Текст книги "Адепт (СИ)"

Автор книги: Алексей Скуратов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

Аскель уже подходил к комнате, как за спиной послышалось знакомое мелкое шарканье и сухой сдавленный кашель.

– Явился, чтоб тебя, – проскрипел гоблин, – чего тут ошиваешься?

– Где он пропадает? – ответил вопросом на вопрос юноша. – В это время он всегда спускается вниз. Его нигде не видно.

Грима перекосило и он снова зашелся надрывным кашлем. Гоблин был слишком язвительным, даже чересчур. Причины Аскель не понимал.

– Если сказано «не входить», значит, на то есть причины, – сощурил большие глаза Грим и поправил огромные толстые очки, которые всегда, как казалось адепту, делали его маразматичнее на вид. – А впрочем, делай, что хочешь, особенный ты наш.

– О чем вы? – но гоблин уже ушел по коридору, шаркая подошвами изношенных коричневых туфель.

Юноша выдохнул и тихонько постучал в дверь костяшками пальцев. За тяжелый наглый стук, раздражающий привыкший к тишине и покою слух, он бы наверняка получил.

***

Юноша выдохнул и осторожно постучал в тяжелую дверь костяшками пальцев, но тишина красноречиво шепнула на ухо, что ответа ждать не следует. Стук повторился, и тишина, порядком расстроенная непонятливостью гостя, снова прошептала, что не следует попросту ее тревожить, но на этот раз ее голос прозвучал куда более зловеще. «Глупый, беги, пока можешь», – бил инстинкт самосохранения, а что-то такое, чему он еще не нашел имени, нежно и трепетно нашептывало, что, мол, парень, открой уже дверь.

Он отбил ритмичный стук в третий раз, но было все так же безмолвно, и Аскель уже подумал, что в комнате попросту никого нет, раз он еще стоит на месте вполне живым и здоровым. Набравшись смелости и собравшись с духом, он потянул на себя дверь и чертыхнулся.

Весь пол был запачкан сухой кровью, а Блэйк бессильно лежал под ворохами одеял и скептически смотрел на вошедшего.

– Господин Блэйк…

– Уходи, – тихо, но беззлобно проговорил чародей. – Оставь меня, будь так любезен.

Впервые Аскель открыто ослушался его, не побоявшись наказания. Вместо того, чтобы развернуться к двери и покорно выйти, он подошел ближе, прямо к кровати, где лежал его наставник. Блэйк устало усмехнулся.

– О Боги, какой напор, – на этот раз ухмыльнуться не получилось. Зрелище довольно жалкое. – И что собираешься делать, позволь узнать?

– Что с вами, господин? – тихо спросил адепт, встречаясь с измученным взглядом и опускаясь на край кровати. Чародей сглотнул. – Это из-за меня?

Блэйк перевел взгляд на окно, которое, вопреки устоявшимся традициям, не было закрыто плотными шторами. Возле него же стоял запачканный кровью клеймор. Юноша впервые видел своего господина таким беззащитным. На самом деле сейчас ему и вправду казалось, что он и при всем желании не мог встать и пойти в бой. Что-то мешало ему…

– Ну, знаешь ли, это была моя инициатива, – отмахнулся колдун, прокручивая на пальце платиновое кольцо. – Издержки профессии.

– Вы ранены. Эти лужи крови – ваши.

Тишина красноречиво завела руки за спину и приятно улыбнулась, тихо нашептывая «гениально». Блэйк устал, но критично рассматривал ногти.

– Я могу… посмотреть? Прошу вас, позвольте, – робко попросил Аскель.

Блэйк промолчал, но, вздохнув и прикрыв глаза, коротко кивнул, дав согласие. Юноша, сглотнув, наклонился к нему, откинул одеяло и увидел, как сильно его рубашка пропиталась кровью и местами присохла к коже. Обреченно опустив взгляд, он ловко расстегнул ряд маленьких аккуратных пуговиц, осторожно убрал с окровавленного места ткань и побледнел.

– Все в порядке?

– Господин, – дрожащим голосом проговорил Аскель, – ведь это я должен вас спросить. Почему вы ничего не сделали? Где же ваша магия?

– У меня так организм устроен, юноша. Я, черт возьми, ничем не могу помочь себе. Регенерация слабая, Аскель, очень слабая, и я истратил все, что было. Все, понимаешь? Все эти телепортации не для меня… Черт бы их побрал.

– Что вчера было? – прервал его юноша.

– Расскажу при случае, – ушел от ответа Блэйк. – А теперь правда, лучше оставь меня.

На этот раз Аскель сдал позиции и, развернувшись и опустив голову так, что влажные волосы упали на глаза, направился к двери. Пол чуть поскрипывал под его тяжестью, выдавая каждым звуком нечто-такое, что отдаленно напоминало «он покойник». Или же юному чародею так казалось – он не имел ни малейшего представления. Стоило ему опустить руку на дверную ручку, как ее прохлада вызвала ряд немыслимых ассоциаций: холод, кровь, пустота, смерть… «Я знаю, что делать, – осенило его, – я могу помочь!»

– Господин! – развернулся он, – у вас есть живи-трава?

– Что, прости?

– Живи-трава, болотная растительность! Черт, я же могу помочь вам!

Блэйк попытался подняться, но с болезненным стоном опустился в постель, хватаясь за рану. Аскель незамедлительно подлетел к кровати, коснулся рукой его плеча, не позволяя встать.

– Вы лежите, господин, только скажите, где что. Я знаю, что делать.

Чародей, мягко откидываясь на подушки, монотонно указывал на местонахождение искомого, направлял своего ученика и начинал чувствовать, что тот понимает его с полуслова. Он находил это занятным. Ему чертовски нравилось это – ощущать связь. И смотреть на него.

Чувствуя раздирающую боль, он держался из последних сил – ему не удалось заснуть за всю ночь. Кровь все еще сочилась, рана начинала нарывать, чувствовался запах разложения – тошнотворный, раздражающий, особенно учитывая, как критично Блэйк относился к посторонним запахам. Видимо, оружие наемницы не только вспороло ему бок, но и занесло какую-то дрянь. Его донимало все: и спутанные волосы, и пыльная одежда, и невыносимая сухость во рту, которой он, опять же, не переносил. Он не спускал глаз с адепта, но то, что произошло ночью, не крутилось у него в сознании. Последствие ли ранения или усталости, или еще чего-то – чародей не знал. Но Аскелю отчего-то доверился. Даже не из-за того, что слышал, какими свойствами обладает живи-трава, болотное сокровище, не из-за того, что и сам забыл о нем, а если бы и вспомнил, то не смог бы встать за ним, а потому, что Аскель делал это ради него. Без поиска собственной выгоды.

– И откуда ты знаешь такие вещи, парень? – суховато обратился чародей, медленно, степенно вдыхая душный, застоявшийся и пропитанный кровью воздух. – Не каждый колдун осведомлен о свойствах этой травы.

– Понимаете, у нас семья была большая, да и в деревне, сами ведь знаете, все работают… Чтобы просто выжить… Вот и летом, когда было очень жарко…

Аскель оборвал речь, надолго задумался, впрочем, Блэйк не торопил его, а лишь из последних сил держался, чтобы не упасть в обморок от потери крови и физического истощения. По пальцам одной руки можно было пересчитать те случаи, когда ему действительно было настолько плохо. Чародей утомленным взглядом следил за замершим с болотными травами в руках пареньком, но его мыслей не слышал – все мешалось, путалось, а толк уходил от него каждый раз, когда он пытался уловить его. Рану вдруг обдало жаром, что-то резко кольнуло в ней, и колдун едва сдержался, чтобы не простонать в голос. Он совсем не чувствовал магии в своем теле.

Аскель пропал из комнаты с тяжелым застоявшимся запахом и очутился на жарком, бескрайнем поле, где высокое раскаленное солнце палило так, что воздух на горизонте дрожал, размывая отдаленное червонное золото высоких спелых колосьев. Жаворонки переливались где-то высоко, где их не было видно, редкие мошки звенели, изредка из золота пшеницы вспархивали куропатки; тишину мерно нарушали взмахи кос и серпов, с этой же смесью порой мешались протяжные нудные песни жнецов. Его огромный широкоплечий отец, в которого он явно не пошел ни телосложением, ни смуглостью кожи, ни тяжелым норовом, шел впереди всех, баритоном извергая предсказуемые куплеты. Аскель бегал между жнецов; тогда ему, летнему мальчику, только-только исполнилось семь лет.

Местный зевака плелся за огромным бородатым жнецом, но косой взмахивал резко, срезая колосья у самой земли. Мальчик увлеченно плелся за матерью, которая шла за жнецами и связывала золото пшеницы в снопы.

Солнце пекло нещадно, близился полдень, и работы в поле подходили к концу. А кому хочется встретить на своем пути полуденную невесту*, кружащуюся в пышном ароматном поле и нарушающую его благородную тишину звучным, но мертвым пронзительным смехом? Порыв горячего душистого ветра прошел по золотому морю, колыхая огромную, монотонно шуршащую волну пшеницы. И тогда пугливая куропатка вспорхнула в небо, а зевака, занося косу, прошелся лезвием не по колосьям, а по икрам того, кто был впереди, срубая широкоплечего, как воск раскаленным ножом.

И тогда алая кровь, пульсируя, брызнула на сияющее на солнце золото, а впереди, у одинокого дерева, послышался истошный визг, перешедший в тот самый звучный, но мертвый смех, разливающийся по слепящему глаза морю…

– …Да, тогда было так жарко, так душно и… Понимаете, моему отцу, – голос был сухим, будто придушенным сдерживаемыми слезами, – ноги косой подрубили. Глубоко, он ходить не мог, а стояла невыносимая жара, ночью спать невозможно, и раны начали гнить. И что делать – черт его знает!

– Успокойся.

– И тогда, – парень опустил взгляд в пол и сжал живи-траву в руках, – слепая старуха сказала, что эти травы помогут. Ну и я помогал отцу. Он хоть и здоровый был, как-никак кузнец, а ослаб, чуть не умер. И ничего. Даже те страшные раны оставили после себя лишь шрамы.

Аскель растер сухие веточки в порошок и ссыпал их в керамическую посудину.

– Я промою раны и кое-что попробую, – сказал он тихо, но решительно, – и принесу воды. Только не гоните меня. Пожалуйста.

– Тебя отгонишь… – чуть улыбнувшись, проговорил колдун и бросил серый взгляд на окно.

***

Пропитанная кровью когда-то идеально белая рубашка ссохлась с телом, а на том месте, где соприкасалась с раной, была черной от крови. Тяжело дыша, Блэйк едва поднялся в постели, а к воде больше не притронулся – скрутило в рвотном позыве с первым крохотным глотком.

– Она совсем присохла, – тихо проговорил Аскель после неудачных попыток безболезненно отделить рубашку от резаной раны на боку, – ничего не выходит.

– Тогда отрывай, – холодно сказал колдун.

– Но ведь…

– Все в порядке, – мягче, вселяя какую-то тень уверенности, прозвучал глубокий хрипловатый голос.

Аскель осторожно расстегивал пуговицы на запястьях, стягивал потяжелевшую от крови ткань, ненароком касался прохладной шелковистой кожи, но не видел в этом совершенно ничего такого, что могло бы вызвать на его лице и тень смущения. Сейчас плевать он хотел на то, что чародей совсем близко, что так пахнет не так, как раньше, а иначе, по-человечески – кровью, потом и пылью, и что он, такой сильный, этот лидер, так нуждается в его помощи. На руках и ребрах проступили чернильные синяки, кожа на спине содрана, но стоило юноше стянуть с правого плеча светлую мягкую ткань, как рубашка выпала из его рук, а чародей, буркнув что-то особо злое, мотнул головой в сторону, рассыпая спутанные волосы по широкой разодранной спине.

– Ожог, – не выжидая расспросов, выдал чародей, – старый, ошибочный, забытый временем и проступивший в силу моей до тошноты омерзительной беспомощности ожог.

– Разве вы не можете… убрать его? Наложить фантом. Я читал, что это умеют многие чародеи.

– Я – нет. А ты – вполне, только не с теми силами, Аскель. Такие они, особенности моего чародейского организма. Знаешь, уметь пользоваться магией – самое отвратительное, что могло со мной случиться.

Аскель молчал, покладисто слушал и промывал глубокую рану теплой водой, то и дело отжимая окровавленную ткань и прикладывая ее снова к искалеченным ребрам. Ему вспоминалось, как он точно так же промывал раны отца, а потом бинтовал страшные глубокие порезы и видел эти чудовищные мышцы и ткани, разорванные лезвием косы.

– Одно дело, – продолжал Блэйк, – смотреть на чародеев со стороны: видеть, какие вещи они вытворяют, а другое – творить эти вещи и платить бесплодием, моей слепотой и этим нескончаемым напряжением, войнами, убийствами. Я привык, но мне правда жаль тебя, жаль, что ты, такой молодой, обязан теперь быть в нашей братии, на побегушках у империи. А уж империя тебя погоняет изрядно: одно слово, один жест – и ты без права на возглас встанешь в перебитом отряде, в первом ряду, лицом к поднятым копьям, и никто, поверь, никто не посмотрит, что тебе восемнадцать. Порежут, забьют ногами. Без колебаний.

Аскель густо насыпал порошок из живи-травы на рану, но бинтовать не стал – бесполезно. Придется слишком часто уделять внимание ранению. Чародей расслабленно, но обессиленно и неподвижно лежал в постели, все так же тяжело вдыхая густой застоявшийся воздух. Было за полдень. И тогда Аскель, опустив правую ладонь на разрезанный бок, а левую – на собственное сердце, тихо прошептал заклинание, и кончики пальцев заискрились сиреневым.

– Откуда ты… – но Блэйк не договорил. Простонал и вдруг понял, что боли почти нет.

Рана успокаивалась; странным образом незамысловатый порошок действовал, и кровь не сочилась, а пульсация больше не тревожила. Магия юноши, хрупкая и нежная, как крылья бабочки, усмирила боль. Чародей устало смотрел в окно, где было совсем тихо, тихо так, что тонкие веточки ясеня даже не колыхались. Солнце, стоящее в зените, заливало белым светом замковый двор – белый, чистый, обширный, но так испорченный корявыми пальцами черных стволов роз. Адепт молчал, даже не смотрел на наставника, а тихо сидел на краю постели, рассматривая собственные руки. Руки, которые смогли помочь его господину. А может, кому-то более значимому, чем просто наставник.

– Как ты сделал это? Кто тебя научил, Аскель? – тихо спросил чародей.

– Я сам нашел это заклинание. Оно пришло ко мне во сне. Я боялся говорить вам об этом, но сейчас почувствовал, что оно поможет. Ведь помогло же?

– Мне намного легче. Вы приятно поражаете меня, молодой человек.

Аскель, вспыхнув, протяжно выдохнул, опустил ноги на пол и поднялся, машинально приглаживая пятерней темно-русые волосы. Он чуть раскрыл окно, пуская в комнату свежий воздух, коротко бросил мутный взгляд на чародея и направился к двери, чувствуя, как легко дышать морозным воздухом, разбавившим эту тягучую металлическую муть, и как горят его скулы. Он нажал на дверную ручку.

– Стой, – короткое, безэмоциональное.

– Да, господин Блэйк? – обернулся юноша.

– Я должен сказать… – чародей посмотрел адепту в глаза, а голос приобрел ту приятную, глубокую, чуть с хрипотцой тональность, – спасибо, Аскель. Спасибо, что ослушался и пришел.

Комментарий к Глава четырнадцатая: «Особенности чародейского организма»

* – Полуденницы рождаются в полдень от жары, печали и пота пахаря. В жарком мареве над полями они собираются и дико танцуют, создавая небольшие вихри. Полуденицы не любят, когда на них кто-то смотрит. Те, кто за ними подсматривает, должны с ними танцевать. Полуденицы прекращают танцевать, когда солнце клонится к закату, а похищенный человек уже давно мертв от страха и изнеможения.

========== Глава пятнадцатая: «Полуночная невеста» ==========

Сонный зверь в моих подушках,

Сонный зверь

В травах хмеля и лаванды.

Мне поверь,

Он сопит и греет губы,

Дарит сны.

То он нежный, то он грубый —

Свет луны.

Медленно и величаво солнце заходило за горизонт, скрываясь за черной полосой леса и освещая последними пронзительно-рыжими лучами старые стены Наргсборга. Блэйк спал; свежий легкий воздух из раскрытого окна, шевелящий его волосы, и тепло тяжелого одеяла вырубили его в тот же момент, когда Аскель закрыл за собой дверь. Он спал крепко и даже не знал, не желал знать, приходил ли его адепт еще. Сон был глубоким, крепким, но тяжелым, наполненным сбивчивыми пестрыми воспоминаниями из далекого прошлого.

Блэйк стоял на холодной голой скале, возвышающейся над бездной Седого древнего моря; он смотрел в эту черную бездну, по которой не бежали белоснежные пенные гребни, и узнавал в ней себя – потерянного, давно пережившего свой век, невыразимо одинокого, отрешенного. Он не видел своего отражения в черной воде, но знал, что мог бы в нем увидеть. Его короткие аспидные волосы трепал холодный, пронзительный морской ветер севера, высокое небо было серым, хмурым, порезанным черными перьями странных торопливых туч. Ему было всего девятнадцать.

Он знал, что Асгерд давно уже спустился со скалы и стоял перед свежим могильным холмиком – собственными руками он похоронил то, что осталось от Сиггрид Саллиманн – его единственной сестры. Отдаленно кричали чайки, морской прибой монотонно и угнетающе шумел, накатывал к берегу и тихо разбивался и резался об острые черные скалы. Сыро, холодно…

«Может, прыгнуть?» – подумал тогда Блэйк. И что его держало в этом мире? Он смотрел в бесконечную морскую бездну, но думал не о ее воле и свободе, а о том, что он отныне убит. Скован. Брошен…

…Потерян.

Серые лишайники покрывали влажные соленые скалы.

«Короли не ведут неразумных войн», – вспомнились слова его наставницы. «Будь в ней хоть крупица разума, – прошептал Блэйк в морскую пучину, – госпожа была бы жива».

Шаг вперед – и он падает со скалы. Зажмуривает глаза, а когда открывает их, уже стоит в том темном, пропахшим дешевым вином месте.

– Нет, – шепчет чародей сквозь сон, возвращается в другую размытую реальность, хватает с обшарпанного стола нож и режет руку, но проснуться, вырваться из ужаса сновидения не может.

Ему всего четырнадцать, – совсем еще мальчик, но его взгляд уже тогда был холоден. Ему привычны звуки, наполняющие душные крохотные комнатки, эти дешевые простыни и кислое вино в грязных бутылках.

– Мама? – тихий голос, – Стиг еще не вернулся?

Но в ответ слышится хлопок тяжелой двери и истошный скрип разваливающейся койки, а потом пугающий резонанс – стекла неумолимо дрожат; изорванные занавески поднимаются в воздух юрким сквозняком, пробирающим до костей. Была ранняя, холодная, северная весна.

Блэйк чувствует, как к горлу подступает ком, а глаза слезятся. Голова кружится от кислого запаха, переплетающегося с душком пыли и грязи, немытого потного тела и нечистот из дорожной колеи. Тогда тот город был еще совсем маленьким, забитым, грязным. Он расцвел слишком резко, но с тех пор твердо удержал позиции культурной столицы Северной империи.

Дверь с истошным скрипом несмазанных петель открывается, и лысый старый монах как-то странно смотрит на него, еще совсем мальчика со страшным взглядом.

– Бог милостив, мальчик, – тихим, услужливым голосом произносит черный монах и опускает серый мутный взгляд рыбьих глаз без ресниц в пол.

Но Блэйк знает, что никогда не дождется той божьей милости.

– Ложь.

Безымянный постриженник поднимает на нескладного мальчика глупый, кроткий, овечий взгляд и мысленно успокаивает себя тем, что юный еретик пока еще слишком глуп, неотесан, и его разум все еще не может постичь того, сколь милостив его Бог. Но он ошибался. Потому что мальчик уже сполна вкусил божью милость, о чем говорили его…

– …Богохульство, – мягко лопочет монах и крутит в руках символ веры.

Блэйк усмехается, опускает священные лики изображениями в стол и молча уходит. И что для него эта вера, которая и гроша ломанного не стоит? «Покажите мне Бога, – говорил он, когда вытаскивал с того света солдат – участников очередной войны, – и я склоню голову в сторону его лика. А пока не говорите мне о вашей вере. Ибо будь она существенной, этого паренька бы вынесли с поля боя живым».

И Блэйк просыпается, чувствуя, как по спине катится холодный пот. Он смотрит на свои руки, но по ним не течет чужая кровь, касается своих волос, но они давно уже накрывают его плечи аспидной волной, прощупывает пальцы, но они ровные и целые. «Сон», – выдыхает он и мягко опускается на подушки. Очередная попытка смочить пересушенное горло оказывается успешной; чародея не выворачивает, и он жадно и шумно осушает стакан, а холодные прозрачные капли текут по щетинистому аккуратному подбородку, потом – по крепкой шее и продолжают свой путь по обнаженной широкой груди, впитываясь в натянутое одеяло.

Аскеля нет, остались только тонкие отклики зачатков чародейского запаха: свежего и отдающего холодной предрассветной влагой. Солнце почти село, в комнате начинало смеркаться; теперь Блэйк понял, отчего ему снился пронзительный сквозняк – из открытого окна тянуло живым холодом, шевелящим тяжелую ткань темных плотных штор. Он попытался встать с постели, но, кусая губы, свалился снова, чувствуя боль и раздражающую слабость в теле. Мысль щелкнуть пальцем и потратить мизерный объем магии была спешно выброшена из головы. «Слишком слаб», – подумал чародей и печально поднял потемневшие глаза к потолку.

Он понимал, что все это стоит просто пережить, лишний раз перетерпеть и отказаться от использования магии, накопить силы и выплеснуть их потом внутрь себя, разливая целебные потоки магии по каждой клеточке тела. Тогда и шрам покинет изуродованное плечо, и израненный бок срастется, и чернильные синяки сойдут с тела, а его глаза снова приобретут нечеловеческий блеск – явный показатель его мощи. А пока ему придется обходиться помощью Аскеля и слабеньких остатков артефактов. «И все-таки магия – самое отвратительное, что могло со мной случиться».

***

Аскель тихо прошмыгнул в комнату наставника перед сном – в батистовой безразмерной рубашке, болтающейся на худом, плоском, лишенном рельефа теле, а узкие тканевые брюки плотно прилегали к его длинным тонким ногам. Блэйк чутко дремал, даже сквозь этот поверхностный сон слышал каждый шорох и тут же раскрыл глаза, едва заслышав приближающуюся мягкую поступь. Впрочем, он даже не собирался подниматься, только сильнее натянул одеяло в безуспешных попытках согреться и печально посмотрел на пустой стакан – организм настойчиво требовал воду.

– Не спите? – тихий, уже сломанный и чуть огрубевший юношеский голос разорвал тишину.

– Закрой уже окно, – устало проговорил Блэйк.

Сквозняк тревожил легкий полупрозрачный батист, а приятный, густой, сумеречный свет только смягчал хрупкий силуэт. Короткие волосы Аскеля шевелились с каждым вздохом холодного ветра. Он закрыл окно, задернул шторы, погружая комнату в кромешную тьму, которую так любил его мрачный наставник. Тусклый молочно-белый огонек теплился по правое плечо адепта.

В последнее время Блэйк часто удивлялся специфике магии Аскеля – такой мягкой, изящной, казалось бы, совсем не свойственной грубому нескладному деревенскому мальчишке. И мягкость магического света, и величавая, благородная мощь тяжелых стихийных чар, и даже целительство были такими ровными, завораживающими, что на них можно долго смотреть. Ифрит же оставался излишне резким и вспыльчивым, тратил сил больше, чем требовалось, но и магом слыл исключительным. В последнее время он стал примечать свои же замашки у ученика – тяготение к темным местам, манера поведения, твердая походка, порой, даже интонация: до жути холодная и отрешенная.

– Как вы? – поинтересовался юноша, наблюдая за тусклым огоньком, рожденным бледным только для того, чтобы не раздражать глаза чародея резким светом.

– Живее всех живых, – отмахнулся наставник. – А теперь оставь меня, Аскель. Так правда будет лучше, – прозвучал преждевременный ответ на напрашивающийся вопрос.

– Только принесу вам воды, – сухо бросил адепт и выскользнул из комнаты, оставив чародея на некоторое время одного.

«Так будет лучше», – заключил колдун и с наслаждением прикрыл глаза, чувствуя приятную тьму, которая – Боги! – не раздражала веки. И избегал он Аскеля неспроста…

«Меня не поймут, – пронеслось в его сознании, – да и как я смог бы увлечься им, вскружить голову, раззадорить его юношескую импульсивность, а потом бросить все, как каждый раз, и загнать этим парня в петлю? Неужели я такая сволочь? Отнюдь. То есть, не в этом случае. Что-то теплится, что-то еще не умерло во мне. Пусть лучше ничего не знает и живет себе спокойно, покрутится рядом – перестанет. Да и с чего я решил, что мальчишка привязался? Пару раз засмотрелся? Многие засматриваются. Пару раз раскраснелся, как цвет маковый? Тоже бывает. Черт, в конце концов, сколько мне лет? Перевалило за…» – но его внутренний монолог оборвал тихий скрип двери.

Аскель спешно прошмыгнул в комнату, сопровождаемый мутным мягким огоньком, с гулким стуком поставил стакан на тумбочку и молча развернулся к выходу. Блэйк удивился тому, что его только-только пополняющийся запас магии не распознал совершенно никаких эмоций юноши. «Может, и впрямь спокоен?» – подумалось ему.

– Больше ничего? – коротко обратился адепт.

Блэйк хотел кивнуть, но вдруг решил, что валяться в постели в такое время – наживать неприятности и беды. Его дальновидность еще никогда не подводила.

– Ты чувствуешь силу? Магическую силу.

– Да.

– Тогда мне нужно все, что есть.

Аскель непонимающе повернулся к наставнику, а свет огонька мягко освещал его бледное, чуть веснушчатое лицо. Тень от коротких ресниц делала взгляд темнее, тяжелее и глубже.

– Я могу…

– Можешь, – поднялся в постели чародей. – Дай мне сил, Аскель.

Просьба прозвучала, как гром средь ясного неба, и адепт откровенно подивился тому, что сам Блэйк просит его помощи! Не переносит страдания в гордом одиночестве, не гонит его, не упрекает, как делал это всегда, а просит, по-человечески просит глубоким хриплым голосом, мурашками отзывающимся на коже. Снова прикоснуться к холодным рукам, ненароком заглянуть в мертвые жестокие глаза, почувствовать кожей мерное, теплое дыхание – как отказаться?!

Но Аскеля манила духовность – сближение, помощь со своей стороны, наконец, польза от него, такого бездарного и бестолкового. И большая польза, которую его наставник может оценить, как никто другой. Не меньше его манила близость.

Адепт приблизился к большой массивной кровати, бессознательно приглушив свет огонька; он протянул свою ладонь Блэйку и вздрогнул, почувствовав прикосновение ледяных пальцев, но взгляда полуночного цвета почти не различал в сгустившейся тьме – ночь опускалась по-зимнему быстро.

Его и холодные пальцы наставника переплелись, как и в тот раз, в лесу, на пути в Вальдэгор, и снова та разрывающая боль, удушье, бешеный темп биения сердца и пелена, закладывающая уши. Снова крупная дрожь по телу, то жар, то холод, накрывающий с головой, и ощущение дикой слабости – будто всю ночь гоняли по лесу.

– Еще немного, – успокаивающе прозвучал глубокий голос, – держись.

И Аскель продержался до конца. Перенося боль, давление на виски и грудь, закусывая до крови нижнюю губу, адепт держался. Потому что того хотел Блэйк, вытягивающий без остатка все, что было в юноше. Рана срасталась, стягивалась, сокращая недели лечения до пары мгновений. Чародей бы ни за что не стал этого делать, если бы не маячивший черным по белому отчетливый риск. «Я не смог бы ничего сделать», – думал колдун.

Рана срослась. Блэйк разжал побелевшие пальцы, тряхнул тяжелой волной антрацитовых волос, отбрасывая их на спину, и тут же подскочил, подхватывая теряющего сознание Аскеля. «Какая недоброкачественная реакция», – подумалось ему. Парень, падая в его руки и мягко вжимаясь лицом в широкую грудь, уже был без сознания, лишился сил полностью, отдав все без остатка.

– Сколькому тебе еще нужно научиться, – шепнул колдун ученику, который явно не слышал его.

Чародей поднял его на руки, уже чувствуя силу; осторожно, чтобы не потревожить, осторожно опустил в собственную кровать, накрыл, было даже хотел поддаться навязчивой мысли наклониться ниже, но одернул себя и лишь коснулся кончиками пальцев его щеки.

– А теперь попробуйте обставить меня, – прищурил глаза чародей и вернулся к себе. И мысли его явно касались южан.

***

Блэйк гнал крупной рысью кобылку, которую обозвал Шрапнелью за иссеченные темными пятнами бока; высокая убывающая луна и яркие, пронзительно сверкающие высокие звезды ясно и отчетливо освещали узкие тропинки в старом лесу Грюнденбержского княжества. Он знал, что делает, знал, чего хочет. Левая рука сжимала тонкие металлические штыки. Ему нужна была сила.

Глаза начинали мерцать, приобретать тот холодный металлический блеск, пугающий своей неестественностью. Черные волосы собраны в хвост. Убывающая луна величаво восседала в бездонной небесной вышине и гордо смотрела на черного всадника, нарушавшего покой старого леса; было тихо и безветренно.

Казалось, что лес дышал: ночные птицы молчали, полуночные призраки на удивление не высовывались, но огромные мертвые деревья монотонно поскрипывали массивными кронами, создавая симфонию мерного, глубокого дыхания. Снег живо скрипел.

Огромный, вывороченный с корнем дуб был уже отчетливо заметен на голой полянке, где когда-то сидела бледная Кергерайт. Аскель остался в замке, и Блэйк не беспокоился за его состояние – ему просто нужно было набраться сил и восстановиться, что не займет у его молодого крепкого организма ту прорву времени, что требовалась чародею с отсутствием прямой расположенности к быстрой регенерации. Платиновое кольцо колдуна дрогнуло, извещая о едва заметном всполохе чужеродной магии, но тут же успокоилось, и Блэйку подумалось, что это ни что иное, как нелепая случайность. Так или иначе, меч прочно держался за его спиной.

Перед уходом чародей все-таки усилил сенсоры и блокирующие камни – все еще боялся неосторожных всплесков неконтролируемой силы в теле его адепта. Будь он рядом, то наверняка бы помог, но вот бросать его без присмотра опасался. Даже лишенный сил, Аскель мог бы начудить столько, что потом не разгребешь: это мог быть и непроизвольный поджог, и еще не менее пугающие варианты проявления чар. «Исключительный чародей», – отмечал про себя Блэйк.

Он спрыгнул с кобылы и привязал ее к крепкому суку, а сам уверенно направился к старому дубу, шаловливо прокручивая в руках легкие металлические штыки. Колдун знал, что такие места порождают высших духов и силой обладают поистине разрушительной.

Со звонким лязгом штыки вонзались в мерзлую окаменевшую землю, но казалось, что чародей не прилагал к этому усилий; первый, второй, четвертый и, наконец, седьмой кусок металла влетел в земную твердь и теперь задрожал, образовав ровный магический круг. Пульсирующая молочно-белая сила магической энергии стала материализоваться в центре правильного замкнутого круга. Колдун наблюдал и тихонько напевал себе под нос.

Кольцо дрогнуло снова, на этот раз гораздо ощутимее, так, что свело всю кисть. Блэйк прошипел что-то особо злое, тряхнул рукой, резко обернулся, но не увидел ничего, хотя зрение полностью вернулось к нему. Он был готов сжечь первое, что выскочит на него, был готов выпустить из рук бушующее пламя, но замер и затаил дыхание. Сенсоры не подводили.

Пронзительный, истошный, полный отчаяния и боли крик вознесся в небо, разрывая устоявшуюся тишину; раздался так неожиданно, так близко и громко, что в ушах зазвенело. А потом из земли поднялся темный силуэт в развевающемся на несуществующем ветру белом тряпье, разорванном в клочья. Те каштановые, обычно собранные в высокий тугой хвост, а сейчас разметанные по спине и плечам волосы он помнил, помнил, каковы они на ощупь и как пахли ветром и сухой дорожной пылью. Полуночный призрак закружился в воздухе, размахивая руками, да так сильно, импульсивно, быстро, что, казалось, голова за сумасшедшим вращением не поспеет и вовсе оторвется. Лицо было мертво, как и все тело – каждое движение, несущее в себе что-то не из этого мира, выдавало духа и его сущность. В мокрых спутанных волосах поблескивала призрачная пыль, белое рваное платье не скрывало когда-то крепкой и упругой груди, а сейчас тело духа высохло, почернело, пропахло могилой и тленом. Блэйк стоял, не в силах пошевелиться.