Текст книги "Адепт (СИ)"

Автор книги: Алексей Скуратов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

Слова Нерейд о том, что Блэйк предал его, обвел вокруг пальца, использовал потехи ради, вытирали ноги о гордость, забивали до смерти то, что называлось искренними чувствами, причем первыми. Теперь ему не стоило надеяться на то, что и в этот раз Блэйк придет на помощь, что заберет его из этого ужасного места до того, как первый удар раздерет спину чудовищной болью, и все разом наладится. Он и не надеялся, а мысль об обещании чародея вернуться и не оставлять больше ни на миг и вовсе больше не затрагивал: к чему истязать себя, когда это прекрасно сможет сделать рука мрачного товарища смерти – палача?

Толпа – это сумасшествие, это неудержимый поток, вольный ветер, который нельзя сдержать. Это крики, шум, гам, толкотня и давка, пестрота, завуалированная серостью и единообразием, но именно это и предоставляло исключительную возможность остаться незамеченным.

Шестой ряд. Четырнадцатый слева. Безликий. Только если посмотреть со стороны безликого, он станет черным, неуловимым пятном в сером густом тумане. Неприметные одежды, черный плащ – и плевать, что солнце жжет кожу, пусть! Под плащом – колчан, но в нем не стрелы, а тонкие металлические штыки, тринадцать штук. На бедре корд, в голенище сапога кинжал. Меч и конь спрятаны надежно, никто и ахнуть не успеет, как свершится то, что должно, обязано произойти, ведь так нужно. Ведь преступление требует искупления, а искупление – крови. Хотя в данном контексте для безликого не было и тени закона, пером писанного в имперском кодексе, был закон нравственный, тот, что ценился даже более предыдущего.

Чародей не выдавал себя, полностью слился с толпой, держал себя в руках, даже эманацию подавлял полностью, но в душе ревел такой ураган, что выберись он наружу – народ бы лег за несколько минут. Каждой клеточкой тела он желал дать палачу всю сотню кнутов, да разве это справедливо? Он выполняет приказ, а кровью должен платить тот, кто отдал распоряжение. И пусть. Зато станет чуточку легче. Чародей понял все. Через своих людей узнал, где и когда свершится казнь, но был вынужден ждать до первых звезд, до первого воя баргеста, потому что секундная слабость и нетерпение могли погубить Аскеля. Его, черт возьми, Аскеля. И он ждал. А тем временем, адепта привязали к столбу…

– … указом Его Величества императора и Верховного Совета оный приговаривается к двум дюжинам ударов кнутом с последующим пребыванием на площади Святой Нехалены в качестве врага Юга, привязанным к позорному столбу и отданным с первой звездой на растерзание детищам полуночи. Приговор исполнить сию минуту – незамедлительно, неукоснительно, во славу народа и величие власти. Кнут – палачу, врагам – лютой смерти!

Он отчетливо услышал, как палач сделал два тяжелых, шумных шага, как звуки этих шагов эхом прокатились в сознании, рокоча, как водопад, и как тот самый товарищ смерти замахнулся. Кожаная плеть кнута засвистела в воздухе, завыла, рассекая его, и…

И больше Аскель ничего не видел и не слышал. Только чувствовал боль, от которой нельзя было сбежать, спрятаться, укрыться даже на краю света. От первого удара кожа на спине лопнула кровавой длинной полосой, а из широко раскрытых глаз посыпались искры, и ему дорогого стоило не закричать, не позволить себе так просто сдаться… Он судорожно отсчитывал удары, до боли сжимал зубы, одержимо всматривался в дощатый, забрызганный и его, и чужой кровью пол и только об одном думал – не лишиться чувств и не вскрикнуть. Те фокусы с молниями вдруг показались ему детской забавой.

Толпа недовольно, протестующе выла, как одержимая просила криков, наперебой взывала к палачу с просьбами выбить уже из выродка болезненный стон, но как бы усердно не работал кнутом товарищ смерти, тот выродок упорно молчал, даже вздоху не позволил сорваться с губ. «Семнадцать… восемнадцать… боги… девятнадцать. Скорее бы это кончилось. Скорее бы уже ночь», – тихонько говорил Аскель самому себе и держался, из последних сил держался и лишь изредка зажмуривался, потому что боль сводила с ума.

Толпа выла. Но безликий из шестого ряда, четырнадцатый слева, упорно молчал и всеми силами души просил не делать того, чего так искренне и с чувством просили другие. Ему казалось, что скоро лимит выдержки будет исчерпан, и он плюнет на все, выжжет площадь, каждого лично прирежет, а потом тихо уйдет. Но у него была другая идея. Гораздо слаще этой. И металлические штыки под плащом грели душу, когда тихонько звенели, ударяясь друг о друга.

– Двадцать два, – сами собой нашептывали губы чародея, – хорошо, Аскель, очень хорошо. Двадцать три… Ну, ну же, черт подери, держись, парень!.. двадцать четыре. Хорошо. Касторовский чародей. Мой.

Стража подлетела к Аскелю, развязала его руки и хотела было развернуть его лицом к толпе, на восток, как он повернулся сам, с ухмылкой встал искалеченной спиной к столбу и позволил себя связать.

Теперь уже равнодушным взглядом он наблюдал за тем, как палач рубил головы и выбивал из-под ног приговоренных пень, хотя чувствовать чудовищную боль не перестал. Он спокойно воспринимал хищные взгляды толпы и кровь, что брызгами летела на него с тех, кого истязали. Ему было все равно.

Блэйк предал его. Семьи нет. Желания жить – тоже. Смерть близка. Никогда еще осознание близкого конца пути не отзывалось у него приятной эйфорией, полетом души, не казалось нежной, хрупкой мечтой. А чего ему бояться? Боли? Он вкусил ее сполна – и физической, и душевной. Грешности своей? Глупости? Убил человека – за Север, полюбил мужчину – да и черт бы с ним, что ж ему, удавиться с этого, с обрыва прыгнуть? Есть вещи и похуже.

Десятого повесили. Старик, немощное создание, от смерти которого ничего не изменится. И пусть. И будет земля ему пухом. А сейчас… Сейчас толпа разойдется, а солнце, то, что светило и на Севере, вздохнет и понимающе поползет к горизонту, и тогда первая молодая звездочка заискрится на дымчато-черном небе, а пронзительный вой чудовища станет надеждой на конец страданий. Так будет хорошо. Очень хорошо.

Толпа лениво разбрелась, потоками покидая площадь Святой Нехалены, и Блэйк уплыл куда-то в глубину города, не сопротивляясь течению народной реки. Он был отрешен. Ему хотелось, чтобы время летело, как сумасшедшее, чтобы улицы как можно скорее опустели, стали мертвыми, и путь к адепту открылся, но по закону жизни минуты ползли, как часы, а часы – как дни. Чародей скрылся в безлюдных переулках, там, где крыши домов почти соприкасались и создавали тень, падающую на щебенчатую дорожку. Солнце мучительно медленно клонилось к западу, но все же клонилось, а, значит, время все-таки шло.

Да, все-таки шло… И теперь он понимал, что больше бежать от самого себя не может и не хочет. Выложит все карты, раскроет все тайны и отдаст Аскелю граненый флакончик с собственной кровью, а потом уйдет снова – навсегда в случае гибели или на время, если повезет, но уйдет. А его подлатает и телепортирует в Вальдэгор, туда, где соберутся под конец все.

До чародея дошли вести, что северяне отступают, а, значит, всех чародеев соберут под одной крышей для совета. Всех, кто изволит явиться. У него же было незавершенное дело, и оставить его – предать самого себя.

Блэйк быстро зашагал по узкой улочке.

***

Площадь Святой Нехалены была совершенно пуста – только мусор, перекатывающийся по гладким камням, болтающиеся в петлях тела и Аскель, уронивший голову на грудь. Было совсем тихо, не было слышно чужого говора южан, даже собаки не лаяли, а кошки на крышах не дрались. На дымчатом, мутном небе одиноко стояла бледная, затянутая пеленой луна, но звезд еще не было. А срок истекал.

Блэйк пробирался по улицам верхом без тени страха. Клеймор прочно сидел в ножнах за спиной, металлические штыки позвякивали в колчане, теплый южный ветер мягко ласкал измученную жарой кожу, и, казалось, все вполне себе не плохо. Стражи не было. Вообще никого не было, потому что дураков искать смерти от клыков детищ ночи за много лет так и не нашлось, а тех, кто с первыми всполохами утренней зари не возвращался, даже в расчет не брали – единицы забулдыг или неместные.

Начало темнеть, и тогда, когда время было так необходимо, оно сорвалось с места и неистово понеслось вспять, сокращая расстояние между вытянутой рукой смерти и плечом Аскеля. Чародей подогнал гнедую кобылку, но в галоп пустить ее не мог – гладкий камень не позволял. И это задержало его.

Сначала он и не понял, что произошло, а когда сообразил – времени не осталось. Он потратил втрое больше, чем требовалось, только ради того, чтобы его не заметили. И черная птица, шелестя оперением, взлетела в теплый воздух, стрелой понеслась к эшафоту, а кобылка лениво поплелась следом.

Траурная птица отчетливо видела четверых призрачных гончих с инфернальными глазами, что неслись на запах крови, на зов, отчаянный зов убить и прекратить уже эти муки. Он понял, что больше не сможет позволить Аскелю, его Аскелю вынести и минуту мучений и потому винтом пикировал с неба, рассекая воздух, рухнул на землю и рефлекторно вызволил полутораметровый клинок из лаковых ножен. Он не думал. Не просчитывал варианты. Только хладнокровно рубил призрачных гончих благородной сталью, уворачивался от острых клыков и рубил снова, а псы с визгом отлетали в сторону и катились кубарем по земле, и звонкое эхо отдаленно переливалось в улицах.

Последний обезглавленным рухнул на камни, конвульсивно дернулся, разбрызгивая горячую кровь, и – стих. Замер и осыпался пеплом. Чародей влетел на эшафот. Аскель, на удивление, был в сознании, хотя того, что он говорил, Блэйк не понимал.

– Черт возьми, все-таки явились? – хриплым голосом спросил адепт, – Мало вам, да? Добить решили? Так добейте. Вам не привыкать!

– Ты бредишь, – констатировал наставник, распутывая веревки и принимая на себя тяжесть почти неподвижного тела, – это бывает.

– Оставьте меня. Катитесь к Нерейд, а мне дайте спокойно умереть без ваших любезностей.

– Вот оно что, – улыбнулся Блэйк. – Тихо ты, не мельтеши. Успокойся. Раны серьезные.

– Я же сказал…

Чародей вздохнул и тихо выругался, а потом коснулся рукой лба паренька, и тот рухнул в его руки, потеряв сознание.

– Помолчи пока, – выдохнул он, затаскивая беспомощное тело в седло перед собой, как и тогда, в самом начале пути. Только теперь это был не тот перепачканный сажей и копотью мальчик, а юноша, не побоявшийся бросить вызов смерти и принявший на себя то, от чего, порой, ломались и взрослые мужчины. Так что сейчас Блэйк удерживал левой рукой не мертвый, бездарный груз на шее, а… а тот мутный, шероховатый камешек, который он когда-то захотел отшлифовать и вручить в надежные руки проверенного покупателя, которым стал он сам; темно-зеленый камень с болот стал изумрудом, поражающим глубиной цвета и пока еще незавершенной огранкой, которая делала его лишь прекраснее.

Ему становилось не по себе, когда он видел рассеченную до мяса спину, багровую от крови, хотя на своем веку видел многое, а уж плеть в свое время почувствовал сполна. Блэйк знал, что без магического вмешательства адепт утром не сможет встать на ноги и погибнет без должного ухода, но времени, чтобы вылечить его, у него не было.

Нерейд могла сбежать, и чародей пообещал себе поквитаться с ней во что бы то ни стало. Ее характер был для него раскрытой книгой, в которой вместо ровных строк были черные кляксы и размашистые хвосты рун. Блэйк был уверен, что чародейка сбежит при первой возможности, а если не успеет… вряд ли он останется в живых. Талант и силу у нее никто не мог забрать, а его собственная магия была на грани – даже магия Скильфов не могла помочь, для ее применения требовались большие затраты.

Призрачные псы больше не выли, нарождающийся месяц изогнутым рогом сиял в кобальтовом ясном небе, и россыпи звезд, образующих мерцающие в вышине дороги, сияли так, что, казалось, они и вправду живые. На Севере была ранняя холодная весна, на Юге – тоже, с одним лишь отличием: жара здесь стояла круглый год.

Южная столица была большим, красивым городом, но по архитектуре заметно уступала тому же Грюнденбергу. Улицы были длинными, узкими – двое конных не разъедутся, крыши сросшихся домов наползали друг на друга, а балконы, что были роскошью, стояли так близко на противоположных зданиях, что можно было свободно пожать руки, не вытягивая их. Людей здесь было много – не есть хорошо. То, что сейчас, в военное время, треть не выходила из храмов – гораздо, гораздо лучше. И потому Ифрит рысью гнал кобылу вокруг города, по периметру вбивал резким движением руки металлические прутья в землю и концентрировал энергию.

То заклинание было его личным произведением искусства, собственным шедевром наравне с пылающим небом. Но ведь он эгоист, аморальное создание – не ввел в курс дела других чародеев, не поделился с ними опытом, оставил все при себе. И считал это правильным – с какой стати он, потративший годы на создание заклинания, обязан делиться драгоценными познаниями с какими-то третьесортными колдунишками? Вот Аскеля он бы научил… Если бы, конечно, вернулся, а адепт, в свою очередь, простил его и узнал все то, что было скрыто от всех.

Девятый штык со звоном врезался в иссушенную, окаменевшую землю, дрогнул и успокоился, и чародей, выпрямившись в седле, продолжил свой путь. Время близилось к полуночи, когда он приблизился к окраине города, к тому месту, где должен был замкнуться круг, а тринадцатый холодный кусок металла был уже в руках.

Нет, несмотря ни на что, его нельзя было назвать чудовищем или бездушным мертвым камнем. Душа его ожила. Ожила тогда, когда он сидел на пирсе, смотрел на тихую водную гладь, слышал мерное дыхание моря, и ночная кобыла печально бродила на отмели. Он понял, каким путем должен пойти, когда Аскель пришел к нему, а звезды отражались в черном омуте. Тогда все стало предельно ясно, так легко, так безмятежно и просто. Так бы все и осталось, если бы не война, разлучившая их. Да, сейчас они были совсем рядом, но не могли переброситься и парой банальных фраз. Утром их ждет, возможно, последний разговор. Та тень счастья, замаячившая на горизонте, рухнет в бездну и разобьется на сотни тысяч осколков, и их не соберешь и за десятки лет. Потому Блэйк и действовал сейчас, когда мог сделать хоть что-то.

Его никогда не величали могущественным чародеем, свой талант он тщательно скрывал; ему не дали степень магистра за то, что он не выполнял приказы и не являлся на советы и сборы. Да и плевать ему было на то, он жил не ради славы. Ему вообще не было смысла бороться и делать хоть что-то, а сейчас желание появилось и разгорелось из едва мерцающей искорки в сумасшедшее пламя.

Тринадцатый штык пробил почву.

«Вера – есть все. Нет веры, нет человека. Если тебя оскорбили – ударь. Обокрали – отруби руку. Замахнулись ножом – убей, мучительно медленно или милосердно быстро, но убей. Отняли веру – отними ее в ответ. Они посмели отнять у меня то, во что я свято верил, искалечили по первому слову. И я не останусь в долгу. Их Бог – их надежда на победу в этой кровавой войне, та истина, за которой они слепо идут. Они молятся день и ночь, их храмы придают им сил, и они лишатся их, – он выпрямился в седле и развел руки в стороны, а штыки зазвенели. – Отнявший веру да познает сполна горечь утраты».

В черноте города вспыхнули рыжие факелы. Ему не нужно было слышать даже отдаленных криков, не нужно было видеть горящих зданий – он знал, что люди горят заживо, а храмы гибнут в бушующем огне. Поднял руку на святое, но грешником себя не считал: в их Бога не верил, мстил за причиненную его адепту боль. Не позволил себе наслаждаться криками, лишь холодным взглядом охватывал черные лабиринты узких улиц, в которых плясали колдовские языки пламени, и аккуратно придерживал паренька с израненной спиной.

Он ушел. Ушел почти сразу, был уверен в своем успехе и не прогадал. Погоню за ними не выслали – святилища загорелись столь неожиданно, столь некстати, что до них никому не было дела – напрасно пытались спасти сотни людей. Да, он убил невинных. Но и южане убивали их, точно таких же людей с Севера, матерей, жен, стариков и детей.

Война требует крови.

Война получает кровь.

Из года в год, из сражения в сражение.

Ифрит покинул город без тени сожаления и страха. Об одном только думал – Аскелю помочь.

***

В раскинутом недалеко от поля боя шатре все еще было темно. Аскель бессильно спал, лежа на животе, Блэйк прочесывал отмытые от пыли и грязи аспидно-черные тяжелые волосы, равнодушно рассматривая свое отражение в овальном зеркале – бледный белоглазый призрак. Но тихо здесь не было – с места сражения доносились звуки битвы, лязг стали, вой пламени и особо истошные крики.

В это раннее утро небо было темным, пасмурным, в воздухе стоял холодный свежий запах дождя, смешавшийся с тяжелым дымом, и погода обещала вновь «порадовать» осадками, которые уже поперек горла стояли.

Армия северян перешла в контрнаступление и медленно, совсем понемногу оттесняла южан, хотя резервные войска были почти без остатка использованы. Чародеи с поля боя начали пропадать, их помощь уже, собственно, и не была нужна так сильно, как в первые дни, и Блэйк вернулся бы на некоторое время домой, но незавершенное дело не давало оставить начатое. Он был спокоен. Спокоен и расслаблен, как море во время штиля. Знал, что, быть может, и не вернется, но сильно по этому поводу не переживал, смысла уже не было – один черт ничего от этого не изменится.

Аскель тихо, мерно дышал, и его спина уже не пугала страшными ранами. Блэйк успел за ночь стянуть магией кожу, худо-бедно скроить кровавые лоскутки между собой, и теперь его ученик мог хотя бы встать на ноги и покинуть место сражения, чтобы излечиться окончательно. Ему мог помочь, скажем, старик Асгерд – он не попал на фронт, империи требовались его познания, и потому он остался в Вальдэгоре, в совете чародеев и императора Эридана Второго.

Время истекало, пора уходить. Первый всполох утренней зари окрасил незатянутую тучами тонкую полоску горизонта в ярко-алый цвет, и эти лучи, пробивающиеся сквозь чуть приоткрытый вход в шатер, легли на полотняную стену. Но Блэйк не мог уйти, не попрощавшись, и потому ждал, знал, что Аскель вот-вот проснется.

Так и случилось: когда чародей опустился на стул возле постели, паренек с тяжелым вздохом разомкнул мутные, болотно-зеленые глаза, непонимающе оглянулся вокруг и с большими усилиями чуть приподнялся в постели, опираясь на руки.

– Не вставай, – тихо проговорил чародей, всматриваясь в алый горизонт плохо видящими глазами. – Побереги себя.

– Вы…

– Я. Ты снова на Севере и в ближайшее время на поле боя не попадешь. Отлежишься пару недель в лазарете, а там видно будет. Тяжко тебе пришлось…

И все-таки Аскель поднялся в постели и сел вполоборота к наставнику. Отчего-то в нем не было и тени эгоистичного предателя, каким его описала Нерейд. Может, вновь хитрит?

– Я хотел задать вам один вопрос, господин. Лишь один.

– Именно поэтому я здесь остался: дать тебе ответ. Нет, я не пытался играть на твоих чувствах. Да, слова Нерейд – чистой воды блеф. Я ей нужен, и она на многое готова, чтобы заполучить меня снова. Я богат, Аскель. Богат и влиятелен. Я обладаю бесценным знанием и понятия не имею, что именно из перечисленного ей так необходимо, но… Но так уж сложилось, что все то, что связывало меня с ней, разом пропало. Без следа. Сгорело, как сухие листья в жаркий полдень. Так что пострадал ты только по моей вине, за что прошу прощения. Я виноват перед тобой, парень. Я чертовски виноват и готов заглаживать вину столько, сколько потребуется. Сколько захочешь ты сам.

Аскель отвернулся. Слезы так и желали побежать по щекам, потому что сердце буквально разрывалось при мысли, что это очередной обман. Ему было страшно, до дрожи страшно, что Блэйк предаст его снова. А, может, он и не предавал его тогда? Кому верить?

– Аскель, я знаю, каково тебе, знаю, что ты мечешься из одной стороны в другую. Рад бы доказать тебе то, что мои слова не обман, но у меня не осталось времени. Помнишь, я как-то рассказал тебе о памяти крови?

Подтверждающий кивок.

– Нет ничего достовернее этой магии. Кровь помнит все, каждое пережитое мгновение и передает воспоминания, если хозяин дает на то добро. Я даю, – Ифрит провел по ладони стилетом и позволил крови наполнить граненый хрустальный флакончик. – Здесь – я. Ответ на каждый твой вопрос. Я отдаю свои воспоминания тебе. Отдаю, потому что виноват. И потому что действительно хочу этого. Просмотри их, когда поправишься. Просто верь мне. У меня нет оснований лгать.

Чародей поднялся, закрепил ножны за спиной, оправил серебристый мех тяжелого длинного плаща и принялся затягивать шнуровку сапог. Флакончик с кровью стоял на грубом стуле.

– А теперь мне пора, я и без того потерял чертовски много времени. Как только тебе станет легче, телепортируйся в Вальдэгор. Кольцо ведь при тебе? Асгерд все знает. Заберет тебя и отправит в лазарет. Извини за все, что было. Прощай. И не поминай лихом.

– Остановитесь!

– …

– Не смейте сбегать, господин!

С оголенным торсом Аскель вскочил с постели, в несколько шагов, отозвавшихся слепящей глаза болью, настиг наставника и остановился за его спиной. От слабости у него дрожали колени. Блэйк замер.

– Обещайте мне, что вернетесь.

– Не могу, – сухо проговорил чародей. – Скорее всего, ничего из этого не выйдет… Боюсь, этот бой будет последним. Я не так уж и силен… Черт, Аскель, я и тебя защитить не смог…

Адепт сделал шаг вперед. Обнял чародея со спины, переплетая руки на крепком торсе, и думал только о том, как бы остановить время. Он не хотел отпускать его.

– Аскель, прошу тебя… Не надо. Мне больно.

– Господин, не оставляйте меня одного. Я больше не переживу этого! Покончу с собой, если вы не вернетесь. У меня нет никого, кроме вас.

– Отпусти меня ненадолго.

Руки паренька разжались. Душу на части рвало, так, что в сердце щемило. Это было невыносимо.

– Я не знаю, что меня ждет, – проговорил Блэйк, стоя лицом к адепту, – понятия не имею, вернусь ли, но с того света тебя достану, если наложишь на себя руки. Понял? Только посмей. Мне тоже тяжело отпускать тебя. Ты и представить не можешь, что я чувствую. Черт возьми, парень, да мне больше сотни… Не знаю, понимаешь ты это или нет. Было бы гораздо проще, если бы…

Он подошел ближе, совсем вплотную. Не удержался, чтобы не заглянуть в блестящие зеленые глаза и мягко опустил ладони на теплую шею Аскеля, хотя его пальцы были холодные, как лед. На этот раз он позволил себе склониться ниже.

– Тогда, той осенью, я бы оставил тебя без тени сомнения, – выдохнул он в губы паренька, – а теперь… не знаю. Я попытаюсь вернуться. Только пообещай, что дождешься, что будешь ждать, даже если каждый будет говорить, что я покойник. Меня не так просто убить.

– Да, – коротко прошептал Аскель.

И Блэйк поймал этот шепот на полураскрытых влажных губах.

Мягко прильнул к ним, крепче обнимая адепта, притягивая к себе в попытке ощутить его живое, человеческое тепло. И Аскель не отстранился. Послушно ответил на поцелуй, прикрывая мутные глаза, и чувствовал, что готов умереть в этот самый миг, а Блэйк с замиранием сердца целовал горячие губы, осторожно скользил по ним языком и упивался этим первым и, наверное, последним единством душ. С горечью отстранился, всмотрелся в болотно-зеленый омут блестящих глаз и еще раз прижался к влажным губам.

– Я попытаюсь вернуться. У меня есть причина бороться за жизнь.

Чародей провел ладонями по плечам Аскеля, подобно тени выскользнул из его объятий и так же легко покинул шатер.

Паренек бросился следом.

Но не успел.

Черная птица, шелестя оперением, поднялась в небо, окрашенное всполохами алой зари.

– А я ведь не успел сказать вам… не успел, – прошептал Аскель, всматриваясь в чернеющую на небе точку, что стремительно удалялась на восток. – Только возвращайтесь скорее.

Комментарий к Глава двадцать вторая: «Мертвому камню – живую душу»

* – Тэм Гринхилл – «Воин ночи».

Да, дождались.

========== Глава двадцать третья: «Осколки» ==========

Он шел по мрачной чаще на отчетливый запах корицы и можжевельника, от которого подступала тошнота и все отчетливее обострялось желание убить. Он наверняка знал, что найдет ее именно здесь, не исключал варианта, что лес станет его могилой, но был сосредоточен на поисках и старался не думать о том, что преимущество не на его стороне.

Не то чтобы Блэйк был слабым или неопытным, отнюдь, большую часть своей жизни он учился, совершенствовал свои навыки, оттачивал их, в определенном круге слыл неплохим чародеем, но Нерейд из «блистательной» династии Альциона была едва ли не потомственной. Кощунство – говорить о том, что она непосредственно принадлежала к древнему роду: вероятность того, что чародей смог бы дать потомство, абсолютно равна нулю, без исключений, но на нее с самого рождения влиятельные и могущественные люди имели виды. В свои «чуть за семьдесят» она располагала куда более широким спектром заклинаний, чем Блэйк, не отказывала себе в возможности пополнить свои знания новым, изощренным фокусом, да и обучалась едва ли не с младенчества – колдовские руки загребли ее уже тогда, когда ее мать, регентша на троне крупного княжества, была на пятом месяце.

Потом ее, маленькую девочку с огромными кукольными глазами, поражающими своей пронзительно-чистой синевой, забрали туда, откуда выходили люди высших слоев – столичные маги умели воспитывать должным образом. Талант проявился сразу же. И с самого начала чары поддавались ей, создавая в ее облике слишком идеальную картинку. Да и как она могла казаться несовершенной? Маленькая, синеглазая, с тонким голосом, талантом, деньгами и связями она не могла не казаться совершенной. Только вот душа ее была подобна спелому яблоку на ветке: на первый взгляд сочное, красивое, многообещающе поблескивающее глянцем на солнце, а стоит разрезать его, как из сердцевины засереет гнилая плесень, и червь проползет в одном из многочисленных ходов. Нерейд стало мало того, что она имела, захотелось большего, гораздо, гораздо большего.

И она перешла на сторону Юга. Платили много, почестей воздавали – северяне и рядом не стояли, а уж внимания со стороны мужчин, да к тому же таких красивых, как на подбор, она еще не испытывала. Поддалась соблазну. Предала империю. Высший Совет чародеев. Свою честь и достоинство. Присягу.

Блэйк помнил, как встретил ее впервые.

Это было чуть больше семнадцати лет назад, еще до того, как он окончательно покинул свет. Тогда так уж совпало, что ему время отмерило девяностолетний юбилей, в тот же самый день, когда некроманту исполнилось сто двадцать – это был семнадцатый день второго осеннего месяца. Будучи близкими друзьями, решили все-таки закатить знатную попойку на несколько суток, быть может, на неделю, и Хантор наприглашал едва ли не всех, кого знал. Блэйк уже не помнил, с кем тогда был его старый преданный могильщик, вроде с каким-то молоденьким графом, впрочем, сейчас он думал не о том. Хантор в первый же день отозвал его в тихий уголок и настоятельно порекомендовал осмотреться вокруг, мол, прелестных чародеек будет – выбирай, сколько душе угодно, да и знал он, что Ифриту все уже постыло после того, как его бросила очередная пассия: говорила, он невыносим.

И он по настоятельной рекомендации осмотрелся. Потом заметил за столом миниатюрную фигурку с каштановыми локонами, пронзительно-синими глазами и странным запахом, который тогда, семнадцать лет назад, очень вполне себе привлекал. Со всей ответственностью познакомился, понял, что наслышан о ней, и… и ровно в ту же ночь самозабвенно исследовал все то, что скрывалось под слоями шифона и шелка. Потом на какое-то время забыл о ней, постарался забыть, но понимал, что его к ней тянет. Она сама тогда нашла его, прожила с ним девять лет.

Только чем больше Блэйк жил с ней, тем сильнее чувствовал, как денежный запас пустеет, а гардероб и шкатулки сожительницы пополняются. Сами Боги уберегли его от женитьбы! Заключив союз, он не смог бы уже расторгнуть его.

Ей нужны были его деньги. Его многочисленные, постоянно пополняющиеся хранилища, ключи от мрачных комнатушек банков, в которых бережно лежали килограммы золотых слитков и мешки звенящих монет. То, что у нее было, уже не так забавляло.

Потом чародей стал вести учет. Обыкновенно не задумывался, сколько денег приходит в хранилища и сколько уходит, а как-то раз решил проверить, что да как, поручил Гриму объехать все банки, сделать подсчеты и принести ему результаты, а когда увидел бумаги, пришел в ужас: едва ли не половина бесследно пропала. Пусть, подумалось ему, пусть так. Это еще ничего. Он еще потерпит, ведь он же… любит ее, так?

Только любовь прошла. Прошла, как шторм на море – с грохотом, ужасами и не без жертв.

В тот день, когда Блэйк вернулся из недельной поездки в Вальдэгор на день раньше, внимание привлекли следы коня и сам конь – белой масти, чистокровный, прямиком с Юга, каких в округе было исключительно мало. Он и сам себе позволил лишь нескольких за всю жизнь, последним стал его вороной. Не долго думая, прошел на выводящий из себя скрип массивной кровати, его, между прочим, кровати, а потом – картина маслом: его мадам под прямым наследничком престола Южной империи. Он ни слова не сказал.

Молча выбросил незваного гостя из окна второго этажа, а на Нерейд набросил простыню, вырванную из-под нее же, взвалил брыкающуюся и вопящую чародейку на плечо и выставил за дверь, к возлюбленному, стонущему от боли в ближайших кустах. Через минут пять вынес на порог все то, что принадлежало сожительнице, да и что не принадлежало – тоже, особо не разбирал, а потом и сам уехал в старый, забытый уже им Наргсборг.

И исчез на семь лет.

О чем ни секунды не жалел.

Потом, конечно, уже не злился на чародейку, что было, то прошло, но измены не простил. Знал, что не сможет простить, а Нерейд все просилась назад. Деньги влекли, ее наследничек оказался непрямым, его место занял другой, а сам тот молодой южный принц за несколько лет постарел, пополнел и лишился власти. Блэйку же было всегда двадцать семь. И будет – еще много, много лет. Уж с чем, с чем, а со старением его магия боролась легко и безотказно.

Но думать о прожитых годах чародей не любил и потому все увереннее шел по горячим следам и терпкому запаху. Он уже не сомневался в том, что синеглазая прямо вела его к себе. Неужели она, со всем ее могуществом, позволила бы себе выдать местонахождение запахом? Отнюдь.

Вот веточка неестественно сломана, вот пара грубых ниток ее дорожной одежды повисла на суку, а здесь и вовсе – отчетливый, впечатанный в землю след ее каблука. Он, конечно, успел в жизни взять пару-тройку уроков профессиональной разведки от очередного армейского знакомого, но сейчас они были не нужны: идиот бы не заметил того, что по тропе прошел, а, точнее, прошла женщина. Женщина, от которой отвратительно пахло. Вот Аскель… его запах был тонким и приятным. Блэйк совсем недавно понял, что именно входило в этот свежий, влажный аромат: ландыш и, без сомнения, одна из первых весенних гроз с черным небом, раскатами грома, фиолетовыми вспышками молний и холодным ливнем. Почувствовать бы его снова…