Текст книги "Воспоминания о русской службе"

Автор книги: Альфред Кейзерлинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 36 страниц)

СКАЧКИ

Ниже я опишу скачки, которые мне довелось видеть. Около пятидесяти молодых лошадей, которые еще никак не использовались, были согнаны владельцами в одно место – к холму, откуда открывался широкий вид. На холме установили палатки для гостей, зрителей и судей. Среди них, да и среди публики виднелось множество лам в красных одеяниях. Кроме того, здесь собрались и незнакомые гости – барышники, китайцы, монголы и русские, которые, как мне сказали, покупали лучших лошадей и перепродавали их в Пекин, Шанхай и другие города как рысаков и коней для игры в поло. Вокруг горело множество костров, что-то варили и жарили. Настроение царило очень возбужденное, отчасти, вероятно, из-за араки, каковою собравшиеся то и дело потчевали друг друга. Зрителей было, наверное, более тысячи человек, большинство верхом, и распределились они по дистанции, составлявшей километров десять. Все в праздничных нарядах, женщины в самых дорогих своих украшениях – кораллы в серебряной оправе на запястьях, на голове и на шее.

Наездники были дети лет двенадцати, вероятно мальчики, точно сказать не могу, так как и мальчики, и девочки одеты одинаково и верхом ездят одинаково хорошо. Скакунов пока согнали в просторный загон. Лошади без седел, наездники почти без одежды. Захватывающая картина – наблюдать, как сноровисто они ловили арканом еще совершенно не укрощенных коней и ловко стреноживали, то бишь связывали шнурком из конского волоса обе передние и одну заднюю ногу. Сначала отловили и взнуздали с десяток лошадей, принадлежащих разным владельцам, наездники сели верхом, и только тогда, по команде, путы разом распустили, одну из жердей загона отвели в сторону, и под неистовые крики публики кони с наездниками устремились вперед. Скакунов различали по цветным лентам, вплетенным в челки и заметным издалека. Гривы у всех были обстрижены.

Как и первая группа, через определенные интервалы на старт выходили следующие, время отмеряли песочными часами.

Эллиптическая беговая дорожка была без разметки, обозначала ее лишь стоящая по сторонам публика. Только на противоположном конце эллипса развевался большой флаг.

Я запасся хорошим биноклем и видел с холма весь «ипподром». Но поскольку местность была холмистая, зритель временами терял из вида всадников, исчезавших в низинах. С огромным увлечением мы следили, как они появляются вновь, нередко перегруппировавшись. Зрение у бурят острое, они и без бинокля лучше различали цветные ленты своих лошадей.

Чтобы дистанция составила предусмотренные 20 километров, нужно было проскакать по эллипсу дважды. Уже после первого круга группы смешались – наездники из второй и даже из третьей группы пронеслись мимо нас вместе с наездниками из первой. Возбуждение публики достигло предела, шум стоял такой, что собственного голоса не слыхать, а многие особенно азартные зрители мчались по степи вместе с участниками скачек, только вне круга.

Были у бурят и «букмекеры», через которых заключались пари на очень высокие ставки. Вдобавок все бились об заклад и между собой.

Когда все лошади прошли второй круг, их разделили на группы, самые лучшие, пять или шесть, в заключение совершили еще дополнительно отборочную десятикилометровую скачку, т. е. один круг. Тогда и определили окончательного победителя. Остальных – десятка четыре – лошадей выпустили из загона для такой заключительной скачки всех разом.

После скачки были еще состязания борцов, стрелков из лука и проч. Пили много араки и невероятно много ели. Происходило все в июне, когда забайкальское нагорье особенно красиво. Погода стояла чудесная, пока не слишком жаркая, не как в разгар лета, когда зной часто достигает 35–40° по Реомюру, и степь сияла ярчайшей свежей зеленью. Весна там вступает в свои права внезапно и мощно, кажется, будто все растет словно по волшебству. Холмы и долы, еще вчера серые, мертвые или дочерна обугленные после пала, сегодня, после хорошего дождя, уже покрыты свежей травой. Необычайно то, что в степи нет ни комаров, ни мух, ни иного гнуса, который и об эту пору изрядно отравляет жизнь в других местах, особенно в тайге. На тех скачках я учредил от имени барона Корфа два приза: первым были серебряные часы с цепочкой, украшенные эмалевым российским орлом, вторым – сто рублей. От себя я выставил маленьким наездникам большой ящик конфет и пряников, совершенно бурятским детям незнакомых.

Меня поразило, какие цены барышники платили за лошадей-победителей. Если обычно можно купить хорошую лошадь за 25–30 рублей, то здесь платили 100, а за самых лучших – 300 рублей.

ОХОТА В СТЕПИ

Первой охотой в степи стала для меня охота на дроф. Самцы этих птиц – без самочек – приходят на плато ранней весной, когда свежая трава еще не заглушила прошлогоднюю. Петухи устраиваются в тех местах, где достаточно высокая трава или камыши дают им неплохое укрытие.

Охотник поджигает старую траву, которая горит легко и быстро, причем делает он это так, чтобы ветер гнал пламя в сторону дичи, а сам следует за огнем и, если повезет, может удачно выстрелить. Когда удается так вот выманить петуха, тот садится на дочерна выгоревшую почву, где его светлое оперение заметно издалека, тогда можно в экипаже или под прикрытием лошади приблизиться к нему на расстояние выстрела. Осенняя охота на молодых дроф без собак практически невозможна.

Встречаются в степях и мелкие степные курочки саджи ^{55} , которые в своих странствиях ненадолго залетают сюда целыми стаями. Наткнувшись на такую стаю, можно набить много птицы. Впрочем, настоящего интереса подобные охоты не представляют, это не спорт, а бойня, причем довольно никчемная, ведь такую дичь используют разве что для собственного пропитания.

Зато весьма своеобразна и для охотника увлекательна охота бурят на хищников. Когда в какой-нибудь местности число хищников становится так велико, что хозяин стад не способен в одиночку защитить от них свой скот, буряты кооперируются, и нередко до сотни и более конных охотников с собаками выезжают в степь и прочесывают заросли в оврагах. Большая часть всадников остается на холме и располагается так, чтобы отрезать вспугнутого зверя от ближайших зарослей.

Очень волнительно сидеть на лошади высоко у края оврага. Из чащобы доносится громкий шум, тявканье собак вперемежку с голосами людей, звон гонгов и лязг котлов, трубные звуки раковин – словом, адский тарарам, чтобы выгнать добычу на ровное место. И вдруг появляется волк, потом второй, третий! Звери пугливо озираются, но пути назад нет, шум нарастает, да и собаки висят на хвосте. А вот, пригибаясь к земле, зорко глядя по сторонам, из кустов выбирается рысь. Обстановка накаляется, я уже не отнимаю бинокля от глаз. Наблюдаю каждое движение животных, ведь они уже на равнине, без прикрытия. Я насчитал не меньше шести волков, две рыси, а вдобавок несколько лис и что-то вроде шакалов, которых буряты называют «собаки». На этих «собак» никто внимания не обращает, весь интерес охотников прикован к крупным хищникам.

И вот отдельные группы всадников разделяются, дают зверям возможность выйти за пределы их кольца, а после охотники на лучших скакунах устремляются вдогонку за волком или рысью; позади цепь тотчас смыкается, перекрывая преследуемому зверю обратный путь в заросли. Травля идет в одном направлении, каждого зверя преследуют 5–6 охотников, теперь-то и выяснится, кто самый быстрый и самый выносливый. Рыси скоро устают, длинные прыжки, какими они начали свое бегство, укорачиваются, они бегут этакой иноходью, припадая к земле, всего через несколько километров кошки выбиваются из сил, охотники догоняют их и убивают.

Травля волка труднее и нередко продолжается на расстояние в десять и более километров. Но в итоге и волк, тоже совершенно измученный, садится и оскаливает зубы. У охотников при себе особые бичи, на конце которых вплетен свинцовый шарик, этими-то бичами они и забивают волка до смерти; иногда же зверя ловят арканом и душат. Удачливый охотник, уложивший рысь или волка, приторочивает добычу сзади к седлу. Мне довелось видеть, как иные охотники скакали с парой добытых волков у седла. Лошадей эта травля увлекает не меньше, чем всадников, а когда волк убит, они теснятся к нему, издалека обнюхивают, пытаются достать копытом. Должно быть, узнают своего заклятого врага.

Такие охоты начинаются рано утром и продолжаются до вечера; компания охотников увеличивается, со всех сторон подъезжают новые участники, так что к концу травли цепь загонщиков составляет до восьми километров в ширину. На закате охотники зачастую находятся более чем в 50 километрах от начального пункта. Порой, если еще остается прочесать заросшие чащобой овраги, наутро травля возобновляется. Во время охоты, в которой участвовал я, за первый день только у меня на глазах были добыты шесть волков и две рыси.

Эти большие весенние охоты происходят, когда хищники еще не обзавелись потомством, и в тех местах, что предназначены для первого выпаса молодняка, который ходит на свободе и без охраны. Волки и рыси особенно опасны для молодых верблюдов и овец, не умеющих себя защитить. Лошади и крупный рогатый скот защищают своих жеребят и телят, и охота на них хищникам удается редко. А вот среди овец волк частенько учиняет поистине кровавую бойню; потому что режет куда больше, чем может съесть.

Молодые верблюды особенно легко становятся добычей рысей. Я был крайне озадачен, впервые увидев верблюжонка, закутанного, точно шаман, в пестрые одеяния, увешанные трещотками и бубенцами, и терялся в догадках по поводу этого загадочного явления среди широкой степи, тем более что на спине животного красовалась этакая надстройка из легких прутьев, обвешанных флажками и флагами. В стаде из десятка верблюдов трое были превращены в такие пугала для рысей.

В период течки встреча в степи с самцом-верблюдом очень опасна. Обычно терпеливый и спокойный, он становится тогда крайне агрессивным. Мчится на человека, вся морда в пене, рычит и норовит ударить передними ногами коня или всадника. При этом верблюд в своем акте продолжения рода полностью зависит от помощи своего хозяина. Ярость у него вызывает только человек на лошади, пешего он не замечает. Впрочем, нападает он и на крупных животных. Верблюды за г байкальского нагорья летом большей частью не используются, копят на пастбищах силы для тяжелых зимних походов. Лишь при смене пастбища, когда нужно перевезти на новое место все становище вместе с юртами, или при путешествиях в Тибет или в Китай прибегают к помощи отдельных животных. Бурятские верблюды отличаются крупными размерами и красотой. Ездить на них верхом, насколько я могу судить, вполне удобно, но не слишком приятно, потому что они знают только один аллюр, широкий шаг, позволяющий им делать 6–8 километров в час. Верхом же на бурятской лошади можно в долгих переходах проделывать в среднем 12–15 километров в час. На коротких дистанциях я скакал на моем первом иноходце – рыжем жеребце жены тайши – без малейшей усталости, будто в удобном кресле, делая в час 20 километров. Однако тут нужно остерегаться колоний сурков, ведь, угодив ногой в сурковую нору, иноходец падает кувырком. Со мною такая беда случилась в первые дни моего пребывания в Агинской думе. Мне так нравилось на полном скаку, точно в лодке, мчаться на красавце жеребце по холмистой степи, что мои спутники даже не могли меня догнать. На дорогу я не смотрел, а только вдаль – и вдруг по широкой дуге вылетел из седла. Лошадь моя перекувырнулась, угодив передней ногой в нору сурка. К счастью, красавец конь не пострадал, и я мог тотчас снова сесть на него верхом. Но после этого случая я научился не доверять мнимо ровной степи и стал внимательнее.

БУРЯТЫ ЗАБАЙКАЛЬЯ

Нам, европейцам, буряты кажутся очень похожими на монголов южно-китайской равнины. Однако же они самостоятельный, единый народ, возможно, родственный скорее алтайским калмыкам. Сложение у них более крепкое, чем у монголов, глаза более раскосые, да и смекалки побольше. Монголы уже приняли китайский тип, тогда как буряты сохранили чистоту крови; и язык их, монгольско-бурятский, как в устной, так и в письменной форме не утратил чистоты. Сами они утверждают, что сродни калмыкам Алтая, и смотрят на своих монгольских кузенов чуть свысока. Следует подчеркнуть еще одно различие характера: не в пример монголам, буряты честны и добропорядочны, воровства у них почти не бывает, и вора не просто сурово наказывают, но изгоняют из рода. У них есть то, что китайцы называют лицом.

Бурят, безусловно, можно назвать культурным народом, чьи верхние слои частью весьма высокоразвиты. В ту пору культура их была не столько христианско-европейской, сколько индийско-буддистской, многие сотни лет назад пришедшей к ним через Тибет в форме ламаизма. Народ держался особняком, не смешивался с другими, прежде всего с китайцами, как нередко бывало у южных монголов, правда, смешанные браки все же случались – с тунгусами и калмыками. Русские тоже часто женились на бурятках, причем в детях преобладали бурятские черты. Так, я видел русского миссионера, женатого на бурятке; сама она стала вполне культурной русской женщиной, дети же их внешне почти не отличались от бурятских ребятишек. Во многих русских семьях есть примесь бурятской крови, и в них, безусловно, соединяются лучшие качества обеих наций, но с виду бурятский тип доминирует. Мой первый бухгалтер в Каре, Петров, пример такого полукровки.

Ко времени моего визита численность бурят, принадлежащих к четырем думам, оценивалась приблизительно в 240 000 человек; точный подсчет был тогда невозможен, так как реестров не вели. Мои данные основаны на сведениях тайшей и настоятелей монастырей, ширету ^{56} . За исключением немногих охотников и рыболовов на северной границе тайги и у Байкала, эти буряты – кочевники-скотоводы, только крещеные – обратились к оседлому образу жизни. Исконная земля кочевых племен делилась на территории, отведенные каждой из четырех дум, и в совокупности охватывала 200 000 квадратных километров.

Вся административная власть находилась в руках родоначальников во главе с четырьмя тайшами, но на деле – как у монголов, так и у бурят – властвовало ламаистское священство. Главою их всех был хутухта ^{57} , Живой Будда в Урге, в китайской Монголии. Думских бурят возглавлял подчиненный хутухте верховный священник – бандидо-хамбо-лама, чья резиденция находилась в монастыре на Гусином озере. Ламаизм был иерархической организацией, во многом схожей с католической церковью давних времен. Как там папа, так здесь лхасский далай-лама ^{58} имел абсолютную власть над всеми ламаистами, в Тибете ему, как и папе в церковном государстве, принадлежала также светская власть.

Когда я познакомился с бурятами, они жили в теснейшем единении со своей религией и в зависимости от своего духовенства. Уже при рождении ребенка помощь ученого ламы-астролога есть категорическая необходимость.

Я имел случай присутствовать при рождении младенца. Поздней осенью мне предстояло переправиться через реку, по которой уже шел лед; темнело, и я поневоле решился провести ночь на этом берегу. Переправа ночью в экипаже сопряжена с серьезными опасностями. Экипаж заводят на две длинные лодки-долбленки (правые колеса на одну лодку, левые – на вторую), а затем кое-как доставляют на другой берег. Лошади перебираются вплавь. На мое счастье, неподалеку стояли юрты, и в поисках ночлега я зашел в одну из них. Там было полно людей, хлебавших чай и араку; в центре общества, на корточках возле огня сидела обнаженная женщина, напротив нее восседал лама, внимательно за нею наблюдая. На мой вопрос, что здесь происходит, мне сообщили, что здесь родится ребенок и вся семья вместе с ламой ждут этого радостного события. Я хотел уйти, чтобы устроиться в другой юрте, но меня попросили остаться, ведь мое присутствие, возможно, принесет ребенку счастье. Мне тоже подали чашку чая, которую я не мог отклонить, и я сел в компании, ожидающей семьи. Все смеялись и шутили, в том числе и роженица, лишь время от времени она отставляла свой чай, и было видно, как она силится произвести ребенка на свет. Лама при этом произносил какие-то изречения или молитвы. Очень скоро новый гражданин и впрямь появился на свет. Лама принял его на свежеснятую шкурку ягненка, потом, внимательно изучив расположение пуповины, перерезал ее. По расположению пуповины и по звездам, к которым он сей же час обратился за советом, ребенку был составлен гороскоп и наречено имя. Этот гороскоп, записанный на листке бумаги, лама положил в ладанку и повесил младенцу на шею. Такую ладанку каждый бурят носит всю жизнь, после его смерти ее кладут на домашний алтарь и хранят там. Ребенка не обмывали, только натерли жиром, а после завернули в ягнячьи шкурки. Мать положила его подле себя и вовсе не казалась больной и утомленной. Мне сказали, что уже назавтра они двинутся дальше, ведь остановка была сделана только из-за родов. Утром лама покинул стоянку, вместе со мною и одним из своих учеников, который вел на поводу вьючную лошадь. К лошади были привязаны две живые овцы, вероятно, гонорар за помощь при родах.

Европейцу с его понятиями о чистоте и гигиене жить у бурят нелегко. Даже если абстрагироваться от безусловно оправданного здесь принципа: naturalia non sunt turpia, [5]5
  В естественном нет порока (лат.).


[Закрыть]– поначалу стоит огромного усилия принять от них угощение, и все же, если не хочешь их обидеть, неизбежно приходится кое-что с ними разделить. Как у турок кофе, а у индейцев трубку, у бурят гостю, например, подают омерзительный кирпичный чай; посуда, в которой варят или хранят еду, никогда не моется; при «больших уборках» посуду, которую не ставят на огонь, «чистят» сухим овечьим навозом и травой. Котел над очагом, в котором стряпают всё, протирают куском козьей шкуры, прикрепленным к палке; эту козью шкуру используют очень подолгу, и, вконец засаленная, она висит у входа в юрту. Как верующим в переселение душ ламаистам, бурятам, собственно говоря, запрещено убивать животных. Впрочем, эта заповедь у них соблюдается в ослабленной форме: им нельзя проливать лишь свежую, теплую кровь. Поэтому своих овец они забивают посредством маленького надреза на горле; через это отверстие удается перехватить рукой и зажать артерию. Таким образом животное умирает за несколько секунд, почти не кровоточа. Буряты пускают в пищу и всех павших животных. Их пословица гласит: «Рысь убивает, ворон находит, а бурят съедает». Правда, здесь я должен заметить, что в чистом, стерильном воздухе забайкальского нагорья я нигде не видел гниющей падали; мне бросилось в глаза, что и скоропортящиеся продукты в степи долго остаются свежими. Хищников и собак буряты не едят – возможно, потому, что эти животные пожирают своих мертвых сородичей. Пернатых буряты тоже не едят, зато едят сурков. Употребление в пищу этих зверьков, однако, нередко опасно, так как среди грызунов часто встречаются болезни, смертельные и для тех, кто ест их мясо. Например, именно так передается определенная болезнь лимфатических узлов – не чума, но сходное с нею заболевание, [6]6
  По-видимому, туляремия. – Прим. пер.


[Закрыть]не поддающееся ламаистской медицине. Если кто-нибудь заболевает, род уходит в другие места, предварительно спалив все заразные юрты и одежду. Порой целые семьи вымирают. Колонии сурков, от которых пришла болезнь, тоже выжигают.

Благосостояние бурят далеко не одинаково, но попрошаек, как повсюду в Китае, здесь нет. Нищенствуют только ламы, как и католические монахи, но подаяние они просят не для себя, а для своих в большинстве очень богатых монастырей. Беднеет бурят по причине эпизоотий и стихийных бедствий, уничтожающих его стада. Но обедневший всегда находит приют у своей родни или в монастырях, голодать ему не приходится, он становится пастухом и погонщиком, а в них всегда большая нужда. Кроме того, потеряв скот, он может заняться ремеслом – спрос на кузнецов, кожевников, канатчиков (веревки вьют из конского волоса) и сукновалов, перерабатывающих шерсть в войлок, неизменно велик.

Работы, требующие высочайшего искусства, выполняются в монастырях; хлопчатобумажные ткани, шерстяные и полушерстяные изделия привозят из России, шелк – из Китая, Индии и Тибета.

Уже при рождении бурята непременно присутствует лама, и точно так же под влиянием духовенства проходит вся его жизнь. Считается большой удачей еще в детстве, учеником ламы, достичь первой ступени развития. Почти каждый лама имеет при себе таких детей, живет с ними в одной юрте и учит их. Эти дети прислуживают учителю и ведут его хозяйство; они учатся произносить молитвы, вертеть молитвенные мельницы и немножко читать и писать. Примерно в десять лет они могут вернуться к родителям, но имеют шанс в следующем воплощении родиться уже ламаистскими студентами. Часть таких детей – принято считать, что в предыдущем воплощении они уже достигли первой ступени развития, – остается у ламы для дальнейшего обучения; эти старшие ученики носят ламаистскую одежду, однако в любую минуту могут вернуться к мирской жизни.

Достигнув третьей ступени, они становятся ламами, т. е. приносят обеты безбрачия и бедности. На этом третьем этапе они получают, так сказать, высшее образование – из них готовят духовных лиц, лекарей или астрологов. В таком случае они учатся у тех или иных ученых. Странствуют, подобно средневековым школярам, от монастыря к монастырю, черпая мудрость у знаменитых лам своей профессии, изучая в библиотеках рукописи, копируя оные для своих монастырей, и в духовных состязаниях-диспутах, добывая для монастырей и для себя знаки отличия и титулы. Этими знаками отличия – пестрыми флажками – украшают их юрты, и на шапках они тоже носят соответствующие метки учености. В своих странствиях они часто добираются до Тибета и Лхасы, в ту пору совершенно закрытой для европейцев.

Из числа представителей третьей ступени развития впоследствии выбирают настоятелей монастырей, так называемых ширету, выбор должен быть одобрен ургинским хутухтой, который также благословлял избранника. Авторитет ширету в монастыре и за пределами оного был очень велик, они не только руководили богослужениями – управление огромными монастырскими состояниями тоже целиком сосредоточивалось в их руках. Им подчинялись и все кочевники, живущие на весьма обширных монастырских землях. Лично свободные, кочевники обязаны были служить своим духовным наставникам, пасти и охранять их стада, перегонять скот на продажу, сопровождать и перевозить лам в их поездках и т. д.

Четвертой ступени развития достигали считанные единицы; во всем Забайкалье был лишь один такой – бандидо-хамбо-лама, верховный глава здешних ламаистов. Достигший этой ступени мог только добровольно родиться как Будда, Живой Бог.

Но и в дальнейшей жизни бурята, не принадлежащего к монастырю, лама играет важную роль. Случись болезнь – будь то у животного или у человека, – призывают ламу-лекаря; при любом серьезном начинании спрашивают совета у ламы-астролога; если бурят покупает себе жену, ее выбирает для него астролог, а на свадьбе он принимает от ламы-священнослужителя бурханы – статуэтки Будды для домашнего алтаря, наполненные добрыми изречениями на полосках бумаги.

Поскольку женщина как работница имеет значительную ценность, а детей желательно иметь как можно больше, невест покупают. Иногда такая покупка совершается, еще когда девочке всего 5–6 лет от роду. Тогда цена – калым, состоящий из скота, – выплачивается не единовременно, а постепенно, пока ребенок не достигает брачного возраста, т. е. примерно к пятнадцати годам. Если калым выплачен заранее, девочка еще до свадьбы переезжает в новую семью. Если же она в детстве умирает, ее отец возвращает калым, т. е. ровно столько скота, сколько получил, оставляя приплод себе.

Примечательно, что порою два брата покупают себе одну жену, если в одиночку у них нет возможности собрать калым. Когда имущественное положение улучшается, старший брат возвращает младшему его долю калыма, и тот покупает себе собственную жену. Детей от первой жены они делят между собой.

Приданое, приносимое женою в семью, состоит только из мехов, платьев и украшений. Последние считаются огромным богатством, и нередко бурят вкладывает в них изрядную часть своего состояния. Особой торжественности и обрядов на свадьбах не бывает. Жених и его родня верхом гонятся за невестой, при этом все они надевают лучшие свои наряды; потом устраивают пир, во время которого уничтожают невероятное количество баранов и араки. Такие празднества длятся по нескольку дней и сопровождаются забавами и скачками.

Когда бурят умирает, лама опять-таки играет важную роль: он должен прогнать злых духов, которые могут встретиться душе на пути в загробный мир. Если же душа покинула тело, оно утрачивает для ламаиста всякое значение, культ предков ему неведом. Труп выносят из юрты, кладут на холме, окружают камнями, но не закапывают и не прикрывают, оставляя во власти стихий и животных. Через некоторое время всякий след умершего исчезает, попадаются лишь отдельные кости, каковые при случае сжигаются.