Текст книги "Дорогой длинною"

Автор книги: Анастасия Дробина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 68 страниц)

Ворота Данкиного дома в Крестовоздвиженском переулке оказались запертыми, но Митро это не остановило. Подойдя вплотную, он забухал кулаком в калитку. Стучать пришлось долго, и когда запыхавшийся Митро уже повернулся к Илье со словами: "Постучи ты, что ли…", – калитка приоткрылась. В щели показался недоверчивый глаз; стариковский голос сипло спросил:

– Кто такие? Чего надоть?

– Цыгане мы, отец. – Митро потянул калитку на себя. – Отвори, потолковать нужно.

– Не об чем толковать, – заявил старик, силясь захлопнуть калитку, но Митро вставил в щель сапог.

– Да подожди ты, старый пень! Выйди!

– Обойдёшьси. Барыня Дарья Степановна третьего дня съехали, дом продан, а боле ничего не ведаем.

– Почему съехала?

– Сами, поди, знаете.

– Знали бы – не пришли! – рассвирепел Митро. – Да отвори ты уже, вцепился, как в божью пятку! В долгу не останусь, не бойся!

Но старик уже и сам понял, что отвязаться от цыган будет трудно, и, кряхтя, открыл калитку. Красноватые слезящиеся глаза из-под сивых бровей подозрительно осмотрели обоих.

– Нешто вправду ничего не слыхали? Эх-х, грехи наши тяжкие… И ктой-то брешет, что все цыгане промеж себя родня? Тож, как собаки, живут… Ты же, сатана немытая, – дед недовольно взглянул на Илью, – приходил к барыне, говорил с ими цельный час, барину расстройство личности соорудил – и ничего не знаешь?

Митро резко повернулся к Илье.

– Саво «расстройство личности»? Ту со, явдян адарик^[131]?!

Захваченному врасплох Илье оставалось только кивнуть.

– Ирод! – с чувством сказал Митро и снова повернулся к старику. – Так что же, отец, куда барыня уехала?

– Так что в Санкт-Петербурх укатили. В большой печали уезжали и все плакали, как по мёртвому. У меня, старого, и то сердце надрывалось, на них глядючи.

– Отец, – нерешительно вмешался Илья, – скажи, а где горничная, которая у Данки… у барыни в комнатах служила? Такая молоденькая, с косами. Машей звать. Здесь она или тоже…

– Здесь покамест. Внучка это моя. – Старик насупил брови, заложил руки в обширные карманы фартука и ещё раз с большим подозрением осмотрел цыган. Илья явно не внушал ему доверия, и, помедлив, дед повернулся к Митро. – Так и быть, кликну её. Только говорить при мне будете. И недолго.

– Это уж как велишь.

Старик повернулся к дому, зычно закричал:

– Марья! Машка! Стрекоза! Подь сюда незамедлительно!

Вскоре из дома выбежала знакомая Илье горничная в сером платье.

Она удивлённо посмотрела на цыган, узнала Илью:

– Ой, здравствуйте вам… Чего, дедушка, кричите? Вам вредно…

– Слушай, красавица, это ты при госпоже служила? – обратился к ней Митро. – Скажи, отчего она уехала?

Маша вопросительно взглянула на деда.

– Говори, что слыхала, – важно разрешил тот. – Это барынина родня, будь она неладна на четыре корки.

– А что я слыхала? – растерянно сказала горничная. – Тут без слыха всё понятственно… Должно быть, потому съехали, что барин переметнувшись.

– Чего?

– Переметнувшись, говорю. Другую себе нашли Казимир Збигневич, с купеческой вдовой Заворотниковой закрутивши. Барыня долго не знали, а уж как узнали… Смерть, как они ругались!

– Ты слышала?

– Что я, весь переулок из окон повысовывался – уж очень Дарья Степановна голосили. Да бранились-то как! Я и словов таких ни от кого не слыхала. Уж как только она его не называла, чего только ему не желала! А потом ещё не стерпела и ручку к нему приложила. Барин весь зелёный выскочили, приказали подавать, а из окна в него – и ваза летит, и статуй Амуров, и кружки, на Рождество даренные, и даже пуфик! И вот ведь досада какая, пуфиком-то барыня попала, мебель ценный – на части, а барину – ничего! Чугун, он чугун и есть…

Илья усмехнулся, несмотря на серьёзность момента: представил, как Данка визжит по-таборному и мечет в окно всё, что подвернулось под руку.

Была цыганкой, цыганкой и осталась…

– Уж как потом барыня убивались, в сильнейшем расстройстве на полу ревели… Всё говорили: "нищей, аспид, оставил" и "вся жисть пропала". И то сказать: дом заложен, денег нетути, долги выплатить нечем, и заколку изумрудную барин с собой прихватили… А третьего дня собрались Дарья Степановна и вместе с детками укатили. Мне перед отъездом два платья своих и брошку с глазурью подарили, наказали молиться за них…

Маша всхлипнула. Илья взглянул в её круглое, курносое, непритворно опечаленное лицо и понял, что больше она ничего не знает. Митро полез в карман, вытащил рубль.

– Держи.

– Не надоть. – Маша отвела его руку, вздохнула. – Уж больно любила я барыню-то. Добрая были. Вот и платья мне подарили… Добрая, хоть и цыганка.

Пошто ж вы-то её бросили, нехристи?

*****

Обратно возвращались под реденьким дождём, озабоченно поглядывали на темнеющее небо, ёжились от ветра. Илья на ходу оправдывался:

– Ты пойми, я ведь не хотел так… Ну да, был у ней… Так ведь один раз только!

– Мне не мог сказать?

– Да вроде к слову не было… Столкнулись-то случайно, здесь, на Воздвиженке. Она меня прямо силком к себе потащила. Чего было не сходить, родня всё-таки… Что будет-то теперь, Арапо, а?

– Не знаю. Не знаю! Поглядим. Эх, и как это я Кузьму-то одного выпустил! – с досадой вырвалось у Митро. – Ему ж теперь сам чёрт не брат, хорошо, если только напьётся… Ещё и Варьки нет! Где твоя сестрица шляется, скажи мне?

– Сам не знаю, – честно ответил Илья, не видевший Варьки с весны. – Таборные дела, кочует… Может, обойдётся как-нибудь?

– Дай бог…

Кузьма вернулся ночью. Весь Большой дом давно спал, на тёмной улице лил дождь. В кухне горела свеча, свет падал на двор, и Илья, сидящий на подоконнике, первым увидел медленно поднимающуюся по крыльцу фигуру.

Он тут же спрыгнул с окна.

– Идёт! Арапо, спишь, что ли?

– Не сплю. – задремавший было Митро неловко вскочил с полатей. – Пьяный?

– Не видно…

– Живо садись!

Они кинулись за стол, на котором были рассыпаны карты, монеты, ассигнации. Илья схватил веер карт, сделал озабоченное лицо – и вовремя, потому что в сенях уже сбрасывали сапоги. Через минуту Кузьма босиком вошёл в кухню. Жёлтый свет упал на его лицо, он сощурился. Поглядел на Митро, на Илью. Усмехнувшись, сказал:

– Что это ты, морэ, картами светишь?

Илья, смутившись, заметил, что держит карты картинками наружу. Было очевидно, что Кузьма трезв, как стёклышко. Через стол Илья поймал обеспокоенный взгляд Митро. Кузьма, стоя у порога, молча разглядывал их.

Затем для чего-то передвинул медную пряжку на поясе, опустил глаза.

Негромко сказал:

– Дмитрий Трофимыч…

– Ну, чего ты? – откладывая карты, встревоженно отозвался Митро.

– Дмитрий Трофимыч…

– Ну?

– Ухожу я.

Не веря своим ушам, Илья взглянул на него. Кузьма по-прежнему смотрел в пол. На его лице застыло незнакомое жёсткое выражение.

Митро поднялся. Глядя в залитое дождём окно, спросил:

– Ты в своём уме или как? Иди проспись, дурак пьяный, у тебя с башкой неладно. Завтра поговорим.

– Я ничего не пил.

Митро искоса взглянул на него.

– Куда собрался? – Кузьма не отвечал, Митро повысил голос: – Куда ты поедешь, я спрашиваю?

– В Питер.

Раздался треск – это Илья в сердцах швырнул на стол колоду карт. Но прежде чем он успел открыть рот, раскричался Митро:

– Да ты ошалел, что ли? Валенок безголовый! Кому ты там нужен, в Питере? Что ты делать там будешь? Не дури, Кузьма! Иди спать!

– Дмитрий Трофимыч, я… – не поднимая глаз, начал Кузьма.

– Да надоел ты мне со своим "Трофимычем"!.. – заорал Митро. -Говори!

Слушаю я тебя!

– Пойми, Митро, здесь мне тоже делать нечего, – медленно заговорил Кузьма. – Я ведь тебе тут ни к чему. И хору тоже. Я вам и ране больше мешался, чем нужен был, а теперь ты вовсе с меня толку не получишь. – Кузьма умолк, перевёл дыхание, мучительно поморщился. – Знаешь ведь… Знаешь, что без неё, без Данки, нет меня.

– Думаешь, что ты ей там больше сгодишься? – Митро старался говорить спокойно, но Илья видел по его лицу: едва держится.

– Не думаю. Но, видит бог, я без неё тут жить не буду. Плюнь, морэ, ничего не поделаешь.

– Да опомнись, дорогой мой, мужик ты или нет?! – снова взвился Митро. – Да не стоит она этого, подстилка топтаная, не стоит, пойми ж ты, дурень!

Не век же тебе сохнуть по ней, надо ведь и гордость поиметь, ты же цыган!

Кузьма молчал. До Ильи доносилось его хриплое дыхание. Когда Митро выдохся и, сплюнув, замолчал, Кузьма глухо спросил:

– Какая гордость, Арапо? Ты о чём? На меня-то посмотри… Думаешь, пить брошу? Думаешь, Данку из башки выкину? Да что там тогда останется, в башке-то? Мне эта жизнь уже в печёнках сидит, осточертела хуже чесотки…

Дай мне хоть подохнуть там… рядом с ней. По-другому никак не будет, понимаешь? Не может быть, понимаешь?!. Я…

Голос Кузьмы вдруг сорвался. С минуту Митро молча, в упор смотрел на него. Затем подошёл, тронул за плечо. Кузьма судорожно вздохнул, сел на лавку, уронил голову на стол, прямо в ворох рассыпанных Ильёй карт. Митро, глядя в стену, похлопал Кузьму по спине. Вполголоса сказал:

– Да что я тебя – привяжу? Делай, как знаешь, чяворо. Может, так и правда лучше будет… Да что ты отворачиваешься, не чужие ведь… Плачь, дурак, не бойся.

Уходил Кузьма на рассвете. Провожали его только Илья и Митро: будить остальных Кузьма не велел. Утро было ясное, прохладное. Над Живодёркой занимался розовый свет, в бледном небе отчётливо обрисовывались кресты церквушки. Тающий серп месяца падал за Садовую, через улицу тянулись едва заметные тени заборов, деревьев. Где-то на Малой Грузинской слышался одинокий голос ранней молочницы: "Малако, малако, утрешнее малако-о-о-о!"

– Арапо, ты Яков Васильичу скажи…

– Без тебя, сукин сын, знаю, что ему сказать. У тебя деньги есть?

– А как же…

– Уж не врал бы на прощанье-то. Держи вот это, на первое время хватит.

Держи, не зли меня!

– Верну.

– Эх, Кузьма… – Митро обнял его за плечи. – Ладно, морэ, ступай. Если что – тебя тут всегда ждут.

– Спасибо, Арапо. Век не забуду, сколько ты со мной промучился. Прости уж, не со зла…

– Не за что.

Кузьма повернулся к Илье. Протянул руку.

– Будь здоров, Смоляко. Не поминай лихом. Может, свидимся ещё.

– Даст бог. – Илья взглянул в его глаза, и по сердцу полоснуло холодом.

С минуту он колебался; затем торопливо заговорил:

– Послушай, Кузьма, вот ещё что… Я бывал у Данки-то в Крестовоздвиженском. Она мне родня всё-таки… Она про тебя всё время добром вспоминала. И это она прикидывалась, что тебя на улице не узнает… Вот.

Кузьма усмехнулся. Повторил:

– Будь здоров, Смоляко. – Повернулся и не оглядываясь пошёл вниз по Живодёрке.

Когда Кузьма скрылся за углом, Митро присел на ступеньки крыльца.

Сорвал ветку сирени, протёр влажными от ночного дождя листьями лицо.

Тихо спросил:

– Зачем ты ему сказал-то это?

– Так… – Илья сел рядом. – Подумал: Данка одна сейчас, ждать ей нечего.

Кто знает…

– Может, и так. – Митро посмотрел на пустую улицу. – А она правда его вспоминала?

Илья не ответил. Митро тоже промолчал. А небо всё больше светлело, и над розовеющими куполами церкви поднималось солнце.

Глава 15

В середине августа резко похолодало. Над Москвой зависло свинцовое небо, в переулках свистел ветер, то и дело начинал накрапывать мелкий колючий дождик. Купеческие сады в Замоскворечье загорелись шиповником и гроздьями поспевшей калины, клёны и липы на Тверской пестрели жёлтыми листьями, но птицы в их густых кронах уже начинали смолкать. На прохожих появились осенние пальто и тёплые салопы. Солнце, холодное и неприветливое, словно нехотя проглядывало временами в разрывах туч, роняло на мокрые мостовые несколько лучей и пряталось вновь.

В день Кирилла и Улиты большой ювелирный магазин на Кузнецком мосту, несмотря на ветреную погоду, был полон. Свет ламп отражался в паркете пола, на котором топтались десятки ног в лаковых ботинках, штиблетах, шевровых сапожках и изящных замшевых туфлях. Бесшумно, как призраки, носились приказчики. Стеклянные витрины, крытые изнутри чёрным бархатом, являли взглядам покупателей бриллиантовые кольца и колье, запонки на любой вкус, от дешёвых сердоликовых и яшмовых до изысканных сапфировых, браслеты и серьги с изумрудами, гранатовые кулоны, малахитовые кубки и прочую роскошь. Пахло паркетной мастикой, тонкими духами. По блестящему полу, путаясь под ногами посетителей, важно расхаживала дымчатая кошка хозяина.

– Пшла вон, нечисть! – шикнул на неё Яшка. Кошка оскорблённо задрала хвост трубой, не спеша отошла. – Развели зверинец, Порфирий, ей-богу, – сурово сказал Яшка сыну хозяина, стоявшему за прилавком. – Ну, что же, Даша? Что выбираешь?

Стоящая рядом Дашка неуверенно пожала плечами. Пальцы её теребили изящную золотую цепочку с рубиновым сердечком. Рядом, в открытой витрине, лежали длинные серьги с изумрудными подвесками, кольцо с большим бриллиантом. Чуть поодаль стояли Гришка и Маргитка. Последняя завистливо поглядывала на цепочку в Дашкиных пальцах.

– Хочешь, я её тебе куплю? – наклонившись, тихо спросил Гришка.

– Да пошёл ты… – отмахнулась она. – Яшка ей жених, а ты мне кто?

Официальное сватовство Яшки состоялось в минувшее воскресенье. Сему событию предшествовали долгие и упорные бои в семье Дмитриевых.

Уверенность Яшки в том, что отец с радостью согласится засватать за него дочь Ильи Смолякова, разбилась при первом же разговоре с родителем. Митро и слышать не хотел о слепой невестке. Яшка огорчился, но не сдался и в течение двух недель методично жужжал в уши отцу о том, что он всем сердцем желает жениться на дочери Смоляко. Митро сначала отмахивался, потом сердился, потом орал:

– Да что ты с ней делать будешь, дурак? Да, Илья нам родня! Да, семья известная! Да, девка хороша, ну и что? Как же ты с ней жить-то будешь, со слепой-то? Цыган смешить? Сговорились вы все, что ли, с ума меня свести?!

Не дури, чяворо! Приспичило жениться – я тебе из Марьиной рощи любую сосватаю, хоть завтра в церковь потащишь. А про эту и думать забудь!

– Не забуду. – Яшка, впервые в жизни осмелившийся возразить отцу, стоял с побелевшими скулами, но взгляда не отводил. – Я ей слово дал. Не сосватаете мне её – убежим.

– Что?! – задохнулся Митро, хватаясь за ремень.

– Я всё сказал, – заявил Яшка, резво прыгая на подоконник. – А эти, из Марьиной, дуры все до одной.

Митро замахнулся, но Яшка уже выскочил в палисадник. В тот же день он отыскал Маргитку, рассказал ей о случившемся и попросил совета: "Ты же меня в сто раз хитрее, придумай что-нибудь, я ведь Дашке слово дал!" Маргитка, польщённая тем, что брат, с которым они всю жизнь были на ножах, обратился к ней за помощью, пообещала "раскинуть мозгами". Выслушав её рекомендации, Яшка круто изменил тактику и вечером того же дня повалился в ноги матери. Маргитка советовала брату ещё и пустить слезу, но этого Яшка, хоть и старался изо всех сил, сделать так и не смог.

Отчаянно жалея в душе, что не догадался натереть глаза луковицей, он, однако, сумел взвыть замогильным голосом:

– Ж-ж-жизни себя лишу, ей-богу! Я без Дашки не могу! Не согласится отец – в колодце утоплюсь!

Илона, не слыхавшая ничего подобного от сына за все его неполные шестнадцать лет, перепугалась страшно, кинулась отговаривать Яшку от смертного греха, заверила, что ей самой Дашка очень даже нравится, и пообещала поговорить с отцом.

– Господи, ну и позорище! – часом позже жаловался Яшка сестре. – Думал – со стыда сгорю, когда матери всё это говорил. Она чуть не заплакала, бедная!

– Ничего, дорогой мой, теперь всё получится! – ликовала Маргитка. – Вот душой своей клянусь, через неделю на вашей свадьбе гулять будем! Хоть Дашка и дура, что за тебя соглашается. Я бы под топором не вышла!

– Раз так, чего же помогать взялась? – обозлился Яшка.

– Да я не для тебя стараюсь, – съязвила сестра. – Для неё, для Дашки. Ей хоть какой-то муж нужен, пусть и дурак распоследний безголо…

Но тут Яшка схватил со стола мухобойку, и Маргитке пришлось спасаться бегством.

Илона взялась за дело основательно и шесть дней без устали проедала супругу мозги, упрекая его в бесчувственности, в нелюбви к единственному сыну, в неумении понять всей выгоды этой женитьбы и, наконец, в чёрной неблагодарности:

– Между прочим, это его, Смоляко, сестра меня уговорила с тобой из табора сбежать! Так-то ты добро помнишь! Да ты до конца дней должен за Ильи и Варьки здоровье свечи ставить!

– Это в честь чего?! За тебя, что ли, курицу?! – бушевал Митро. – Да пропадите вы все пропадом, делайте, что хотите! Бери за своего сына хоть девку уличную – ему с ней жить, а не мне. Всё!

Дверь за ним с грохотом захлопнулась. Когда спустя полчаса обеспокоенная Илона пошла за мужем, она увидела в кухне замечательную картину: Митро сидел за столом, наливал сам себе водки из графина, откусывал пупырчатый солёный огурец и глубокомысленно бормотал:

– Да и леший с ними совсем, пусть женятся… Девка – красавица, певица хорошая… Рожать-то может, чего ещё надо?

Так и вышло, что через три дня после этого разговора гордый, как петух, Яшка повёл Дашку на Кузнецкий мост, чтобы с полным правом выбрать ей подарок. Для приличия позвали с собой Маргитку, а вслед за ней напросился и Гришка.

– Ну, так как же, Даша? – в который раз спрашивал Яшка. – Серьги хочешь или кулон? Или и то и другое возьму. Деньги есть, не бойся!

Маргитка молча схватилась за голову, постучала пальцем по лбу. Яшка так же молча показал ей кулак. Дашка беспомощно пожала плечами:

– Право, не знаю… Пхэнори, ну, расскажи мне ещё раз, какие это серьги?

– Ух, красивые, сил нет! – В голосе Маргитки звучала мировая скорбь. – Я бы такие и на ночь не снимала! Длинные, капельками, блестят так, что глазам больно! Оправа колечками, такая тоненькая-тоненькая… Стоят ужас сколько!

– Нет, мне не нравится, – решила Дашка. – Хочу вон те серёжки.

– С малахитом? – разочарованно спросил Яшка. – Да они же дешёвые совсем… Надо мной цыгане смеяться будут!

– Зато ко мне идёт, – уверенно сказала Дашка, на ощупь находя на витрине малахитовые серьги и поднося их к лицу. Зелёный матовый блеск камней в самом деле выгодно оттенял её смуглую кожу и каштановые волосы.

Яшка мучительно наморщил лоб, разрываясь между желанием угодить невесте и страхом осрамиться перед людьми.

– Ну, ладно, как хочешь, – наконец решил он. – Но вон то кольцо с бриллиантами я тоже для тебя возьму. Не хочешь – не носи, пусть валяется.

– Яшенька, купи мне, – умильно попросила Маргитка. – У меня валяться не будет.

– Иди к лешему! Пусть тебе твой каторжник покупает.

– О, лёгок на помине… – вдруг тихо сказал Гришка, глядя сквозь стекло витрины на улицу. Яшка обернулся и увидел подъезжающую к магазину пролётку. Из экипажа выпрыгнул Сенька Паровоз, за ним – ещё трое.

– Мать честная… – пробормотал сквозь зубы Яшка, бросая на прилавок бриллиантовое кольцо. – А ну-ка, девки, живо уходим отсюда! Сейчас такое начнётся! Сенька работать, кажись, приехал.

Уйти они не успели: стеклянная дверь магазина уже тяжело захлопнулась за спинами спутников Паровоза. Сам Сенька уверенно прошёл прямо к кассе, вытащил из саквояжа свой знаменитый "смит-и-вессон" и положил его на витрину с бриллиантами прямо перед замершим хозяином.

– Так что, господа хорошие, начинаем грабёж, – объявил он изумлённым покупателям. – Нервных просим к дверям удалиться, понапрасну не дёргаться, в обмороченье не падать. Долго никого не задержим, сами торопимся. Пров Макарыч, открывай с божьей помощью.

Толстый хозяин, разом утративший всю свою важность, трясущимися руками снял с пояса связку ключей.

– Креста на тебе нет, Семён Перфильич, – сумел, однако, упрекнуть он. – Ты же со своими молодцами у меня на Благовещенье был…

– Так я ж обещал ещё раз зайти! – рассмеялся Сенька. – Так-то ты дорогих гостей помнишь, борода многогрешная!

В толпе покупателей раздался сдавленный женский всхлип. Сенька недовольно обернулся и увидел стоящих у витрины цыган.

– А, ромалы, здорово! Яшка! И Дарья Ильинишна, здравствуйте! О, и Машенька моя здесь…

– Ну, чего тебе? – испуганно спросила Маргитка, уклоняясь от рук Паровоза. – Поди прочь, похабник… Ты под марафетом, что ли?

– Вот ещё! – отпёрся Семён, хотя сильно блестящие глаза, бледное лицо и некоторая напряжённость движений говорили о том, что Маргитка права.

Яшка, отодвинул сестру в сторону.

– Оставь её, Семён Перфильич. Люди кругом.

– Вы здесь зачем?

– Я женюсь, – объявил Яшка, беря за руку Дашку. – Вот, привёл подарок выбрать.

– Выбрали уже? – Семён мельком глянул в открытую витрину. – Забирайте.

За мой счёт.

Маргитка усиленно закивала Яшке, сделала страшные глаза, но тот покачал головой:

– Не пойдёт так, Семён Перфильич. Я побираться не обучен.

– Иди ты! – удивился Паровоз. – Что – правда не возьмёшь? Уважения мне оказать не хочешь, цыган?

Он словно шутя подкинул на ладони "смит-и-вессон", поднял лихорадочно блестящие глаза. Яшка побледнел, но как можно спокойнее ответил:

– Дашка мне невеста, я её краденым не обижу.

– Господи… – пробормотала Маргитка.

Семён повернулся к ней, медленно выговорил:

– Да шут с ними, чего испугалась? Я родню будущую не трону. А вот на тебя, моя красавица, я весь магазин повешу. Хочешь вот это? И это? И вот эти стёклышки?

Он не глядя брал из витрины драгоценности, выкладывал их перед Маргиткой. Алмазные блики дрожали на стене, браслеты с изумрудами, змейками скользя между пальцев Паровоза, с мягким стуком падали на бархат витрины, несколько колец скатилось на пол – никто их не поднял.

Растерянная Маргитка молча переводила глаза с бледного, криво улыбающегося Сеньки на растущую перед ней гору украшений. Рука Дашки крепко сжала её локоть. Яшка молчал. Гришка стоял не двигаясь, глядя в пол.

От дверей за происходящим испуганно и удивлённо наблюдали посетители магазина. Подельники Паровоза тем временем продолжали своё дело, отлаженными движениями складывая в кожаные саквояжи содержимое витрин. Хозяин Пров Макарыч, держась за сердце, сидел на полу в проходе, один из приказчиков склонился над ним со стаканом воды.

Последним Семён вытащил большое бриллиантовое колье в форме раковины с тремя крупными рубинами в середине.

– Ну-ка, радость моя… – Он сам застегнул на шее Маргитки замочек украшения, отошёл на шаг, сощурив глаза. – Ну-у… первостатейная богиня!

Так в нём и оставайся. Дома скажи отцу, что на днях отдаю ему деньги и забираю тебя.

– Нет… – одними губами прошептала Маргитка. Дашка ещё крепче сжала её руку, Гришка с Яшкой, не сговариваясь, шагнули вперёд… но Маргитка вдруг всплеснула руками и взвизгнула: – Ой, сзади!

Впоследствии Маргитка клялась, что закричала от неожиданности и подумать не могла, чем всё закончится. Сын хозяина, подкрадывающийся к Паровозу из-за портьеры с бронзовой статуэткой Аполлона Бельведерского на замахе, не успел ни отскочить, ни вскрикнуть. Семён быстро повернулся, грохнул выстрел, и молодой приказчик, сморщившись и обхватив руками живот, повалился на паркет. Статуэтка, глухо стукнув, упала рядом. Прижав руки ко рту, Маргитка круглыми от ужаса глазами смотрела на тёмную лужу крови, растекающуюся по полу. Семён тихо, грязно выругался, уронил на пол пистолет.

– От дурень, чтоб тебя… Не хотел же…

Слова его потонули в грянувших воплях, визге и причитаниях. Хозяин, отшвырнув в сторону стакан, кинулся к сыну, дружки Паровоза – к дверям.

За ними понеслись, топоча и толкая друг друга, покупатели. Магазин превратился в столпотворение, а из близлежащего переулка уже неслись заливистые трели свистка.

– Бежим. – шёпотом сказала Дашка.

Яшка диким взглядом посмотрел на скорчившегося на полу приказчика, схватил за руку невесту и понёсся к дверям. За ним кинулись Гришка и Маргитка.

Они остановились только в Столешниковом переулке, и Яшка, едва переведя дыхание, с размаху ударил сестру по лицу:

– Доигралась, стерва? Из-за тебя человека убили!

Маргитка, заплакав, села на мокрый тротуар. Бриллиантовое колье ещё было на ней. Яшка сорвал его, бросил на мостовую:

– Только посмей поднять!

– Оставь её, – вмешалась запыхавшаяся Дашка. – Она же не виновата, он бы всё равно выстрелил…

– Всегда я… всё я… Во всех грехах смертных – я одна… Нет хуже меня никого… – Маргитка плакала навзрыд. – Да что я – шлюха вавилонская, что ли?

Что ты ко мне пристал? Я не хотела ничего такого! Он же под марафе-е-етом был, ничего не сообража-ал…

– Ну, ладно, не вой, – немного смущённо сказал Яшка, протягивая сестре руку. – Вставай, пойдём домой понемножку.

– А… как же брильянты, Яшенька? – растерянно спросила Маргитка, поднимаясь на ноги. – Всё-таки дорогая вещь… И на мне вон сколько ещё понавешано… Ты не думай, я себе нипочём их не возьму теперь! Но только…

– Сымай. Завтра снесу в магазин. И бог тебя упаси проболтаться кому!

Икая и всхлипывая, Маргитка принялась снимать с себя украшения. Яшка, насупясь, наблюдал за ней. Затем сунул сверкающую пригоршню в карман, с досадой сказал Дашке:

– Вот чёрт, и серёжки тебе не взяли…

– Брось, другие купим.

Вздохнув, Яшка задрал голову, посмотрел на небо. На нос ему упала холодная дождевая капля.

– Ну, пошли домой. Расскажем отцу, наверняка Маргитку прятать надо будет. Какой теперь Крым, ядрёна Матрёна…

Глава 16

Прятать Маргитку не пришлось: после убийства в ювелирном магазине Паровоз как в воду канул. Кое-кто уже поговаривал, что Сенька "подорвал" из Москвы от греха подальше, но знающие люди уверенно говорили: "На Хитровке хоронится". Взбудораженные убийством полицейские две недели носились по всем закоулкам Москвы в поисках Паровоза, но найти его не сумели. Стало известно, что этим делом лично занялся обер-полицмейстер Москвы и Сенькины дела теперь хуже некуда. На всякий случай Митро с неделю продержал дочь у родни в Марьиной Роще, но Паровоз не давал о себе знать, и Маргитка снова появилась в хоре – к вящей радости поклонников и Гришки. Все "подаренные" Маргитке Паровозом украшения Яшка и Митро на другой же день отнесли в магазин, но принимал их старший приказчик: хозяин, убитый смертью сына, лежал в постели.

Погода в городе испортилась окончательно. Теперь уже было видно, что осень на подходе. Липы и вётлы на Живодёрке совсем вызолотились, клён во дворе Большого дома стоял весь в красном, сухие листья вертелись в сыром воздухе, липли к мокрым тротуарам. Блёклое небо то и дело затягивалось тучами, лил дождь, в лужах посреди улицы свободно плавал утиный выводок.

Цыгане, прыгая по грязи, ругались: "Хоть бы соломы насыпали, черти…" Кто должен был сыпать эту солому – оставалось неизвестным. Городским властям не было никакого дела до запущенной цыганской улочки.

Скуку этих дождливых дней лишь слегка разогнало появление в Большом доме племянницы мадам Данаи. Анютка пришла в длинном чёрном платье со стоячим воротничком, в перчатках и в ботинках на каблуках, с уложенными во "взрослую" причёску волосами. С порога она потребовала Дмитрия Трофимыча. Когда заспанный Митро спустился вниз, Анютка поздоровалась и изложила свою просьбу: она-де мечтает всем сердцем петь в цыганском хоре. Растерявшийся Митро всё-таки сообразил спросить, знает ли об Анюткиных мечтаниях Яков Васильич, которого, как на грех, не было в городе. Анютка с достоинством ответила, что "они меня в хор ангажировали ещё до Пасхи, да у меня времени не имелось". Митро, знающий о голосе девчонки, не сомневался, что так оно и было, но всё же предложил Анютке прослушивание. Та небрежно кивнула, встала посередине залы, подождала, пока с верхнего этажа, из кухни и со двора сбежится весь дом, положила одну руку на рояль, вторую, усталым движением, – на грудь, слегка улыбнулась и чуть заметно, через плечо кивнула взявшему гитару Митро. Начать ей не дал громовой хохот: все цыгане поняли, что девчонка копирует манеру Насти. Сама Настя смеялась громче всех, упав на диван и вытирая слёзы.

– Ну, молодец, девочка! Что ж ты гитаристу киваешь, а что петь будешь – не говоришь? И романсы мои петь будешь?

– Охти, самое главное забыла!.. – спохватилась Анютка. – Дмитрий Трофимыч, сделайте милость, «Звенит звонок»…

Цыгане снова покатились со смеху: эту уличную песенку распевали по всей Москве, но петь её в хоре казалось сущим моветоном. Митро, сам едва сдерживающийся, чтобы не расхохотаться, быстро нашёл нужные аккорды, взял вступительный, и Анютка запела:

Звенит звонок на счёт сбираться,

Ланцов задумал убежать…

Уже с первых звуков в зале смолк смех. К концу первого куплета воцарилась полная тишина. А когда Анютка закончила, Настя встала с дивана и, подойдя к Митро, с улыбкой сказала:

– Ну, вот тебе и сопрано на верхи. А то всё бранишься, что цыганки гудят, как трубы.

Митро всё-таки заявил, что последнее слово будет за Яковом Васильевичем, когда тот вернётся, но всему хору было ясно: Анютка принята. Над Гришкой уже шутили в открытую, тот так же откровенно ругался в ответ, посылая насмешников ко всем чертям. Маргитка презрительно улыбалась, но, казалось, происходящее мало её занимает: во всяком случае прилюдно они с Анюткой не скандалили. Сама Анютка помалкивала, учила новые романсы и Гришку не трогала. "Осторожность усыпляет, – решили цыгане. – А только парень успокоится – она его и заглотит. Хитрая девка!" В пятницу с самого утра шёл ливень. Цыгане шатались по дому сонные и злые, не хотелось ничего делать, никуда идти. Не нужно было ехать и в ресторан: у Осетрова в главном зале обвалился кусок штукатурки, и нанятые на Тишинке мастера спешно приводили "заведение" в должный вид.

К вечеру все понемногу сползлись в нижнюю комнату, Илона поставила самовар, но даже выставленные на стол сушки и крендели не подняли цыганам настроения. По окнам стучал дождь, капли бежали по стеклу, шелестели на крыше, нагоняя ещё большую тоску. Маргитка села было за рояль, начала наигрывать польку, но тут же бросила. У молодых цыган на диване шла вялая игра в дурака, но играли лениво, без всякого азарта.

Яшка сидел на полу, трогал гитарные струны, вполголоса напевал "Наглядитесь на меня", посматривал на сидящую возле рояля Дашку. Та, словно чувствуя его взгляд, чуть заметно улыбалась. С подоконника за этой идиллией с недовольством наблюдал Илья. Свадьба дочери должна была состояться через неделю, но до сих пор он не мог смириться с тем, что Дашка уходит из семьи.

Внезапно звуки струн смолкли. Яшка, опустив гитару, прислушался и уверенно сказал:

– Подъехал кто-то.

– Кого в такую погоду принесёт? – удивилась Илона, вставая из-за стола.

Она ушла в сени, долгое время оттуда был слышен лишь приглушённый разговор, а затем Илона вернулась в залу в сопровождении невысокого широкоплечего человека, едва заметно прихрамывающего на левую ногу.

Гостю на вид было около пятидесяти лет. Он был в штатском, но выправка и разворот плеч выдавали бывшего военного. На висках человека серебрилась седина. Цыгане молча, изумлённо смотрели на него. Он так же молча смотрел на них синими, чуть сощуренными глазами.