Текст книги "Воспоминания о русской службе"

Автор книги: Альфред Кейзерлинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 36 страниц)

САХАЛИН И КАМЧАТКА

Отъезд наш был внезапным. Мы надеялись еще поохотиться в верховьях Зеи на лосей и медведей и уже все подготовили для этой экспедиции, когда барон Корф сообщил, что нам необходимо вернуться в Благовещенск. Деловые вопросы были решены, и мы простились с гостеприимными миллионщиками – только доходы тамошнего полицмейстера составляли 30 000 рублей в год, т. е. вдвое превышали жалованье губернатора.

Тем летом в Уссурийском крае у корейской границы проходили довольно крупные маневры, и барон Корф спешил туда, чтобы по окончании маневров посетить еще Сахалин, Камчатку и Командорские острова. Мне посчастливилось и на сей раз сопровождать его в поездке.

Для этой цели в распоряжение барона Корфа был предоставлен малый военно-морской крейсер. Так я впервые узнал Японское море и Тихий океан. До Сахалина погода стояла прекрасная, мы причалили в Керсковском Посту ^{75} , где помещалась администрация южного Сахалина. Растительность там совершенно иная, чем на севере острова, поскольку климат напоминает северную Японию. Теплое течение, омывающее Японию, воздействует и на юг острова.

Здешний край производил вполне окультуренное впечатление – и постройками, и дорогами, и сельским хозяйством. Здесь превосходно раскрылись выдающиеся инженерные способности Л. Мы видели там и начальные работы по освоению найденных им угольных месторождений, которые были сданы в концессию российско-американской компании «Денби и Семенов». Интересовали нас и рыбные тони ^{76} на южном и западном побережье острова, которые содержали преимущественно японцы. Русские тогда использовали эти богатства крайне мало, но Япония в этом смысле целиком зависела от России.

Япония слишком поздно начала рационально эксплуатировать свои рыбные ресурсы и понесла огромный ущерб от хищнического рыболовства – рыба ушла для нереста в другие речные устья. На Сахалине же и у российского побережья рыбное богатство было пока баснословно огромно. Чтобы стеречь оное, барон Корф назначил инспекторов.

Все сельское хозяйство Сахалина находилось в руках поселенцев-арестантов, и, сколько мы могли судить, эти новые хозяйства процветали и доказывали, что южный Сахалин вполне можно окультурить.

Несколько дней спустя мы покинули Сахалин и через Лаперузов пролив вышли в Охотское море. Мы попали в очень густой туман, и от Курил видели мало что. Здешние моря опасны сильнейшими течениями, которые меняются каждые шесть часов, вместе с приливом и отливом. Особенно вблизи Камчатки в Курильском проливе навигация требует большой осторожности. Дней через восемь мы были в Петропавловске.

Восточное побережье Камчатки гористо, там тянется цепь многочисленных вулканов, из которых двенадцать еще действовали. Два таких вулкана расположены вблизи гавани; собственно, они и дали ей имя, так как один называется Петр, а другой – Павел. Вдали виднеются еще две огнедышащие горы, одна высотою 5000 метров.

В ту пору Петропавловск представлял собою крохотный городишко, где проживало человек 500. Там размещалась администрация всего Охотского округа. Российско-американская торговая компания выстроила там свои фактории и товарные склады; компания эта владела концессией на всю пушную торговлю и ежегодно выплачивала за нее правительству 800 000 рублей. Взамен она обязалась держать в определенных местах на побережье и на островах магазины, снабжая русское и туземное население всем необходимым. Товарные склады подлежали контролю русских чиновников, цены нормировались.

Поскольку же почти вся торговля заключалась в обмене товаров на пушнину, надзор был весьма иллюзорным. Регулярная связь Камчатки с Владивостоком была тогда чисто номинальной: два раза в год пароход добровольного флота заходил в Петропавловск. В гавани воздвигнуты два памятника – Берингу и Лаперузу, исследователям северных морей. Уже полвека эти морские герои стоят на своих постаментах, при том, что обе скульптуры вырезаны из дерева. Как ни странно, на воздухе сибирская лиственница только твердеет и, в конце концов, становится прочной, как камень, поэтому лиственничные постройки с годами растут в цене, и им отдается предпочтение перед каменными.

Из Петропавловска мы совершили экскурсию к одному из вулканов – крестных города. Первый участок пути мы проделали в седле, а поднявшись выше границы снегов, сели в санки, запряженные собаками. Вскоре растительность совершенно исчезла, перед нами расстилались пространства чистых снегов. Каково же было наше удивление, когда мы увидели впереди высокие лиственные деревья, которые поначалу приняли за дубы. Эти деревья – камчатские березы – окаймляли теплое озеро, у самых берегов снег стаял, и там под зелеными раскидистыми могучими деревьями росли трава и цветы. Необычайная картина – летний оазис среди зимней снежной пустыни. Однако контрасты этим не кончились – озеро звало искупаться, и, меж тем как собачьи упряжки ждали в снегу, мы весело плескались в теплой воде. На поверхности температура ее была чуть меньше 30° по Реомюру, но, плавая, надо было остерегаться ключей, потому что в них легко можно было обвариться. Вода была пресная; как говорят, на Камчатке все горячие источники пресноводны.

По дороге мы видели на снегу множество следов, оставленных полярными зайцами, лисицами и двумя огромными медведями. Пейзаж Камчатки живописен – повсюду горы, примерно до высоты 300–400 метров покрытые изумительным лиственным лесом, вершины их увенчаны вечными снегами. Растительность на редкость буйная, кусты и травы за неделю-другую вымахивают по грудь взрослому мужчине. Ячмень и овес там тоже растут. По рассказам, урожай зависит от активности вулканов. Чем больше пепла извергают горы, тем быстрее под ним стаивает снег и тем раньше можно сеять.

Коренные жители полуострова – камчадалы, которых в ту пору насчитывалось всего около 4000 душ. Камчадалы, тальмуды ^{77} и алеуты – народы Севера, и на основе их языка родство с иными народами установить невозможно. Занимаются они главным образом охотой и рыболовством; только живущие на дальнем Севере, в тундре, представители этих племен разводят северных оленей, а отдельные роды на юге занимаются земледелием. Несмотря на высокоширотное положение полуострова, земля на Камчатке промерзает не столь глубоко, как в более южных районах Приамурья. Дело в том, что снег здесь выпадает раньше и намного обильнее, укрывая почву, так что мороз не может проникнуть так глубоко, как в Забайкалье.

Прежде кочевники-камчадалы летом жили в юртах, крытых шкурами, а зимой – в пещерах, вырытых в снегу. Оседлые строили рубленые дома. Больших деревень на Камчатке не было, рядом стояли разве что 20–30 юрт.

Коренное население сильно смешалось с русскими и частью даже ходит в русском платье; номинально все они крещеные, на деле же язычники-шаманисты, которые приносят жертвы своим злым богам, т. е. природным стихиям. Странно, что живущие с камчадалами русские, пожалуй, переняли больше язычества, чем язычники – христианства.

Славятся и знакомы всем полярным исследователям камчадальские ездовые собаки – очень крепкие и великолепно ходящие в упряжке. Но собака, собственно, единственное домашнее животное, известное тамошним кочевникам – охотникам и рыболовам.

Несмотря на северное положение, Камчатка хорошо кормит своих детей. Пожалуй, нигде в мире нет такого обилия лесных ягод, как здесь, причем ягоды эти сладкие, как сахар, и превосходят все другие ароматом и вкусом. Леса, заросшие камышом берега рек и морское побережье, изобилуют птицей. Рябчиков, тетерок, глухарей и белых куропаток здесь великое множество, равно как и вальдшнепов, уток и гусей.

Что касается речной и морской рыбы, то ее здесь сказочно много. В прикамчатских водах нередко встречался и полярный, иначе гренландский, кит; именно из-за него и из-за обилия тюленей к этому побережью с давних пор повадились американские торговцы, нелегально скупавшие пушнину у охотников-аборигенов в обмен на товары, в частности, на строго запрещенную водку.

Медведей на Камчатке водилось множество. Камчатский медведь – бурый и отличается от своего сибирского собрата огромными размерами. Правда, он добродушен и не плотояден, питается исключительно рыбой и ягодами. Рыбу он очень ловко выбрасывает лапой из воды на берег и на таких харчах якобы немыслимо жиреет. Этого жира ему хватает надолго, вот почему он очень рано, как только ягоды уходят под снег, забирается в берлогу и спит, пока не вскрываются реки и не начинается новый нерест. Камчадалы воздают медведю божеские почести.

Один камчадальский рыбак рассказал мне вот такую историю: «Я уговорился со своим товарищем Иваном встретиться с ним у реки и вместе порыбачить; он должен был приехать попозже на нарте, чтобы забрать улов. Я начал таскать рыбу из реки и бросать ее подле себя на берег. Тут я и заметил, что рядом, за кустом, еще кто-то швыряет на берег рыбу, которая высокой дугой летела по воздуху. Я подумал, Иван уже приехал, и окликнул его. Он, однако, не ответил, тогда я пошел к нему – и нос к носу столкнулся с громадным медведем».

«Ну и как, – спросил я, – он убежал?» – «Да нет, – ответил рыбак. – Зачем? Мы спокойно вернулись на прежние места. Но медведь уже наловил достаточно рыбы и ушел. Когда приехал Иван, мы собрали свою рыбу, да и ту прихватили, что медведь на берег накидал. Словом, он нам даже помог».

Камчатка – из тех частей Сибири, что раньше всех попали под власть России. История сообщает, что в 1628 году казачий атаман, стоявший в Енисейске, послал на северо-восток отряд из шестнадцати человек – разведать тамошние земли. Выйдя на побережье Охотского моря, казаки увидели вдали высокие горы, изрыгающие огонь. Жажда приключений погнала их посмотреть на это диво, и, следуя береговой линии, они выступили на север и так добрались до Камчатки, пересекли полуостров с севера на юг, покорили местное население и основали Петропавловск. Таким образом, шестнадцать человек завоевали все побережье Охотского моря, западное побережье Берингова моря до Северного Ледовитого океана и Камчатку, обязав местное население платить России дань.

Несколько отважных завоевателей были посланы в Енисейск к атаману, чтобы уведомить его обо всем. Как некогда Иисус Навин и Халев явились перед Моисеем, неся на плечах огромную ветвь как знак плодородия Земли обетованной, куда ходили соглядатаями, [10]10
  См.: Числа, 13: 18–28.


[Закрыть]так и эти люди принесли с собою лучшее из того, что получили от покоренных народов как первую дань: собольи и бобровые шкурки, моржовые клыки и невиданные меха морских и сухопутных животных. Они были щедро награждены и отправлены обратно с многочисленными казаками, чтобы заложить на новых землях казачьи станицы. Так началась российская колонизация. Говорят, эти же казаки добрались морем до Аляски и указали Берингу пролив между континентами.

КОМАНДОРСКИЕ ОСТРОВА

Барон Корф намеревался побывать и на Аваче, [11]11
  По-видимому, у автора неточность. Командорские острова включают четыре острова: Беринга, Медный, Арий Камень и Топоркова; крупнейший из них – остров Беринга. Авача – река и сопка на Камчатке. – Прим. пер.


[Закрыть]одном из островов Командорской группы, чтобы познакомиться с лежбищами ушастых тюленей – морских котиков. Острова эти расположены в одном дне плавания к северо-востоку от Петропавловска. Упомянутый остров имеет протяженность около 100 километров; второй остров – Медный – меньше размером. Из-за мощного прибоя места для швартовки там очень плохие. В ту пору там проживало всего лишь человек 300 – алеуты и несколько русских. На каждом из островов находилась фактория Российско-американской компании, а на большем – российская администрация. Лесов на островах нет, растительность вообще скудная, сплошные скалы и каменные осыпи. На востоке берега более отлогие, и там весной большими стадами на сушу выходят котики.

Первыми появляются старые самцы, подыскивают себе места для лежбищ, за ними – беременные самки, которые там производят на свет детенышей. Молодые самцы до двух лет держатся обособленно, как и молодые самки. Спариваются они только на третий год. Где эти животные проводят остальное время года и откуда приходят, в ту пору еще не знали.

Прежде котиков якобы видели весной и на других островах, а также на берегах Аляски. Но когда американские торговцы начали скупать их шкуры, животным была объявлена поистине война на истребление, убивали всех подряд, без различия возраста и пола. В итоге котики сохранились лишь на тех немногих российских и американских островах, где они находятся под защитой государства. Островной комендант теперь ежегодно определял, сколько животных разрешается забить. Ко времени нашего визита эта цифра составляла 12 000, в предшествующие годы – 20 000 и 25 000.

Хотя Россия оберегала своих котиков и заключила с Америкой соответствующие соглашения, американские зверобои-браконьеры ежегодно выходили на своих судах на охоту и уничтожали тысячи животных прямо в воде, прежде чем они успевали достичь берегов.

Еще более ценный пушной зверь, сохранившийся, правда, в исчезающе-малом количестве, – это морской бобр, или калан. Он тоже обитал на Командорских островах и на побережье Камчатки и находился под особенно строгой охраной российского правительства. Без специального разрешения камчатского губернатора или островного коменданта нельзя было добыть ни единого зверя. Американской компании тоже воспрещалось закупать шкуры каланов без специального разрешения. Единственными покупателями были губернатор и глава островной администрации, которым надлежало выплачивать охотнику за шкуру 350 рублей. В тот год, когда мы там побывали, дозволено было добыть всего лишь 15 каланов.

На Аваче (точнее, на острове Беринга. – Перев.) мы познакомились с тогдашним комендантом, главой островной администрации. Этот человек, по профессии флотский врач, был крупным натуралистом и посвятил свою жизнь изучению фауны российской акватории Берингова моря и его побережья. Он-то и добился ужесточения законодательства по охране вымирающих видов животных, в частности котиков и каланов.

Величайшее значение он придавал тому, чтобы на лежбищах царила полная тишина. Стрелять на островах запрещалось, промысел вели с помощью сетей, ручного холодного оружия и лука со стрелами. Из котиков разрешалось добывать только двухгодовалых самцов, причем лежбища других групп не тревожить ни в коем случае. Чтобы показать нам такой промысел, была устроена охота этак на сотню котиков. Охотники сели в легкие каяки из шкур морских львов и осторожно подплыли к берегу, где расположились молодые самцы. Там охотники вышли на сушу и, стараясь производить как можно меньше шума, стали отгонять свои жертвы подальше от воды. Бедные неуклюжие животные, как овцы, подчинились «погонщикам», ползли на ластах или прыжками старались «спастись» от преследователей, пока не очутились на открытой площадке, где стояли сараи, а в них – заранее приготовленные бочонки с солью. Все вооружение охотников состояло из дубинок и ножей. Когда животные собрались на этой открытой площадке, их тотчас окружили, а затем перебили всех ударом дубинки по голове. Туши тотчас освежевали, шкуры присолили изнутри и сложили в бочонки. У местного населения мясо котиков ценится очень высоко. Вообще это вовсе не охота, а отвратительное смертоубийство. Шкуры отправляют в Лейпциг и в Америку, где их дубят и красят. Остевой волос особым способом удаляют, и в результате мех становится ровным, густым и бархатистым.

А вот калана промышляют по всем правилам охоты. У нас была возможность наблюдать с лодки за такой охотой.

День выдался погожий, без тумана, большая редкость в этих водах, да и само море было относительно спокойно. Местным жителям разрешили добыть одного калана. Это морское животное почти все время проводит в воде. Питается оно главным образом морскою капустой, которая в изобилии встречается возле островов. Растет она под водой, но часто отрывается от грунта и тогда плавает на поверхности. Ее охотно едят китайцы, но вблизи здешних островов это растение вылавливать запрещено, чтобы не лишать каланов пищи.

В длину калан достигает 3–4 футов, поэтому заметить его можно издалека, тем более что он выставляет из воды всю спинку. Обычно местные жители ходят в русском платье, однако на охоту надевают костюм из птичьих шкурок, легкий и совершенно не пропускающий воду. Для этого используются грудки определенного вида гаг, белые и серые по цвету; сшитые вместе, они образуют плотную шубку, которая облекает человека с головы до ног. Одетые таким образом, мужчины по двое садятся в каяки, один гребет двухлопастным веслом, второй вооружен луком и стрелами. Каждая стрела несет знак охотника и состоит из двух частей: остро заточенного, зазубренного – размером примерно с палец – костяного наконечника, который, не повреждая шкуры, оставляет крохотную ранку, и древка. Между собой части скреплены жилой, проходящей вдоль древка.

Сотня, а то и больше каяков цепью, на расстоянии шагов ста друг от друга, вышли в открытое море, туда, где предположительно находился калан. Обнаружили его примерно в морской миле от берега. Первый, кто его заметил, выплыл из ряда, направился к зверю и у того места, где он появился, поднял весло. Затем все остальные каяки широким кольцом окружили это место. Поскольку калан не может долго находиться под водой, он скоро опять всплыл, на сей раз за пределами кольца. Его заметил другой охотник, который действовал точь-в-точь как первый, и так продолжалось, пока калан не очутился в кольце каяков; от страха животное все чаще ныряет и все быстрее всплывает, чтобы набрать воздуху. Потому и замечают его все чаще, и кольцо каяков сжимается. Как только расстояние позволяет, начинается стрельба, но не по цели – лучник стреляет в воздух, рассчитывая поразить жертву сверху. С большой сноровкой калана таким вот образом осыпают стрелами. Если одна из них попадает в животное, наконечник, застрявший в шкуре, отделяется от древка, калан ныряет, но древко плавает на поверхности, так как жилой прикреплено к наконечнику. Калан бьет по древку, ломает его, но в итоге все эти обломки, прикрепленные к жиле, плавают сверху. Одна за другой стрелы вонзаются в калана, он их ломает, но освободиться не может, они все больше затрудняют ныряние и, в конце концов, делают невозможным. Наконец один из охотников подплывает и убивает животное ударом весла по носу.

Убитого калана кладут поперек нескольких каяков, все охотники собираются и выясняют, кто же лучший охотник. Тут тоже действуют особые правила. Калана присуждают тому, чей наконечник сидит в определенном месте шкуры, а вовсе не тому, кто добил зверя. Это весьма любопытно, ведь ни одна стрела не наносит животному смертельной раны, более того – ни одна рана не может и не должна кровоточить. Но, по старинному обычаю, стрелок, попавший в это место, считается добытчиком. Кстати, ему достается только почет, доля же в добыче ничуть не возрастает, ибо добыча – собственность всех участников охоты. Поскольку все стрелы были маркированы, счастливца нашли быстро, и лодки с триумфом вернулись на остров. Удивительно красивое зрелище – впереди каяк с добытым каланом, исчерна-коричневым, серебрящимся белыми волосками, за ним и вокруг пляшут на волнах другие каяки, а в них охотники, в своих серо-белых перьях похожие на огромных морских птиц.

Шкура этого калана оказалась на редкость красивой, барон Корф купил ее, но не за установленные 350, а за 500 рублей серебром. На соседнем Медном острове в фактории компании было еще пять ранее добытых шкур, которые правительство пока не выставляло на продажу. Мы хотели приобрести три из них, но, увы, сильное волнение не позволило нам причалить к острову.

Обратное плавание выдалось холодным, штормовым и длилось почти целую неделю. После недолгой остановки во Владивостоке мы выехали в Хабаровск.

В том же году я снова отправился в Забайкалье, чтобы продолжить изучение жизни коренных народов.

СЕЛЕНГИНСКАЯ И БАРГУЗИНСКАЯ ДУМЫ

На этот раз я поехал к бурятам селенгинской и Баргузинской дум, которые кочевали или жили оседло между озером Байкал и монгольской границей.

Вдоль по Селенге расположены станицы Селенгинско-го казачьего войска. Это войско, куда входили и некоторые из оседлых бурят, совместно с частями Амурского казачьего войска несло охрану российской границы. В совокупности они составляли армию численностью 160 тысяч человек. Кроме того, селенгинские казаки предоставляли охрану для каторжных тюрем. В станицах занимались земледелием и скотоводством, однако ж главным источником доходов было рыболовство. Озеро Байкал и реки его бассейна чрезвычайно богаты рыбой, которая в Сибири заменяет селедку, – омулем.

Оттуда я поехал дальше на север, в баргузинскую степную думу, последнюю из тех, что мне надлежало посетить. Жизнь тамошних бурят не слишком отличается от жизни бурят агинских. Только у них большую роль играет и рыболовство, а в северных районах их территории, где начинается таежная зона, еще и охота. Это чисто кочевой народ, особенно славящийся своими лошадьми.

С севера и с востока баргузинская область окружена почти непроходимыми горами и тайгой, которые образуют охотничьи территории орочонов и прорезаны бесчисленными большими и малыми реками системы Витима и Верхней Ангары. Эти реки и их долины, очень богатые золотом, уже тогда привлекали множество золотоискателей. Но добраться до них было так трудно, что в то время, когда я навестил охотничьи территории орочонов, там существовали только мелкие разрозненные прииски. Позднее они стали богатейшими золотодобывающими предприятиями Сибири. Чтобы доставить в глубину этих дебрей провиант и необходимое оборудование, требовались выносливые, особо обученные лошади. Специальностью баргузинских бурят как раз и было разведение и обучение экспедиционных лошадей, отличавшихся просто невероятной выносливостью, непритязательностью и ловкостью. Ни цирк, ни конный конкур не требуют от лошадей такой храбрости, силы и проворства, какие баргузинский бурят полагает естественными для своей лошади. Если животное не отвечало этим требованиям, его забивали. Обучение лошади обычно занимает 5–6 лет, сначала четырехлеток просто сопровождает экспедицию, потом проверяется на предмет своих умений как вьючная лошадь под легкой кладью и, наконец, в возрасте 10–12 лет, уже привыкнув ко всем опасностям и трудностям тайги, может по-настоящему служить экспедиционной лошадью. Такая хорошо дрессированная лошадь зачастую стоила вдесятеро больше необученной.