Текст книги "Третий лишний (СИ)"

Автор книги: Анатолий Силин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)

  ─ Ходил-ходил, а явился почти пустым. Траву надо искать где-нибудь в низине, а не на выгоне, где от солнца все летом погорело... ─ Ванька повернул обратно к низине.

  Солнце уже успело подняться высоко, но его это не волновало, так как мать просила домой не спешить. Уж, пускай они с отчимом хорошенько потолкуют, может, о чем и договорятся. Ну сколько же можно ждать переезда в Курлак? Чай, все лето ждала, даже не стала с огородом возиться.

  Люди спрашивали: «Чего это ты, Яковлевна, огород-то ничем не засеяла?» А она им: «Чего сеять его, если не сёдня-завтра в Курлак к мужу переезжать».

  «Да-а, ─ думал Ванька, спускаясь с взгорка. ─ Вот тебе и „не сёдня– завтра“. Сажать-то надо было. Может что и выросло б. Траву на огороде скотине быстро порвали, теперь вот ее и кормить нечем. Хорошо, если отчим к себе заберет, а если тут зимовать оставит? Не-ет, так не должно быть...»

  По склону оврага Ванька спустился вниз и стал искать не совсем еще сухую траву. Находил, рвал и совал в мешок, который тащил за собой. Тащить было неудобно, но что делать. Вот и еще увидел впереди травку своим овечкам. С выпуклой кочки свешивалось что-то наподобие густой бороды деда Якова. Точно так же разделена книзу на две ровные половинки. Ваньке даже захотелось травку рукой поправить, как поправлял дед свою бороду у зеркала. А когда раздвинул две половинки, то увидел за ними пустое гнездышко. Долго разглядывал птичий домик из сухих, словно сплетенных между собой травинок. Внизу и по бокам гнезда шевелились от ветра легкие пушинки. Птенчики уже выросли и порхают небось сейчас где-то неподалеку, а может, уже и давно разлетелись. Рвать эту травку Ванька не стал, но местечко запомнил.

  Однако пора возвращаться домой. Ванька выбрался наверх, завязал тесемкой мешок, уложил его поудобней на спину и не торопясь пошел к корове. Медленно переступая, та жевала осеннюю траву. Около штыря лежал оставленный Ванькой топор. Сбросив на землю мешок, Ванька выдернул штырь, отвел корову туда, где травы было побольше, затем вновь забил штырь и пошел домой. По дороге повстречал Кольку.

  ─ Наконец-то появился! ─ воскликнул тот. ─ А я тебя заждался. Отец сказал, что ты корову пасти повел. Потрогав мешок, спросил: ─ Кому нарвал?

  ─ Овцам, кому ж. Чево хотел-то? ─ Ванька торопился домой, и расспросы Кольки его раздражали.

  ─ Да ты не спеши. Скинь мешок, дело есть, ─ попросил Колька.

  Ванька сбросил мешок и уставился на Кольку:

  ─ Ну, говори, чего хотел-то?

  ─ Чего хотел-чего хотел! ─ недовольно буркнул Колька. ─ Ты только не обижайся, и спокойно пойми, ладно? ─ попросил он.

  ─ Да чё понять-то?

  ─ А то, что брат мой, Серега, бросил вас.

  ─ Как бросил?.. ─ оторопел Ванька. Сморщив лоб, он остолбенело уставился на Кольку: ─ Шутишь?..

  ─ Нет, не шучу. Забрал свое барахло, побросал на подводу и умотал в Курлак. Помнишь, вчера говорил про подводу, только я не понял, для чево она, ─ оправдывался Колька! ─ А твоей матери брат сказал, что она ему больше не нужна. Даже к нам не заехал! Значит, вчера из-за этого с отцом до крика ругался.

  ─ А что мать? ─ выдавил из себя Ванька, берясь за мешок с травой.

  ─ Воет в избе и никого к себе не подпускает. Отец заходил, а я тебя встретить решил...

  «... Ну, вот и дождались!.. Обрадовал!.. А мать-то вчера ─ он так устал, у Сереженьки столько всякой колготы, смотри, не потревожь!.. И что же теперь будет? ─ сокрушенно думал Ванька. Мать в избе воет... Да как она теперь вообще жить-то, станет? Он же для нее ─ всё!.. Страшно подумать... Но чего же торчать, как вкопанному? Надо скорей к ней...»

  Забросив рывком мешок за спину, Ванька трусцой побежал к дому.

  ─ Может, и мне с тобой? ─ услышал сзади Колькин голос, но ничего не ответил. Ему было все равно ─ с Колькой или без Кольки. Он как никто другой знал мать и ее отношение к отчиму. Да она сейчас может натворить все что угодно. «Мать есть мать, ─ говорил отец. ─ Бросать ее нельзя». А уж он-то сколько горя от нее натерпелся...

  Вбежав во двор, Ванька отшвырнул топор, скинул мешок и прислушался. Из избы доносился то ли плач, то ли протяжный, душераздирающий вой. Сенная дверь распахнута настежь, сбоку от порожка на земле лежал скомканный кусок серой материи. «В нее была завернула гармошка, ─ подумал Ванька. ─ Выходит, и ее с собой, жадина, забрал? А я-то мечтал, что он подарит мне гармошку. Вот тебе и подарил...».

  Ванька поднял этот кусок материи, аккуратно свернул его и положил на порожек. Хотел сразу войти в избу, да отвлекло блеяние овец. Ах да, голодны и ждут, чтобы их покормили. Подойдя с мешком к обитой слежками стойке для овец, Ванька вытряхнул им сразу все, что нарвал: пускай едят, а пойдет вечером за коровой, нарвет еще. Постоял, наблюдая как овцы сразу успокоились и, уткнув свои мордашки в пахучую траву, захрумкали. Овец Ванька любил больше, чем корову.

  Огляделся. Кольки не было. Видно, решил не ходить с ним. Да оно и верно, какая необходимость? А вот ему тянуть нечего. Только вот что он скажет матери? Да и будет ли она его слушать? Эх, была бы жива бабушка... Ведь только ее мать сейчас могла бы послушать. Но чего теперь об этом...

  Ох, как не хотелось идти в избу... Ванька боялся матери, когда она не в себе. Но и стоять истуканом сколько же можно? А вдруг все обойдется по-хорошему? Он ее успокоит, скажет, что как-нибудь и без отчима проживут. Хотя матери такие слова вряд ли понравятся. Что же делать?.. что делать?.. Ванька думал, прикидывал, а сам между тем осторожно скользнул в распахнутую избяную дверь и притулился на краешке лавки.

  Мать сидела на неубранной кровати и уже не выла, как говорил Колька, а только громко и протяжно ойкала. «О-ой, о-ой!..» Лицо и глаза красные, опухшие. Ванька не выносил, когда люди рыдают в голос, тогда и его тянуло заплакать. В избе беспорядок, все разбросано, крышка большого сундука открыта и прислонена к стене. На столе чашки, ложки, нарезанный крупными кусками хлеб, горшок с молоком. Видно, мать собиралась покормить отчима, да не получилось.

  ─ А-а, пришел... ─ дрожащим жалким голосом произнесла наконец мать. ─ Небось слыхал, что стряслось?.. И ─ запричитала еще громче и заплакала сильней. Из этих ее причитаний Ванька смог разобрать только несколько слов, что все это Господня кара за ее грехи. Он сидел и молча дожидался, когда мать успокоится. Ему тоже хотелось, поплакать вместе с ней, но стерпел. «Это что ж тогда получится?» ─ думал, уткнув нос в горшок с молоком. Плача, мать нет-нет да вворачивала обрывки не понятных Ваньке слов. Наконец проговорила:

  ─ Как жить-то станем, сынок?..

  Этого вопроса Ванька ждал и ответил сходу, не задумываясь:

  ─ Проживем как-нибудь и без него.

  Мать вновь взорвалась стоном:

  ─ Да как без него-то?! Как! Ведь я так его любили, а он бросил!..

  Успокаивать мать Ванька не стал, пускай выплачется. Сказав, что корову на выгон отвел, травы овцам нарвал, он налил в кружку молока и, взяв кусок хлеба, стал есть. Проголодался.

  Крики матери стали понемногу затихать. Ванька ел, а мать глядела на него помутненными мрачными глазами, но расспрашивать или говорить о случившемся больше не стала. Пожаловавшись, что у нее трескается голова, мать, тяжело вздохнув, устало прилегла на постель.

  «Вот и хорошо», ─ подумал Ванька, наливая в кружку еще молока.

  То, что произошло между матерью и отчимом, было куда похлеще случая, когда мать убрали с председателя колхоза. Тогда она тоже крепко переживала: ушла от бабушки в дом на Новой Слободе и жила затворницей. Надо же, Ванька с бабушкой даже еду ей носили. Он и посейчас помнит сетования бабушки. «Беззаботность, чё тут скажешь», ─ говорила она недовольно. ─ Одним словом ─ завей горе веревочку". Бабушкины слова про веревочку Ванька понимал так, что мать сама себе страшно вредит.

  Но тогда было лето и была умная и ласковая, все знающая и понимающая бабушка. Теперь бабушки нет и на носу зима, да и сам он учится в Рубашевке. Надо было что-то решать. Что сам-то он может сделать? Да ничего. Пришла мысль: а может, мотнуть к отцу в Бирюч и посоветоваться с ним? Так ведь отец скажет, что мать надо поддержать и не бросать в трудное для нее время. Да, тут все ясно, но вот школа? Если мать нельзя оставлять одну, то как быть с учебой? Выходит, что в Рубашевке ему делать нечего?.. Как Ванька ни раскидывал мозгами, всегда приходил к твердому убеждению, что все будет зависеть от решения матери. Посоветоваться бы с ней, но она в отрубе и слушать ничего не хочет. Говорит, что ей сама жизнь стала не мила. Состояние у нее просто ужасное, какое-то паническое, будто все-все в жизни потеряно навсегда. Буробит, что покончит с собой. Но зачем же ему-то об этом говорить? Сам ведь переживает...

  И надо же, надеется, что любимый муженек просто пошутил и еще вернется. Верила, что он ее любит так же, как она его. А Колька говорит, что нет, нисколько брат не пошутил и больше не вернется. В Курлак ездил сам отец и вернулся злой. У брата, оказывается, там уже другая жена, и скоро она вроде бы ребеночка ему преподнесет. Брат это раньше скрывал, а теперь уж и скрыть нельзя. Отец сам не знает, как лучше поступить. Он вроде держит сторону матери, хотя и злится на нее, что приперлась к сыну сама, брак они, как муж и жена, так и не узаконили. Что же делать?.. Ванька надеялся, что через день-два мать наконец, придет в себя и тогда все встанет на свои места. Надо потерпеть, и он терпел. От кошмара в доме малость забывался, когда ухаживал за скотиной. Делал это охотно, без напоминаний, выводил корову на выгон и приводил обратно, рвал там траву овцам, кормил курочек. Хорошо, что мать вовремя управилась телку сдать в колхоз, иначе совсем было бы худо. Зима долгая, чем кормить-то?

  Третий день как Ванька не ходит в школу, а крутится возле матери и скотины. Бросать мать, считает он, никак нельзя. А уж она так переживает, так переживает, что осталась без любимого Сереженьки... Кормит мать и Ваньку тетка Дарья. Анучинцы держат сторону матери. ─ «Разве ж справедливо бросать жену? ─ рассуждают они. ─ Да и ребенок хоть и не его, а все же... Зачем тогда надо было дом из Бирюча в Анучинку перетаскивать?»

  Как-то Ванька привел корову с выгона пораньше. Тетка Дарья обещалась ее подоить. Пока заводил корову в сарай, из дома вышли дед Алексей с теткой Дарьей. Видно, мать успокаивали. Дед Алексей одет во все старое, небось завернул прямо с работы. Тетка тоже в рабочей одежде, в руках держит тряпку и подойное ведро. Спустившись с порожек, остановились. Дед глуховатым голосом сказал:

  ─ Кажись, очухалась. Надо же, как в Серегу втрескалась, а он, паршивец, взял и бросил! Ай-я-яй, расхлебывай тут за него... ─ Помолчали. Глянув на ведро, дед Алексей, недовольно пробурчал: ─ А чё ты за нее доишь? Пускай сама! Сколько ж можно здоровой бабе в постели валяться?

  Дарья вздохнула:

  ─Ну чево ты, Алеша, разбухтелся? Ты же справедливый и понятливый. Думаешь ей щас легко? То-то! Да случись такое со мной, ей-богу, не знаю, как перенесла бы.

  ─ С тобой не случится, не брошу, а ей хватит бока в кровати протирать. «Мученица»! Сама к этому шла. Делом заниматься надо, делом!

  ─ Да будет она заниматься делом, погоди, ─ успокаивала его тетка. ─ А пока и я, как сестра, подмогу. Авось не развалюсь.

  ─ А-а, вас, баб, не поймешь, ─ махнул рукой дед Алексей.

  Увидев вышедшего из сарая Ваньку, тетка обрадовано воскликнула:

  ─ Как хорошо, что ты пораньше привел. Сейчас подою, а уж разливать сами с матерью справитесь. Домой мне надо, ─ с улыбкой и глянула на мужа. Тот уставился на Ваньку:

  ─ Есть там чё-нибудь пошкрыкать? ─ Кивнул головой в сторону выгона, и Ванька понял, что он о траве.

  ─ За день-то наедается, ─ ответил деловито. ─ Нашел я в самой низине травяное местечко. За день два-три раза штырь на новое место перебиваю. На одном-то месте особо не наешься.

  ─ Это правильно, ─ одобрил дед. ─ Ты Кольке потом местечко это покажи. Он будет корову туда водить, когда станешь учиться. Может, хоть чуток корму сэкономим. Э-эх, кому развлеченья, а кому морока... ─ прогудел недовольно и вразвалку пошел к своему дому. В пустое ведро звонко ударили упругие струйки молока. Тетка Дарья начала доить корову.

  Дед ушел, а тетка Дарья сидит на небольшой скамеечке и доит. Ванька, вытряхнув из мешка овцам корм, схватил ведро и побежал к колодцу за водой. «Интересно в жизни получается», ─ думал он. Мать и тетка Дарья хоть и не родные, а все-таки считаются сестрами. По годам одинаковые. Но тетка Дарья вышла замуж за отца отчима и теперь ему вроде как стала бабкой. А мать ─ жена сына ее мужа... Но Дарья ему хоть и бабка, он все равно зовет ее теткой.

  Поставив на порожек ведро с водой, Ванька вздохнул: какие же мать и тетка Дарья разные. Тетку муж, хоть он и намного старше, слушается и уважает. А вот мать и в самом деле втрескалась в Серегу. Но чем же она хуже его? Да нисколько не хуже, а даже лучше!..

  Размышления Ваньки прервала тетка Дарья.

  ─ Вань, ты далеко-то не уходи, я уже скоро. Уходить Ванька никуда и не собирался. Он думал, что если мать очухалась, как сказал дед Алексей, то может, удастся с ней поговорить насчет учебы. Если уж откровенно, то ехать в Рубашевку не хотелось. Были на то у него и другие причины.

  Наконец дойка закончилась. Передав Ваньке ведро с молоком, тетка Дарья заспешила домой кормить троих мужиков и заниматься своими делами. У нее этих дел выше макушки. Когда-то она даже позавидовала матери, у которой жизнь дюжа беззаботная. Вот бы, мол, мне такую! Хотя сама же и призналась, что жить, как мать, она бы не смогла.

  С ведром молока Ванька вошел в избу и поставил ведро на лавку. Мать уже зажгла лампу, но постель так и не заправлена. А к чему заправлять, если скоро спать? В избе прибрано. Мать сидела за столом с таким видом, будто все перед ней в чем-то провинились. Однако разговор с Ванькой завела по-доброму, даже похвалила, что в трудное время он оказался хорошим ей помощником. «Может, чем подсобить?» ─ спросила как-то странно и необычно.

  ─ Нет, мам, ничего не надо, ─ ответил Ванька и рассказал, что корова и овцы накормлены, двери закрыты. ─ Вот молоко если разлить в горшки.

  ─ Это сделаю, ─ махнула она рукой. ─ Спасибо тебе, сынок. ─ Подошла к Ваньке, обняла и притиснула к себе. На глаза Ваньки навернулись слезы. Он прижал свою вихрастую голову к ее груди, что случалось редко: уж так сложилось, что он всегда был от матери на каком-то отдалении. У нее не хватало времени побыть с ним, узнать, чем он живет, что его радует, волнует...

  А ведь как хорошо, когда они вместе и никто им не мешает! Да Ванька уверен, что без отчима им будет куда лучше и спокойней. Но говорить матери об этом сейчас не стоит, не поймет. Прикидывал, как бы поудобней спросить насчет учебы. Волновался ─ ребята учатся, а он сиди дома. Если бы отец узнал, то уж точно отругал бы. Мало ли, что ему не хочется ехать в Рубашевку?

  Да учеба Ваньку тревожила, но было еще и то, то просто мучило. Да, именно мучило. Это началось давно, сразу после того как отец ушел из семьи, и ушел из-за матери. Она ему изменяла, говорила, что не люб ей, ─ Ванька это сам слышал. И вот, пытаясь понять, почему мать так ведет себя, Ванька пришел к нерадостному выводу: его мать-то, оказывается, «охоча на мужиков». Таких баб в Бирюче называли «гуленами». О связях матери с разными мужчинами ему пришлось услышать, когда она жила в доме на Новой Слободе. Это после неудачного председательства. Тогда она даже еду не готовила, а вот любовников к себе на ночь вроде бы впускала. Об этом добрые люди нашептывали бабушке Марфе. Даже называли, кто к ней захаживал, чтобы переспать. Бабушка и верила и не верила. «Мало ли что люди в своей злобе на бывшую председательшу могут набрехать!» ─ вздыхала. А время шло, разговоры о «нечестности» матери нет-нет да возникали. И с тех пор Ванька крепко запереживал: ну кому понравится слушать подобные разговоры о собственной матери? Расстраиваясь от злых ребячьих уколов, Ванька не раз думал, что если бы был поболе да посильнее, ох и дал бы этим «ночлежникам». Но приходилось терпеть, а к матери с такими вопросами и не подступишься.

  Но вскоре у Александры появился анучинский ухажер, с которым она и раньше встречалась. И Ванька согласился, чтобы дядька Сергей стал его отчимом. Ну а теперь вот и отчима нету... Ваньку до боли в душе мучило, как поведет сейчас себя мать. Что если к ней опять зачастят «ночлежники»? Вот отчего Ваньке и не хотелось оставлять ее одну. Прервав невеселые мысли, Ванька начал было опять рассказывать чем занимался днем, но вдруг решил не тянуть волынку и прямо спросил насчет учебы. Вздохнув, мать отстранилась от него.

  ─ Мам, ты только не подумай, что мне так уж охота в Рубашевку ехать. Я, если надо, и учиться стану и с тобой сколь хошь побуду... ─ туманно изрек Ванька, ожидая каким будет ответ.

  Александра опустила голову.

  ─ Учиться, сынок, надо, тут и думать неча... Вот соберу кой-какие пожитки да еду с собой ─ и поезжай в Рубашевку. Пошукаю насчет попутки. Без тебя мне будет хуже, но что делать? Не сидеть же вечно рядом со мной... Плохо, все, сынок, плохо, ─ горестно всплеснула руками. ─ К зиме не готовы, теперь вот думать надо, как заново жить станем ─ заново, чуешь? ─ Голос матери задрожал, и Ванька испугался, что снова начнется истерика . Вспомнив разговор с дедом Алексеем, сказал:

  ─ Корову на выгон будет Колька выводить, а местечко, где трава получше, я завтра ему сам покажу. И овцам траву он будет рвать. Ты только, мам, не переживай. ─ Ванька никак не хотел, чтобы мать опять заводила речь о том, как все плохо. Ведь кому-кому, а ему и без того ясно, что все лето жили ожиданием переезда в Курлак и зимовать в Анучинке никак не собирались.

  ─ Ладно, сынок, ты пока поешь, а я молоко в горшки разолью. ─ Мать пошла к загнетке. Ох, как же ласкало Ванькин слух это слово ─ «сынок», как хотелось, чтобы она почаще к нему так обращалась... Ванька принялся за еду, а мать начала разливать молоко. Между делом говорила, что с коровой-то хорошо, только вот чем ее кормить зимой? Ведь «он» так обещал, так заверял, что с кормом решит. «Он» ─ это отчим, понял Ванька. Но мать не стала продолжать эту тему, а к радости Ваньки сказала, что было бы хорошо, если б он почаще навещал ее. Ванька заверил, что обязательно постарается. И мать впервые за долгое время улыбнулась.

   «Может, и в самом деле очухалась?» ─ подумал Ванька, запивая хлеб парным молоком.

  А с утра мать вновь захандрила, погрузившись в уже знакомый Ваньке «отруб». Лежала, уставившись в одну точку, и молчала. В такие моменты ей говори ─ не говори, проси ─ не проси, все бесполезно. О своем вчерашнем обещании покумекать насчет попутной подводы в Рубашевку даже не вспомнила. Хорошо, что Ванька привык сам рано вставать, а то спал бы и спал. Поев хлеб с картошкой и запив простоквашей, Ванька сел на лавку поближе к кровати и стал ждать. А чего ждать-то и сколько ждать? Может, сразу и спросить? Как скажет, так и будет. Ишь как опять распереживалась, бедная! А вчера вечером вроде уже была нормальной, даже улыбалась. Вот и пойми ее...

  Во дворе послышались голоса, и вскоре в избу вошли Колька и тетка Дарья с мужем. В руках у деда Алексея дорожная сумка. Тетка Дарья сразу метнулась к матери:

  ─ Ну чё ты? Опять расклеилась? Да будя переживать-то, будя!

  ─ Кончай, Александра, бока в постели протирать, ─ подал голос и дед Алексей. ─ Было б из-за чево страдать!

  Присев рядом с Ванькой, Колька спросил:

  ─ Ты корову куда отводил?

  Ванька стал объяснять, понимая, что раз Колька заговорил о корове, то в Рубашевку идти или ехать придется. Да и сумку тетка собрала, скорее всего, ему в дорогу. Мать-то откуда чего возьмет? Поставив сумку у порога, дед Алексей подошел к кровати. Помолчав, буркнул:

  ─ Ну и долго вы тут тары-бары разводить будете? Мне ведь ехать пора. ─ Тетка Дарья стала объяснять матери, что муж подвезет Ваньку до полдороги, а то и дале, а там уж он и сам как-нибудь до Рубашевки доберется. Чево сидеть-то ему тут? Дед подтолкнул Ваньку к матери ─ мол, прощайся да поедем. А чего прощаться! Ванька подошел к матери, спросил можно ли ехать. Та кивнула, что-то пробормотала, но он не разобрал. Кое-что из теплой одежды мать вечером, правда, собрала: впереди как-никак зима.

  Пока Ванька кружился по избе, как бы чего не позабыть, дед негромко говорил:

  ─ За мать дюжа не переживай. Приглядим и если чё поможем. ─ Потом добродушно прогудел в сторону Александры, что малый-то у нее растет хозяйственный, радоваться надо.

  Тетка осталась с матерью, Колька повел корову на пастьбу, а Ванька с дедом отправились на ферму. Дед запряг там в подводу лошадь, и они поехали в сторону Рубашевки. Подбадривая вожжами и протяжным криком ─ «но-о!» пегую кобылку, дед Алексей с Ванькой ехали на телеге по проселочной дороге. Только что Ванька ломал голову, как будет добираться до Рубашевки, а вот уже и едет с самим дедом. Чудеса и только! Где, интересно, дед его высадит? Он не слишком-то говорлив. К Ваньке поначалу, как перебрались в Анучинку, относился хорошо, но потом непонятно почему стал недолюбливать, а точнее ─ просто не замечать его. А теперь вроде бы опять полюбил. Матери вон расхваливал, какой он хороший. Ванька и сам не привык много болтать, а вот думать ему приходится ой-ё-ёй сколько. И вообще-то, на душе тоскливо. Ну а чему, собственно, радоваться? Мать до сих пор сама не своя. Неужели в отчима уж так втрескалась, что все остальное ей нипочем? И даже он тоже нипочем? Хотя вчера же обнимала, сынком называла. Может, еще будет любить как отчима? Просила, чтоб почаще домой наведывался. Выходит, будет скучать. Ему надо ради нее постараться. Он уже решил, что учиться станет по-своему. Надо только все толком обмозговать. Мысль-то совсем недавно в голову пришла...

  Помахивая куцым хвостом, старая кобыла бежала легкой трусцой по наезженной дороге. Колеса подводы иногда подскакивали на ухабах, но думать Ваньке это не мешало. На подводе он мог бы сколько угодно кататься. Обернувшись назад, дед Алексей дружелюбно изрек:

  ─ Скажи спасибо своей тетке. Это она вчерась меня надоумила тебя подбросить. Допетрил? ─ Ванька закивал головой. ─ Вот наказ и выполняю. ─ Хотя, нагнулся дед к Ваньке поближе, ─ с этой подводой я должен быть совсем в другом месте. Усек? ─ Манера разговора у деда неторопливая. Почти после каждой фразы, он спрашивал Ваньку, дошло до него или не дошло.

  Да Ванька понятливый. Ясно, что дед должен быть с подводой где-то еще, но решил сделать крюк и подвезти его. Когда лошадь на спуске в ложбину пошла шагом, дед, натягивая вожжи, спросил:

   ─ А слышал про лог с названием «Шкурный»?

  Ванька опять закивал и стал рассказывать, что слышал от ребят, когда в ночном пасли лошадей. Когда-то батраки с Рубашевки подняли бунт, а казаки их в этом логу плетьми избивали. Пороли так сильно, что у иных с тела кожа была содрана. Выслушав его, дед спросил, а слышал ли он, почему поселок называют Рубашевкой. Об этом Ванька ничего не знал. Спустившись вниз и проехал извилистую с колдобинами дорогу по самой низине, лошадь потянула подводу обратно наверх. Легонько толкнув Ваньку локтем, дед попросил его подсесть поближе. Ванька пристроился рядом, и дед Алексей стал рассказывать, что вначале на месте Рубашевки и в округе было несколько небольших хуторов. Люди селились там, где земля получше. А потом эти земли скупил помещик из Больших Ясырок Иван Рубашевский. Вот и стало село называться Рубашевкой. Вскоре рядом с Рубашевкой появился поселок Ставяновка. В нем крестьяне на свои деньги построили церковь, а жители Рубашевки в эту постройку денег не вложили и поэтому их в церковь пускали за плату. Дед действительно сегодня был необычайно разговорчив и добр.

  Подъезжая к окраине Ставяновки, он неожиданно остановил подводу.

  ─ Все, дальше не поеду, ─ сказал, слезая на землю. ─ Теперь и сам доберешься. ─ Взяв в руки две Ванькины поклажи, приподнял их. ─ Донесешь, тут и нести неча. Об одном только прошу: гляди не сболтни Тихону (это у кого Ванька квартировал), что я подвозил. Обидится, что не заехал. Скажешь, кто-нибудь другой подвез. Слышь, не подведи. А с Тихоном авось зимой повстречаемся, когда делов помене будя. Росли мы вместе... Да ладно об этом, пора ехать. ─ Подложив под зад побольше соломы, дед уселся, развернул подводу и, хлестнув кобылку по крупу вожжами, загромыхал рысью в обратную сторону. Даже не оглянулся. Спешил. А Ванька, подхватив не очень тяжелые поклажи, пошел к Рубашевке.

  Просьбу деда Алексея Ванька выполнил ─ не сказал, что тот его подвез до самой Ставяновки. Но и без того было столько расспросов о делах в Анучинке, что Ваньке отвечать надоело. Все стали переживать за них с матерью, особенно когда узнали, что Александра пластом лежит в постели и просила почаще навещать ее. Ванька же уже все обдумал насчет учебы. Надо жалостливо учителям про болезнь матери рассказать и что придется отлучаться к ней в Анучинку. Можно еще попросить деда Тихона, чтоб поговорил с директором школы, он его хорошо знает. Вот было бы здорово: неделю учиться, а потом на неделю домой к матери уезжать. На его учебе это нисколько не скажется. На время отсутствия он станет брать у учителей домашние задания, особенно по математике. Может быть, придется и попросить иногда помочь Татьяну Ивановну, что работает в Анучинке. Она поможет. Главное ─ уговорить директора школы.

  И все, как Ванька задумал, так и получилось. Дед Тихон поговорил с директором, тот сказал учителям, что надо Ваньке снисхождения сделать из-за больной матери. С ним в школе стали проводить дополнительные занятия и пошло-поехало. Неделю Ванька учился, а другую неделю проводил с матерью. Она довольна, что сын рядом, и он еще как доволен, что помогает матери и ей с ним лучше. Беспокоила лишь дорога до Анучинки и обратно в Рубашевку. Но и тут помогали два деда: Алексей и Тихон. И надо же: учиться Ванька стал нисколько не хуже, чем раньше.

  На зимних каникулах успел побывать в Бирюче у отца у всех своих тетушек. Отец жизнью доволен. Сказал, что с Авдотьюшкой ждут третьего ребеночка. Мечтает о сыне, а там как получится. Старшая дочка Таня подросла, стишки рассказывает, младшая, Полюшка, говорить учится. «Как у отца стало все по-семейному радостно и спокойно. Почему же у матери все не так, как хотелось бы», ─ не раз задумывался Ванька и, конечно, переживал.

  Да, дядьки Григорий и Левон все работают на строительстве канала «Москва ─ Волга». Когда вернутся домой ─ неизвестно, скорее всего, как закончится сама эта стройка. А может, и на другую их потом перебросят. У Пашки и у всех двоюродных братьев свои заботы. Пашка собирается поступать в Воронежский железнодорожный техникум. Встречался Ванька и с Витькой. Он все такой же длинный и худой, мечтает ─ служить в армии, но боится, что из-за худобы не возьмут.

  ...Когда Ванька стал приезжать домой из Рубашевки на целую неделю, мать заволновалась, не бросил ли он учебу. Долго выпытывала, как это можно столько дней не ходить в школу. Ванька ей рассказал, но мать все равно не поверила. Сходила тайком к учительнице Татьяне Ивановне и попросила узнать, не обманывает ли ее сын. Та быстро «разобралась» и сообщила, что нисколько не обманывает, вообще, он у нее разумная головушка. Вскоре в этом мать и сама убедилась. После работы со скотиной сын не бегал с ребятами, а готовил домашние задания и читал книжки, которые брал у той же Татьяны Ивановны. Читал запоем. Иногда привозил их с собой из Рубашевки.

  Для Ваньки не было большей радости, если у кого-то ему удавалось достать книжку. Любую! Ведь книжек в Бирюче, в Анучинке или в Рубашевке было мало. И если выпрашивал хоть на день или даже на одну ночь, то уже заранее просто дух захватывало от одной лишь мысли, что скоро узнает все то сокровенное таинство, которое пока скрыто от него в этой самой книжке. Читал, напрочь отключаясь от всего, что его окружало, и живя вместе с героями книжки совсем в другом мире...

  Мать понемногу оттаивала. Становилась мягче, разговорчивей и ближе к Ваньке, что его это, конечно, радовало. Об одном Ванька сожалел: отчим забрал с собой гармошку. А так бы она ему сейчас пригодилась! Выручали книги и хлопоты со скотиной, а также домашние задания, которых было много. Работы со скотиной, правда, поубавилось, потому что в хозяйстве осталась лишь корова и несколько кур. Овец мать продала какому-то мужику с Николаевки. Ванька страшно переживал и слезно умолял мать оставить овец, до того были ему милы их приветливые мордашки. Но мать продала, так как надо было на что-то жить. А Ваньке они даже во сне снились. Будто приезжает домой из Рубашевки, подходит к дому, а они, все три, его жалобно встречают и просят не продавать их. Да он и не хочет продавать, но тут подъезжает на подводе в форме царского стражника Пашка (его отец был при царе урядником) и, посмеиваясь, чешет Ваньке стихами:

   ─ У крыльца дрожит овца,

   Ждет печального конца...

  Ванька оглядывается: а ведь и в самом деле осталась лишь одна овечка, и та, бедная, дрожит. Куда же две подевались? Пашка пытается ее забрать, а Ванька не отдает... Тут и проснулся. Рассказал о сне матери, а то только хмыкнула: мол, дюжа уж ты меня переживательный. Так нельзя...

  А жить в Анучинке Ваньке с матерью становилось все трудней. Это потому, что в огороде летом ничего не вырастили, трудодней в колхозе тоже не наработали. Слава богу, помогали тетка Дарья с дедом Алексеем, да еще крепко выручила корова. Приезжая домой, Ванька каждый раз подходил к корове и к небольшому стожку сена. Этот стожок просто на глазах таял. Чем же корову кормить, когда сено кончится, ведь впереди целых ползимы! Сказал матери, а она махнула рукой на соломенную крышу сарая. И Ванька понял, что кормить станут соломой с этой крыши. Но корова-то стельная, не оглянешься, как будет телиться, ее бы сеном, а не соломой кормить. Спросил насчет сена деда Алексея, но у того самого не хватает. Если им отдаст, то свою живность кормить будет нечем. Матюкается, что целое лето сынок с невесткой пробездельничали, а теперь голову ему морочат.

  На душе у Ваньки двояко. Он старается, чтобы матери с ним было хорошо. Чай, не слепой, видит, как она радуется каждому его приходу. Сядет рядышком, порасспрашивает об учебе и о жизни в Рубашевке, расскажет, как сама живет. Говорит, что деньки подсчитывает и ждет его появления. Такого раньше с ней не бывало. Как-то, разоткровенничавшись, призналась, что, видно, плохая она для него мать. Ваньку это удивило.