим голову ломаю – вот что непонятно…»
Гармонь разом смолкла, и все повалили к выходу.
– Погоди минутку, я накину пальто, – сказала Анна, – Вместе пойдем, если не против.
– А жених твой не обидится? – улыбнулся Павел. – Может, лучше будет, если он тебя проводит.
– Мои женихи еще в люльке качаются.
На выходе из сеней их поджидала та, все еще незнакомая Павлу девушка. По всему видно смелости той девушке не занимать стать. Как только Павел взял Анну под руку, та девушка быстро зашла с другой стороны и, приноровив свой шаг к шагу Павла, спросила:
– К вам можно прицепиться?
– Да, пожалуйста, – подчеркнуто вежливо ответил Павел.
– Прости, Павел, – вмешалась Айна. – Я совсем забыла познакомить вас.
Павел приостановился, подал руку и назвал себя.
Не заставила себя ждать и девушка:
– Лена.
А когда снова пошли, начала рассказывать, что Вася Гайкин опять сунул ей в карман очередное письмо, уже третье по счету. Парнишка, оказывается, по-детски влюбился.
Лена рассказывала, не переставая смеяться, и это не понравилось Павлу: над любовью не смеются, пусть даже она и детская. И зачем рассказывать о Васиных письмах всему селу?!
Начал падать редкий теплый снежок. С долины Цивиля порывами дул ветер и нес с собой влажный весенний воздух.
– Я слышала про вас, – сказала Лена после короткого молчания. – И узнала сразу же, как только появились в клубе.
– Ни разу не видев? – удивился Павел.
– По рассказам Володи.
– Интересно! – только и нашелся Павел.
– Скажите, а почему чуваши, как бы далеко ни уезжали, а рано или поздно возвращаются в родные места? Я бы на вашем месте не вернулась из Казахстана. Ведь вы там были знаменитостью.
– Так уж знаменитостью!
Павел сначала хотел было объяснить Лене, почему он уехал из Казахстана, но раздумал: надо ли первому встречному открывать свое сердце. И он ответил словами поэта:
Дикие гуси, как бы далеко ни улетали,
Возвращаются на однажды полюбившееся место.
– Вы хорошо объяснили, – сказала Лена, – И спасибо за компанию. Я дошла. Завтра, Аня, в шесть. Если придешь раньше, постирай и мою марлю.
– Я уже постирала, – ответила Анна.
– Совсем хорошо. Спокойной ночи!
Лена подала руку Анне, затем по-мужски крепко пожала руку Павлу и добавила:
– Вы, Павел, парень видный, но… но уж больно молчальник. Заметьте, таких девушки не очень-то любят. – Рассмеялась своим звонким рассыпчатым смехом и убежала.
– Ты что застыл на месте? – потормошила Павла Анна.
– Откуда взялся этот чертик в юбке?
– А уж это ты спроси у своего дружка Саньки. Это по его вине она попала в Сявалкасы.
– Не в жены ли себе привез?
– Все как раз наоборот. Они небось уже два года, как совсем и не разговаривают друг с другом… Ну, пошли. Нам еще далеко, и по дороге успею рассказать.
– Интересно послушать.
– Еще бы не интересно – тебе Лена уже успела понравиться… Да, да, не возражай… Лена работала секретарем райкома комсомола…
– Ну и что? За то и понравилась, что была секретарем райкома? Не смеши белый свет.
– «За то, за то», – передразнила Анна. – Ты слушай… Лена приехала в Сявалкасы проводить собрание и завела речь о том, что на колхозных фермах в первую очередь должны работать комсомольцы. А Санька – был он, как всегда, навеселе – послушал-послушал ее, да и скажи: мы все мастера языком работать, а когда до самого дела доходит – у всех поясница болит. Вот вы нас агитируете, а сами небось бы не пошли. Ведь не пойдете. Знаешь, все так и притихли. Что ответит секретарь райкома? А? Лена поглядела этак с вызовом на Саньку и отрезала: а вот пойду! Пасти скот пойду, только лишь бы на фермах работали не беззубые старушки, а молодежь.
«Ого! А девушка-то, оказывается, с характером!»
– Мы думали – шутит, – продолжала Анна. – Ну, погорячилась, по стоит ли обращать внимание на пьяную Санькину болтовню. Разошлись. А наутро Лена и взаправду пришла на ферму. Наш заведующий и так и этак, куда поставить? Ведь стыдно перед районом: секретарь райкома идет пасти скот. «Иди на мое место», – говорит. Лена – свое, и ни в какую. В обкоме комсомола сначала растерялись: как быть? Решили, что случай принципиальный, одобрили. Оставили дояркой. И вот уже второй год доит коров и в школе старшей пионервожатой работает. Все успевает. Не девушка – огонь. Даже сырой чурбак рядом с ней загорается.
– Понятное дело, старается, чтобы заметили. Ей обязательно надо хоть чем-то, но выделиться… Небось в газетах писали: секретарь райкома комсомола пошла работать на ферму…
– Ошибаешься. Такой характер: не скрывает, что на душе. Вся как на ладони. За то и любим ее. И если тебе, как ты говоришь, не понравилась – не беспокойся: другим нравится… Ну вот мы и дошли. Спокойной ночи! А еще и так могу сказать: на новом месте приснись жениху невеста.
«На новом месте!» Да разве Сявалкасы для него новое место? Нет. Сявалкасы для него – родное место!
