Текст книги "Третий лишний (СИ)"

Автор книги: Анатолий Силин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)

  ─ А гармонь-то чево брат все время в сундук под замом запирает? ─ спросил Ванька.

  ─ Он у нас такой, все свое отдельно держит. Мне тоже давал поиграть, а потом забирал и в сундук. «Зачем прячешь-то?» ─ спрашиваю. «Целее будет», ─ отвечает. Только не знаю, зачем она ему. Играет разве когда выпьет, да и то заунывное. У тебя побойчей получается. Молодец! Я уж ему не говорю, глядишь заберет, и опять сдуру в сундук.

  ─ Спасибо и на этом, ─ сказал Ванька и заиграл задушевные «страдания».

   Ванька любил «страдания». Они его успокаивали, он играл и мечтал о хорошем, стараясь забыть про все плохое. Но разве плохое сразу позабудешь? И что хорошего, когда семейная жизнь ─ сплошные страдания? Последняя ссора матери с отчимом мучила и никак не забывалась, хотя со временем оба вроде бы притихли и споры прекратились.

  Матери все-таки удалось уговорить Сергея перевестись работать поближе к дому. Ей хотелось видеть его не только на работе, но и знать, где он кроме работы бывает. Такое местечко для него нашлось, причем в самой Анучинке. Конечно, должность не такая престижная в сравнении с прежней, зато в семье должен наступить мир и покой. Так думала и этого добивалась мать. Что же это была за работа?

  Жители Анучинки взяли ссуду и купили трактор «Фордзон», а еще к нему плуги и бороны. Осенью вспахали землю и засеяли ее рожью. Урожай получили отменный. Положенный процент урожая сдали государству, часть распределили между собой и за проданную рожь купили молотилку. Стали готовиться к следующей посевной, и вот тут-то возникла необходимость иметь своего бухгалтера, который вел бы учет как полученного урожая, так и его продажи, затрат на приобретаемую технику и оплаты труда членам бригады. Для такой работы отчим подходил по всем статьям: грамотен, поработал завмагом и в райпотребсоюзе, кроме того, свой, анучинский. Был решен вопрос и с зарплатой. Отчим не сразу, но согласился, и Александра была на седьмом небе от радости.

  Ванька толком и не знал, что это за машинное товарищество, где стал работать отчим. Люди чаще называли его бригадой. В Деевку на праздники Ванька бегал вместе с ребятами и видел, как к сельсовету с Анучинки, Николаевки, Гусевки, Кирилловки и других деревень съезжались «Фордзоны». Было так интересно глядеть, как они выстраивались в ряд, а потом по команде веселые трактористы, как бы соревнуясь между собой, разом заводили свои машины. Тракторист, который первым заводил трактор, получал подарок, а тому, кто заводил самым последним, было стыдно. Трактористы показывали свое умение пахать, водить трактор, и вообще для ребят тут было много интересного. Ваньке так хотелось хоть бы чуток прокатиться на тракторе. Он завидовал отчиму, что тот будет работать в машинном товариществе, хотя и заметил, что мамин муженек не особенно доволен своей новой работой. Зато была довольна мать.

  Она как-то даже повеселела и стала к Ваньке добрей. Только вот надолго ли? Споры между супругами, хотя и реже, но продолжались. Присутствуя на них, Ванька всегда держал сторону матери.

  Ох, но до чего же и правда отчим был ленив! Ванька таких лодырей в своей жизни еще не видывал. Сергей работать не любил, зато Ваньку с матерью проверял постоянно. Мать говорила, что работа у него сейчас легкая: придет, что-то попишет, поболтает с кем-то и домой на обед. Дома наестся, приляжет отдохнуть, а потом ему вдруг приспичит глянуть, где и чем занимаются жена со своим сыном. Тут-то как раз и возникали между ними всякие споры. Ванька их столько понаслушался, что вспоминать не охота. Да взять хотя бы самый последний случай. Они с матерью пропалывали на огороде просо. День был жарким, и захотелось пить. Мать сказала: «Еще по паре рядков пройдем, потом домой сходим, водички попьем, отдохнем, а как жара спадет, закончим с просом».

  Мать стала привлекать Ваньку ко всякой работе на огороде. На беготню с ребятами у него времени почти не оставалось. Но Ванька не обижался и старался матери помочь, только вот в душе постоянно возникал один и тот же вопрос: «Почему отчим отлынивает дома от любой работы? Почему?» Причем постоянно! Взять хотя бы тот день, когда просо пололи. Только собрались попить воды и малость отдохнуть, как Ванька увидел маминого муженька. На голове офицерская фуражка, хоть в армии сроду не служил. В такую-то жару натянул брюки галифе, а на босых ногах ─ резиновые галоши. Руки как всегда за спиной, согнулся, будто тяжелый груз тащит и этак медленно, походкой ворона на пахоте, чапает к ним.

  ─ Ой, Сережа идет, щас водички принесет! ─ обрадовалась мать.

  ─ Жди, принесет он водички, ─ пробурчал Ванька.

  ─ Много ты знаешь! ─ осадила мать. Но Ванька угадал, никакой водички отчим не принес, ума на это не хватило. Зато, в дугу согнув спину, по пути вырвал оставшуюся после прополки травинку и с ней подошел к ним. Сделал замечание, что сорняк негоже оставлять в посеве. Ванька промолчал, а мать в отместку уколола, что мог хотя бы воды им прихватить, а не являться с пустыми руками. Жарища-то вон какая. Но отчим и ухом не повел. Обрадовал, в общем, своим появлением.

  Мать с ним начала выяснять отношения, а Ванька, чтоб не мешать, отошел в сторонку. Он знал, о чем они сейчас начнут спорить, это уже сто раз повторялось. Вначале насчет водички, потом о подготовке к зиме. Прошедшую зиму полуголодная домашняя скотина еле перезимовала в неутепленном сарае, отчего корова ревела на всю улицу. А сарай-то до сих пор так и не обмазан. Корм тоже не заготовлен, значит, зимой опять будет худо? И вот опять ─ горланят, доказывают друг другу, кто же в семье главнее ─ муж или жена? До того надоело их слушать, ну как малые дети! Ванька сам переживал за корову, телка и овец, замерзавших зимой в ледяном сарае, а эти только решают, кто же из них главный! Мать, та хоть что-то сделала ─ замазала самые большие дыры в плетне говешками, а по– другому ─ коровьими лепешками. Но ведь надо обмазать сарай как изнутри, так и с внешней стороны, тогда в нем будет тепло. А для этого всего и надо привезти глины да соломы, все это замесить и обмазать. Мать талдычит отчиму, что одной ей сделать не под силу. Напомнила, что и Ванька готов помочь. Отчим недоверчиво глянул на него, видно подумав про себя: такой-то сопляк? Но Ванька поддержал мать, заверив, что готов на лошади глину с соломой замесить. Нужна лошадь и все для замеса. Когда речь зашла о соломе, мать напомнила Сергею, что угол крыши в сенях до сих пор торчит как открытый рот, не покрыт, и опять осенью и зимой в сени то вода польется, то снег будет сыпаться. Есть в доме хозяин-то или нет его?

  Мать не на шутку злится. Начинает заводиться и отчим. В свое оправдание говорит, что у него и так делов на работе по горло, а тут можно самим управиться.

  Мать кричит:

  ─ А корм? Где корм? Чем скотину кормить будем?

  ─ А-а, ─ машет рукой отчим, разворачивается и недовольный чапает обратно в дом.

  ─ Ну вот, что называется, поговорили, ─ бурчит Ванька.

  ─ Ему бы, лентяю, спать, да спать! Как колода неподъемная, долдонь не долдонь ─ все без толку! ─ психует мать и предлагает Ваньке рядочка по три еще прополоть и на нынешний день хватит. Ванька соглашается.

  В таких случаях ему в голову лезут мысли вроде того, что побольше бы таких споров: глядишь, мать и не станет жить с отчимом. В самом деле, какой же это мужик, если дома только жрет да и спит!

  Едва начался урок и Татьяна Ивановна стала спрашивать у ребят домашнее задание, как в дверь класса заглянула Ванькина мать. Положив книжку на стол, учительница подошла к ней. О чем-то поговорив, сказала Ваньке, чтобы вышел к матери. Визитом матери Ванька был удивлен. В школу она приходила редко: раньше на родительских собраниях обычно сидел отец. Да и виделись только что, он в школу уходил, а она печь растапливала. Еще предупредила, чтобы после школы сразу домой. Ванька вопросительно уставился на нее.

  ─ Вань... ─ сказала мать взволнованно. ─ Тут вот стряслось что... Нам с отцом надо в Бирюч ехать. Бабушка Марфа умерла...

  ─ Я тоже с вами, ─ кивнул Ванька, еще не вникнув в суть случившегося. ─ Сейчас возьму шапку и... ─ Не договорив, вдруг осекся: ─ Ч-что?.. ─ Как это ─ умерла? Она же была жива!

  ─ Как все умирают, так и она умерла, ─ проворчала мать. А мы на похороны понимаешь?

  ─ И я поеду! ─ Ванька бросился в конец коридора за шапкой. Там, сбоку от прохода, он повесил ее на крючок. Из-за холода верхнюю одежду в классе никто не снимал.

  ─ Никуда ты не поедешь! ─ услышал вдогонку резкий голос матери. ─ Дома останешься и скотину будешь покормить.

  ─ Тетка Дарья покормя! ─ не соглашался Ванька.

  ─ Она с нами едет. Всё, после школы чтоб сразу домой, ─ отрезала мать и пошла к выходу.

  ─ Мам, я тоже! ─ заканючил Ванька, идя следом за ней.

  ─ Кончай воду мутить, дядька Григорий уже заждался.

  ─ Дядька Григорий?

  ─ Да он, нам пора. ─ Впустив с улицы в коридор клуб морозного воздуха, мать хлопнула дверью.

  Ванька пометался туда-сюда, выскочил на улицу и увидел, как по дороге в сторону Бирюча рысью удалялась лошадь, запряженная в дровни. В них сидели тепло укутанные в шубы крестный с отчимом и мать с теткой Дарьей.

   Ванька постоял-постоял и вернулся обратно в школу. Заходить в класс сразу не стал, наконец-то до конца осмыслив, что произошло. Повернувшись к окну, тихо, не скуля шмыгая носом и размазывая ладонью по щекам обильно хлынувшие струйки слез, заплакал. Из класса вышла Татьяна Ивановна, сочувственно спросила:

  ─ Любил бабушку?

  Ванька кивнул.

  ─ Знаешь, ─ сказала она, ─ сейчас я вынесу твою сумку и иди лучше домой. Только сразу домой, никуда не заходи, ─ попросила. ─ Если и завтра будет плохо, разрешаю остаться дома, а там к вечеру, глядишь, и родители вернутся.

  Она вынесла его матерчатую сумку с тетрадкой и половинкой карандаша. Застегнув пальтушку и завязав ниже подбородка тесемками шапку, чтобы не сползала на лоб, Ванька вышел из школы. На улице было морозно, с заснеженного поля дул сильный ветер. Не зная, что делать, он как очумелый побежал по дороге. Мысли путались. У поворота на Бирюч остановился. Постоял в раздумье. Бабушки больше нет и не будет, а он ее даже не увидит. Учительница сказала, что если завтра будет плохо, то может посидеть дома. А что если все-таки махнуть пешком в Бирюч, а завтра с родителями вернуться в Анучинку? Скотину и Колька накормит. Только домой забежать, найти и упросить его. Деду лучше не сказывать... Ванька нерешительно затоптался на месте: видеть бабушку мертвой хотелось и... не хотелось. Она ему когда-то говорила, что на мертвых лучше не глядеть, а то по ночам будут сниться...

  Идти в Бирюч совсем расхотелось, едва вспомнил про гармонь. Теперь он знал, что делать. Лишь бы мать ключ от замка оставила. Как же он забыл у нее про ключ-то спросить? Теперь, когда отчим стал постоянно жить с ними в Анучинке, Ванька играет на гармошке только по воскресеньям, да и иногда в субботу. В остальные дни хоть не заикайся, не даст. Говорит, что надо уроками заниматься, а гармошку и так уже лучше его освоил. Если замок закрыт, то ключ может быть в потайном месте, размышлял Ванька, идя домой. Лишь бы с собой не увезла. Вот щас достанет он из сундука гармонь и будет играть грустные «страдания». Они бабушке нравились. На каникулах в Бирюче отец как-то взял у одного дядьки гармошку, и они с ним вдвоем играли: Ванька на гармошке, а отец на балалайке. Столько людей послушать вечером собралось, и так все удивлялись, как сын с отцом душевно играют. Бабушка даже чуток всплакнула. Сказала потом, что так он ее ублажил, так ублажил. А дома грустно-грустно страданула, отчего Ваньке стало не по себе. Он и смысла слов тогда не понял, ведь в жизни так не бывает, как она спела.

   Если б было в груди дверце,

   Ох, поглядела б я на сердце...

  Спросил, а она сказала, вот подрастешь, тогда и поймешь. Выходит, что у нее сердце болело... Как же быстро пролетели летние каникулы, и как бабушке не хотелось с ним расставаться. Вспомнил ее вздох: «Ну вот, ты и уезжаешь... Свидимся ли?» А он ей весело так: «Свидимся, свидимся, ты только жди. Зимой на каникулы обязательно прискочу. Дорогу теперь знаю, ты мне собников с капустой и картошкой напечешь!» «Дай-то Бог!» ─ ответила бабушка. Обняла и прижала его к себе. А мать как назло все торопила, что пора ехать, что уже смеркается. И они поехали... Теперь бабушка уже не наготовит вкусных собников и никогда его не встретит. Она его больше всех любила. Ну почему раньше так мало с ней был? Все куда-то спешил и убегал, то к Пашке, то к Витьке, то на озеро, а она ждала и не обижалась. Никогда не ругала. Если за что и пожурит, то как-то по своему, ласково и он на нее нисколько не обижался... Ванька и не заметил, как в раздумьях подошел к дому.

  Главная заморочка разрешилась удачно. Замок на сундуке хоть и был закрыт, но, просунув руку в потайное место (под сундук), Ванька нащупал на полу ключ. Обрадовался. Хорошо, что мать не забыла оставить. У нее иногда просыпалась к нему забота, вроде как сейчас, с ключом. Видно, поняла, что гармошка хоть как-то да отвлечет сына от грустных мыслей о бабушке.

  Мать любила ее по-своему. Иногда признавалась, что много ей нервов попортила, называла себя непутевой, обнимала и целовала, а бабушка, млея от радости, говорила в ответ: «Да будя тебе, будя».

  Ванька тоже считал себя виноватым перед бабушкой. Мог бы и побольше с ней времени проводить.

  Он быстренько открыл сундук и достал оттуда гармошку. Странно, но отчим почему-то завернул ее в кусок серой материи. Для чего? Надо потом завернуть точно так же.

  Наконец Ванька уселся на свое любимое место под образами, поиграл легонько то на голосах, то на басах, как это делают заправские гармонисты, и затянул «страдания», какие даже мать за душу скребли и щипали. Ванька играл и плакал. Представив, что, может, как раз в это время бабушку закапывают в могилу, заплакал сильнее. Бирюченский погост от них был через речку. Он со всех сторон обсажен кустами акаций и по краям обнесен глубоким рвом, никакой ограды нет. Ванька страшился туда заходить. Бабушку похоронят рядом с дедушкой Федором Карташевым. Она часто вспоминала о нем как о хорошем человеке. Говорила, что будет с ним навеки вместе, когда похоронят и положат рядом. Такие разговоры Ванька не любил и просил бабушку рассказать что-нибудь веселое.

  А может, она в самом деле не умерла, а просто малость приболела и попросила дядьку съездить в Анучинку? От такой мысли он даже играть перестал, но потом понял, что все это его выдумки, да крестный и не потащился бы зимой в их Анучинку. Зачем ему ехать за матерью, если они постоянно ссорились? Нет, видно, и в самом деле умерла. И Ванька вновь затянул свои «страдания»...

  Хлопнув дверью, в избу вошел Колька. Он стал еще длиннее. Отец принарядил его в новую пальтушку с мягким воротником, шапку пошил из теплой собачьей шкурки. Всю его старую одежку теперь передают донашивать Ваньке. Он не спорит, ведь не выбрасывать же еще годные вещи.

  Колька постоял-постоял как неприкаянный, потом молча сел и стал слушать Ванькины заунывные «страдания». Слушал терпеливо и долго, но наконец, не выдержав, сказал:

  ─ Чевой-то рыпишь одни нудные? Аж на душе тошно. Давай чё-нибудь повеселее.

  ─ Нельзя, бабушка умерла, ─ вздохнул Ванька, продолжая выводить тоскливую мелодию.

  ─ Ну и что? Поиграл и хватя, давай «матаню».

  ─ Не буду, бабушка обидится. Скажет, какой же ты, Ванька, дурачок. Только я умерла, а ты уже развеселую «матаню» наяриваешь. Выходит, что рад моей смертушке?

  Ответ Ваньки Кольку убедил. Он замолчал. Но долго сидеть и молчать уже не мог.

  ─ У меня ни дедов, ни бабок нет, ─ сказал тихо. ─ И мать померла.

  ─ У меня один дед Яков остался, бабушка Варвара тоже давно померла, ─ сказал Ванька, не прекращая «страдать».

  ─ А Марфа чья бабка?

  ─ Так она ж сестра бабке Варваре.

  ─ Понятно... ─ Помолчали. ─ А знаешь, ─ сказал Колька, ─ твоя мать с братом Серегой хотели тебя с собой в Бирюч забрать, а твой дядька ─ ни в какую. «Там и без него есть кому хныкать, ─ говорил. ─ Да и лошади будет тяжело пятерых тащить. Останьтесь кто-нибудь, а я заместо Ваньку возьму», ─ предлагал. Но остаться никто не захотел. Матери твоей без Сереги никак нельзя, а моя мачеха ─ твоя тетка Дарья сразу ударилась в слезы. Уж дюжа ей хотелось на похороны попасть.

  ─ Да ладно, чево теперь об этом долдонить, ─ опять вздохнул Ванька и поставил гармошку на лавку. Рассказал Кольке, что хотел в Бирюч пешком удрать, да раздумал, так как мать велела скотину кормить.

  ─ Скотину и я б покормил, ─ посочувствовал Колька. ─ Не такая уж важность. А корову отец подоить обещался. Да могла б и голодной денек побыть скотина-то ваша.

  ─ Ты чё? ─ удивился Ванька. ─ Денек тебя не покорми, и как? Да чё теперь-то говорить без толку. ─ Ванька бросил взгляд на настенные ходики, поднялся и стал одеваться, чтобы идти на двор. Своим мычанием корова уже напоминала, что ее пора кормить и поить. Простившись, Колька ушел домой, но вечером обещался еще заглянуть. Кроме Ваньки ему больше и пойти не к кому. Сколько раз говорил, что скучно у них тут, в Анучинке.

  Ванька вышел во двор. Угол крыши на сенях отчим так и не удосужился летом покрыть. Корова встретила мычаньем, заблеяли и подбежали к ограде овцы. Корова признает его за хозяина и перед кормежкой лизнет то по руке, то по голове. Мать говорит, что она из породы «сентименталок», а они дают много молока. Плохо, что отчим опять сена мало заготовил: корова не наедается и постоянно мычит. Чтобы не мычала, он даст ей корма побольше. Корова это понимает, потому и лижет своим языком. Овцы тоже тычутся носом в его ладони, когда он гладит их по кудряшкам. У них добрые и ласковые глаза. А вот телка непослушная. Мать собирается сдать ее на колхозную ферму. Может, так и лучше, все меньше сена на зиму придется заготавливать. Из-за сена и крыши мать все время спорит с отчимом, который привык слишком много спать. Но говорить ему бесполезно. Он ей сразу в ответ: «Спал и спать буду! За лето отсыпаюсь! Нет делов и нет заработков. Вот уйду опять в торговлю!»

  ─ Это в какую торговлю? ─ сразу навострит уши мать.

  ─ А хотя бы в тот же Курлак. Слышал, что место завмага там освобождается. Вот проеду и разузнаю.

  ─ Я те проеду! Хватит с меня твоей торговли! ─ категорически заявляет мать.

  ─ А вот и проеду! ─ дразнит ее отчим.

  ─ Сказала, не проедешь! ─ заводится мать.

  При таких спорах Ванька или куда-нибудь уходит, или садится в сторонке и молчит, а сам думает: ─ «Может, и прав отчим? Зимой-то в Анучинке почти все без дела сидят, кроме тех, кто на ферме? А на ферме он работать не хочет. Одно словом ─ торгаш!»

  В Курлак, назло Александре, отчим все-таки съездил и разузнал, что ближе к весне там завмаг потребуется. Теперь вот к ней подтатаривается, чтобы не противилась. Обещает, как станет в Курлаке работать, вместе с Ванькой их к себе перетянуть. Мать ему и верит и не верит. Пока Ванька обо всем этом раздумывал, уже несколько раз успел сходить к стожку и принести в коровник сена. Радуется, что корова мычать перестала и зашуршала сеном. Но думы про отчима не покидают Ванькину голову: «До чего же он непонятный человек!» Недавно завел разговор: где Ванька собирается дальше учиться? В Анучинке-то лишь начальная школа, так что пятый класс придется начинать то ли в Рубашевке, а может, в Синявке или Артюшкино. А они от Анучинки вон как далеко. Советует начать учебу в Рубашевке, там есть знакомые и пожить можно. Да Ванька о пятом классе пока и не думал, надо еще четвертый закончить. Какие-то Рубашевка, Синявка, Артюшкино! Ну, дает! Пообещал к школе пальто и новую шапку пошить, ботинки сапожнику заказать. Один раз уже обещал. Брешет, наверно, и сейчас... Вообще-то Ваньке было над чем подумать. Учиться где-то, а не дома ему не приходилось. А кто кормить его станет? Отец об этом когда-то говорил, но он не послушался...

  Ванька еще раньше заметил, что пока крутится со скотиной, то как-то успокаивается и забывает обо всем плохом. Но в этот раз на душе никакого успокоения, мысли строчат, мучают: то о бабушке, то об отчиме с матерью...

  Покормив живность, Ванька вернулся в дом. Играть на гармошке не хотелось. Достал из печки чугунок с еще теплым борщом. Налив в чашку борща и нарезав хлеба, стал есть. Поев, выпил кружку молока. Вот и пообедал. Потом холодной водой вымыл чашку, ложку и кружку. Гармонь в сундук убирать пока не стал. Еще поиграет, но попозже. Стекла двух небольших окошек разукрасил замысловатыми серебристыми рисунками мороз. Через них на улице ничего не видно. Стал дыханием рта и пальцами протирать на стекле круглую дырочку. Делать ничего не хотелось. В голове вертятся одни и те же мысли, в основном о бабушке: еще вчера она была жива... Завтра приедут мать с отчимом и все расскажут...

  Нет, умел же отчим уговаривать мать, причем тихо, спокойно, без крика. Но если она со злости начинала его толкать и царапать, то и он от нее отбивался. У него это получалось картинно и легко. В спорах о переходе на работу в Курлак больших потасовок пока не было. Мать упрашивала отчима не отрываться от семьи, часто горячилась, срываясь на крик, плакала, показывая свою женскую слабость. Подобные сцены раньше вспыхивали чаще, но после того как отчим стал жить и работать в Анучинке, мать вроде успокоилась, хотя равно не до конца... Видно, имелись у нее на это какие-то причины, о которых Ванька просто не знал, но частенько вспоминал слова тетки Дарьи, что муженек-то у Александры больно молод и к тому же красив, а потому за ним глаз да глаз нужен и держать его на длинных вожжах никак нельзя. Вот мать и пыталась по-своему укоротить эти самые вожжи, да не всегда у нее получалось.

  ─ Ну чё ты все психуешь и психуешь, ─ говорил Сергей как всегда спокойно. ─ Я же с тобой советовался насчет перевода в райцентр? Советовался. Во всяком случае не без твоего участия решался этот вопрос. Да, меня там замучили всякие мотания, разъезды, и я просил тебя почаще приезжать, ведь так? Так. Ты приезжала? Иногда я по дороге забирал к себе, а тут Ванька, спасибо ему за это, хозяйничал. Вспомни, вспомни своими мозгами, как было.

  Ты потребовала, чтоб я перевелся в Анучину, и я как послушный муж сделал это незамедлительно. Разве мы не вместе? Как можно говорить, что я тебя не любил и не люблю? Да побойся Бога! Больше всего на свете люблю. Могу об этом сказать кому угодно. Вон Ванька слышит наш разговор, и пускай знает, как я тебя люблю. Мне скрывать от него нечего.

   После длинных словословий отчим нежно целует мать, обнимает, ласкает, и она вроде бы утихомиривается. Однако через какое-то время споры между матерью и отчимом продолжались, хотя накал этих споров уже шел к затуханию. Отчим добивался чего хотел.

  Окончательно он убедил Александру в необходимости своего перехода на работу в Курлак после того, как решил выполнить данное Ваньке обещание. Еще осенью, перед тем как тому идти в четвертый класс, Сергей торжественно объявил, что свое слово непременно сдержит, то есть пойдет Ванька в пятый класс в новой пальтушке, а также в новой шапке и обувке. Ванька в это мало верил. Потом одно за другим стали происходить события, которые совсем отодвинули обещание отчима на задний план. Было не до того, и Ванька уже свыкся с тем, что должен постоянно донашивать Колькину одежду и обувку. В четвертый класс он пошел повзрослевшим, зная, что после четвертого придется определяться, где учиться дальше. Мать и отчим об этом нет-нет да напоминали. Правда, напоминать-то напоминали, но пока он с ними никуда не ездил. Впереди еще целый год учебы в Анучинке. А вообще он планировал посоветоваться с бабушкой и отцом, а потом уж определяться окончательно.

  Если же говорить откровенно, то учиться в Рубашевке, Артюшкино или где-то еще ему ну никак не хотелось. Зачем учиться непонятно где и жить у чужих людей, если можно продолжить учебу в Бирюче, а жить у той же бабушки или у отца? Это устраивало его со всех сторон.

  Но смерть бабушки перепутала все Ванькины планы. Ясно, что дядьки Григорий и Левон жить к себе его не возьмут. Да и с какой кстати брать, когда своей ребятни хватает. К тому же спорить из-за него с матерью, которая может что угодно выкинуть, они не захотят. Не-ет, ни за что не возьмут, а уж, казалось бы, роднее и быть некому, не какие-то там знакомые отчима в Рубашевке. Не рассчитывал Ванька и на отца: тот же еще до переезда в Анучинку дал понять, что спорить с матерью тоже не будет. Потому что бесполезно, спорь не спорь, а она его все равно к нему не отпустит. Была бы бабушка, он бы мог запросто жить то у нее, то у отца, и мать бабушке не стала бы перечить. «Как же все плохо», ─ горевал Ванька, понимая, что учиться скорее всего придется в Рубашевке. Ванька все время ходил мрачный и неразговорчивый. Отчим, чтобы развеселить, стал предлагать ему поиграть вечерком на гармошке и все удивлялся, как же он быстро освоил столь сложный музыкальный инструмент. Но Ваньку и игра на гармошке не веселила, ─ играл-то в основном «страдания», потому что сам страдал. А грустные мелодии всем надоедали. Уж на что мать любительница «страданий», и та стала говорить: «Вань, да сбацай ты чё-нибудь повеселей, а то прямо с души воротит».

  Несколько раз просила Ваньку задержаться после уроков Татьяна Ивановна. Ее интересовало почему он мрачен, невнимателен и стал хуже учиться. Спрашивала, куда собирается пойти после окончания начальной школы. Он сказал, что хотел бы учиться в Бирюче, но из-за смерти бабушки это вряд ли получится, и они с матерью и отчимом съездят в Рубашевку и Артюшкино, вот после этого все и решится. По семейным вопросам учительница ему не докучала. Да и что она могла сделать? Ванька понимал, что впереди много неясного и тревожного. Основная проблема ─ как сложится семейная жизнь матери с отчимом после того как тот начнет работать в Курлаке. Раньше он там уже работал, и столько было из-за него у матери слез! Ванька почему-то от этого перехода ничего хорошего не ждал. Хотя в последнее время Сергей был и нему как никогда внимателен и ласков, что тоже настораживало. «Он слишком хитер, и это явно неспроста. Иэ-эх, была бы жива бабушка...» ─ вздыхал Ванька.

   После смерти Ермильевны в душе Ваньки боролись между собой два чувства. С одной стороны, ему страшно хотелось побыстрей поехать в Бирюч. Ванька болезненно и с большим нетерпением ждал зимних каникул, тех двух недель, когда это можно было сделать. В Бирюче он вместе с отцом собирался сходить к бабушке на могилку, но почему-то одновременно и страшился этой поездки. В голову лезли неутешительные мысли, что он окажется там совсем никому не нужным. Чего бояться-то? ─ подбадривал сам себя. Ведь в Бирюче по-прежнему живут отец со своей семьей, дядюшки и тетушки, которые его всегда с радостью встречали и с такой же радостью встретят в этот раз. Нет, он не окажется одиноким... Но и другие мысли все равно не покидали голову, и он свой приезд в Бирюч продумывал несчетное число раз. Ну никак не мог Ванька свыкнуться с тем, что бабушки теперь уже никогда не будет...

   Наконец-то наступили долгожданные каникулы, и все завертелось, закружилось. Ехать в Бирюч мать и отчим Ваньке разрешили без всяких обсуждений и тянучек. Отчим даже посадил его на ехавшую в Тишанку попутную подводу, которая подвезла до посельского моста. А уж там и пешком всего ничего. Когда и на чем возвращаться в Анучинку, об этом должны позаботиться отец и дядька Григорий. Такой наказ дала Ваньке перед расставанием мать. Были и другие наказы, которые он пропустил между ушей. Уж домой-то он как-нибудь доберется, да и как вести себя знает, чай, не маленький.

  От моста к Бирючу Ванька шел неспехом, все вокруг оглядывая и подмечая. Дорога проторена санями и копытами лошадей, быков, поля по краям покрыты снегом. А вот и знакомый ветряк. Его крылья, хотя в поле шалит крепкий ветерок, почему-то замерли. При подходе к родному Бирючу сердечко в Ванькиной груди заколыхалось. Да и как не волноваться, если тут, где все родное, его в первый раз не встретит бабушка. Невольно бросил взгляд на взгорок за речкой, туда, где на погосте она лежит сейчас в земле. Навернулись слезы. Остановившись, Ванька несколько раз вздохнул поглубже, чтобы успокоиться. Когда он приезжал или приходил в Бирюч, то вначале заворачивал к родным братьям матери, дядькам Григорию и Левону. Ведь там, у дядьки Григория, жила и бабушка. В этот раз Ванька решил вначале зайти к отцу, а уж потом к дядькам.

  У отца при встрече с Ванькой всегда загорались глаза. Он как-то по-особому смотрел на него, видно, радовался, что у него растет такой хороший сын. (Насчет «хорошего» Ванька сам додумал.) И вообще, с отцом можно было не только о многом поговорить, посоветоваться, но и получить поддержку. Если же какой-то вопрос он не мог решить, то говорил об этом честно и откровенно. Ванька часто с горечью вспоминает тот их разговор, когда отец не советовал ему переезжать из Бирюча в Анучинку. Говорил и что со школой тут возникнут большие проблемы. Тогда он его не послушался, а зря.

  Тимофея Ванька застал во дворе: тот выбрасывал вилами из сарая коровий навоз. Одет по-домашнему: в истоптанных сапогах, старой фуфайке и шапке-ушанке. Увидев сына, входившего в так и неогороженный двор, он воткнул вилы в навозную кучу, заулыбался и, широко расставив руки, пошел навстречу. Встреча была радостной, со слезами на глазах. Отец крикнул жене, чтобы предупредить пришел Ванька, а потом начались вопросы и ответы. Спрашивал больше отец. Вопросы обычные: на чем добрался, сколько собирается побыть, как с учебой, что новенького разучил на гармошке... Заметив, что Ванька все время вздыхает, покачал головой:

  ─ Понимаю, понимаю, ты о бабушке... Сам, поверь, переживаю. Сердечко Ермильевну подвело, царство ей небесное... ─ Отец нахмурился, рассказал, как прошли похороны, что на них собралось много бирючан, ведь бабушку тут все любили. ─ Теперь грусти не грусти, Вань, но ее нет... Если хочешь, давай сегодня же сходим на могилку... Потом предложил рассказать обо всем что наболело. Кстати, сам же и спросил, где Ванька собирается учиться дальше? Чтобы не продувал зимний ветерок, зашли с подветренной стороны сарая. Отец смущенно пояснил, что в избе-то девчонки помешают их разговору. Танюшка еще не знает, что он пришел, а то давно бы выпорхнула во двор. ─ Шустрая и столько у нее всегда вопросов? ─ улыбался отец.

  За сараем и в самом деле не сквозило.