Текст книги "Адепт (СИ)"

Автор книги: Алексей Скуратов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

– Женатик, что ли? – шатаясь из стороны в сторону, промямлил очередной пьянчуга, почесывая живот.

– Вроде того, – отмахнулся паренек и отвернулся – разило так, что резало глаза, а тошнота подступала только сильнее. Больше с ним никто не заговорил.

Но в тот же момент все стихло и стало мертво. Их отрядец был близко к первым рядам, так что причину устоявшейся мертвой тишины Аскель увидел сразу же: то был высокий всадник на угольно-черном коне изумительной красоты. Начищенные латы всадника сияли серебром даже в пасмурном свете, его парадный багряный плащ падал на круп коня, и все в движениях того человека выдавало его уверенность, граничащее с помешательством бесстрашие и воинскую честь. Слышно было, как скрипят его тяжелые доспехи.

– Смир-р-р-н -но! – проревело в воздухе, – р-р-равнение на сер-р-редину!

От рокочущих звуков сердце замирало, и голова кружилась. Было и страшно, и жутко, и спина от волнения взмокла, но что-то величественно-торжественное все-таки в воздухе появилось. От речи главнокомандующего многое зависело. Калиб Гвисскар настраивал действиями.

– Жрать охота, – во весь голос протянул тот, чье лицо было обезображено. Казалось, что кожа была обварена.

Главнокомандующий дернулся в седле. Молча, не произнося и единого слова, спрыгнул с коня, шагнул в ряды солдат, которые расступались перед ним, и направился прямо к тому, кто осмелился заговорить в его присутствии, кто осмелился пожаловаться. Аскель замер и почувствовал, как мало он значит рядом с этим статным мужчиной военной выправки лет сорока пяти, почувствовал себя жалким насекомым, рядом с которым на короткий миг прошел настоящий великан в сияющих латах, багряном тяжелом плаще, с этим суровым выражением лица благородного северянина и взглядом хищного канюка. Калиб Гвисскар, не произнося и единого слова, да что там – звука, все так же молча схватил человека с обезображенным лицом за немытые патлатые волосы, свалил на колени и поволок туда, где все могли видеть участь неверных. Главнокомандующего неспроста звали зверем.

Ничем не украшенный, обыкновенный солдатский меч тихонько зашипел, являясь на свет из тесных ножен, и коротко взвыл в воздухе.

А потом обезображенная голова покатилась по выжженной, вытоптанной траве и остановилась лицом на первые ряды, вселяя ужас в душу одним своим мертвым взглядом широко раскрытых белесых глаз. Армия смолкла.

– Каждого урода, что посмеет сбежать с поля боя, ждет такая же участь. Я лично прирежу каждого, кто поползет к ногам южных выродков, прирежу обоих и пойду к следующим. Умереть – не отступить, сгореть – не выдать и слова, быть разорванным лошадьми – не дать сорваться вздоху! Шаг назад – верный путь к смерти. Шаг назад – убитая мать и жена, сгоревший дом. Шаг назад, минутная трусость – бесславная гибель и земля, которую придется потревожить очередным покойником. Упьемся кровью перед боем!

Тому коню изумительной красоты не суждено было прожить долго, ибо Калиб, вычистив омытый бесславной кровью меч, занес его снова и перерубил шею животного, выпуская алые горячие потоки на черную, изувеченную землю. Армия взревела. Ритуал начался.

Главнокомандующий, сбросив парадный плащ и пройдя по нему, подставил ладони к разрезанной шее, набрал их горячей кровью и выплеснул на свое лицо, с упоением обагряя кожу. Потом – громадной статной фигурой поплыл перед первым рядом, сияя серебром тяжелых, забрызганных алыми каплями доспехов, и коснулся окровавленной протянутой рукой на мгновение рук других воинов. Армия ревела.

Калиб Гвисскар, закончив обход, встал в первый попавшийся ряд, рядом с самыми обыкновенными солдатами, потому что поле боя вдруг задрожало от конского топота, а потом в воздухе завыло – то два падших воина понесли знамена: изорванное северян и выцветшее южан.

Они гремели сталью призрачных лат, галопом неслись по черной земле рука об руку, пока не разошлись на середине поля и встали лицом друг к другу. Все стихло…

Слышно было, как где-то высоко прозвучал перелив жаворонка, как шелестели на ветру поднятые знамена и флаги, как поскрипывали латы, но ни единого слова не прозвучало. Тысячи взглядов были направлены на две громадные фигуры истлевших воинов, плащи которых бились на ветру и осыпались черным пеплом. Небо потемнело.

И всадники сорвались с мест. Оглушительно гремя доспехами и броней истлевших коней, они неслись друг на друга, поднимая двухметровые копья и, воя, с каждым шагом, с каждой секундой приближали начало неизбежного. Смерть крепче сжала косу в руках. И то мгновение настало. Армия южан оглушительным громом взревела и рванула с мест, когда призрак северянина, насаженный на копье, вылетел с седла и упал, пригвожденный к земле, а знамя с тихим шелестом опустилось на черную твердь.

И Аскель почувствовал, как задрожали его ноги.

Все смешалось в едином потоке.

***

Блэйк с упоением разрубил первого от плеча наискось, через грудь, ломая грудную клетку и выпуская горячий поток крови себе под ноги. Глаза того, что подступил к чародею сзади, лопнули. Сумасшедшие крики людей, визг лошадей, грохот стали о сталь, вой пламени слились в единую симфонию смерти и ужаса, нечеловеческой боли и жажды убить как можно больше, каждым ударом приближая конец сражения. Количество солдат с юга превышало численность северян почти в полтора раза.

Руки начали болеть уже через минут сорок, каждая мышца истошно стонала, просила пощадить, оставить в покое хоть на мгновение, но каждая секунда была решающей. Он не чувствовал усталости. Желал лишь скорее расправиться со всем этим, покончить с южанами и вернуться вместе с Аскелем домой, остаться в поместье во Вранове и по приезду больше не отходить ни на шаг. Быть рядом, потому что того хотели оба. Он сбился со счета и уже потерял число тех, кого убил. Ему было наплевать.

И если Блэйк держался, отделался незначительными порезами и ссадинами, то Персифаль успел потерять руку и теперь сдавленно стонал сквозь зубы, глушил боль, останавливал магией кровь что есть сил, пока первоклассные полевые хирурги тащили с того света тех, кому помощь была нужнее. Ему главное продержаться, а там найдется умелец, что поможет ему. Ведь за считанную пару месяцев он восстановит руку, которую отнял у него – слава Богам! – не чародей, а простой солдат.

Давену и Хантору повезло больше, потому что работать вместе они умели. И Хантор тысячу раз мысленно и вслух поблагодарил Блэйка, потому что тот принес не книгу, а путевку в жизнь. Стоя на плече пятнадцатиметрового скелета и изо всех сил поддерживая его целостность и мощь, они вдвоем, вместе, рука об руку вели живого трупа сквозь черный дым и воющее пламя, а южане гибли десятками, поражаемые то моргенштерном исполинских размеров, то гигантской костлявой ногой, то боевым заклинанием.

Блэйк вывернулся, едва ушел от удара и что есть сил рубанул наотмашь, усиливая удар динамичным поворотом корпуса, а вооруженный до зубов южанин, хватаясь за перерезанное горло, рухнул на землю. Чародей переступил труп. Осталось только добраться до конного и забрать его лошадь, потому что его магия была нужна в другом месте, там, где сейчас несся элитный отряд пехотинцев, приближающийся к лесам. Он не чувствовал страха, не испытывал и тени волнения – но лишь за себя. Душа болезненно сжималась при мыслях о том, что Аскель мертв. Он был жив. Определенно был жив, потому что он чувствовал это и знал наверняка. Тому причиной была сильнейшая связь.

Адепт и вправду был жив, вполне здоров и сейчас шел по пятам своей первой жертвы, за которой подобно тени брел уже несколько часов.

Но он и представить не мог, что и сам был добычей.

Потому что подвижная фигура не отставала ни на шаг и давно прожигала затылок парня жестким, озлобленным взглядом прищуренных глаз.

========== Глава двадцать первая: «Властелин огня» ==========

Аскель шел бесшумно, совсем тихо, переступал по усыпанной хвоей земле так, чтобы не треснула ни одна веточка и не выдала его. И ему было плохо. За часы преследования той мрачной фигуры, что брела на небольшом расстоянии перед ним, он успел тысячи раз проклясть войну и то, что его определили в этот проклятый отряд, от которого осталось меньше половины уже через несколько часов. Большая часть тех, что пали, была убита до того, как попыталась скрыться в лесах. Но Аскель успел. Он наверняка знал, что магия на этот раз не спасет его, не сможет ничем помочь, потому что даже самое ничтожно жалкое заклинание выдало бы его с потрохами, знал, что сейчас в этом темном дремучем лесу он мог полагаться только на свое зрение, слух и реакцию. А потому старался дышать как можно тише и смотреть в оба, замечать каждое движение вокруг и находить в себе силы не кидаться в сторону в приступе паники. Он не позволял тем ниточкам, которыми были его нервы, оборваться, положив начало конца.

Он бы подумал, что у него порой чернеет в глазах, но лесные заросли были такими темными и густыми, что ему могло и показаться. Мысли терзал тот факт, что любое неосторожное движение, неправильно поставленная нога или недостаточная осмотрительность снесут с его плеч голову и даже не похоронят бездыханное тело. Ладонь вспотела, рукоятка длинного зазубренного ножа так и норовила выскользнуть из руки, упасть на землю, потревожив тишину, сдать его, и Аскель сжимал ее крепче, так сильно, что пальцы белели, а короткие ногти впивались в сжатую руку. И все против него: и то, что ветки тянулись к его лицу, желая выцарапать глаза и искалечить кожу, и клинок, готовый упасть на землю, и сама земля – так некстати усыпанная хвоей и хрупкими веточками, что ужасно трещали, когда их ломали.

В перерыве между мыслями о том, что, возможно, скоро ему придется перерезать горло живого человека или рухнуть вспоротым самому, в голове все крутилось то, как он сам подошел к своему господину, и… и тот не оттолкнул его. Более того, обещал вернуться. А потом поцеловал его холодными тонкими губами, чуть шероховатыми, сухими, но ему казалось, что они были горячее раскаленного металла, и место на щеке долго еще пылало, будто на кожу пролили кипящее масло, но только этот жар был чрезвычайно приятным. После этого тот странный сон казался не таким уж и нереальным… Тогда, когда он, проклятый немым южанином, лежал пластом в постели и молил все и вся о смерти, ему приснилось, что его наставник, сам Блэйк, Блэйк Реввенкрофт, одарил его, былую «деревенскую шваль», мягким и осторожным поцелуем, от которого он долго еще просыпался по ночам. Но то были лишь мечты. Потому что сейчас Блэйка не было рядом, смерть шла по пятам и горячо дышала в затылок, а порой и вовсе проводила тонкой костью указательного пальца между лопаток и шептала леденящее душу «допрыгаешься».

Тень впереди остановилась. По телосложению явно мужчина лет этак тридцати, но большего Аскель знать не мог, да и не желал, – достаточно того, что южное солнце на черном плаще ставило крест на безымянном: враг. Тот безымянный опустился на прогнивший пень; по осунувшимся на мгновение плечам ясно было, что он глубоко вздохнул – стало быть, устал. Но, Боги, да кто же такой Аскель, чтобы справиться со взрослым мужчиной? Его, хрупкого паренька, и Блэйк бы с лету вырубил, а этот амбал был на войне и думал только о том, как бы выхватить себе еще немного времени пожить. Но деваться некуда.

И адепт сделал шаг вперед, сжимая в руках зазубренный тяжелый нож. Сердце колотилось так, что ему на мгновение показалось, что с таким сердцебиением не живут, по вискам поползли соленые капли пота, а живот болезненно сводило от страха. Из головы вылетело абсолютно все. Сейчас, в этот самый момент, его судьба зависела лишь от нескольких слаженных движений. Он мог бы попытаться свернуть южанину шею, но мог и не успеть. Нож был надежнее – усиливал страх потенциальной жертвы. Аскель уже слышал усталое дыхание безымянного, отчетливо видел его широкую спину, выбритый затылок и спутанные волосы, заплетенные в хвост. Становилось жутко от одной мысли, что он совсем рядом с врагом, а тот мог обернуться в любой момент и убить его. Быть может, он тоже чародей? Нет. Определенно, нет – тут же учуял бы и убил на месте.

Паренек сделал то, чего боялся, но что смог пересилить. Рывком подлетел со спины, что есть сил сжал зубы, чтобы не закричать от волнения и приступа паники, но все-таки зажал рот противника и грубо, неумело резанул горло. Нож с трудом поддавался. Предательски медленно и рвано резал, но резал – мучительно и грязно, главное, до конца. Мужчина уже был мертв, а Аскель, глотая слезы, все орудовал ножом. До тех пор, пока тело стало сваливаться на землю мертвым грузом. И тогда паренек сдался. Сам рухнул на колени, швырнул нож в сторону и закрыл лицо окровавленными по локоть руками, потому что больше сдерживаться не мог. Бессильно ронял слезы и трясся в ознобе, а тело с едва державшейся на плечах головой лежало совсем близко и пронзало до костей взглядом с того света.

– Да за что?.. – едва слышно прошептал Аскель, глядя на покрытые чужой человеческой кровью ладони, – лучше бы меня сразу убили…

Он сорвался. Потерял равновесие и забыл об осторожности, и что-то тяжелое ударило по затылку. В глазах потемнело, он рухнул лицом в покрытую свежей кровью землю и уловил только приторный запах корицы и можжевельника. А потом – темнота.

***

Блэйку удалось заполучить трофейного коня, и теперь он что есть духу несся по полю боя в сторону леса, лавируя между рубящими друг друга людьми и снося головы тем, что попадались на пути. Он уже все знал. Он не оставил Аскеля одного.

В самый разгар, в то время, когда он добивал очередного противника, вскрывая его от шеи до паха, траурный вестник с хриплым криком обрушился с небес и опустился на его плечо, передавая в сознание картинки, что выводили из себя и придавали сверхчеловеческих сил, подпитанных ненавистью и жаждой мести. Но он знал, что Аскель будет жив до тех пор, пока он сам не явится к той, что давно уже стояла за этими делами. Наконец все стало совершенно очевидным: и то, что еще зимой на Блэйка напал уроженец Южной Империи, и то, что магия Нерейд не причинила вреда ни одному из нападавших в день Вальдэгорской резни. Он сатанел. Летел через покойников, чтобы покончить с одним делом и сразу же открыть телепорт в столицу южан, дабы, во что бы то ни стало, вытащить Аскеля. Блэйк чувствовал, что его глаза были почти белыми, лишая его облика и крупицы человечности. Поле боя выло.

Вбитые в землю знамена горели и бились на ветру, а едкий дым горящей ткани заставлял чувствовать тошноту и вытирать выступающие слезы. От лязга стали хотелось сбежать на край света, куда-нибудь в непроглядную глушь, но бежать было некуда… Кругом бушующее пламя, черный едкий дым, запах крови, жженой плоти и волос, вопли умирающих. На темно-свинцовом тяжелом небе сияющими кометами свистели горящие стрелы, груды покойников создавали свой особенный рельеф смерти, и под пологом ночи на место сражения выползли падальщики – обитатели мрачных склепов и периодически пополняющихся свежими поставками жальников. Мало кто видел в этих местах столько трупоедов, да и не увидит больше, наверное, никогда.

Он пронесся мимо холма, пылающего фиолетовыми молниями и издающего такой грохот и треск, что даже вой железа мерк. Вокруг холма грудами лежали обугленные тела, сгоревшие тела, живьем сгоревшие – быстро, в одно мгновение, не успели и вскрикнуть, как рухнули на землю, только Йодис их и взглядом одарить не желала, а все резала небо фиолетовыми сверкающими вспышками, рождающимися из холеных белых пальчиков. Когда-то они и вправду были белыми. Не сейчас. Потому что даже ее светлые пушистые волосы покрылись пеплом и пылью, пропахли гарью и больше не привлекали взглядов, которые ей были не нужны. Ее адептка, девушка лет двадцати, стояла к ней спиной, расширяя радиус действия этой смертоносной магии, стояла стойко, мужественно, крепко, а чародейка лишь изредка говорила ей, что рано сдаваться и нужно просто чуть-чуть потерпеть – потом наверняка станет легче. Вивьен верила ей.

Блэйк остановился прямо перед черной стеной голой дубовой рощи и, оглянувшись, исключительно паскудно ухмыльнулся: они сами пришли к нему, их не пришлось искать. Он сам разработал то заклинание, но не рассказал о нем ни единой живой душе.

Потом говорили, что небо горело, но вменяемых тому свидетелей почти не было, да и кто поверит в такую мощь? Однако вера ему не требовалась. Желание спасти управляло всеми струнами души.

Чародей пустил коня шагом, медленно, спокойно, без тени волнения. Он не боялся. Знал, что делает. Глаза побелели, побелели полностью, так, что сверкали даже во мраке ночи, от чего казалось, что это и не человек вовсе на коне сидит, а исчадие преисподней, упырь, нечто такое, чего следует бояться. Только отряд пехотинцев числом в полсотни душ страха не ведал, ясно и четко знал: то, что стоит на пути, должно быть непременно убито.

Командир пехотного отряда жестом остановил своих бравых ребят, а те зашептались между собой – мол, в чем же проблема? В человечишке на захудалой лошаденке? Но они смотрели не туда, куда следовало.

Сначала командир подумал, что у него помутнело в глазах, подумал, что это облако гари так чернеет на и без того черном небе, но потом ужаснулся тому, что облако начало отдаленно кричать и двигаться слишком быстро. Блэйк молчал. Только наблюдал за остановившейся пехотой холодными, как начищенная сталь, глазами и мысленно желал смерти каждому из них. Облако приближалось.

– Сдавайся! – с чудовищным акцентом проревел предводитель с глубокой темной глазницей на левой части изуродованного лица.

Чародей мягко улыбнулся. Думал, что сходит с ума, но, в самом деле, был спокоен и невозмутим, как водная гладь в безветренный жаркий полдень.

– Слазь с коня, если не трус! – снова перекричал шум облака командир, – давай, сразись со мной, один на один!

«И зачем ты утруждаешь себя речью северян?» – с досадой подумал колдун, отбрасывая с лица навязчивую антрацитовую прядь. Он говорил на языке южан без малейшего акцента, как и на родном.

И только в этот момент вся пехота подняла головы к небу, где черное, беспорядочно шевелящееся облако стало стаей мрачных воронов, которые кричали, перебивая стоны войны. Шелестя черным оперением, птицы неслись против ветра, резали крыльями тяжелый воздух с хлопьями пепла и не останавливались ни на миг. Вдруг замерли. Многочисленная стая с монотонным шуршанием опустилась на ветки тысячелетних корявых дубов и теперь гипнотизировала маленькими мудрыми глазками, в которых плясали отражения далеких огней, перепуганную пехоту. Блэйк тихонько усмехнулся.

– Найду тебя на краю света, – чуть слышно шепнул он самому себе, прикрывая полуночные глаза. – Обязан найти.

Он выпрямился в седле, властно и уверенно махнул рукой, и черная стая, оглушительно и наперебой крича, огромной живой волной поднялась с голых искаженных ветвей, взвилась в небо и, выставляя вперед когтистые лапы, понеслась на отряд пехотинцев. Те сорвались с мест и попытались бежать. Зря.

– Пылай, небо.

И небо запылало. И та живая волна мрачных кричащих воронов обернулась воющим, диким, колдовским пламенем, потоком, льющимся с черного, беззвездного неба с кобальтовыми прорезями рваных облаков и клубами тяжелого дыма. Они на лету воспламенялись, оперение сыпалось мириадами огненно-красных живых искр, и стало светло. На несколько метров вокруг сумеречный воздух стал рыжим, живым, и только чародей оставался в тени.

Легкий ветра вздох…

Смерти нет.

Тот, кто пламя сам – не сгорит в огне.*

Он спрыгнул с лошади. Поправил плащ, откинул волну волос, покрытых пеплом, и опустил руку на рукоятку неизменного полутораметрового клеймора с мастерски изготовленным эфесом. Гоблинская сталь торжественно зашипела, выбираясь из ножен на свет, засияла, отражая пылающий огонь, и завыла в воздухе, а Блэйк начал рубить – безжалостно, хладнокровно. Он бил в артерии. «От руки неумелых тяжело умирать», – сказала ему когда-то Сиггрид. И была права. А потому чародей, кружась на черной земле с бьющимися в агонии факелами заживо горящих людей, резал, резал так, чтобы не возвращаться к начатому. Клинок тихо выл в воздухе, гораздо громче разрубал шеи, кроил броню острейшим лезвием, а кровь со свистом била из разорванных артерий, забрызгивая бледное лицо чародея алыми каплями. Пехота выла, в надрыв кричала, билась по земле, пыталась бежать, но кружащие над ними вороны винтом слетали с неба и воспламенялись, непременно достигая цели в какие-то краткие мгновения.

Ифрит на секунду остановился. Чужой крови на его лице было так много, что он с трудом видел путь перед собой. Смахнул. Откинул мокрые волосы. Замахнулся для следующего удара.

На горящей земле танцевала черная фигура, легкими движениями подлетала от одного живого факела к другому и срезала его, как цветок – без сожалений, легко и быстро, не прилагая усилий. Небо все так же горело. Люди больше не кричали.

Он один, совершенно один положил отряд пехотинцев численностью в пятьдесят душ. Точно такой же, который стер с лица земли его наставницу когда-то давно, когда ему было всего девятнадцать. Но с тех пор много воды утекло, он больше не мальчик. Ему сто семь. И теперь он отомстил за смерть наставницы в полной мере, упился воем горящих заживо людей, насладился страхом и той жаждой жить в их глазах.

Но желание убивать не покинуло его, кровь десятков душ на руках не успокоила сердце, и теперь он наскоро полосовал ладонь, открывая телепорт.

Южная столица ждала его.

Аскель – тоже.

– Еще немного, – прошептал Блэйк, прищуривая глаза от пылающего высоко в небе солнца и раскаленного ветра, царапающего кожу песком. – Совсем чуть-чуть.

***

– Очнулся, выродок? – прошипел маленький человек подозрительно знакомым голоском, – но-но-но, не надо таких взглядов, спасибо, накушались.

Аскель тряхнул головой, пытаясь прийти в себя, но только сжал зубы от дикой боли в затылке, от которой разом почернело в глазах, а дыхание участилось. Он попытался пошевелить руками – тщетно. Обвешан блокирующими камнями. Связан. Крепко связан, так, что нельзя даже пошевелиться. На секунду стало легче. Он обвел взглядом помещение – явно подвал. Или тюрьма, но под землей. До него доносились отдаленные звуки падения капель воды, писк крыс, лязг цепей. Иногда – истошные крики людей. Темные стены из грубого большого камня лишь угнетали – давили своей громадой, зажимали в тиски. Зеленая плесень и влажная паутина на холоде камней нагнетала обстановку.

Он наконец понял, кто стоял перед ним, нервно перебирая пальцами, узнал это лицо, эти движения и ужаснулся. Это была Нерейд из династии Альциона, тот самый синий подвижный вихрь с васильковыми глазами, каштановой копной волос и неприятным, вечно чем-то раздраженным голосом. Он потерял суть вещей. Нерейд опустилась на стул, подтянув мужские штаны, и принялась обтачивать коготок на указательном пальце. В васильковых глазах плясали черти.

Она было хотела что-то сказать, как в грубую дверь заколотили, да так, что та затряслась, а чародейка подскочила на месте, уронив на пол пилочку с алмазным напылением; ноготь сломался.

– Войдите! – взвизгнула она, слетев со стула.

Запыханный южанин влетел в помещение, затараторил что-то, жестикулируя руками, приправляя речь отборной руганью, и все повторял на общем наречии «госпожа».

– А теперь помедленнее, – раздраженно фыркнула Нерейд.

– Пехота во главе с Альафтаром легла под Горелесьем, – заговорил он, – заживо сгорели. Ни одного выжившего.

– Кто? – вскрикнула чародейка, – кто убил?

– Говорили про какого-то Ифрита, госпожа, никто толком не знает. Небо, госпожа, пламенем горело!

Один жест – и два амбала, появившихся откуда-то из темноты, вывели южанина под руки и захлопнули за собой дверь. Нерейд и Аскель остались наедине.

– Ну, – с трудом сдерживая ярость, протянул синеглазый вихрь, однако руки у него нервически тряслись, – говори, ублюдок, откуда у Блэйка новые фокусы? Откуда у него такая сила? Как, черт его дери, он посмел предать меня?!

– Без понятия, – сухо проговорил адепт, тяжело дыша. – Вы почему здесь?

– Вопросы задаю я! – рявкнула чародейка, наотмашь припечатывая звонкую пощечину – так, что на коже осталось малиновое пятно. – Откуда у него секреты скильфов**? Где он прячет свои свитки?

Адепт промолчал. Да и откуда он мог знать о скильфах, когда и о Блэйке знал лишь столько, сколько он позволил о себе узнать. Сейчас, в этот самый момент душа ныла только от осознания того, что его наставник был в сговоре с предателями. В конце концов, почему тогда он так близко подпускал к себе Нерейд?

– Молчишь, щенок? Молчи. Молчи, пока не кричишь от боли. Но напоследок я кое-что расскажу. Я знаю, что Блэйк играет с тобой, знаю, что ты наивно ведешься на это. Но и ты знай, что он был в курсе того, что я на стороне южан. С самого начала был осведомлен. И не сказал тебе ни слова. Играл тобой, управлял, как марионеткой, обводил вокруг пальца, пока ночами пропадал у меня. А ты верил ему. И сдохнешь здесь. Получишь две дюжины плетей, будешь подвешен к позорному столбу на центральной площади, повезет – доживешь до ночи, а с первыми звездами мы выпустим призрачных псов. И тебя сожрут живьем. До костей обглодают, кишки растащат по площади, а Блэйк не придет. Пальцем не пошевелит, бровью не поведет, придет ко мне и рухнет в ноги. И, быть может, я позволю ему коснуться моих туфель. А к тому времени от тебя и костей не останется.

В самом деле, тебе не кажется, что слишком самонадеянно это, полагать, будто он, имеющий такие связи и возможности, снизошел бы до такого мусора, как ты? Безродный бесфамильный щенок. Что ты можешь дать ему? Чего он не пробовал в жизни? Он – тот, кто знает, чего хочет. И ты в это понятие не вписываешься… мальчик. Эй, Братья! – крикнула она, – Ко мне!

Братья явились и молча замерли в дверях, выжидая приказа.

– К столбу его в полдень. Две дюжины плетей. И сильнее бейте, чтобы спину в кровавое месиво! До костей! Уяснили?

– Да, госпожа, – единым голосом ответили Братья.

Нерейд, бросив надменное «он мой», удалилась, а Аскель отрешенным взглядом сверлил каменный пол под ногами, на котором еще не высохли капли чужой крови. Он тихо, едва слышно вздохнул, прикрыл болотно-зеленые глаза, но напрашивающимся слезам не позволил скатиться. Как бы там ни было, его предатель-наставник говорил ему даже на смерть идти с высоко поднятой головой, а сейчас… А сейчас один черт хотелось выть, как собака, которой ошпарили бок, и биться головой о землю – только бы лишиться сознания, мыслей, наконец, чувств и жизни, но не думать о том, что тот, за кем он так слепо шел, обманывал его с самого начала. Ему тошно было от мысли, что те тонкие теплые губы, коснувшиеся напоследок его влажной щеки, ночами терзали тело Нерейд. Все это было, как кошмарный сон.

«Умру, – решил он, сжимая кулаки перевязанных за спиной рук, – умру, и пусть. Преданный, брошенный, обманутый, но погибну так, как погибают мужчины – без слез и душевных терзаний. Пусть хотя бы отец посмотрит на меня с того света и поймет, что его сын способен еще на что-то, что не склонит голову перед людьми Юга. Не подчинюсь. Не вскрикну. Не позволю слезам покатиться по лицу. Умру. Но с высоко поднятой головой. И плевать, что мой господин так поступил со мной. Я не могу приказать себе перестать любить его… Ведь я бы все отдал за то, чтобы быть с ним… Отдал бы даже сейчас…»

– Эй, господа, – ухмыльнулся он, подрагивая от нахлынувшей злобы, – не найдется ли у вас часом кнута покрепче? До смерти хочется опробовать. Давайте, привязывайте меня к столбу, избивайте до полусмерти! Пусть хоть ваша злость выплеснется наружу! – парень сорвался.

Братья сдвинулись с места.

А Аскель улыбался, находил на это силы, прищуривая мутные глаза.

Комментарий к Глава двадцать первая: «Властелин огня»

* – Тэм Гринхилл – “Смерти нет”.

** – Скильфы – авторский вымысел. С названием их, конечно, трудно было, но искаженные скифы им стали. О них, как о самостоятельной расе, чуть позже. А то мало ли – спойлер еще словите.

========== Глава двадцать вторая: «Мертвому камню – живую душу» ==========

«Воину ночи никто никогда не выйдет навстречу,

Хотя он умел исцелять холодом рук,

И тихо в закате стоял его конь, обогнавший вечер,

И страхи ночные пришли и встали вокруг.

И падали демоны ниц

Перед лицом незрячим.

И бусины слов или звезд нанизали на нить,

А он от века горел

И, похоже, не знал, что огонь горячий,

И черным углем остыл и остался жить…» *

Толпа была огромной, серой, такой монотонной и плотной, что в ней, казалось, мог затеряться кто угодно, будь то придворный шут в пестрой одежде или сам император, причем во всем своем великолепии и при дюжинной свите. И та толпа была огромным блеющим стадом, только под овечьими шкурами прятались озлобленные волки, пришедшие поживиться – представление обещало быть зрелищным. Их было не больше десятка: измученные, забитые, но большей частью непоколебимо гордые и сильные даже перед лицом смерти. Мало кто в этот день мог отделаться какими-то двумя дюжинами ударов кнута, от силы трое, а остальных ждала или шибеница с предварительными «изысками», или вовсе – обезглавливание.

Долго ждать не стали – народ не позволял. И эти южане, этот гордый народ, смеющий называть себя гуманными людьми, в отличие от варваров-северян, сейчас громогласно просил крови и пытался встать в первые ряды, чтобы урвать себе отрубленную часть тела приговоренного. Люди взвыли. Как сумасшедшие взвыли, когда обреченная десятка в сопровождении стражи и палача с топором и кнутом в руке взошла на серый эшафот. Приговор читали быстро, время не тянули. Первая на очереди была девчушка лет семнадцати – разведчица с севера, которой просто случилось попасть не в то время и не в то место. За удачно переданную информацию ей было велено отрубить поочередно пальцы и лишь в конце – голову.

Аскель не знал, что люди могут так кричать. Он все еще помнил, как выли горящие заживо люди, каждую ночь слышал их крики, но сейчас, стоя перед толпой на эшафоте третьим на очереди, судорожно пытался сглотнуть – в горле пересохло. Истошный визг калечил слух, врывался туда, куда не звали – в самую душу, и замораживал ее, как дыхание лютого, колючего мороза. С каждым ударом топора об окровавленный пень крик становился все страшнее, потому что боль была невыносимой, пальцы на руках заканчивались, и смерть была совсем близка. Аскель не смотрел. Не мог смотреть на это, пытался думать о чем-то другом, но ничего не выходило, а сердце колотилось как бешеное, из горла готово было выскочить, когда он осознавал, что его очередь совсем уже близка. От двух дюжин кнутов не умирали. Не умирали и от тридцати ударов, только бы за ранами был должный уход… Паренек остался один.