Текст книги "Адепт (СИ)"

Автор книги: Алексей Скуратов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

Быть может, забыться с Катрин? Она готова на это, не пойдет – побежит по первому слову и больше не отойдет ни на шаг.

А Блэйк? Блэйк бы поступил так? От чего же он не забывался с Нерейд, когда его, паренька без рода, титулов и состояния, пытали, отчего не принял во внимание ее предложения, а бросился на копья, вслепую кинулся в огонь, рискнул всем, хотя даже не знал, найдет ли его живым. Наверное, потому, что верил: Аскель жив. Значит, и адепт должен верить. Хотя бы убедить себя в том, что еще не все потеряно.

В высоко расположенных окнах зазвенело стекло. Кто-то открыл портал.

Аскель бросился к остальным, не раздумывая, закрыв глаза на боль и усталость, на отсутствие сна, потому что поверил, заставил себя поверить в правду слов мрачного господина, который позволил ему, юноше без рода и титулов, прикоснуться к драгоценному прошлому.

Того, кто вышел из потрескивающего портала, не сразу узнали. Кто-то вскрикнул, кто-то удивленно вздохнул или отвернулся, потому что боялся крови, но тем не менее, никто не подошел к человеку. Кроме юного адепта, который не замер на месте, а пробрался сквозь толпу, распихивая челядь и чародеев. Он узнал.

Узнал того, чьи тяжелые аспидные волосы до плеч сгорели и теперь короткими прядками падали на посеревшие мутные глаза. Того, кто был покрыт ожогами, ссадинами, ранами и царапинами. Того, кто шел наугад, вслепую, прилагая нечеловеческие усилия, но шел, потому что почти никогда не сдавался, а сейчас просто не мог себе этого позволить. Переломанные пальцы выглядели чудовищно, льющаяся кровь – тоже. На нем живого места не было.

– Реввенкрофт! – ахнул кто-то, и невесть откуда появились имперские целители, готовые принять живой труп и вернуть его к жизни, если, конечно, тот не умрет раньше этого.

Аскель не слышал никого. Да и не пытался. Перед глазами был только один человек, истекающий кровью, тот, ради которого он готов был сам стать таким же.

– Господин!

Он без слов подошел вплотную и обнял чародея, но совсем легко, так, чтобы не сломалось еще что-нибудь. От чувств, переполнивших душу, можно было задохнуться. Изувеченные руки притянули к себе за талию, и плевать было обоим, что скажут другие – пускай. Главное, что Ифрит вернулся, ведь однажды и волосы отрастут, и пальцы станут прямыми, а с тела сойдут шрамы страшных ран.

– Вы вернулись, – выдохнул дрожащим голосом адепт, неверяще прикасаясь к его окровавленному лицу, – вернулись, господин…

– Как я мог тебя бросить? – прозвучал в ответ глубокий измученный голос.

Блэйк потерял сознание, рухнул бы на пол, если бы не Аскель. Он не позволил этому произойти.

Солнце скрылось за линией горизонта, и рыжие лучи больше не освещали стены. Предназначение свело их снова. Свело тогда, когда надежды восстали из пепла, и чудеса, вопреки скепсису Ифрита, произошли.

========== Глава двадцать шестая: «За окном шуршал ливень» ==========

«…Путь пальцем проложи

Средь шрамов ран суровых,

Чтоб наши слить пути Судьбе наперекор.

Открой те раны, вылечи их снова,

Пусть сложатся они в Судьбы узор…» – The Witcher 3.

И лишь только к концу той холодной северной весны враждующие стороны без слов сложили оружие и молча, даже не глядя друг на друга, вместе принялись растаскивать убитых и раненых с поля боя к своим лагерям. У солдат не было сил шевелиться и держать в руках копья и мечи, офицеры утробно хрипели, сорвав голоса в бесконечных раздачах приказов, и даже Калиб Гвисскар, оседлав каракового жеребца, никого не резал, даже не замахивался, а объезжал поле сражения и все больше удостоверялся в том, что и северянам, и южанам сейчас чертовски тяжело. Потери были ужасающими, и если на войну пришло больше ста двадцати тысяч вольных, наемников и призывников, в том числе и больше трех сотен чародеев, то в живых осталось чуть больше половины, и Север еще в первые дни лишился элитной кавалерии под командованием Варда Бартлетта, на которую возлагались большие надежды. Еще в первые дни элитный отряд положила группа чародеев с юга, захватившая стратегически важный для них объект – едва ли не единственный холм на пустынных равнинах границ между империями, и предводителем группы численностью в всего семнадцать человек был прославившийся своим талантом совсем еще молодой колдун с извечно смуглой кожей, коротко остриженными блондинистыми волосами и заносчивым характером. Отрядец немого Каттара нагнал страху на добрую часть солдат. Но и о неизвестном человеке севера молва разнеслась на многие версты. Один чародей встал против пехотного отряда численностью в пятьдесят душ, и оставил на месте сражения только тлеющие останки да развороченные доспехи. И черные перья. Ворохи черных вороновых перьев, подхватываемых весенним холодным ветром с залитой свернувшейся кровью земли.

Судьба Каттара была решена беловолосым некромантом с тягой к перфекционизму, темным местам, наглаженным рубашкам и… и мужчинам. Именно в тот день немому пришлось по приказу «свыше» бросить чародейскую братию и прикрыть почти перебитый пехотный батальон, от которого осталось до смешного мало – меньше двухсот вояк, измученных голодом, жаждой, усталостью и видом погибающих от рук северян товарищей. И именно тогда ряды измученных стали еще реже, потому что пятнадцатиметровый скелет, лишившись подпитки магией, рухнул на живых людей и передавил собой едва ли не двадцать пехотинцев. Численность их сокращал и совсем еще зеленый Давен, с упоением размахивающий излюбленным моргенштерном. Чародей с юга, этот выдающийся талант, столкнулся в схватке с некромантом и погиб, так и не применив ни единого заклинания – упал, раскроенный легким мечом с костяным эфесом. Хантор Вулф вообще многими вещами интересовался, не только покойниками и видом своих прямых, почти белых волос.

Война была противоборством двух равных по силе армий, и потому фактически представляла собой двух братьев-близнецов, которые не отличались ни в силе, ни в уме и таланте, но тянули концы веревки на себя – безуспешно, ведь намеченная середина не сдвигалась в сторону ни на сантиметр и все так же оставалась на одном месте. Война без конца и без края.

Тем не менее в какой-то момент середина сдвинулась, потому что в карманах у одного из братьев зазвенело сияющее на семилучевом солнце золото, и южные войска пробрались через границу, успешно форсировав реку, отделяющую их бескрайней синей полосой от Вальдэгора.

На закате дня к берегу все-таки пристали двенадцать вооруженных кораблей из двадцати, и солдаты черной, гремящей и воющей волной двинулись в столицу, а Эридан Второй приказал отступать, но бежал из города в числе последних. И начались все прелести таких локальных войн – насилие, грабежи и убийства тех, кто с насиженного места уходить не желал и сетовал на то, что наверняка пронесет. Не пронесло. И даже чародеи ушли в глубь Империи, оставляя города, а войска северян были отозваны назад и поставлены на защиту земель. Кровь полилась реками. Пламя вспыхнуло и взвыло.

А тем временем Блэйк, который ладонь, поднесенную к лицу, видел мутным размытым пятном, вместе с Аскелем бежал в переполненный Вранов, находящийся далеко от южных границ.

На пути к отступлению блондинистую чародейку Йодис заковали в блокирующие камни, изнасиловали и обезглавили. Вивьен до смерти забили ногами. Война не щадила ни детей, ни женщин, ни стариков. Их даже не похоронили. В ту же ночь тела сожрали трупоеды, которых развелось до безобразного много. Это был настоящий пир для нечисти: стоило только высунуть ночью нос за дверь, как за него непременно бы тяпнул упырь или трупоед, до отвала налопавшийся мертвечины и захотевший откушать чего-нибудь посочнее.

Во Вранове было тихо. Так считал даже реалист Реввенкрофт.

***

Вранов был одним из первых городов, появившихся на обширной карте Северной Империи, и от юга находился на огромном расстоянии, был надежно защищен лесами, ущельями, реками и другими городами, которые непременно задержали бы наступающие армии. Это место было довольно специфичным, не избавившимся еще от старых, почти забытых традиций, и потому в роскошных садах, благоухающих летними жаркими вечерами, все еще можно было заметить холмики забытых временем могил, а в самом центре, между традиционным эшафотом и внушительных размеров рынком, раскинулся древний жальник, в котором и по сей день хоронили людей. Вранов был огромен. Гораздо больше культурного и излишне вычурного Грюнденберга, но чуть меньше разгромленной за какой-то месяц столицы.

Долгожданное северное лето все-таки соизволило стать официально отмеченным на страницах календарей, фактически наступило, а погода все еще шутила: лишь изредка баловала теплом и заливала почти непрекращающимися дождями, едва ли не каждый день барабанящими по крышам домов. И если ближе к середине лета город распускался, тонул в невыносимой жаре, да такой, что и на улицу нельзя было выйти, то сейчас на позеленевших ветках вязов и терновников, дубов и осин, лип сидели вымокшие вороны, угрюмо втянувшие черные головы и изредка выкрикивающие что-то очень эмоциональное, но, по сути, исключительно бесполезное. Был сезон гроз.

Блэйк приходил в себя очень долго, и на восстановление, хотя бы частичное, ему потребовалось больше месяца, который он получил на отдых и лечение. Аскелю же этот месяц был куплен, потому что силы у него восстанавливались фантастически быстро, и уже через несколько дней после того, как смерть Ифрита начала считаться ошибочной, он чувствовал себя абсолютно здоровым и полным энергии. Единственное, шрамы на спине казались непривычными, но сводить их он отказался наотрез. Чтобы запомнить. И однажды рассчитаться с Югом.

Огромное поместье на самом краю города, почти в предместьях, он полюбил с самого первого дня. В отличии от Наргсборга, оно было теплым, казалось, даже живым без холодных каменных стен, одиноких нескончаемых коридоров, лестниц и запаха фолиантов и плесени. К тому же к их приезду Мерида сотворила с новым жилищем настоящее чудо: одна, своими собственными руками привела его в идеальный порядок, такой, что нигде не было и пылинки, которую так люто ненавидел мрачный, вечно недовольный всем хозяин.

Хозяин и сам рвался в бой, тот, что касался новой жизни без Наргсборга, и потому едва ли не в тот же день, когда ему удалось подняться на ноги, городским мастером был принят заказ на новый клеймор, который следовало перекупить у гоблинов и приладить к Ифритовой руке, а с запада, с их равнинных степей, гнали пару жеребцов: гнедого и угольно-черного. Тех, что по скорости давали фору любой кавалерийской лошади даже из элитных отрядов.

И, казалось бы, в кои-то веки все наладилось: чародей все еще восстанавливался, Аскель зависал в библиотеке, до отказа заваленной фолиантами, иногда даже практиковался, в тайне от наставника, конечно, и война пока что их не касалась. В поместье было тихо и уютно, на душах – спокойно, да только колдун свое обещание не сдержал.

Он еще ни разу не подошел к адепту. А тогда, перед уходом, обещал быть рядом. Аскель был рад хотя бы тому, что чародей просто жив, что его раны медленно, но верно стягиваются, а зрение постепенно возвращается, и даже волосы отрастают, пусть их длина за месяц толком и не успела измениться.

И все-таки что-то между ними изменилось.

Блэйк понимал, что его Хильдебраннд вырос, что в нем, кажется, уже ничего не осталось от мальчишки-простачка, и каждый вечер к нему в комнату заходил не ребенок, а с недавнего времени девятнадцатилетний юноша, молча задергивающий шторы, желающий доброй ночи и не напрашивающийся остаться до утра. Ифрит был ему благодарен. Потому что чувствовал свою вину, которую, как признался себе, вряд ли сможет загладить. Все пошло не так, как он предполагал, и если в мыслях рассчитывал на совместные дни, вечера и ночи, то в действительности они изредка пересекались в поместье и регулярно перед сном, совсем на чуть-чуть, на какое-то мгновение.

И однажды, в один удивительно холодный и противный день, они столкнулись, в день, когда чародею откровенно надоело держаться на расстоянии. Как оказалось, адепту тоже.

***

Глубоко задумавшись над чертовски раздражающим положением дел, Блэйк, бормоча себе под нос что-то неразборчивое, но произносимое с душой и чувством, брел по коридору в сторону своей просторной комнаты с теплым камином с серьезным намерением лечь спать. Как бы ему не хотелось быть спокойным, это легкое, скорее даже невесомое чувство покинуло его, покинуло еще тогда, когда он смог уловить в темном проходе знакомый свежий запах, ведущий прямиком в собственные покои.

С беспокойством смешалось и раздражение. Донимало абсолютно все.

Почти полное отсутствие магической энергии в теле не позволяло пользоваться даже примитивными чарами, и потому человек огня, властелин пламени и жара, бесконечно замерзал и старался вообще не вылезать из-под одеяла, а сейчас пришлось. То старая подруга рысь скребла острыми когтями в двери поместья и просила укрытия от ненастья, бушевавшего на улице с полудня. Время близилось к полуночи.

С самого утра до земли сквозь плотные свинцовые тучи не добрался ни один лучик света, и на улице окончательно похолодало. Сквозь крохотные щели в оконных рамах в дом проникал ледяной ветер, ощутимо сквозило, и невесомые занавески часто поднимались в воздух. По окнам и крыше барабанило уже несколько часов. Одна гроза сменяла другую. Ливень накрывал Вранов и предместья, небо то и дело светлело, когда в нем взрывались голубыми вспышками молнии, и через мгновение фундаменты домов дрожали от оглушительных раскатов грома, раздающихся прямо над головой. Как на зло, камины в поместье забились, и воспользоваться можно было лишь тем, что был у чародея в комнате. Иногда он откровенно завидовал старушке Мериде, которая поселилась в нескольких минутах ходьбы от него. У нее-то было всегда тепло.

По мере того, как чародей приближался к себе, аромат ландыша и озона лишь усиливался, извещая о том, кого именно можно ожидать за дверью. Реввенкрофт не сомневался, толкнул дверь от себя и молча прошел в теплую темную комнату, главным украшением которой была огромная, массивная и немного грубая кровать, заваленная подушками. Шелковая простынь слегка блестела в свете камина. Аскель сидел в кресле перед огнем, спиной к двери, плотно закутавшись в меховое покрывало; он уснул, сам того не ожидая. Наставник сделал несколько шагов вперед и замер. Нет, не удержаться…

Не удержаться, чтобы не склониться ниже и не вдохнуть аромат мягких, темных, чертовски непослушных волос, прикрывая серые, лишенные сверхъестественного блеска глаза. Адепт почувствовал. Вздрогнул. Но не повернулся.

– Тебе холодно? – шепнул в затылок чародей.

– Вы же знаете, – сонно и растерянно проговорил парень севшим голосом, – я мерзну по ночам.

– И потому пришел ко мне?

– Простите, я могу уйти, если вы хотели отдохнуть и…

– Останься, – прервал его Блэйк и опустил холодные руки на его плечи. Пальцы срослись больше двух недель назад стараниями Аскеля. – Я… как бы выразиться… Черт возьми… Я чувствую вину перед тобой, потому что не сдержал своего обещания, и ты прекрасно об этом помнишь. Но не говоришь ни слова.

Адепт промолчал, растерялся, и меха упали с плеч, открывая перед почти невидящим взором Ифрита худощавый торс, обтянутый полупрозрачным батистом зашнурованной на груди рубашки. Чародею не нужно было иметь хорошее зрение, чтобы понять, каким потерянным сейчас был металлически-зеленый взгляд, в котором отражался огонь. Холодные руки ощутимо прошлись по плечам, предплечьям, и тонкие длинные пальцы, на которых в кои-то веки не было ни одного кольца, опустились на подрагивающие кисти.

– Что такое? – чуть улыбнувшись, спросил чародей. – Ты так дрожишь.

– У вас руки, как у трупа, – отмахнулся юноша, чувствуя, как загорелись выступающие скулы.

– Ну уж прости, – холодные пальцы перебрались выше, опустились на шелковистую кожу шеи, и горячие тонкие губы коротко коснулись ямочки за ухом, – у меня нет возможности разогреть их с помощью чар. Позволишь? – прозвучал очередной вопрос, а между тем руки Блэйка перебрались на худощавую грудь, накрывая шнуровку.

Ответом стал неуверенный и едва заметный кивок. Ему было достаточно и этого.

На мгновение в комнате стало светло, как днем, в ту же секунду помещение поглотил непроглядный мрак, разбавленный теплым каминным светом, и по небу разлился ревущий раскат грома. Недавно унявшийся дождь начался снова, по стеклу забарабанили первые крупные капли, и вскоре поместье накрыл сплошной ледяной ливень. Легкие, полупрозрачные занавески поднялись от сквозняка. Кожа юноши покрылась мурашками. Отнюдь не от холода.

Тонкие пальцы ловко и сноровисто вытаскивали ниточки из петель, кончиками касались горячей худой груди, от чего парень вздрагивал и поджимал губы, прикрывал потемневшие во мраке комнаты глаза и молил Богов, чтобы не вскрикнуть от странного чувства, горячей волной разливающегося по телу и бьющего в виски. Блэйк совсем незаметно усмехнулся – сердце и у него, и у его адепта билось, как сумасшедшее. Холодом рук властелин огня почувствовал каждый миллиметр отощавшего торса, эту ямочку на груди, выступающие ребра, темную дорожку волос, уходящую под ткань обтягивающих длинные ноги брюк, затвердевшие от сквозняка, проникнувшего в комнату, розовые соски, от прикосновения к которым парень непроизвольно вздрагивал и, прикрывая глаза, кусал влажные губы. Наверное, именно сквозняк выдувал из головы остатки здравомыслия.

– Если позволишь, – низким голосом проговорил чародей, – я продолжу, Аскель. Просто знай, я остановлюсь, только скажи. Хорошо?

– Да-а, – рвано выдохнул адепт, откидываясь на спинку кресла, и Ифрит, к его удивлению, отстранился. Ненадолго.

Пропахшая чабрецом и кедром рубашка с легким шелестом приземлилась на чистый пол. Очередная холодная вспышка молнии осветила затянутое тяжелыми тучами кобальтовое небо и тело, заметно отощавшее за время бойни. Чародей протянул руку вперед и перехватил парня за талию, притягивая к себе с кресла. Больше сдерживаться он не собирался. Морально не мог. Физически – тем более.

Он почти не видел лица своего Хильдебраннда, но знал наверняка, что тот смотрит ему в глаза взглядом, который спрашивал. И просил.

Блэйк подался вперед, зарывшись пальцами свободной руки в мягкие, чудные и такие непослушные волосы, но остановился, не преодолев совсем крохотного расстояния и ощутив теплое, человеческое дыхание на своем лице. Он давно не чувствовал этого. Человечности. Жизни.

– Аскель… – начал колдун, выдыхая слова в губы парня, – я…

Колени адепта дрожали. Косой ливень хлестал в окно, и сквозняк овевал кожу.

– …Я люблю тебя. Так, как еще никого не любил, – и, наконец, прильнул к полураскрытым, влажно поблескивающим, дрожащим губам, которые были в сотни раз горячее, мягче и приятнее, чем у Нерейд, чем у кого бы то ни было. Самозабвенно целовал их, забыв обо всем, что происходило в жизни, о холоде, который не переносил, даже о косом ледяном ливне, шуршащем за окном. Обо всем на этом проклятом Богами свете. Нехотя отстранился, заглядывая в болотно-зеленые глаза, казавшиеся ему черными в таинственном мраке и тумане почти утерянного зрения. – И, признаться, хотел бы от тебя того же. Я ждал тебя слишком много лет, и ты пришел, заставил поверить в твой приход. Ты дал мне то, чего не смог дать никто. Вернул меня к жизни.

Аскель опустил взгляд и вжался лицом в широкую, разгоряченную грудь, сжал бы ткань рубашки пальцами, но той не было, и потому накрыл ладонями широкие плечи. Ощутил левой рукой старый, забытый временем ожог и вспыхнул сам, осознавая, что касается его, Блэйка, того, кого коснуться хотел, но боялся. На его удивление сердце чародея билось по-человечески часто, в сумасшедшем темпе, а руки, притягивающие его к себе, ощутимо дрожали. Очередная молния осветила комнату и двух людей, слившихся в единую, неподвижную фигуру, которая могла вот-вот разрушиться или же закрепиться окончательно.

– Я полюбил вас уже давно, господин, – дрожащим, низким голосом разорвал шорох ливня юный чародей, – я просто… Вы же понимаете, да? Я не мог… я… я боялся…

– Понимаю. Разумеется, понимаю.

Чародей понимал. И потому поднял бледное лицо кончиком пальца на себя, снова нашел манящие влажные губы, но на этот раз был аккуратнее, внимательнее, прислушивался к эмоциям парня и не спешил, сдерживался как мог, насколько позволяла ему собственная выдержка, которую он доселе считал железной и непоколебимой, а сейчас… сейчас он и сам подрагивал от сумасшедших ощущений, возбуждения, затмевающего холодный рассудок, и желания быть рядом с юным Хильдебранндом, вернувшим его, погибшего когда-то давно, к жизни. Он умел чувствовать его. Научился за столько времени и знал, что может напугать излишней настойчивостью. Ему было сложно. И одновременно хорошо, как никогда, потому что целовать столь неопытные губы, нетронутые никем, кроме него самого, накрывать их, мягко сжимать и совсем легко, ненавязчиво раздвигать языком, толкаясь внутрь, было приятнее чего бы то ни было.

Юноша млел и дрожал от настойчивых прикосновений горячих влажных губ, от того, как холодные пальцы блуждали по телу от шеи до бедер, касаясь кожи лишь кончиками, невесомо, мягко, но так, что прошибало током от едва различимого покалывания эманации; как гораздо ощутимее растирали затвердевшие соски – едва ли не больно, вызывая странное, противоречивое ощущение, выкручивающее низ живота. А потом рука прошлась по затылку, взъерошивая непослушные темные прядки, хватаясь за них и запрокидывая голову назад, так, чтобы проникнуть языком в рот глубже, едва ли не выпить душу, ощутить срывающееся дыхание, позже – его нехватку и сдавленное мычание, переходящее в тихий жалостливый всхлип, то ли просящий прекращения, то ли продолжения. Руки, до боли сжавшие плечи чародея, и просящий, ошалелый взгляд указывали на второе. Он не заставил ждать.

Дав возможность отдышаться, перешел чуть ниже, коротко касаясь щеки, и с упоением прильнул к шее, болезненно, почти не контролируя себя, прикусывая мягкую бледную кожу и зализывая нанесенные увечья, – а сам подрагивал и сбивчиво, рвано дышал, сходя с ума от той добродушности, простоты и доверчивости, которая когда-то обещала сорвать его с цепи и лишить разума напрочь. Сорвала и лишила. И потому, не отрываясь от бешено пульсирующей артерии на шее, прошелся рукой по плоскому животу; обвел кончиком указательного пальца ямочку пупка, спустившись ниже, дернул незатейливую шнуровку и легко сжал холодные тонкие пальцы на ровном стволе давно уже эрегированного, пульсирующего, липкого от выступившей смазки члена. Аскель дернулся с рваным вздохом, вжимаясь лицом в плечо Блэйка, крепче обнял его – только бы не сползти на пол, ведь ноги уже не слушаются, а в висках стучит и колотит. Всего несколько движений. Он кончил даже раньше, чем то предполагал и чародей, и он сам. В первый раз – от чужих рук.

Ярко-голубая вспышка. Раскат грома и шорох непрекращающегося ливня. Его рубашка, с шелестом летящая на пол, и сам он, вдруг подхваченный сильными руками и опущенный на холодный шелк и взбитые пуховые подушки – все пропахшее чабрецом и кедром. Отблески пляшущего в камине пламени играют в темно-серых глазах Ифрита, затянутых мутной пеленой.

– Боишься? – едва различимый шепот прямо в припухшие губы, влажно блестящие в полумраке спальни.

– Боюсь, господин, – честный, сдавленный ответ; как подтверждение, руки, одержимо вцепившиеся в плечи.

– Не бойся. Я буду осторожен. Только скажи.

Аскель верит. Не может не верить.

Границы размыты, запреты – разрушены, и чародей аккуратно стягивает брюки со стройных ног, спускается ниже, придерживая бедра, не верит тому, что творит, мысленно проклинает советчика-Хантора, а сам проводит языком по виднеющимся сквозь полупрозрачную бархатистую кожу члена голубым венкам.

– Не своди ноги, – деликатно советует колдун юноше, легко разводя бедра. Тот лишь прячет взгляд. Умереть готов на месте от происходящего, и наставник чувствует это. Чувствует и мягко покрывает поцелуями горячий, влажный ствол, поглаживая рукой плоский, напряженный живот. – Ничего. Все в порядке. Расслабься.

Не желая отрываться, все-таки тратится на магию и шарит рукой по шелковой простыне, отыскивая перемещенное с тумбочки – склянку из темного стекла, заполненную холодной мазью, которую он явно намеревался использовать не по назначению. Отнюдь не шрам от ожога растирать. И потом, не сталкиваясь с ошарашенным взглядом – попросту не различил бы его, – медленно вводит еще сильнее похолодевшие пальцы в узкий, почти не поддающийся вход под захлебывающийся вдох. Вину заглаживают горячие умелые губы, сомкнувшиеся на побагровевшей головке. Аскеля выгнуло дугой, и поясницу свело судорогой. За окном снова сверкнуло. Ему дорогого стоило снова не свести ноги.

Он хотел видеть его лицо, отдал бы многое, чтобы рассмотреть истерзанные красные губы, мутный, абсолютно неадекватный темный взгляд с металлическим зеленым отблеском, это бледное веснушчатое лицо девятнадцатилетнего парня, рвано хватающего воздух от каждого поцелуя – в живот ли, внутреннюю сторону бедра или пах – искренне и впервые, задыхаясь от совсем еще новых, неизведанных ощущений. Но он мог чувствовать его. И слышать.

Блэйк входил постепенно, сдерживаясь из последних сил, придерживая парня под спину и шеей чувствуя обжигающее рваное дыхание. Пальцы одержимо впивались в бока, раздирая кожу. Он не ощущал этой боли. Только давление тугих стенок на член и жар худощавого тела снизу, которое колотила крупная дрожь.

Он замер, вздохнуть боялся, пока Аскель сам не расслабился, пока не двинулся навстречу, сдерживая болезненный стон, не зарылся пальцами в его черные пряди, притягивая к себе. Он просил быть рядом. Он боялся безучастности и отрешенности.

Чародей ощущал рубцы на спине, эти темные грубые шрамы двух дюжин плетей, и искалеченная, алая от крови кожа сама появилась перед почти ничего не видящими глазами. Блэйка перетряхнуло. Он чувствовал себя отчаянным, крепко сминая горячие губы в очередном поцелуе, а ливень все шуршал и шуршал… Стеной загораживал их от всего мира.

Он не думал. Не хотел думать. Но был рядом. И снова – в некоторой степени в роли наставника. Учил, направлял и указывал, терпеливо выдерживал размеренный темп и касаниями не позволял адепту зажиматься, скованно лежать снизу, хотя и понимал, что ему трудно. Блэйку нравилось это: сжимать пальцами бедра, ласкать языком шелковистые, разбухшие соски, прикусывать виднеющиеся косточки ключиц и шеей ловить робкие, первые поцелуи. Нравилось сжимать губами мочку уха, ощутимо кусать ее и нашептывать приятную, неадекватную чушь. Замедляться и откидывать с лица юноши взмокшие темные пряди, выцеловывать виски и щеки, накрывать рукой ровный ствол, работать в такт движениям и сгорать, сходить с ума от рваного дыхания и постанывания, отдаваемого лишь ему самому.

Ифрит направлял его. Переводил дрожащие руки на свою спину и поясницу, позволял оставлять короткие, неприятные царапины ногтями. Разрешал касаться себя без ограничений. И, в свою очередь, просил: выдыхал в припухшие, поалевшие губы просьбы целовать, отвечать и притягивать ближе. «Поцелуй меня… В шею, грудь, губы. Не сдерживайся, целуй сильнее, глубже, не жалей…» – сбивчиво и бессмысленно, одержимо, подрагивая и запрокидывая голову, а затем принимая жесткий ответ на просьбу, багровеющий мокрым следом на коже.

Смятый холодный шелк простыни, ласкающей разгоряченную кожу, свежий воздух из окна, овевающий взмокшие тела, два аромата, что переплелись. Постанывания Аскеля и шумное, рваное дыхание Блэйка. Постель и близость, к которой чародей шел долго. И понимал, что это того стоило. Понимал, что любил парня до безумия и готов был без раздумий отдать за него жизнь, что и близко никого так не любил и не желал. Он ненавидел, когда кто-то трогал его волосы, тем более, оттягивал их пальцами, чтобы отдать шее ощутимый, горячий поцелуй. И сходил с ума, когда его адепт делал это. Скинул бы с кровати того, кто посмел бы оставить на его коже укус или засос. Теперь же хотел того сам, сбивчиво нашептывая просьбы на ухо. Плюнул на все принципы. Потому что с Аскелем ему было хорошо, лучше, чем с кем бы то ни было.

От очередного раската фундамент поместья дрогнул. По оконному стеклу стекала ледяная вода.

Блэйк не позволил себе излиться внутри парня, вышел, притянул его к себе, поддерживая взмокшую спину, и перевел его руку на собственный член, недвусмысленно приглашая довести дело до конца. Сам накрыл юношу, перечеркивая клеймо эгоиста, и вжался лицом в бледную, влажную от своих же поцелуев шею, крепко прижимая Аскеля вплотную, почти не оставляя места между телами, сгорая и задыхаясь от невыносимого жара. Он кончил едва ли ни в унисон с адептом, впиваясь губами в мягкую кожу, навис сверху, опираясь на подрагивающую руку, не разжимая объятий, и отдал протяжный, хриплый стон шее. Почти сразу же услышал несдерживаемый в собственное плечо. Отблески пламени все так же играли на влажных от пота телах, и было слишком душно от крепкого, смешавшегося аромата кедра, чабреца и той влажной лесной свежести.

Ифрит подал признаки жизни первым – нагим поднялся с кровати и распахнул окно шире, впуская в комнату ледяной ветер и капли дождя, косо падающие на пол. Занавески поднялись в воздух.

Он стоял там долго, начал подрагивать от холода, но не уходил – одержимо всматривался в непроглядную тьму, хотя не видел практически ничего, и лишь изредка его глаза вспыхивали серебристым блеском молний, отраженных в них. Адепт молчал.

Блэйк знал, что кое-что он все-таки обязан сделать, что скорее сбросится с обрыва, нежели уйдет, оставив юношу одного. Он обязан был остаться рядом, так, как и обещал в свое время. А потому поднял с пола тяжелое одеяло, опустился в постель и прижал к себе парня, кожа которого успела похолодеть и покрыться мурашками. Ифрит знал, что им суждено согреться вместе.

И спустя несколько минут им стало гораздо теплее; руки чародея притягивали крепко и плотно, Аскель не отстранялся, а после и вовсе обнял эти руки в ответ, прикрывая блестящие глаза с металлически-зеленым отливом. За Блэйка доброй ночи пожелал легкий поцелуй в затылок, за адепта – в тонкие холодные пальцы, сводившие с ума совсем недавно.

Ливень слабел, тучи медленно, но верно расступались, и вскоре на кобальтовом небе появился мертвенно-бледный нарождающийся месяц. Быть может, они уснули одновременно. Быть может – нет.

Но наверняка вдвоем. Измотанные, растрепанные и так сильно связанные друг с другом.