Текст книги "Адепт (СИ)"

Автор книги: Алексей Скуратов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

На самом деле чародей и сам собирался передать беловолосому некроманту одну весьма интересную книженцию в мрачном тяжелом переплете, хранившую в себе массу знаний, которая, тем не менее, ни о чем не говорила Блэйку. Путь был напряженным…

В ту ночь, когда на запястье кровавым узором проступила повестка в один конец, на верную смерть, он не сомкнул глаз, ровно как и Аскель. Они оба просидели до самого утра, просидели молча, в напряженной тишине, такой тяжелой и невыносимой, что хотелось то ли волком выть, то ли о стену биться, то ли вовсе – затянуть под потолком петлю и свести счеты с жизнью. Рассвет тот был мутным, туманным… На море легла сырая мгла, такая густая и плотная, что отчетливая фигура Келпи расплылась и стала черным сгустком на воде. Лачуга на отшибе уродом возвышалась над Седым, поглощенным утренним туманом без остатка.

Но до этого, еще в предрассветных сумерках, в окно забилась летучая мышь, скрипуче попискивая и скаля крохотные белые зубки. Она ломилась настойчиво, цеплялась коготками за оконную раму и лишь настойчивее била перепончатыми крыльями в мутное стекло, била до тех пор, пока чародей не впустил ее, а потом, вдобавок ко всему, весьма ощутимо цапнула его за палец, но к своему удивлению получила добро подкрепиться горячей ведьмовской кровью. Блэйк не решался. С час сидел перед сложенной бумажкой, гипнотизировал ее тяжелым серебристым взглядом, но не осмеливался протянуть руку вперед, развернуть злополучное послание и прочесть уже, о чем его просил некромант.

Просидел еще, потом рывком поднялся со скрипящего стула и побрел из лачуги вниз – на берег, туда, где легче думалось или же не думалось вообще. К несчастью для себя, второй вариант все никак не хотел овладевать им, а мысли все лезли и лезли. Благо, легко. Так что решение все-таки идти на поле боя закрепилось за ним, он дал себе на то согласие, решил, во что бы то ни стало, попасть туда, где погорячее, в самое пекло, но вот адепта и близко к армейскому строю не подпустить. И у него были свои мотивы.

Во-первых, чувство мести. Кровавой, страшной, жестокой мести южанам и за события почти девяностолетней давности в целом, и за утерянную госпожу, и за то, что Аскеля, его, черт возьми, Аскеля так бесчеловечно прокляли и обрекли на страдания, из-за которых и Блэйку досталось сполна. Отсутствие сна, тяжелая дорога, убийство, эти окровавленные руки и телепортация, которая ему едва ли жизни не стоила с таким ранением, были вытекающими последствиями из самого только существования заносчивых гордецов-южан, у которых язык поворачивался назвать дикарями и нелюдями их, северян – благородный народ, одержавший много славных побед. Назвать дикарями их, северян, что проживали в роскошных поместьях, бьющих ключом жизни городах и величественных замках, когда сам солнечный народ кантовался где-то среди пустынь, степей и пустошей.

Во-вторых, желание защитить. Собственной грудью закрыть мальчишку, к которому он так сильно привязался, привязался настолько, что готов был бросить все, вскочить в седло и гнать в самый центр, забирать из банков все накопленное за много лет состояние и выкладывать до последнего гроша на стол главнокомандующему армией северян, а случае отказа сгребать Аскеля в охапку и гнать на край света, прятать его от всех глаз мира – только бы выжил, только бы не попал на войну в первые ряды! Но, в любом случае, идти на бой – не на жизнь, на смерть. Бороться до последнего вздоха, до последнего удара сердца, только бы побольше вырезать тех сволочей, тех скотов, что подняли руку на все самое дорогое, что у Блэйка было. И резать их до тех пор, пока не затупится лезвие меча, а после – жечь. Жечь, разрывать, кромсать на куски расчудесной магией и сокращать численность южной армии. Делать все, чтобы свести ту погань с лица земли. Все, чтобы Аскелю больше ничего не угрожало.

Но время раздумий подходило к концу, и нужно было подниматься в перекошенный домик, читать каллиграфические строки, собирать вещи и – по коням. Поместье Хантора ждало.

И сейчас он и его адепт под моросящим холодным дождем пересекали ухоженный двор по извилистой дорожке – убитые дорогой, усталостью, недостатком сна и добивающей сырой погодой, которая уже поперек горла стояла со своими дождями и холодными ветрами.

Давен как чувствовал, что чародей объявится раньше времени, или же его сенсоры уловили тот чуть заметный магический поток, но он почти сразу вышел им навстречу и пропустил в сухие, но ощутимо холодные стены. Хантор, что было странным для Блэйка, отсутствовал.

– Отсыпается, как покойник последние два дня ходил. Пусть еще пару часов отдохнет, вы ведь не слишком торопитесь?

– Не слишком, – подтвердил Блэйк, хотя в самом деле времени было в обрез. – Не буди его, пусть спит.

И проспал. До самого вечера проспал, до густых холодных сумерек, а когда вышел, готовый отчитать парня, замер на лестнице. Но лишь на мгновение, потому что спросонья заулыбался, оттаял, крепко и с чувством пожал руку старого друга и рухнул в кресло напротив.

Они сидели вчетвером, полукругом, и дождь за окном уже не моросил – звучно скатывался с крыши последними холодными капельками. Аскелю хотелось исчезнуть из этого места, желательно туда, где ждала кровать – пусть самая старая, казенная, но, главное, самая настоящая кровать, а не треклятое седло, в котором сидишь, клюешь носом, только-только начинаешь дремать и валишься, а голова уже толком и не соображает. Напрягала в этом месте и атмосфера – тяжелая, напряженная. Старые камни большого камина, грубоватые, но расположенные симметрично канделябры, черепа на стене и – Боги! – летучая мышь, прицепившаяся к рогу одного из трофеев, действовали немного, да что уж, весьма угнетающе. К тому же и Давен, этот парень, что, видимо, давно взял за привычку пожирать хищными глазами каждого встречного, ситуацию только усугублял. Да только этот хищный взгляд, дарованный Аскелю, и близко не стоял с тем трепетным, который предназначался ему – беловолосому некроманту со светлыми усталыми глазами и утонченными чертами лица.

– Ну, выдавай, – начал Блэйк, всматриваясь в родной сердцу пляшущий в камине огонь, – кто принимает деньги?

Аскель понял суть начатого разговора сразу; не совсем, правда, разобрался, как это получалось, но ему казалось, что он чувствовал настроение наставника, примерный ход его мыслей, озадаченный в последнее время только одной идеей. И идея та ему была не по душе. В самом деле, чем он отличается от остальных призывников? Многие на два-три года младше, а на войну собираются – мало того, что без особой горечи, да еще и с воодушевлением.

– Господин…

– Тебе, кажется, слова не давали, – холодно отрезал чародей. – Ну так?

– Узнавал, – честно признался Хантор и посмотрел в его глаза, – сам деньги предлагал. Блэйк, кучу денег, все, что было, предлагал половину поместий в придачу, да только…

– «Только» что?

– Бесполезно, вот что, – некромант поднялся из глубокого кресла и отвернулся к огню. – И ты сам прекрасно знаешь, что это пустая трата времени. Ты в курсе, кто в этот раз будет главнокомандующим ваших грюнденбержских войск? Кто подмял под себя и всю вашу разведку, пехоту и кавалерию? Кто поднял добровольческие рати?

– Слышал, Калиба назначили. Это что-то меняет? Деньги открывают любую дверь.

– Значит, ни хрена ты не знаешь, Блэйк, понятия не имеешь, кто такой Калиб Гвисскар, и что на все твои сотни тысяч он плевал с высокой колокольни.

Аскель поднялся с места и вышел из залы в предоставленную ему комнату, сопровождаемый тремя тяжелыми взглядами, обращенными в его спину. Осознание того, что его мнение ни во что не ставят, глубоко задевало, порядком раздражало и выводило из себя, а то, что это самое мнение не интересовало его наставника, вытирало об него ноги с удвоенной силой. Хотелось беспомощно разрыдаться.

– Ты бы не перегибал, – вполоборота бросил Хантор, – паренек на нервах. Война, кажется, здорово подкосила его.

– Война, говоришь? А похоже, что парень глаз не сводит с… – оскалился Давен, но осёкся, осажденный строгим взглядом. Ифрит помрачнел. – Ох, Блэйк, не надо так на меня смотреть! Вы же понимаете. Только слепой не заметит этих его штучек. Да и ваших, к слову…

Летучая мышь тихо пискнула, отцепилась от ветвистого рога, пару раз бесшумно взмахнула перепончатыми крыльями и опустилась на голову парня, путаясь коготками в его волосах. Тот лишь фыркнул, шипя, выпутал ее из коротких каштановых прядей, опустил на колени, почесывая пушистую темную спинку мышки. Хантор подбросил дров и вернулся в кресло.

– И все-таки с трудом верится, что хоть один здравомыслящий командир отказался бы от суммы, способной экипировать хорошую конницу.

– А кто сказал, что он здравомыслящий? Он зверь, хлеще найти трудно, распределяет не по достатку, а по способностям, держит железную дисциплину в армии и лично рубит головы тем, кто пытается сбежать с поля боя. Блэйк, просто поверь мне, предложишь деньги – сделаешь хуже.

Чародей крепче сжал руками подлокотники и сощурил серебристые мертвые глаза. Готов был сорваться, с трудом контролировал себя, мысленно успокаивал, хотя толку с этого совершенно не было.

– И что прикажешь делать?

– Идти. Это самый благоразумный вариант. С войны возвращаются, кому как не тебе знать это?

– Действительно, – фыркнул колдун.

Повисла напряженная тишина, только летучая мышь иногда попискивала – каждый раз, когда Давен чесал ее спинку не так, как ей того хотелось. Рыжие языки пламени танцевали в камине, отбрасывали длинные причудливые тени на пол, а тихий шепот пламени, его потрескивание и редкие искры, поднимающиеся в воздух, действовали усыпляюще, напоминали чем-то долгие зимние вечера.

– Пусть так, пусть так… – вздохнул Блэйк. – Кстати, то, что ты просил, я нашел. Давно хотел отдать тебе, а случай не предоставлялся. Но теперь отдаю. Правда, не совсем уверен, что эта книженция даст тебе много нового.

Чародей поднялся с места, из сумки в углу комнаты достал ветхий тяжелый переплет и не успел еще передать его в руки, как некромант просиял.

– Это же! Боги, Блэйк, ты не представляешь, что держишь в руках!

Хантор нежно, бережно принял книгу из рук друга и аккуратно, затаив дыхание, раскрыл ее на первой странице.

– Подлинник… Чтоб мне на месте провалиться… Подлинник! Я не знаю, как благодарить тебя, Блэйк, право, не знаю, могу ли что-то предложить…

– Вообще-то можешь. Разговор есть, могильщик, личного, весьма личного характера, – Давен оторвался от занятия и прислушался, – без свидетелей.

– Значит, идем, – улыбнулся некромант. – Личного характера, говоришь? Я так и знал.

Чародей в ответ лишь криво усмехнулся, скрылся вместе с беловолосым в темных тоннелях коридора, а Давен остался в зале один. Только мышка все еще не унималась на коленях. «И что он нашел в этом пареньке?» – пронеслась в его сознании противоречивая мысль.

***

– А теперь зайди уже к нему. Сам ведь понимаешь, что зря так с ним поступил.

– Да знаю я, знаю, – отмахнулся Блэйк. – Не переусердствуй, Вулф, у меня мозг кипит от твоих нравоучений.

– Ты сам просил, – улыбнулся некромант. – Я сказал все, что думал. А ты идешь и поправляешь все то, что успел наворотить. Ну?

– Пошел, – сдался чародей.

И в самом деле пошел в комнату в восточной части поместья, туда, где утром прозрачные занавески горели алым пламенем в лучах утренней зари. Время перевалило за полночь, Хантор и Давен поплелись к себе, Блэйк и сам уже постель расстелил, но незаконченное дело не давало спокойно уснуть, тем более после нотаций некроманта. Нет, на самом деле он бы и без наставлений пошел бы этой ночью в комнату Аскеля, без часовой беседы поговорил бы с ним, сказал бы, что, в конце концов, он сам вполне может решить, чего же хочет, но слова некроманта лишь отчетливее указали ему этот путь.

К тому же, он хотел поговорить, а Хантор был прекрасным и чутким собеседником, улавливающим каждую перемену в голосе и взгляде, читающим ее и выводящим на свет божий. Но теперь тот собеседник наверняка уже добрел до кровати и рухнул в нее, а Блэйк тихонько шел по длинному мрачному коридору, улавливая отдаленные звуки снова начавшегося холодного дождя. Он знал, уверен был в том, что Аскель не спит.

И не ошибался, потому что паренек сидел на широком подоконнике, спиной прислонившись к оконной раме, и отстраненно смотрел на объятый полночью черный двор. Он вздрогнул, когда услышал скрип двери, обернулся, но тут же вернулся к прерванному занятию, когда различил в дверном проеме до боли знакомую фигуру.

– И что это за истерики? – мягко спросил Блэйк, пристраиваясь на край подоконника.

Аскель не ответил. Даже не обернувшись в сторону наставника, продолжал смотреть в темноту, туда, где нельзя было различить ни единого силуэта, но туда, где шумел холодный весенний дождь и ветер тихо гудел в стволах деревьев.

– Перестань, Аскель. Как бы там ни было, я хотел сделать для тебя лучше.

– Я вас не просил, насколько помню, – холодно ответил адепт. Чародей мысленно усмехнулся, когда различил в этой фразе свою собственную тональность.

– Тогда предлагаю пойти на поле боя со мной. Выкупаться в крови, отхватить по первое число и годами восстанавливаться. Этого ты хотел?

Адепт промолчал, но немое подтверждение в глазах читалось черным по белому. Для этого не нужно было быть тонкой чувствительной натурой. Достаточно только посмотреть на лицо.

– Ты ведь боишься, парень. Ты чертовски боишься идти.

– Боюсь, господин, – почти беззвучно прошептал адепт и прислонил ладонь к холодному, чуть запотевшему стеклу. Блэйк не удивился, когда заметил влажный блеск в глазах. – Как и любой нормальный человек – боюсь. За себя. А еще сильнее за вас.

– Но все равно идешь. Думается мне, нужна весомая причина. Не так ли?

– У меня есть повод. И вы это знаете. Видите. Слышите мои мысли, потому что они слишком громкие.

Ему не показалось. Юноша менялся, терял самообладание.

– Вы читаете меня, как раскрытую книгу. Вы прекрасно понимаете, что я боюсь вас терять. Что хочу быть рядом на поле битвы. И все равно гоните. Как всегда – гоните.

Он мог бы попросту уйти. Но попытался стать ближе. Чуть человечнее, чуть мягче и добрее. Без слов придвинулся к нему совсем вплотную и опустил руки на плечи, от чего адепт непроизвольно дернулся.

– Да не бойся ты…

А он и не боялся. Не этого, в любом случае. Просто не мог совладать с собой, со своим телом, отвечающим на каждое короткое прикосновение. Теплые ладони приятно прошлись по плечам, предплечьям, опустились ниже и перехватили запястья, а Аскель боялся вздохнуть, думал, что если только шевельнется, наставник тут же исчезнет, а все это окажется сном. Сном, за который он многое бы отдал. Блэйк обнял его, обнял крепко, прижал к себе спиной, переплетая руки на торсе, и не удержался, чтобы не вжаться лицом в приятно пахнущие пряди темных волос.

И отчего-то захотел большего, но в пределах разумного. Разве что самую малость. И потому одна рука юркнула под рубашку, поглаживая худую мальчишескую грудь, а другая – мягко накрыла шею, и он чувствовал, что артерия пульсировала, как сумасшедшая. И это лишь раззадоривало сознание.

Он совсем коротко коснулся губами чуть раскрытого веснушчатого плеча, а Аскель дернулся, как ужаленный, рывком высвободился из объятий, спиной вжался в оконную раму, и Блэйк молча поднялся с подоконника.

Даже не посмотрел на парня, ухом не повел, но в дверях остановился.

– Пусть так. Я не стану тебя откупать. А теперь ложись спать и знай, что я тоже боюсь, хотя не думал, что этот страх будет хоть чем-то обоснован. И еще… – он обернулся через плечо и встретился с мутным, испуганным взглядом. – Справься со своей эрекцией.

Он ушел. Якобы ушел, потому что все-таки задержался недалеко от комнаты и отчетливо услышал шелест одежды, возню, копошение и сдавленный, подаренный подушке стон. Но потом и в правду вернулся к себе, замер в дверях и тихо, едва слышно одному только себе выдохнул:

– А теперь мне бы со своей справиться…

========== Глава двадцатая: «Обратный отсчет» ==========

– Ну, значит, все: прощай, свобода, здравствуй, девонька Война? – криво усмехнулся Хантор, встречая Блейка, покончившего с последними делами.

Блэйк промолчал. Только жестом указал прислуге внести последние элементы экипировки, а сам сбросил с широких плеч тяжелый плащ с насквозь промокшими полами и отрешенно побрел к креслу у камина. Огонь, приветствуя своего стихийного повелителя, разгорелся жарче и ярче, согревая живительным теплом тело, подрагивающее от сырого зябкого холода, – весна оскалила зубы, взъерошила шерсть и плюнула на империю изматывающей моросью, грязью и неожиданными ночными заморозками. К утру скользкая глинистая жижа твердела, позволяла спокойно ходить по себе, а к полудню затягивала сапоги выше щиколотки и мерзко хлюпала на каждом шагу, который делался отнюдь не без усилий. Чародей глубоко вздохнул и впился взглядом в поблескивающую в каминном свете платину. Хантор подбросил поленьев и опустился в кресло рядом, по правую руку, а летучая мышь слетела с облюбованного ветвистого рога и опустилась на шею некроманта, путаясь в белых прямых волосах.

– Он не вышел? – повернулся Блэйк.

– Не вышел, – подтвердил беловолосый. – И ни с кем не разговаривает, а со вчерашнего полудня отказался от еды. Чудной он у тебя.

– Я сам виноват, – выдохнул колдун. – И леший с ним. Пусть посидит еще несколько часов, быть может, дурь из головы выйдет. Завтра, один черт, прямиком на поле боя.

– Ты там не переборщил? Неспроста же он так замкнулся в себе.

– Я-то? – скрестив руки на груди, вскинулся Блэйк. – Видишь ли, физиологии я не хозяин. И он – тем более. Ты не смотри, что ему восемнадцать, все тот же ребенок. Знаешь, уверенности ему не хватает и, я бы сказал, наглости, что ли.

Хантор натянуто усмехнулся и окликнул служанку с просьбой принести вина. На сухую разговор явно не шел, да и к чему трезвость, когда уже завтра, быть может, их убьют прямо по дороге к полю боя? Когда уже через несколько дней, если повезет дожить, конечно, желудок будет крутить от нечеловеческого голода, а голова от усталости заболит гораздо ощутимее, чем от легкого утреннего похмелья. Прозрачные бокалы наполнились рубиновым вином. Блэйк приложился первым, хотя на самом деле пил исключительно редко.

– Да он забитый, Ифрит. Зашуганный, как та лошадь на пашне, запуганный. Ты хоть раз видел, как он на тебя смотрит, как дыхание таит, когда выслушает твой очередной идиотизм? – колдун прищурился, не отрываясь от напитка. – Он по одному твоему слову с крыши кинется, в горящий дом напролом полетит, а ты говоришь, что ему не хватает уверенности? Блэйк, среди нас двоих дурак лишь один. И, пожалуйста, будь добр, не смотри так на меня, создается впечатление, что ты выцарапаешь мне глаза. Просто послушай.

Слуга затащил в поместье последний набитый до отказа вьюк и, откланявшись, поспешно удалился, а Хантор согнал летучую мышь назад, на полюбившийся ей череп. Огонь загадочно мерцал и тихо перешептывался – явно обсуждал разговор двух чародеев.

– Единственное, в чем я уверен, так это в том, что ни одна твоя воздыхательница так перед тобой не тряслась, как этот паренек. И поверь мне, моему, так сказать, опыту: уж он-то тебя удовлетворит во всем. Да прекрати ты! Я не о том! Сядь на место, дурень, я не закончил! Ты вот мне скажи, только честно, хоть та же твоя, извини, бывшая истеричка Нерейд не пыталась помыкать тобой?

– А я по-твоему иначе с ней девять лет прожил?

– И я о том же. А он? Вот хоть раз, один единственный раз пытался дергать тебя за веревочки? Нет? А ты?

Блэйк отвернулся, хотя знал, что этим выдавал себя с головой. А что оставалось ему делать, когда Хантор, этот навязчивый, поехавший на своем перфекционизме и мании давать советы колдун так проворно и просто вывел его, его, Блэйка Реввенкрофта, на чистую воду? И когда? В последний вечер перед войной. В последний миг, в последний час, за который, по сути, ничего и не должно измениться. По крайней мере, почти всегда так и получалось. Но вот почему-то теперь начались навязчивые угрызения совести, да и сердце как-то щемило – Аскель и вправду был слишком привязан к тому, кто зажимал его так, шутки ради. Когда-то… Только вот шутка та переросла в нечто большее, гораздо более серьезное, чем детские забавы.

– Ты помыкаешь им, требуешь чего-то запредельного. Талдычишь ему, мол, принеси то, не знаю, что, а сам не даешь и капли взамен. Только вот чтобы что-то получить, нужно что-то отдать. Да он сияет каждый раз, когда ты не отчитываешь его. Когда относишься к нему по-человечески. Он потерял всех родных и близких. У него нет никого, кроме тебя. И он заслуживает твоего тепла. Если оно вообще в тебе осталось…

– Тогда с какого дьявола он позавчера так дергался? Ты сам сказал, так и так. Я пошел. Хантор, я попытался подойти к нему. Да что там, утром же все выдал тебе. С какого, повторяю, черта он отдалился еще сильнее?

– Я бы на его месте еще и отвесил тебе и сбежал с криками «горим». Потому что он – не та опытная взрослая женщина, которую и готовить не нужно. Напоил – завалил, утром выпроводил. Он – другой. Совсем молодой еще. Ты сам мне сказал, что у него никого не было. Естественно, что ему страшно. С ним говорить нужно, на него нужно смотреть, слушать его слова на худой конец и наблюдать за реакцией, а не загибать после короткого «добрый вечер». Просто тебе не посчастливилось изучать таких прелестных существ, как нежные, застенчивые и трепетные девственники, – некромант непроизвольно улыбнулся. – Ко всему прочему, ты ведь пытаешься стать ближе не ради спальни? – кивок. – Значит, Ифрит, жив ты еще. Не все в тебе зачахло. Так не позволь мальчику очерстветь. Хочешь, можешь – значит дай ему хотя бы себя. Больше ему ничего от тебя не надо. Не говори мне ничего. Все, что нужно, уже сказано.

Ему больше не оставалось ничего иного, как самому пойти к парню и узнать уже, по какому поводу тот столь бурно реагирует на все. Нет, с одной стороны он точно знал, что это все можно списать на его взросление, на давление со своей стороны, на войну или, быть может, одиночество, изоляцию от внешнего мира. Только вот то, что Аскель от него как от огня шарахался, вводило в заблуждение. Как же все эти «мое сердце занято» и томные вздохи украдкой? Как же тот не сходящий с его собственной персоны мутный взгляд адепта? Где та безграничная юношеская мания проверять все и кидаться в каждую встречную-поперечную бездну, из которой и не факт, что выберешься: не то, что целым, но хотя бы живым для начала.

Хотя уже стемнело, но поздно не было, полночь только тягуче и раздражающе медленно приближалась, отмеряя последние безмятежные часы, в которые можно расслабленно дремать в кресле перед камином и тянуть вино, а не рубить налево и направо, отдавая себе приказ отдохнуть только тогда, когда лицо покрыто кровью столь сильно, что кажется, будто движущийся впереди силуэт и не человек вовсе, а так – какое-то багровое пятно. «Омрачить последние минуты спокойствия мальчишки холодным одиночеством? – заговорило что-то в Блэйке, настойчиво полосуя когтями сердце. – Оставить его одного, зашуганного, как изволил выразиться Хантор? А что будет потом? Что ждать от него? Там, где смерть и жизнь идут рука об руку, не будет времени, чтобы выговориться. Там, возможно, и меня рядом не будет. Да что там… И не будет. Их отобьют сразу же. После того парада покойников их едва ли не тут же растащат. Его – в леса, подчищать недобитых. Его, паренька восемнадцати лет, заставят подобно тени бродить меж деревьев с ножом или готовым заклинанием и резать со спины. Живого человека резать, своими собственными руками. Меня – в самое пекло. Туда, где обычно один стоишь против пехотинцев или конницы… Вернуться бы. Только бы вернуться. А еще – успеть, если что, спасти его. Буду на пределе, на грани возможностей, а ему помогу, заберу из лап смерти, даже если сам там же и лягу. Я странный. Наверняка странный. Но его не брошу. Ни там, ни сейчас, здесь».

Он знал, что Аскель не спит, чувствовал это и потому зашел сразу, без стука, разумеется, ничуть не колеблясь. А адепт, как и предполагалось, вовсе не спал, спокойно сидел на кровати, забравшись с ногами, и отстраненно смотрел сквозь прикрытое легкими полупрозрачными шторами окно. Блэйк, не церемонясь, опустился на край кровати рядом. Слышно было, как за окном гудит холодный, пробирающий до костей сырой ветер их легендарной северной весны.

– Ты не спал прошлую ночь, – констатировал Блэйк, – не прикоснулся к еде, ни с кем не заговорил. Если я тому причина, то изволь высказать это вслух, а не мысленно. Бестактно вымещать собственную злобу на окружающих. Вымести на мне, – тишина отвечала безмолвием. – Послушай, – продолжил он, – можешь молчать, пытать я тебя не собираюсь, но завтра начнется сущий ад. Как только мертвый всадник выбьет у другого знамя – армии сойдутся. Ты сразу потеряешь меня из виду, в то же мгновение, потому что мой голос заглушит вой стали, а плащ сольется с тысячами подобных плащей. И ты – не исключение. А потому стрелой туда, где местность труднодоступна. Ты прожил на болотах восемнадцать лет, не думаю, что подобное выслеживание отбившихся покажется тебе чем-то особенно запредельно сложным. Но дело не в самой местности, твоих навыках или поиске, а в том, что ты никогда не убивал людей и понятия не имеешь, что это такое. Убить заклинанием живого человека, который точно такой же, как ты – задача та еще, но вот зарезать – во сто крат сложнее. Пугает близость. Пугает ответственность. Ты можешь сказать, что, мол, это не я, это магия. Но на собственные руки бремя убийства не наложишь. Сначала страшно, потом привыкаешь. Смиришься после первых же трупов. Дело нехитрое. Но что будет потом? Что случится с твоим сознанием?

Аскель все так же молчал, но сидел теперь вполоборота к наставнику, через раз делал вдох и слушал, как одержимый слушал и чувствовал, как по спине что-то ползет вроде огромной холодной змеи, как к горлу подступает ком, а голова предательски кружится, и в глазах порой темнеет. Дышать становилось тяжелее. Слезы отчего-то настойчиво подступались и просились наружу. Хотелось закричать «перестаньте», но голос пропал, да и во рту пересохло.

– Повторяю, я не стану отговаривать тебя, вижу, парень ты упертый. Полагаю, что понимаю твое стремление и, возможно, уважаю его. Я постараюсь быть рядом, постараюсь помочь, если что-то случится, но, Аскель, между нами будут версты. Версты, пропасти, леса, реки, горы и ущелья, а времени не найдется. Я бы многое отдал, чтобы ты не попал на фронт, потому что знаю, что это такое, потому что был там и вернулся, вернулся живым, а потом едва ли умом не тронулся.

Мне нельзя пить. Стоит выпить чуть больше положенного, как я в каждом буду видеть южанина и живьем его резать. Мне до сих пор снятся горы трупов. Горы трупов, истекающих кровью по моей вине. Все напоминает об этом. Но вот это, – он вытянул руку с тем самым платиновым кольцом перед собой, – вот это спасло меня. Только теперь мне перевалило за сотню, а ты нуждаешься в жизни больше, чем я. Так что забери кольцо себе – когда станет совсем плохо, когда почувствуешь, что больше не можешь, и другого выхода нет – открывай с его помощью портал. Очень стабильный получится, на редкость.

И еще кое-что. Извини, если чем обидел. Возможно, больше мне не представится случай сказать тебе об этом. Я ненавидел тебя… Аскель, я ненавидел тебя всеми фибрами души, а теперь… Я знаю, что ты думал об этом. Что думал много и часто. Громко. Так что обещаю, что если вернемся, все будет хорошо. Если я вернусь, то больше не уйду. Тебе мое слово убийцы – я буду рядом до тех пор, пока ты сам того хочешь.

Блэйк замолчал. Секунду подумав, снял кольцо с пальца и оставил на кровати, а сам поднялся и так же молча направился к выходу. Попытался, точнее.

– Господин Блэйк…

– Да?

Но ответная фраза так и не прозвучала. Ни в тот момент, ни на следующее утро, даже скорее ночь, когда они вчетвером тронули коней.

Аскель вскочил с кровати, в три шага нагнал наставника, потому что вдруг понял, что вечер у них общий и вправду последний. А там черт его знает, что будет дальше. Явно ничего хорошего. Он обнял его, сам подошел вплотную и обнял за шею, поднимаясь на носки, прижимаясь к горячей широкой груди, путаясь пальцами в полотне распущенных волос и вдыхая тот фантастический аромат чабреца и кедра, к которому привык и отвыкать не собирался. И тогда Блэйк впервые улыбнулся ему, впервые с самой осени, с самой первой встречи, когда он увидел его – покрытого сажей и копотью, ссутуленного, брошенного. Чародей обнял его в ответ, прижал к себе крепко, не желая отпускать, отрывать от себя, и аккуратно перебирал отросшие темно-русые волосы на затылке. Адепт зашмыгал носом. Душу рвало на части.

– Успокойся, пока еще я здесь, с тобой. Пообещай, что ляжешь спать. Потом будет не до этого.

– Останетесь? Пожалуйста, – прошептал Аскель.

– Нет. Не сегодня. Боюсь, до утра у меня еще есть незавершенные дела. Вернемся – буду оставаться. Идет?

Тихий всхлип в грудь был подтверждением. Блэйк усмехнулся. Усмехнулся, отвел паренька от груди и наклонился к его лицу, на котором впервые видел слезы. Но неприятно отчего-то не было. Он понимал. И потому коснулся губами влажной дорожки на щеке.

– Будь осторожен. И постарайся выжить.

– Обещайте, что вернетесь.

– Если только ты действительно этого желаешь.

***

– Смотри куда прешь, ублюдок! – рявкнул человек с изуродованным лицом Аскелю, что по случайности задел его плечом в давке.

Он не ответил. И теперь вообще остался один, в толпе таких же, как и он – их было не больше двухсот пятидесяти, все, что нашлось для образования, пожалуй, одного из самых жалких отрядов на всю северную армию. Огромным строем стояли и пехотинцы, и колдуны, и конница, и копьеносцы – созерцание призрачной процессии было свято. Аскель лишь приблизительно знал, где стоит его наставник, а сейчас его зажимали в плотном строю либо амбалы лет сорока-тридцати, либо отборнейшая пьянь, у которой тряслись с похмелья руки. А запах был – не приведите Боги. Собственно, здесь особо не церемонились.

Это было раннее, холодное, пасмурное утро, и сумерки только-только развеялись. Несмотря на то, что смерть уже ходила по рядам и присматривалась едва ли ни к каждому, в строю было шумно – мысли вслух единым монотонным потоком лились со всех сторон и били в мозг. В какой-то версте от первого ряда северян стояли южане, сияющие начищенными доспехами. Блэйк потом еще все усмехался по этому поводу, говорил, что весело это, наверное, живьем-то гореть в железе, и потому ограничился вполне скромной экипировкой, которая только и всего, что не мешала движениям. Аскель гипнотизировал кольцо, которое не спадало только с безымянного пальца правой руки.