Текст книги "Адепт (СИ)"

Автор книги: Алексей Скуратов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

Аскель думал об этом, думал так тихо, как только мог, но это было слишком отчетливым и громким для чародея, слушающего мысли адепта и открывающего для себя те истины, которые и сам не мог себе открыть.

Блэйк заметил, что Аскель совсем продрог, но гнать его в помещение не хотел. Он перехватил его руку, подвел к себе и пустил под тяжелую длинную мантию так близко, что паренек коснулся спиной его груди.

– Гораздо лучше, не так ли? – тихо поинтересовался чародей, обняв его за плечи и уткнувшись носом в пахнущие чистотой волосы.

– Пожалуй, – выдохнул адепт, чувствуя, как от накатившего жара покалывает лицо. – С вами гораздо спокойнее, господин.

– Чертовски взаимно, Хильдебраннд.

Больше ни чародей, ни его ученик не проронили и единого слова. Ночное небо привлекало их гораздо больше, чем пустые слова.

***

Огромные старые часы пробили три раза. Веселье было в самом разгаре.

Блэйк зашел передохнуть от гомона и суеты в гостевую комнату, одну из немногих, которая была свободна и еще не использована во всевозможных целях. Он рухнул на большую кровать, сцепив руки за головой, и со скучающим видом глядел в светлый чистый потолок, который, однако, на стыках со стенами заплесневел. Он все еще ощущал тот небольшой призрак тепла, застывшего у него на груди, и прикрывал глаза. «Какой же я идиот», – думал он, прикасаясь рукой к сердцу.

Он заметил, что шум внизу резко стих, а эманация усилилась.

Блэйк поднялся с кровати, подошел к окну и слегка раздвинул портьеры, всматриваясь в уличный полумрак. Сначала он не заметил ничего, только холодные камни, припорошенные затвердевшим от мороза снегом, лошадей и богатые пустующие экипажи. Потом различил что-то, подумал, что ему показалось, но выругался, когда понял, как ошибся. Аскель с Катрин стояли на улице, но во мраке мелькали чьи-то тени. Чьи-то проворные, быстрые, невидимые тени…

– Аскель… – выдохнул чародей и был готов броситься с третьего этажа, но с разбегу, едва не сорвав дверь с петель, вылетел из комнаты, нашаривая рукой стилет, припрятанный в ткани тяжелой мантии.

Когда он вбежал в заполненный чародеями зал, понял, что их уже окружили. Южане еще не ворвались в помещение, но колдуны Севера готовились к бою. На Ханторе не было лица, он рвался на улицу, но его держали, не давали выскочить.

– Опусти, сволочь! – вскрикнул беловолосый некромант, – отпусти, иначе, клянусь Богами, прикончу тебя на месте! Они убьют Давена, и тогда я перережу всех вас, черт возьми!

Персифаль стоял у входа, нервно сжимая кулаки. Катрин была на улице так же, как и Аскель, как и добрый десяток других учеников.

– Сука, выпусти! – рявкнул Хантор и вырвался из цепких рук огромного колдуна, представлявшего из себя сплошную гору мышц.

Блейк подскочил к старику Вестейну, который стоял в центре зала, опираясь на тяжелый кривой посох, заканчивающийся подобием птичьей ноги, держащей аметистовый кристалл. Старик ухмылялся в бороду, сжимал иссушенными грубыми руками свою опору и пристально глядел на дверь, из которой, предположительно, появятся южане.

– Еще один, – прохрипел Вестейн, не глядя на Блэйка, – никто отсюда не выйдет.

– Господин…

– Никто. Ни ты, ни кто-либо еще.

«Ладно, и пусть!» – подумал чародей и развернулся в сторону лестницы, но Вестейн оборвал его:

– Даже не думай, щенок! – обернулся он, – переломаю ноги, если сделаешь еще шаг!

Все замерли и стихли. Императора в зале уже не было – Йодис, Вестейн и Нерейд телепортировали его в Грюнденберг, подальше от столицы, кишащей южанами. Хантор бессильно опустился на колени, опираясь на легкий меч с костяным эфесом. Персифаль переместил вес на левую ногу, готовясь к мгновенной атаке, а активные камни его колец задрожали и вспыхнули огненным светом. Блэйк чувствовал, что его глаза снова побелели. Сила рвалась наружу. Желание спасти рвало его тело на части.

– Давен, да какого беса… – нашептывал Хантор, опустив голову так, что светлые длинные волосы полностью накрыли его лицо.

Часы пробили три с половиной раза. Гомон стих, но шепот шуршал, как мыши в соломе. Нерейд и Йодис стояли по обе руки Вестейна, концентрируя магические потоки.

Стекло разбилось с оглушающим звоном, осколки сверкающим потоком хлынули на чародеев, и из рук Нерейд вырвалась полыхающая синим цветом вспышка, которая, однако, цели не достигла. Черные тени подобно молниям разбежались по периметру помещения и начали атаку. Адепты повалились один за другим.

Блэйк не мог пробиться через толпу. Он был в отчаянии, жег все, что попадалось на глаза, перерезал глотки южан стилетом, но их, казалось, становилось только больше.

– Давай ко мне спиной, – подбежал Асгерд и крикнул, перебивая вой, стоящий в зале, – вытащим твоего мальчишку!

На Блэйка выскочил некто, скрывающий лицо. Одетый в черное тряпье, которое трепыхалось в полете, этот некто вознес над чародеем руку, в которой блеснул покрытый жирными пятнами яда корд, метивший если не в горло, то хоть куда-нибудь. Оружие почти достигло цели. Почти. Потому что пылающая стрела, вырвавшаяся из пальцев черноволосого, влетела южанину меж глаз и прошла навылет, забрызгивая темной кровью тех, кто был рядом. Человек в черном рухнул к его ногам с пробитым черепом. Ткань с головы слетела. Тот некто был еще мальчиком.

Асгерд парализовал уже шестого. Двухметровый скелет Хантора с моргенштерном валил одного за другим, переступая через трупы с размозженными головами и перебитыми внутренностями. Хантор прокладывал дорогу покойниками, которых тут же поднимал на ноги и направлял на тех, кто был жив. «Держись, Терранова», – все повторял он и вел батальон мертвецов.

Персифаль убивал коротко и быстро, перешагивал через тела и шел дальше. На Блэйка наступали двое с цвайхандерами в руках. Он вознес руки перед собой, и две черные птицы со скрипучим, врезающимся в мозг криком вылетели из ниоткуда, достигая указанной цели. Цвайхандер того, кто был ближе, перерубил птицу надвое, а другая, та, что вывернулась, штопором влетела во второго мечника, дробя кости грудной клетки и меся когтями и тупым клювом внутренности. Меч выпал из рук и со звоном рухнул на мраморный пол, липкий от крови.

Тот мечник, что еще стоял на ногах, замахнулся плоским, обоюдоострым лезвием над Блэйком, но чародей вывернулся, прогнулся в спине, и клинок просвистел над его лицом. Тонкая угольно-черная прядь волос слетела с головы чародея и упала в лужицу густой свернувшейся крови. Блэйк закружился в воздухе, уворачиваясь от воющего клинка, но едва не запутался в полах мантии. Он с силой рванул ремешок, стягивающий у горла края тяжелого черного бархата, и скинул с себя сковывающий движения атрибут. Оставшись в камзоле, расшитом серебром, он нырнул под лезвие и обошел мечника слева, ставя удар.

Блэйк попал туда, куда и целился. Ударом кулака вкупе с тяжелыми перстнями он проломил висок мечника, и тот рухнул на пол, выронив легкий цвайхандер с инкрустированной рукоятью. Выход на улицу был совсем близко.

– Асгерд, прикрой! – крикнул Блэйк, – мне нужно время!

Асгерд кивнул, подскочил к чародею и никого не подпускал к нему, парализуя южан одного за другим. Блэйк замер на месте, расставив ноги и широко разведя руки в стороны. Воздух задрожал.

***

Хантор шел за двухметровым скелетом, перерубая острым легким мечом попадавшихся ему южан. Цепной моргенштерн взлетел в воздух, зашипел, засвистел и со страшным хрустом вошел длинными шипами в голову женщины, которая натягивала небольшой легкий арбалет. Она не успела даже вскрикнуть, рухнула с развороченным черепом на пол и, дрогнув, замерла. Хантор поднял ее на ноги и швырнул вперед себя. Покойница натянула арбалет, и бельт, воя в воздухе, влетел южанину между глаз, проходя навылет.

Некромант знал, что двери, ведущие в Вальдэгорскую залу, уже сковали. Знал, что его адепт либо мертв, либо его пытают, знал и жаждал разрушить тяжелые двери, чтобы выйти наружу и вырезать всех тех, кто коснулся Давена. Его Давена.

Хантор скользнул взглядом по помещению и замер, когда увидел Блэйка, руки которого дрожали и искрились от электрических вспышек. Чародей тяжело дышал, медленно, мерно, плавно концентрировал магический ток и метил в огромную тяжелую дверь и тех южан, которые стояли рядом с ней, загораживая выход. Его глаза стали молочно белыми, зрачки расширились. Пальцы разомкнулись в молниеносном жесте.

С оглушающим грохотом дверь разорвалась на части и вылетела с металлических петель, пролетев несколько метров и прибив своей тяжестью четверых наемников Южной Империи. Хантор и Блэйк, а затем и Асгерд с Персифалем выскочили на улицу.

Давен с вывернутыми руками висел на дереве, привязанный веревками за искалеченные запястья. Его рубашка была разорвана в клочья, а на впалом тощем животе выжжено клеймо южного отряда. Он едва дышал. Хантор мгновенно подлетел к нему, перерубил веревки и подхватил его на руки, прижимая к себе, как ребенка. Опустив его на холодную землю, некромант доставал из-за голенища сапог колбочки и склянки, выливал эликсиры и настойки на поврежденную бледную кожу и, даже не пытаясь стереть слезы с щек, не переставал называть молодого ученика по имени.

Катрин с разорванным от бедер до пяток черно-белым платьем лежала возле одного из экипажей. По ее ногам текла кровь, на бледном лице красовались багровые ссадины, колени были разодраны до мяса. Персифаль скинул с плеч короткий золотисто-красный плащ, накрыл им девочку и подхватил на руки, успокаивая и что-то тихо нашептывая ей. Катрин не слышала его. Она была без сознания.

Почти невидящими глазами Блэйк различил на холодных камнях чью-то небольшую фигуру и спешно двинулся в ее сторону, надеясь, что это не его адепт. Он опустился перед фигурой на колени и обреченно прикрыл глаза – Аскель почти не подавал признаков жизни. Семилучевое Южное солнце кровавым рисунком проступало через ткань разорванной, пропитанной кровью рубашки. Блэйк склонился над Аскелем, как большая черная птица, коснулся рукой едва пульсирующей жилки на шее и, придерживая его под спину, прижался губами к виску. Он уже делился с ним жизненной силой, вливая потоки магии в кровь. Ифрит поймал себя на мысли, что готов отдать парню все, что в нем есть. Сердце Реввенкрофта стучало, как сумасшедшее. Асгерд стоял рядом.

Чародей подхватил адепта на руки, прижал к себе и выпрямился перед стариком.

– Не говори мне, что он умрет, – прошептал Блэйк.

– Но он умирает, – холодно проговорил Асгерд. – Проклят. Южане мастера шутить…

Блэйк чувствовал, что теряет над собой контроль, чувствовал, что готов был сделать все возможное и невозможное, чтобы спасти его.

– Что мне делать? – сорвался чародей, – на какой край света гнать, чтобы спасти его? Ты ведь умеешь бороться с ядами, Асгерд! Что мне делать?!

– Десятая часть унции призрачной пыли, треть унции трупного яда и вытяжка из корня мандрагоры. За основу возьми что-нибудь покрепче – спирт на полыни подойдет.

– Он умрет от интоксикации, – возразил Блэйк, – у него нет иммунитета. Черт, он едва дышит, а ты предлагаешь…

– Замолчи, – отрезал старик. – Твоя паника добьет его быстрее. Нужен нейтрализатор. Аконит, Блэйк, свежий пещерный аконит.

– Волчий корень? Издеваешься? Где ты видел, чтобы цветы росли зимой?

Асгерд скрестил руки на груди и раздраженно фыркнул, не отрывая глаз от чародея. В Вальдэгорской зале почти все стихло, и яркие вспышки уже редко освещали огромное помещение. Стражники начали выносить трупы из здания.

– Он растет в Северных копях, наверняка снимет интоксикацию.

– Я не успею туда добраться, Асгерд. От Наргсборга до Копей сутки пути, но и от Вальдэгора до замка мне галопом двое суток ехать. Неужели конец?

Старик опустил руку в карман, а затем протянул чародею сморщенную ладонь, на которой сверкали прозрачные граненые камни.

– Вставай в круг. Смотрю, мальчишка тебе дорог.

***

Расставленные по форме девятилучевой звезды камни задрожали, вспыхнули молочно-белым цветом и, звеня, поднялись в воздухе, играя бледным светом на лице чародея, держащего на руках совсем еще юного паренька, с которого капала кровь.

Камешки пошли трещинами, зазвенели громче, бились в воздухе, как птицы, пойманные в сети, и вдруг замерли и рухнули на голые камни, разбиваясь на тысячи микроскопических сияющих осколков.

Вспышка света осветила Вальдэгорскую площадь перед зданием, воздух загудел, закружился и тут же стих, а свет померк. Камни стали тусклыми.

– Удачи, Блэйк, – тихо проговорил Асгерд пустому месту и, опираясь на тяжелый металлический посох, пытался отдышаться.

========== Глава двенадцатая: «На ярком солнце» ==========

Он почувствовал, как тело свела знакомая судорога, как скрутило мышцы и как сильно сдавило виски. Бескрайнее пространство, абсолютно пустое, переливающееся сиренево-черным мерцанием с кроваво-красными и алыми проблесками, было воздушным и легким, таким прозрачным, что, казалось, он видел те сотни наслоений пространств и времен. Здесь не было запахов, ощущений, вкусов, но стоял глухой, закладывающий уши монотонный гул, лишь изредка разрываемый звуком разрушающегося выхода. Переходы. Неизмеримо древние бесконечные переходы, в которых неопытные чародеи бродили, подобно отбившимся от стада овцам, в которых терялись и пропадали навсегда, умирали, а потом и вовсе становились чистенькими скелетиками с отполированными колдовским ветром костями светло-бежевого цвета. Блэйк ступал на эту твердь – одну сплошную иллюзию, последний подарок утерянных Богов. Ветер трепал его черные волосы.

Его душило это пространство, оно сжимало его, не хотело пропускать дальше, но он все шел, шел, шел… Потому что Аскель умирал. Потому что темная, свернувшаяся на груди кровь начинала высыхать и склеивать его бледную с едва заметными веснушками кожу с легким батистом, четче и четче вырисовывая на худой мальчишеской груди Семилучевое Южное солнце. Блэйк нес его на руках и ощущал, как у паренька сводит мышцы, как выворачивает пальцы и сковывает спину с чуть заметной ложбинкой между лопатками. Он видел его беспомощно раскрытую шею, на которой багровыми пятнами проступали разорванные сети капилляров, видел едва раскрытые губы – пересохшие, обескровленные и серые. Короткие темные ресницы беспокойно дрожали.

Каменная арка замаячила на одном из бесконечных горизонтов, вырисовываясь правильным темным полукругом, чем-то напоминающим зеркало из-за тонкой завесы, стоящей в нем; завеса была полупрозрачной, дрожала от каждого легкого порыва колдовского ветра и переливалась радужными разводами, будто на воду вылили масло. По мере того, как чародей приближался к арке, он все отчетливее видел очертания древних темных камней, которые еще тысячелетия назад пошли крупными трещинами. Соседний переход хрустнул и обрушился.

Блэйк подошел к арке вплотную, позволил полупрозрачной завесе как следует рассмотреть себя и юношу, который снова вздрогнул от судороги, вывернувшей тело. Он тяжело дышал. Его лихорадило. Он тихо стонал от боли.

Полупрозрачное мерцающее нечто вспыхнуло белым светом, слепящим и без того почти невидящие глаза. Блэйк набрал в грудь воздух, оглянулся назад, туда, где ровно бежали вороной и горностаевый конь, и шагнул в свое измерение. Свет полыхнул еще ярче и резче, так сильно, что причинял боль даже тогда, когда чародей зажмуривался. Колдовской ветер больше не трепал его антрацитовые пряди.

Когда он раскрыл глаза, перед ним была знакомая щебенчатая дорожка, ведущая к тяжелой дубовой двери, вдоль которой торчали голые кривые ветки роз, распускавшихся летом огромными белыми цветами с тонким сладковатым запахом. Наргсборг звал в свои стены.

Предрассветное небо было серым, бледные звезды все еще маячили где-то высоко, и черные вороны, занявшие высокие дубы и ясени, топорщили перья. Блэйк сорвался с места, когда понял, что телепортация заняла не меньше двух часов, и вороны, раскричавшись, вспорхнули с голых веток, приветствуя мрачного повелителя.

***

«Успеть, успеть, успеть, выиграть время», – твердил себе Блэйк и вычерчивал на мраморном полу девятилучевую звезду кровью, в который раз полосуя ладонь стилетом. В центре большого круга стоял невысокий штатив с большим ограненным камнем дымчато-золотистого цвета, на конце каждого луча были разложены другие камни, гораздо более маленькие, но яркие и невыносимо сияющие гранями. Израненная рука болела. Блэйк ненавидел индивидуальные особенности своего организма, вынуждающие едва ли не каждый ритуал сопровождать кровопусканием и приношением жертв. Другого выхода не осталось. Он пошел бы на что угодно.

Старый гоблин стоял рядом, непонимающе глядел на хозяина, режущего руки и ругающегося себе под нос. Он уже видел, в каком состоянии был Аскель.

– И не забудь… – чародей еще раз провел лезвием стилета по свежей ране, пуская кровь, – … черт возьми… и не забудь, не смей отходить от него. Записывай все, что будет говорить, и связывай, если попытается что-то сделать с собой… Грим… – будто самому себе сказал Блэйк, – он вряд ли придет в сознание, но я рассчитываю на тебя. Береги его, как собственную жизнь. Я не останусь в долгу.

– Да, хозяин, – севшим голосом проскрипел гоблин.

– Иди к нему, – он наскоро обмотал изрезанную ладонь чистой тканью и вышел из круга, последний раз проверяя верность исполнения. Полутораметровый клеймор в лаковых ножнах был закреплен за спиной. – Ради Богов, иди к нему и не спускай глаз.

Блэйк вышел из замка и влетел в седло. Вороной жеребец мотал мордой и обметал ноги длинным хвостом. «Сутки. Двадцать четыре часа, чтобы добраться до Копей. Час на дело. Может, больше. Телепортация. И это при лучшем раскладе, – он прошелся здоровой рукой по крепкой черной шее. – Загоню, сгублю лошадь, истрачу последние активные камни и ради чего? А если не успею?.. – пронеслась страшная мысль в сознании. – Не позволю, – ответило полыхающее странным пламенем нутро, – не в этот раз».

– Не в этот раз, – проговорил Блэйк в растворяющиеся утренние сумерки и погнал коня через леса и степи, выжимая из животного все, что в нем было.

Солнце слепило глаза, но было холодным, противоречащим тому, что творилось в душе чародея, который, пригнувшись в седле, уже не натягивал на лицо черный капюшон, то и дело слетающий на высокой скорости. Копыта жеребца глухо и часто стучали по промерзшей земле, втаптывая в окаменевшую почву сухие мертвые травинки, а ворон, оперение которого было едва ли не зеленым в лучах высокого солнца, несся по правое плечо чародея, не отставая и на метр. Обширные степные просторы были пустыми, безжизненными, холодными и одинокими, столь обнищавшими живыми существами, что только вольный ветер разбавлял мертвенную тишину. Чародей гнал.

Хотя встречный холодный ветер закладывал уши, развевал плащ и заплетенные в хвост волосы, он услышал в порыве волчий истошный вой. Жеребец не сбавлял ходу, Блэйк, согнувшись, прищуривал серебристые глаза от сильного ветра и пытался увидеть на линии горизонта волчью стаю. Зрение подводило его уже в который раз. Северные Копи, те высокие, острые, угловатые горы с ущельями, каньонами и пещерами уже темнели где-то на горизонте, пока еще очень далекие, но уже отчетливо контрастирующие с бесконечным светлым небом. Серые перья облаков касались острых клыков Копей, скользили по ним, резались, расплывались и летели дальше – медленно, величаво, тяжело. Сухие травы, черные, рыжие, израненные, шелестели глухим шепотом от неутихающего северного ветра, полынь начинала источать резкий запах каждый раз, когда подкованные копыта беспощадно втаптывали ее в промерзшую почерневшую землю. Но Блэйк не чувствовал этот сносимый ветром запах. Он не чувствовал уже ничего.

Магия больше не грела, пальцы немели, коченели, а ткань на руке, которая уже давно пропиталась кровью, начала замерзать и растирала свежие глубокие раны. «Потратил. Потратил все, что было, – пронеслось в сознании Блэйка. – Теперь все мои фокусы заменит сталь, а я окажусь в человеческой жалкой шкурке. И почувствую боль, холод, жажду, усталость… Почувствую, что живу. Что не просто существую, а могу быть живым, таким, каким был когда-то, пока не позабыл то, что когда-то давно, непостижимо давно, ощущал страдания и боль в серой гнилой душонке. Сейчас, когда сила так требуется, она покидает меня. И я и представить не могу, каким образом раскрою телепорт и успею спасти мальчишку. Если меня так штормит от телепортации Асгерда, то что будет потом, когда открою свой переход? Потеряю руку, ногу? Или вообще не вернусь? Быть может, проскочу. Ибо кто же я тогда, как не Ифрит? Ибо кто же я тогда, как не знаменитый «продал душу за удачу» Блэйк Реввенкрофт?»

Вороной жеребец сбавил темп, захрипел, почувствовал усталость только тогда, когда обычная лошадь уже протянула бы ноги. Но ведь это длинногривое создание не было обычной лошадью. Порождение колдовских чар, зачарованный жеребец с дьявольской выносливостью и скоростью, с утонченными чертами корпуса и маленькой аккуратной головы. Сильнее на длинных дистанциях любой скаковой, стройнее и выше любого хваленого чистокровки в ногах, это магическое существо неслось легко и быстро, преодолевая огромные расстояния, непосильные даже самым выносливым. Блэйк взмахнул черной плетью, с рывком опустил ее на круп жеребца, рассекая лоснящуюся, блестящую на солнце шкуру, ускоряя его. Кровь темными густыми разводами поползла по шкуре из рассеченной раны, а металлический запах понесся по ветру, уходя куда-то вдаль. Снова послышался вой.

Впереди лежал холодный серый валун, высокий и гладкий, выточенный степными ветрами в течение многих сотен лет. Вокруг мертвого камня росли голые колючие кустарники, но Блэйк и не думал объезжать, а только подогнал жеребца и снова занес в воздух правую руку, сжимая плеть. Удар ускорил коня, и тот, оттолкнувшись от промерзшей земли, перемахнул через огромный валун, даже не зацепившись за него и краем копыт. Волчий вой стал громче.

Когда Блэйк обернулся назад, пятеро серых больших волков уже нагоняли уставшего жеребца, обнажая клыки и ускоряясь, чувствуя запах свежей крови. Чародей завел руку за спину, прошелся по лаковым ножнам, инкрустированному эфесу, и полутораметровый клинок зашипел, выскальзывая на свет. Тот волк, что был ближе, бросился на круп жеребца, оскалившись, но сталь взвыла в воздухе и полоснула его, сваливая на землю. Хищник кубарем покатился по земле, визжа от боли, а серая шерсть становилась красной. Пригибаясь, Блэйк доставал лезвием одного за другим, вспарывая животы и выпуская внутренности. Он стряхивал кровь с клинка, замахивался и, выворачивая кисть, рубил снова, прямо на скаку, не сбавляя скорости. Последний волк с разбитым воющей сталью черепом повалился на землю, и чародей, опустив клеймор в ножны, наискось лежащие на спине, пустил жеребца шагом. Но лишь на несколько минут, потому что солнце начинало медленно опускаться.

***

– Жарко, – едва прошептал Аскель потрескавшимися до крови губами и с трудом разомкнул глаза.

Все было белым. По крайней мере, так ему казалось, потому что света оказалось слишком много. Он попытался пошевелить рукой, но лишь услышал звон цепей. Попытался дернуть ногой, но только обжегся раскаленным металлом оков. Семь пылающих солнечных дисков, стоящих высоко в безоблачном белом небе, казалось, сжигали его кожу. В горле пересохло, взмокшие короткие пряди темных волос прилипли ко лбу, а соленые капли, до тошноты раздражающие, ползли по лицу и стекали на растрескавшиеся губы прямо в раны. Кожа невыносимо горела.

Даже легкий ветер причинял физическую боль. Аскель лежал на пылающем золотистом песке в рваном тряпье, с оголенной грудью, руками и животом. Он попытался посмотреть, что с его руками, но увидеть смог только вкопанные в песок колья, от которых тянулись металлические цепи. Много цепей. Небо было белым, неестественно бесконечным, высоким, в котором пылали семь раскаленных светил. Аскелю хватило сил поднять голову и увидеть, что грудная клетка покрыта спекшейся кровью, вырисовывающей семилучевой кровавый круг. На белом небе появились черные точки.

Он смотрел болотно-зелеными глазами в это небо и все вглядывался в эти точки, которые становились все больше и больше, медленно приближаясь. Точки стали птицами – большими, с загнутыми когтями, с коричневыми маленькими глазками, хищно блестящими на аккуратных головах с торчащими серыми перьями. Птицы опустились рядом с закованным в пылающий металл парнем. В его глазах читался страх. Панический ужас, возникающий при мыслях о том, что когти у созданий загнутые, длинные, острые, а клювы тупые и широкие, при мыслях о том, что он скован и пошевелиться не сможет при всем желании.

Большая черная птица с серой головой медленно взмахнула большими крыльями, поднялась в воздух и опустилась на грудь Аскеля, растопырив острые крючковатые когти. Юноша замер, ждал, когда же, наконец, лишится чувств, но был бодрее всех бодрых, а птица, глядя прямо в душу, вонзила когти под кожу, цепляя ее и натягивая, как на крюках. Боль оказалась чудовищной, острой, дикой, лишающей рассудка, а Аскель не мог даже вскрикнуть. Он ничего не мог, кроме как лежать на раскаленном обжигающем песке и ощущать, как его кожа натягивается на острые когти, как рвется, и как горячо бежит кровь с груди по бокам, а затем на золотистый песок.

Натянутая на крючковатые когти кожа начинала рваться, кровь текла сильнее, но птица вдруг отпустила его, разжав лапы, взмахнула крыльями, резанув пером лицо юноши, и поднялась в небо. За ней же поднялись и другие, так же раскинули широкие большие крылья, с шелестом взмахнули ими и молча поднялись высоко в небо, снова становясь черными точками, а потом и вовсе пропали. Он снова остался один.

Время шло медленно, ползло, как улитка, а палило только жарче, и Аскель чувствовал, как сильно хочет пить, как сильно хочет вернуться в холодный замок, где нет этого пытающего солнечного света. Кожа на плечах покрылась водянистыми волдырями, кровь остановилась, спеклась, струпьями прилипла к израненной пережженной коже. Ветер раздулся сильнее.

Колючий раскаленный песок, поднимаемый ветром в воздух, набирал скорость и царапал поврежденное тело, принося невыносимую непрекращающуюся боль. Его время заканчивалось. Он умирал. И понимал, что умирает.

Птицы больше не появлялись – видимо, выжидали, когда Аскель умрет. «От чего? – думал он, – я скован, обездвижен, почти покойник. Чего они ждут? Неужели блеск их глаз обманчив… Мне казалось, что они понимают, как мне хочется сейчас закончить все это…» Ветер становился все беспощаднее, рассекал кожу, тревожил свежие раны, попадал песком в глаза. Ему хотелось умереть, прекратить муки, почувствовать спокойствие, уйти в небытие, но смерть в этом месте – предел мечтаний.

Аскель почувствовал, как по изувеченному телу что-то ползет, а когда с трудом поднял голову, увидел маленького паука, прямо в ямочке на истерзанной груди. Паучок был длинноногим, нескладным, почти белым – в песке не различишь. Это крохотное создание было обманчиво безобидным. «Наружность действительности не отражает», – сказал Блэйк как-то раз, когда стоял напротив портретной стены на втором этаже. Паучок дернулся и впился ядовитыми жвалами в кожу, впрыскивая яд, и тут же уполз, скрываясь в песках.

Жара сменилась холодом, день сменила ночь, а раскаленный мгновение назад песок стал прохладным. Ветер стих. Аскель попытался пошевелиться, проверить, держат ли его цепи, но с тяжелым низким стоном отбросил эту затею и вернулся к исходному положению. Тело больше не слушалось его. Он был парализован.

– Господин Блэйк… – простонал он, – помогите…

Яд попал в кровь, начал распространяться по телу, вызывая паралич. Он умирал.

– Аскель, – отрешенно проскрипел гоблин, не в силах что-то сделать.

Юноша едва дышал, не шевелился, но его плечи были покрыты волдырями, кожа иссечена будто тонким-тонким хлыстом, а смотреть на изувеченную разодранную грудь было страшно. Он стал совсем холодным, неподвижным, уже не бредил. Грим много раз пытался разобрать несвязную путаную речь, нечеткие слова. Листок исписан, запачкан каплями чернил: «Все решит Нехалена. Пять долгих лет. Ты уйдешь, но сможешь ли пройти путь до конца? Вихт точно знает, что делать. Безликий уже близко!» Что обозначал весь этот бред, гоблин не знал.

Наргсборг утопал в лучах погибающего рыжего солнца.

Срок Аскеля истекал.

Комментарий к Глава двенадцатая: «На ярком солнце»

Изначально я хотел написать целую главу, но объем выходит чудовищным. Так что извольте довольствоваться пока этим, ибо иначе я никак не могу скомбинировать, пришлось разделить.

Ну, что ж, такие дела.

–

п/беты

*Бета безумно ждет новой отдушины, ибо автор, не жалея себя, пишет-пишет-пишет, создавая настолько яркие и живые пейзажи, которые просто отказываются отпускать из своих цепких объятий…*

========== Глава тринадцатая: «Волчий корень» ==========

– Давай же! – рявкнул чародей, ускоряя жеребца ударом плети, – быстрее!

Солнце уже касалось черной линии острых клыков Северных Копей.

Перья легких рваных облаков окрасились в золотисто-красные тона с алыми прорезями, сухие мертвые травы, казалось, ожили в последних лучах, и напряженное, обеспокоенное лицо Блэйка приобрело золотистый теплый оттенок, совсем противоречащий мертвым холодным глазам. Он пересекал те Ведьминские Пустоши, на которых стоял много лет назад. На которых видел смерть, боль и лишения, жестокость и безумие.

«Столько лет здесь не росла трава…» – пронеслось в сознании. Но трава и в самом деле не росла на этой земле почти десять лет. Выжженная почва не могла дать поросли; искалеченная, залитая кровью и расплавленным металлом, она была бесплодной, голой и черной, забитой и обиженной, а сейчас забыла былое и покрылась ароматными высокими травами, которые и не помнили тех времен, когда их предшественники горели в огне.

Блэйк вздрогнул, когда услышал грохот стали и конский топот. Вздрогнул и что есть сил ударил жеребца, пуская в головокружительный галоп по бескрайним Пустошам, где не росло ни одно дерево. Конь хрипел, тяжело дышал, но Блэйк был в беспамятстве, только сильнее подгонял животное, рассекая в кровь бока. Картинки прошлого проносились у него перед глазами…

Он будто видел те хоругви южан, пехотные и конные полки, поднятые в воздух черные копья с насаженными головами солдат севера. Будто видел рваные горящие знамена, бьющиеся на ветру, отождествляющие то, что армия жива, что еще не склонила головы. И знамена сгорали одно за другим, штыки и копья с треском ломались о стальные доспехи. Люди горели живьем, жарились в латах, а потом, когда тела в перебитых доспехах бросали кузнецу, он разворачивал сталь, выламывал ее и по кускам вытаскивал обугленные тела. И рвались плащи, и звенела сталь мечей, свистели в небе стаи горящих стрел, а потом рушились на батальоны воющим горящим потоком. И умирали люди: и те, кто был молод, и те, кто был стар. И трупов было столько, что вынести с поля боя всех было чем-то нереальным.