Текст книги "Воспоминания о русской службе"

Автор книги: Альфред Кейзерлинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 36 страниц)

Часть 2
СОПРОВОЖДАЯ ЦЕСАРЕВИЧА

В ОЖИДАНИИ ЦЕСАРЕВИЧА

Поводом к моей последней встрече с политическими послужило прибытие наследника престола во Владивосток.

В 1890 году подготовка строительства Транссибирской железной дороги, которой предстояло связать Владивосток с европейской Россией, настолько продвинулась, что во Владивостоке уже можно было заложить первый камень. Император Александр III решил, что участвовать в этом торжественном акте будут два его сына – Николай и Георгий. На крейсере «Память Азова» престолонаследник через Японию прибыл во Владивосток. Его брат Георгий Александрович в пути захворал и еще из Индии вернулся в Европу.

В Осаке, городе красивых храмов, на престолонаследника было совершено покушение. Представителя российского императора встретили там с торжественными почестями. Николай один ехал на рикше впереди всех, за ним – греческий принц Георгий, будущий король ^{33} ; далее длинной вереницею следовали рикши свиты. Вдоль улиц шпалерами выстроились войска и полиция.

Японская полиция состояла в ту пору преимущественно из самураев – японских дворян, недовольных европейскими новшествами и видевших в престолонаследнике влиятельного представителя ненавистной западной культуры. Когда Япония порвала с давними традициями и решительно шагнула в современность, именно самураи пострадали более других; дворы многочисленных феодальных князей, которым вместе с их вассалами надлежало служить в императорской армии, перестали существовать. В реформированную армию этих людей не брали, поскольку они были не в меру самостоятельны и слишком погрязли в давних традициях. Поэтому из них создали особую полицию, с сохранением старинной одежды и вооружения. Самурайская полиция тоже участвовала в торжественной встрече нашего престолонаследника.

И вот когда цесаревич проезжал мимо одного из таких полицейских-самураев, тот сзади подскочил к повозке и взмахнул своим обоюдоострым японским мечом, намереваясь ударить престолонаследника по голове. К счастью, именно в эту минуту Николай повернулся в сторону и поклонился, приветствуя народ, иначе бы этот удар раскроил ему череп. А так он пришелся сбоку по тропическому шлему и лишь слегка задел висок и правую руку. Самурай замахнулся еще раз, но тут подоспел греческий принц Георгий и со всего размаху ударил его по голове; одновременно рикша принца бросился самураю под ноги и повалил его. В результате вторая попытка тоже не достигла цели, самурая схватили и обезоружили. Жизнь цесаревичу спасло тогда только самообладание принца Георгия.

Для Японии этот чрезвычайно неприятный инцидент повлек за собою серьезные политические сложности, так как вызвал продолжительное охлаждение между российским и японским двором. Россия ожидала, что самурай, совершивший покушение, будет казнен, однако его приговорили только к пожизненной каторге, ибо смертной казнью по тогдашним японским законам каралось лишь совершённое убийство, но не покушение на таковое. Верховный суд Японии, которому намекнули, что в данном случае надлежало бы сделать исключение, ибо речь идет о члене императорской фамилии, упрямо держался буквы закона, а закон этот исключений не предусматривал. Российский двор воспринял это как серьезное неуважение, цесаревич немедля, не нанося визита микадо, покинул Японию и с перевязанной головою и плечом прибыл во Владивосток.

До сих пор ни цари, ни цесаревичи не ступали на сибирскую землю – вот почему приезд наследника престола стал грандиозным событиям для всего здешнего населения. Покушение еще усилило накал страстей, так что во Владивостоке Николая встретили неописуемым ликованием и восторгом, как нигде в России.

На молодого престолонаследника это первое впечатление подействовало очень благотворно. Всех Романовых постоянно угнетало ощущение, что им грозят враждебные силы, и это вполне понятно, если вспомнить, как часто такие предчувствия сбывались и кровавое злодейство обрывало их жизнь. Еще подростком Николай испытал весь ужас покушения в Борках ^{34} , когда царский поезд превратился в обломки, а император и его семья уцелели только чудом. Должно быть, это событие глубоко потрясло юную душу цесаревича. Тогда покушение было направлено не против него, а против его отца; однако инцидент в Японии показал, что темные, враждебные Романовым силы омрачают и его собственную жизнь.

Организовать поездку престолонаследника по Сибири так, чтобы все шло благополучно, удобно и, главное, спокойно, было вообще трудно, тем паче для нас, ведь полтора года назад барон Корф удалил из своего генерал-губернаторства всю жандармерию и политическую полицию, которые обеспечивали безопасность царской семьи на остальной территории России. К тому же именно в нашей области, в тюрьмах Забайкалья, содержались самые опасные преступники, а кроме них, были еще и ссыльные поселенцы. Число этих последних тогда уже перевалило за сотню.

Петербург срочно потребовал от барона Корфа вызвать из России целую армию жандармов и тайной полиции и возложить на них охрану цесаревича во время поездки. Мой начальник, однако, на собственном горьком опыте убедился, что доверять синим мундирам никак нельзя, и прилагал все усилия к тому, чтобы не допустить их снова в свою область, после того как с большим трудом выдворил их оттуда. В России считалось немыслимым, чтобы член царской семьи имел свободу передвижения и вступал в контакт с народом, не будучи окружен толпой жандармов и сотрудников тайной полиции. Министр внутренних дел, шеф жандармов, великие князья – все умоляли императора не искушать судьбу, заменить Корфа более разумным и добросовестным генерал-губернатором или же велеть престолонаследнику прямо из Владивостока морем вернуться домой.

В конце концов цесаревич все же отправился в Петербург через Сибирь, но такое решение было принято, только когда барон Корф во Владивостоке подробно изложил князю Барятинскому. ^{35} , которому императорская чета лично доверила безопасность сына, свои соображения по поводу нежелательности пребывания жандармов в Амурской области, а также ознакомил его с планом мероприятий по защите особы цесаревича. Эти планы были представлены и на одобрение самого престолонаследника. Убедить Барятинского, что можно обойтись без жандармов, оказалось трудно, тогда как престолонаследник принял дерзкий план Корфа восторженно, сказал, что его весьма ободряет мысль «в кои-то веки находиться не в руках жандармов и тайной полиции, а просто в руце Божией». В конечном счете престолонаследник и барон Корф сумели-таки убедить Барятинского, который затем после долгого обмена телеграммами успокоил императора и императрицу и получил разрешение на поездку через Сибирь. Император дал это разрешение с оговоркой: Корф и Барятинский должны помнить, что вся ответственность лежит на них и что они своею головой ручаются за жизнь цесаревича.

ЦЕСАРЕВИЧ ПОД ЗАЩИТОЙ ПОЛИТИЧЕСКИХ

К сожалению, я не смог присутствовать при закладке первого камня ^{36} великой сибирской железной дороги. Сразу по прибытии престолонаследника я получил приказ немедля выехать в Благовещенск и далее в Забайкалье, чтобы приступить к мероприятиям, назначенным бароном Корфом для обеспечения цесаревичу безопасной поездки. Состояли они в том, чтобы привлечь к защите особы престолонаследника самих политических арестантов.

По желанию Корфа я должен был обсудить кое с кем из политических, знакомых мне по Алгачу, хотят ли они и могут ли на определенных условиях дать гарантии безопасного проезда престолонаследника через территорию Забайкалья. В противном случае генерал-губернатору придется вновь призвать жандармов и тайную полицию, которых он с таким трудом выдворил, и возложить обеспечение безопасности на них.

Размышляя сейчас об этом задании, я не перестаю восхищаться знанием людей и доверием барона Корфа к тогдашним политическим и их слову, ведь это были сплошь террористы, едва ли изменившие в тюрьме свои взгляды. С теперешними террористами дерзкий эксперимент барона Корфа не осуществить, тогдашние же политические хоть и были противниками, но с ними можно было смело воевать в открытую, и, давши слово, они держали его.

Население нашего генерал-губернаторства состояло, прежде всего, из ссыльных, во-вторых, из немногочисленных крестьян, которые приехали в Уссурийскую область через Одессу и, получая поддержку правительства, полностью разделяли его позиции, а в-третьих, из корейцев, которые пришли из-за границы и, по их законам, не имели права вернуться обратно. Для Уссурийской области и тамошних поселенцев корейцы были очень полезны, потому что, будучи прилежны и непритязательны, отличались особенным мастерством в огородничестве и садоводстве, да и у русских крестьян, покуда не приноровившихся к климату и почвам, в те годы шли нарасхват как работники. Владивосток, Хабаровск и иные города области закупали овощи исключительно у корейцев, чьи садики и огороды располагались в окрестностях этих городов, зачастую в самых малопригодных местах. Политически корейцы никакой опасности не представляли. Далеко в глухой тайге разбросанно жили бедняки-китайцы, искавшие там высоко ценившийся на их родине женьшень, который дарит людям силу молодости и здоровье. Формой этот корень похож на человечка и растет в немногих местах, глубоко в тайге. В горах Уссурийской области женьшень встречался тогда довольно часто. В Китае он ценился на вес золота и даже выше. Китайские хунхузы, охотившиеся на искателей женьшеня, политически опять-таки были совершенно неопасны, они занимались только грабежом соплеменников и встреч с русскими избегали. Прочее население Уссурийской области состояло тогда только из казаков, военных и чиновников, к которым в городах добавлялись купцы, а также китайские и корейские кули ^{37} .

Престолонаследнику предстояло ехать на тарантасе до Уссури, где ожидал пароход, который доставит его вверх по Уссури и Амуру до Сретенска. На этом долгом пути было всего два города ^{38} – Хабаровск у слияния Уссури и Амура и Благовещенск у слияния Амура и Зеи. Эти реки образовывали границу между Китаем и Россией, теперь – между государством Маньчжоуго ^{39}  и Советской республикой. Кроме этих двух городов, на российском берегу кое-где попадались казачьи станицы, основанные донскими и уральскими казаками. Не считая этого населения, на обширной здешней территории обитали только малочисленные аборигены, жившие охотой и рыболовством. Совсем недавно Хабаровск тоже был всего-навсего большой станицей и гарнизоном. До 1884 года Забайкалье, самая восточная часть Сибири, охватывающая пространство между Амуром, Уссури, Тихим океаном, Беринговым проливом и Северным Ледовитым океаном, относилось к Иркутскому генерал-губернаторству. Затем его выделили в самостоятельное генерал-губернаторство и первым генерал-губернатором и верховным главнокомандующим назначили барона Корфа. Он избрал Хабаровск своей резиденцией и центром административного управления. Тамошнее население насчитывало в те годы в общей сложности около 5000 человек, причем половину его составляли военные, одну треть – китайские кули, одну десятую – генералы, действительные статские советники и чиновники, а остаток – купцы и ремесленники. В Благовещенске находилась резиденция губернатора. Этот город уже лет сорок был крупнейшим гарнизоном и средоточием добычи золота в Амурской области. Размещенным там солдатам разрешалось жениться и жить с семьей. Кроме того, Благовещенск являлся штаб-квартирой Амурского казачьего войска и вторым после Владивостока центром торговли. Характеры и взгляды всех тамошних жителей тоже были хорошо известны.

От Сретенска до озера Байкал – ни много ни мало 2500 километров – цесаревичу предстояло проехать в экипаже; на этом участке защита его особы осложнялась, так как городов и поселков там было больше, а население – гуще и разнообразнее. Большой тракт вел через узкие, изрезанные распадки, через малые и большие реки, через тайгу и непроходимые дебри. Надежно обезопасить престолонаследника от покушений, выставив на этом долгом пути армейские и жандармские кордоны, невозможно, защитить его могло только само местное население. Барон Корф, стало быть, совершенно правильно оценил ситуацию и сумел убедительно доказать это и императору, и князю Барятинскому. Обоснованность недоверия Корфа к политической полиции и жандармерии подтверждается, в частности, делом Столыпина, которого полицейский агент застрелил в присутствии императора во время праздничного спектакля в киевском театре.

Все местное население встречало престолонаследника с таким восторгом, что любой – даже самый последний бродяга – с радостью отдал бы жизнь, защищая цесаревича. Единственным ненадежным элементом были политические. Значит, необходимо и их тоже привлечь к защите и таким образом обезвредить. Именно эту задачу барон Корф возложил на меня.

В Благовещенске меня ожидали двое политических; я знал их по Алгачу, и оба казались мне людьми умными и весьма энергичными. Вместе с несколькими товарищами они жили на поселении в молоканских деревнях на Зее. Молокане – сектанты, а название секты идет от слова «молоко» и связано с тем, что во время поста они, не в пример православным, пьют молоко. Священников у молокан нет, водка и курение – под запретом, а, кроме того, строго соблюдая заповедь «не убий!», они отказываются от военной службы, но хранят верность царю. Земля у них находится в неделимой семейной собственности, причем старший по возрасту пользуется как патриарх неограниченной властью. Молоканские деревни отличаются очень добротными и чистыми домами, прекрасными сельскохозяйственными угодьями и отменными лошадьми. Сами молокане в большинстве люди рослые, приятной наружности, мужчины носят длинные бороды и ходят в старинном русском платье – в высоких шапках и длинных кафтанах. В конце XVIII века они были выселены в Сибирь – как враги церкви и как враги правительства (за отказ от военной службы). Происходили они главным образом из юго-западных областей России.

Подобно немцам-колонистам в европейской России и в Сибири молокане держались совершенно особняком от прочего населения, не смешивались с оным, жили в достатке и чистоте нравов. Сибирское духовенство и местная администрация тоже относились к ним враждебно, как к сектантам; поэтому молодые молокане выполняли здесь миссию первопроходцев: вместо того чтобы осваивать земли вблизи деревень, они проникали все глубже в тайгу, подальше от соседей, чиновников и духовенства, и строили там новые деревни. Так были заселены и берега Зеи.

Жизнь политических у молокан складывалась вполне сносно, если они достойно себя вели. В них видели не арестантов, а гостей. Никакой политической пропаганде молокане, закосневшие в своих патриархально-религиозных воззрениях, не поддавались.

При первой беседе о поездке престолонаследника я заметил на лицах обоих политических некоторое удивление и недоверчивость. Только когда я полностью изложил им соображения Корфа, они уразумели, что план этот весьма оригинален и вместе с тем разумен. Можно ли его выполнить, сразу они сказать не могли. Посовещались между собой, а потом сообщили, что готовы взять это дело в свои руки, но окончательный ответ дадут мне лишь после того, как один прозондирует забайкальских товарищей, а другой – приамурских.

До прибытия цесаревича в Сретенск оставалось всего-навсего две недели. На пароходе можно было не опасаться неприятных сюрпризов; на берег же престолонаследник будет сходить только в городах, а там вполне достаточно войск и полиции, чтобы обеспечить ему защиту. В казачьих станицах, принимая депутации местных жителей, он будет под охраной казаков и собственного сопровождения, которое состояло из 10–15 кубанских лейб-казаков в ярко-алых бешметах, высоких папахах, белых башлыках, с саблями, кинжалами и поясами, украшенными серебряной насечкой. Эти казаки служили весьма импозантным фоном для престолонаследника, носившего обыкновенно голубой гетманский мундир уральского казачества.

Возложенную на меня задачу я должен был обсудить только с политическими и потому выехал из Благовещенска, не вступая в контакт с тамошним губернатором.

Обоих политических я снабдил документами, из которых явствовало, что путешествуют они по заданию генерал-губернатора и задерживать их нельзя, напротив, следует всячески содействовать их быстрому передвижению. Кроме того, мы условились о телеграфном шифре, и я выдал каждому справку, что он вправе посылать мне шифрованные телеграммы. Ведь корреспонденция политических подлежала цензуре, а рассылка шифрованных телеграмм разрешалась только особо уполномоченным чиновникам и некоторым коммерсантам, имевшим специальное разрешение, причем шифры утверждало правительство.

Я направился в Сретенск, где остановился в гостинице Микулича, знаменитом тогда заезжем дворе, выдержанном в истинно сибирском духе. Кроватей там не было, только жесткие, обтянутые клеенкой лавки. Каждый сибиряк возил с собой собственную постель: кожаные подушки, меховые и войлочные одеяла. Моя постель состояла из большого одеяла, на которое ушло восемь волчьих шкур, и была теплая, мягкая, «застрахованная» от насекомых, а потому чрезвычайно практичная. Держал гостиницу сосланный сюда в 1860-е годы польский патриот. У Микулича подавали лучшие сибирские блюда и напитки, польская и русская кухня у него тоже славились отменным качеством. Пробки от шампанского летели в потолок с раннего утра, опять-таки типично по-сибирски. Каждого проезжающего, в какое бы время суток он ни явился, хозяин потчевал бокалом шампанского, что далеко не всегда доставляло удовольствие, ведь зачастую бутылка целый день стояла откупоренная и в тепле, – но без шампанского было никак нельзя.

Долгожданная депеша от моих посланцев, политических, пришла только через неделю, и я тотчас переправил ее барону Корфу, который вместе с престолонаследником уже прибыл в Хабаровск. Телеграмма гласила: «Все необходимое приготовлено. Такого-то числа прибудем в Сретенск. Если наши предложения приемлемы, мы сможем дать требуемые гарантии».

Еще через несколько дней политические явились сами и вручили мне два списка; в одном числился десяток политических арестантов, за которых они не хотели ручаться, во втором – несколько десятков неблагонадежных, по их мнению, лиц из числа неполитических. Только если эти люди на время пребывания цесаревича в Забайкалье будут изолированы, они готовы гарантировать его безопасность.

Я спросил, как они представляют себе эту «изоляцию» и не ведут ли названные лица подготовку к покушению на престолонаследника. Последний вопрос они оставили без ответа, сказали только, что, если генерал-губернатор примет надлежащие меры по изоляции названных лиц, никаких происшествий не случится. Однако они сами и остальные политические должны на это время иметь разрешение свободно передвигаться по Забайкалью и Амурской области. Тогда я в свою очередь поставил дополнительное условие: политические не воспользуются данною льготой, чтобы покинуть пределы генерал-губернаторства, и по истечении назначенного срока обязаны вернуться на указанное им место жительства. Сначала они не хотели соглашаться с этим условием, но обнадежили, что, переговорив с товарищами, скорее всего, примут и его, однако, с другой стороны, настоятельно просят, чтобы все это не возымело дурных последствий для поименованных в списке политических, за которых они поручиться не могут. В итоге была взаимно обещана и реализована полная секретность, ибо помимо прямых участников – престолонаследника, Барятинского, Корфа, политических, меня и, вероятно, императорской четы – никто об этом даже не заподозрил.

Спустя несколько дней я получил и желанную вторую гарантию, чрезвычайно важную для барона Корфа, ведь иначе в несчастье, которое могло постигнуть престолонаследника на долгом пути через Сибирь и Россию, наверняка бы обвинили его, так как он предоставил наиболее опасным элементам возможность побега.

Между тем цесаревич продолжал свое путешествие по Амуру и прибыл в Благовещенск. Туда я подробно телеграфировал барону Корфу о моих переговорах с политическими и спросил, каким образом следует изолировать названных в списках лиц. Барон Корф распорядился собрать их всех в отдаленном месте, на реке Онон, образующей границу между Монголией и Забайкальем, и поселить там в палатках под строгим военным надзором. Это задание было поручено полковнику генерального штаба В-но, который как раз находился в Забайкалье по делам строительства железной дороги.

Концентрационный лагерь на Ононе располагался вдали от жилья, в населенной лишь кочевниками-бурятами степи на окраине пустыни Гоби. По самому Онону пароходы не ходили, только большие плоскодонки с малой осадкой. На таком-то судне – пока цесаревич оставался в Забайкалье – интернированные лица были отправлены вниз по реке в такое место, куда люди вообще не заглядывали. Там их высадили на берег и позволили свободно передвигаться и по мере возможности развлекаться. Хорошее питание им тоже обеспечили, но трижды в день всем надлежало являться на поверку и ночь проводить под конвоем на борту. Это время – около трех недель – стало для них скорее длительной вылазкой на природу, нежели наказанием. По истечении этого срока их отвезли обратно и, ни слова не говоря, распустили по домам; так они и не узнали, по какой причине генерал-губернатор устроил им это дополнительное развлечение.