Текст книги "Адепт (СИ)"

Автор книги: Алексей Скуратов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

Конский топот настигал его, латы гремели все громче и отчетливее, но чародей боялся обернуться. Он знал, что увидит отголосок прошлого, да такой, что снова начнет сходить с ума, как это было много лет назад.

«Война – такая вещь, Блэйк, – говорила когда-то Сиггрид, – которая никого не обходит стороной. Хочешь, не хочешь, а император требует, да и сама она, эта война, подобно чуме охватывает каждого, лишая жизни, близких людей, крова. Знаешь, чем прекрасна война? Нет? А прекрасна она, юноша, тем, что равняет каждого перед смертью. Ей не важно, барон ты, император ты, или крестьянин-пахарь; ее не интересует, сколько тебе лет, какова твоя родословная и сколько твоего золота лежит в банке. Всадит стрелу в спину и тому, и другому и третьему, и никто ее не осудит. И все будут равны, понимаешь, в чем суть? Героем сможет стать пастушок, который захватит знамя врага, а трусом будет какой-нибудь, скажем, князь. Вот он-то будет бояться за себя, поэтому и закроется своими приближенными или поползет на коленях к врагу в то время, как мальчишка из перебитого диверсионного отряда и под пытками не расскажет, где ошиваются его соратники.

Ты знаешь, что такое истинный героизм? Знаешь, в чем он заключается? – спросила однажды она девятнадцатилетнего Блэйка. – Истинный герой отличается от труса только и всего, что страхом. Не ожидал, не так ли? Штука в том, что трус боится за свою жизнь. Он трясется над ней, как нищий над медной монеткой, да только толку с этого? Как нищий теряет монетку по неосторожности, так и трус теряет жизнь по воле случая. Никто не любит таких людишек, которые пекутся только о себе. Но и истинный герой тоже боится, ты помни это. Блэйк, страх – это естественно, это не позорно. Отнюдь – это признак того, что ты еще жив, что еще дышишь! Настоящий герой тот, кто боится. Но не за себя, а за других, понимаешь? Когда человеку есть что или кого терять, он на многое готов. Когда-нибудь ты поймешь это, Блэйк, наверняка поймешь. Только запомни то, что я сказала тебе. А теперь что нужно вспомнить, молодой человек? – спросила наставница, перебрасывая через плечо тяжелую черную косу.

– Вспомнить, что смерть никого не щадит, и сталью отточенной грани прорубить себе путь к жизни, госпожа.

– Прекрасно. Как всегда прекрасно. А теперь, юноша, перестаньте шмыгать носом. Поздно лить слезы, Блэйк. Время бороться».

Призрак с голым черепом настиг его быстрее, чем ожидал чародей. Гремя сталью тяжелых лат, он, восседая на огромном истлевшем коне, летел вровень с ним, скаля мертвое лицо и вознося красный штандарт с золотым семилучевым Южным Солнцем в пылающее в закатных лучах небо. Остатки волос призрака пучками развевались в воздухе вместе с рваным плащом, призрачная пыль – крупная, черная – потоками летела с духа падшего воина.

– Живой, – оскалился призрак, выше поднимая штандарт, – и покойник в то же время! Саллиманновский выродок! Решил умереть!

Блэйк не хотел его слышать, но гулкий, разливающийся эхом мертвый голос разливался в его сознании. Жеребец хрипел.

– И что ты мне сделаешь, колдун? Убьешь? А я уже мертв!

«Исчезни, – думал Блэйк, – только оставь меня!» Прошлое настигло его в лице призрака павшего воина. Чародей не помнил его, но снова видел перед собой пылающие алым пламенем Пустоши, горящие знамена, воздетые к небу копья и мечи. Видел то, как гибли один за другим люди, как истошно кричали те, кто горел внутри собственных доспехов. Он видел ту скачку и шум, и кровь, и крики умирающих. Чувствовал вонь гниющих трупов, выпущенных внутренностей и сожженной плоти. Он слышал вопли, возносящиеся высоко в небо, закладывающие уши… Он видел то, о чем мечтал забыть.

Плеть свистит в воздухе, жеребец летит из последних сил, покрывается мылом, но Блэйк не видит этого. Он не видит пылающего заката, низких сухих трав и темнеющих Копей, которые так близко, не ощущает ледяного ветра, нет… Он видит то, что видел много лет назад, видит смерть и огонь на черной, промерзшей той зимой земле без снега.

Широко раскрытыми глазами он смотрит в небытие, туда, где нет ничего; его руки часто-часто дрожат, он не владеет собой и чувствует панику и ужас, которые не ощущал много, много лет. Блэйк не замечает усталости и того, что его жеребец больше не выдержит, не замечает россыпь камней, виднеющуюся впереди, а пытается сбежать от страха, от самого себя и того, что в мыслях преследует его, подводя к черте безумия.

Конь спотыкается о камень, на полном скаку падает на землю, и чародей вылетает с седла, падает, ударяется о промерзшую почву и камни ребрами и катится пару метров, раздирая ладони. Он лежит на земле, пытается прийти в себя, очнуться от внезапно нахлынувшего видения и растерянно смотрит в золотистое бескрайнее небо… Которое меркнет. И солнце почти спряталось за линией горизонта, а Пустоши заволакивают густые тягучие сумерки. «Аскель, – проносится в прояснившемся сознании, – Аскель умирает…»

Он поднимается, опираясь на колено, идет к погибающему жеребцу, вскидывающему длинные стройные ноги, вытаскивает из лаковых ножен клеймор, который чудом не вылетел при падении, и останавливается перед мучающимся животным. В глазах Блэйка уже нет бойни, ушедшей в историю. В глазах Блэйка есть вороной жеребец, освещаемый последними алыми лучами заходящего солнца. Клинок тихо воет в воздухе и коротко перерубает шею, а кровь со свистом бьет из разорванных артерий. Чародей опускается перед жеребцом на колено, вставляет лезвие в ножны и мягко гладит изящную морду.

– Прости, Гром, – тихо говорит он, – я чертовски виноват.

Блэйк разворачивается лицом к Северным Копям. Совсем близко, уже скоро… Последний лучик коротко играет на его лице и скользит ниже по телу, опускается на землю и исчезает. Чародей становится серым. Он быстро направляется в пещеры, чувствует боль и страх. Но страх не за себя, а за того, кто сейчас умирает.

***

Когда Блэйк зашел в темные Северные Копи, его тут же обдало тем особенным воздухом – сырым, холодным, пропахшим влагой, плесенью и пустотой. На удивление этот мир совершенно отличался от холодных просторов Ведьминских пустошей с их морозом, светом и вольным ветром. Это был другой мир, особенный, лишенный солнца, свежего сквозного ветра и тепла. Было тихо, мертво, но капли воды со сталактитов изредка падали вниз и со звоном разбивались о камень. Блэйк почти ничего не видел.

Он погрузился в непроглядную темноту, которая, как ни странно, благотворно влияла на его сознание, где мысли были перепутаны и смешаны. Ему нравился этот сырой холодный запах. Он никогда не был в Копях за всю свою немалую жизнь, еще никогда не ощущал подобных запахов и этой умиротворяющей мертвой тишины, обволакивающей его сознание, тело, все естество. Блэйк давно заметил, как он менялся, оставаясь наедине с самим собой. Все то, чем он был на людях, пропадало без следа, и он становился таким, каким не позволял себя видеть кому бы то ни было. Он мог подолгу напевать что-то, нашептывать, рассуждать вслух, кружить в пространстве или вовсе садиться на окно и долго-долго смотреть в никуда, раскладывая в сознании все по полкам. Блэйк часто пропадал. Особенно несколько лет назад…

Чародей замер на месте и потерял счет времени. Тьма поглотила его.

«Холодно, – подумал он, – но приятно холодно и чертовски свежо. И этот запах…» Но в эту же секунду он, потеряв над собой контроль, выпустил из рук вспышку света, разорвавшую мрак. Он понял, что это было ошибкой. Сил после установки телепорта почти не осталось.

Ослепительно белый всплеск разрезал темноту и образовал кривые длинные тени, упавшие от острых сталактитов и сталагмитов на каменную твердь. Он вдруг пришел в себя, вырвался из этой поглощающей безнадеги и осветил путь к тому, чего хотел, хоть это и казалось ему странным. Белая вспышка разбилась на блуждающие молочно-белые огоньки, которые тусклым светом разгоняли тьму и освещали путь, а Блэйк все шел вперед, вглубь пещер, чувствуя, что нечто живое зовет его. Волчий корень – сильнейший яд вроде белладонны, но тот, пещерный, крайне редкий, действовал, как нейтрализатор. Впрочем, о его свойствах ходило и много легенд: пещерный аконит и лечил, и убивал, и отгонял нежелательные силы. Асгерду Блэйк доверял. Разве что не полностью, потому что, порой, не мог положиться даже на самого себя. Асгерд был магистром, исключительным мастером теории и практики, а уж о травничестве знал куда больше, чем Блэйк, который пусть и занимался медициной в прошлом, но лишь поверхностно.

Чем глубже чародей продвигался вглубь Копей, тем сильнее чувствовал в воздухе новые примеси, не свойственные этому месту. Той примесью была свежесть, свежесть открытых пространств, и, к тому же, мрак развеивался, и путь становился различимым. В пещерах не было мороза, плесень и грибы облепили холодные камни, где-то что-то постоянно шуршало и копошилось – явно горные фейри. Блэйк слышал, как падали капли воды, как тихо и монотонно выл сквозняк, как его сапоги мерно стучат о камень, и как кто-то колотит в стенах. Он шел уже почти час, блуждал в пещерах, и вдруг услышал, как совсем рядом звонко и отчетливо что-то простучало – звонко и ритмично. «Нельзя рисковать… Не сейчас…» – подумал Блэйк и вытащил окровавленный клеймор из лаковых ножен, продвигаясь в сторону шума.

Стук повторился, но уже гораздо ближе, прямо за стеной, за которую, как заметил чародей, вполне можно пройти. Клинок был наготове; Блэйк подкрался вплотную, приглушил свет огоньков и переместил вес на левую ногу – залог мгновенной атаки. Он собрался с мыслями, коротко прокрутил в сознании незамысловатый план и едва слышно выдохнул. «Ну, вперед», – пронеслось в голове, и чародей, занося клеймор над предположительным врагом, вылетел из-за стены, но тут же остановился и опустил клинок – существо, которое сидело перед ним и стучало в стену палкой, выглядело совершенно безобидным.

– Стуканец*? – удивился Блэйк, – вы еще не ушли из Копей?

– А с чего это? – нараспев ответил вопросом на вопрос маленький человек.

У маленького человека, рост которого едва ли достигал метра, были большие веселые глаза, уши, почти как у гоблина, и сияющая лысина на круглом черепе. Нескладный стуканец долбил палкой о камень с таким видом, будто с этого и правда был толк. Существо было грязным, покрытым пылью. На босых больших ногах не нашлось обуви, но вот горняцкий фартук и шахтерские перчатки имелись. Стуканец обернулся.

– И кто ж ты такой-то, вояка? Чего забыл в Копях? Не видишь – стучу тут, предупреждаю тебя, а ты все прешь и прешь!

– Так я… – чародей замялся, чему и сам удивился, но тут же выправился: – мне нужен аконит. Очень нужен, пойми.

– А больше тебе ничего не нужно? – спросил стуканец, но в голосе не прозвучало и тени наглости или вызова, – ходит тут одна, тоже ищет, и что же с того?

– Одна? – опешил Блэйк.

– Ну да, одна, понимаешь ли. С железякой, здоровая, а страшная – ой-ей!

Блэйк опустил глаза и понял, о ком говорит горняк. «И правда, видимо, у местных бестий вкус все же не тот. И что она тут забыла?» Чародей вздохнул и расстегнул застежку плаща, сбрасывая его с плеч, предварительно стянув ремни с ножнами.

– Держи, – протянул он плащ стуканцу, – из него получилась бы неплохая одежда.

– Ха! А ты, вояка, вовсе не дурак, хоть и тоже страшный! – рассмеялся маленький человек и принял тяжелую ткань в большие руки, – умнее той девахи с железкой!

Стуканец обнюхал ткань, приложил к своей крепкой нескладной фигурке, а после снова принюхался. Вытянув плащ перед собой, он оценивающим взглядом прошелся по подарку, а Блэйк, чувствуя, как в больших песочных часах жизни его адепта падают последние песчинки, казалось, только сильнее нервничал и был готов сорваться с места.

– Прошу, – обратился чародей, – выведи меня к акониту. Один человек умрет без него.

– А он тебе так дорог? – стуканец как ребенок сцепил пальцы за спиной и, улыбаясь во все свои малочисленные серые зубы, явно был серьезен. Горные фейри шутить не умели.

– Кажется, да, – выдохнул Блэйк, зная, что маленький человечек чует ложь за версту. – Этот человек не должен умирать. Ему еще рано.

Карлик, не расставаясь с плащом, плюхнулся на холодный камень и перекинул ногу на ногу, делая серьезный вид. Он потянулся к своей палке, что есть дури начал колотить ей по стене, явно подавая сигнал, и, закончив пытать слух колдуна, повернулся к нему:

– Мои братья будут стучать, а ты пойдешь на звук. Там и будет твоя трава, – довольно протянул стуканец и, спрыгнув с камня, убежал в темноту.

«Удачи, страшила», – послышалось из глубин Копей и эхом разлилось по гладкой поверхности камней.

***

Блэйк едва ли не бежал на переливы грохота по холодным камням и держал клеймор наготове, знал, что та женщина, что ходит здесь, тоже пришла за волчьим корнем. «И ведь получит его только один из нас», – пронеслось в мыслях у чародея, и он ускорился. По мере того, как он продвигался вглубь Копей, становилось все светлее и свежее. Тот запах, что стоял в этих каменных лабиринтах, был легким, влажным, свежим, напоминающим то, как пахло от Аскеля, всю жизнь прожившего в Старых Затонах, на болотах. Стук раздавался все чаще, громче, и колдун начинал уставать от продолжительного бега, но то «второе дыхание» открывалось уже в который раз, страх за угасающую жизнь гнал вперед, а накатывающий адреналин придавал сил. Блэйк услышал, что кто-то бежал совсем рядом.

«Только не она…», – сжалось его естество, а рука крепче сжала полутораметровый, испачканный кровью клеймор. Он на долю секунды обернулся, но этого хватило, чтобы понять – сегодня они с Асе враги. Ту самую Асе он знал уже давно, очень давно. Ей было чуть больше сорока, но наемница все еще сохранила моложавую красоту. Каштановые густые волосы, накрывающие лопатки, были заплетены в высокий красивый хвост, темные большие глаза – презренно сощурены, а крепкая, чем-то напоминающая мужскую фигура перетянута изношенной курткой. Тяжелый солдатский меч твердо лежал в ее руках.

Они бежали сквозь пещеры, не разбирая дороги, но в верном направлении, к акониту, росшему на возвышенности. Асе нагоняла его. Наемница пользовалась спросом, ее уважали, платили много, но имя заказчика Блэйк не знал. Явно чародеи, и только.

Они одновременно влетели в большую мрачную пещеру, заваленную камнями. Колдун сразу же распознал аконит. Волчий корень рос на высоком камне в кромешной тьме, и если бы не тот лунный свет, который лился на нежные голубые цветы, он бы погиб. Впрочем, чародей все равно потерял логику. Зимой цветам расти не положено.

Асе, тяжело дыша, оглянулась на Блэйка, хищно оскалилась и раскрутила меч в руках, отвлекая его, тут же рванула к растению, но далеко убежать не успела. «На войне все средства хороши», – заключил колдун и, щелкнув длинными пальцами, заставил земную твердь выступить камнем, о который, обыкновенно, спотыкаются. И Асе споткнулась, рухнула, осыпая бранью, и растянулась на камнях. Блэйк шел не спеша, медленно, занося клеймор над наемницей.

– Какие люди, – отплевываясь кровью, прошипела она, – чего забыл тут?

– Не твое дело, – прозвучал холодный голос, и Блэйк прошел мимо нее прямо к акониту, – но лучше бы ты лежала на месте, Асе.

Чародей, облегченно выдохнув, поднялся на камни, вытащил стилет и только хотел срезать нежный, источающий легкий аромат цветок, как услышал свист стали. Он не успел увернуться.

Блэйк без раздумий кинулся в сторону, но было поздно. Край лезвия распорол одежду и рассек ткани, скользнув по ребрам. Кровь хлынула из раны.

– Какая же ты сука, оказывается, – бледнея от ненависти и презрения, процедил чародей и направил в сторону Асе клинок. – Удар в спину – есть низшая подлость и высшая скверна для воина.

Кровь лилась неумолимо, чародей едва сдерживал ее ток примитивными чарами и с трудом выныривал из-под потоков ударов клинка, которые рушила на него наемница. Он вертелся, выскальзывал из рук смерти в который раз, но Асе была гораздо сильнее его в технике боя. Он чувствовал, как проигрывает ей. «Он или она, – подумал Блэйк, – он нуждается во мне, в моей помощи, как никогда раньше». Концентрированный поток воздуха, та последняя частичка его сил, с воем вырвался из его левой руки и сбил с ног наемницу, которая выронила меч и со всего маху рухнула на камни.

– Это нечестно! – рявкнула она, – магия против меча!

– Нечестно было бить в спину, – прошипел Блэйк, прижимая рану свободной рукой.

Он занес над ней клеймор и в последний раз взглянул в темные больше глаза, в которых стояла ненависть. «И ведь я был с ней, – подумал он, – и, черт подери, спал. Откуда во мне это желание убить, откуда желание спасти мальчишку? Это даже хуже растущих зимой цветов».

– Ради кого теперь рубишь, Блэйк? Скажи, ради кого ты прирежешь меня, как свинью на скотобойне?

– Прощай, – коротко произнес чародей и вогнал клинок наемнице в грудь.

Асе дернулась, взвизгнула, схватила руками лезвие, пытаясь его вытащить, но колдун держал крепко. На ее губах начали лопаться кровяные пузыри, тело забилось в конвульсиях, глаза закатились, и наемница, тихо вздохнув напоследок, успокоилась. Встать, чтобы нанести удар в спину, она больше не могла.

– Мне правда жаль, Асе, – прижимая руку к ране на боку, проговорил Блэйк и, не оборачиваясь, поднялся к голубым нежным цветам, что так легко и чарующе пахли. – Либо он, либо ты. Я сделал свой выбор.

***

Грим сидел, скрючившись, возле кровати Аскеля и уже давно ничего не записывал. Аскель не шевелился, был почти мертв, холодел. Грудь растерзана, постель пропиталась кровью, и сам он дышал совсем редко, лишь поверхностно, с трудом. В уголках глаз стояли слезы. Гоблин знал, что Аскелю осталось жить всего пару минут. От силы четверть часа. С такими ранами не выживали.

Мерида сидела рядом, держала юношу за руку и все отчетливее ощущала, как жизнь покидает его тело, как он холодеет. На него было страшно смотреть: руки, грудь, плечи изранены, покрыты ожогами, на ногах остались темные следы от стальных цепей, кожу исполосовали тонкие нескончаемые раны. Они боялись трогать его и ждали хозяина. Но хозяин не появлялся.

Было темно, около полуночи, лунный свет мягко падал на лицо Аскеля, будто тоже сочувствуя ему, успокаивая, пытаясь унять боль колдовских чар, но даже это печальное ночное светило оказалось бессильным перед силой смерти и ее приговором. И луна, и Грим, и Мерида понимали – юноша умирает, и осталось ему совсем недолго.

– Покойник, – проскрипел Грим и поднялся с места, чтобы уйти, но услышал, как истошно скрипит витиеватая дубовая лестница. – Неужели…

Мерида вскочила со стула, гоблин замер на месте, а Блэйк, измученный, раненый, пошатываясь и тяжело дыша, не отнимая руки от окровавленного бока, поднимался наверх, оставляя за собой алый след. Он шел медленно, с трудом, из последних сил, но не сдавался до последнего. Боролся и превозмогал самого себя, чтобы не рухнуть перед дверью. Голубые цветы видны из мешочка, привязанного к поясу.

– Господин… – прошептал Грим, когда Блэйк прошел в двери, но чародей не слышал его.

Блэйк направлялся к Аскелю. Кровавые крупные капли заблестели на чистом полу.

– Неси оборудование, – прохрипел он и склонился над адептом, – Боги… Аскель…

Чародей коснулся рукой серого лица, вздрогнул от его холода и ринулся к столу, на котором стояли флаконы с составляющими эликсира. Зазвенело стекло. Точно определяя меру, Блэйк переливал одно в другое, встряхивал мутную смесь, о которой разило так, что резало глаза, и ссыпал мерцающие порошки в жидкость. Запахло полынью, потом мертвечиной, и полупрозрачная мерцающая жидкость поднималась в маленьком стеклянном шприце, заполняя его наполовину.

– Придержать? – подскочил Грим.

– Не лезь под ноги, – прошипел Блэйк и протер руку Аскеля проспиртованной тканью.

Игла вошла в вену, и мерцающая жидкость начала смешиваться с кровью, разносясь по организму. Интоксикация была чудовищной. Блэйк рванул к столу, колдовал над аконитом, растирая его и смешивая с резко-пахнущей жидкостью, и снова набирал шприц, на этот раз прозрачным, чистым соком.

– А вот теперь – держи, – скомандовал он и впорол иглу в грудь, в то самое место, куда пришелся укус того крохотного паучка.

Аскель выгнулся дугой, но в сознание не пришел; Грим с трудом сдерживал его. Юноша стал еще бледнее, губы совсем посерели, и Блэйк подумал, что это, наверное, конец. «Неужели солгал…», – пронеслась страшная мысль в взволнованном сознании.

Но Асгерд не солгал. Сердце Аскеля остановилось, на несколько секунд он перестал дышать, и тут же его раны начали исчезать, а сам он шумно вдохнул. Блэйк держал его руку.

– Иди на мой голос. Я же знаю… Я знаю, что нужен тебе.

Семилучевое солнце Южной Империи померкло, рваные раны на груди начали стягиваться, а синяя опухоль от укуса спадала. Ожоги исчезли.

– Аскель… – прошептал Блэйк, не отпуская холодной руки.

Грим стоял рядом, Мерида, не зная, за что взяться, кружилась по комнате.

– Я думал, это конец, – тихо проговорил Блэйк и склонился к адепту, касаясь свободной рукой его бледного измученного лица.

Он не понял, что управляло им в тот момент, не понял, что заставило склониться ниже, но повинуясь какому-то странному зову души, он опустился ближе и мягко прижался к серым, обескровленным губам своими. От чего-то ему хотелось, чтобы они стали теплее и ярче. Отчего-то не хотелось отрываться от них. Блэйк осторожно скользнул по полураскрытым сухим губам Аскеля, оставляя влажный след, и так же осторожно отстранился, выпуская холодную руку.

Грима перекосило, и он, ругаясь себе под нос, вылетел из комнаты, хлопнув дверью так, что та едва ли не слетела с петель. Мерида, закрыв лицо руками, опустилась на стул.

Блэйк поднялся с большой кровати и, прижав рану рукой, удалился из комнаты, почти закрыл за собой дверь, но вдруг вернулся.

– Ко мне никого не впускать, – холодно проговорил он и, бросив взгляд на Аскеля, вышел из комнаты.

Когда он вернулся к себе, то рухнул на кровать и взвыл от боли, вжимаясь лицом в подушку. Постель стала пропитываться кровью.

Комментарий к Глава тринадцатая: «Волчий корень»

* – В корнуоллском фольклоре горные фейри, искусные рудокопы, которым известно местонахождение каждой жилы в толще скал. Порой можно слышать, как они стучат своими молоточками в заброшенных штольнях. Если кто-то из людей придется стуканцам по нраву, они подскажут, где стоит копать.

========== Глава четырнадцатая: «Особенности чародейского организма» ==========

Аскель вскочил в постели, когда первые всполохи утренней зари появились на горизонте, проникая в его комнату живыми бодрыми лучами. Он сел в кровати, прошелся пальцами по груди, лицу, но не нашел ни одной раны или ожога. Кожа была здоровой.

– Да что же это такое? – сдавленно произнес он, осматривая свои руки, которые только пару часов назад казались иссеченными колючим песком, – неужто сон?

Но это был не сон. Чувствуя слабость и измотанность, парень поднялся, прошел к небольшому зеркалу и, стянув с себя рубашку, увидел, что на груди красуется чернильно-синяя отметина – та, что осталась после укуса. Он был неестественно-бледным, во рту пересохло, а самого его пополам скручивало от голода. Грязные волосы взъерошены.

Натянув на себя одежду, Аскель медленно спускался по лестнице, все думая о том, что же произошло. Перед глазами стояла та лунная красивая ночь, бледные звезды, круги вальса с Катрин, а потом снова морозная ночь. Тогда он вышел с ней на воздух, передохнуть от гомона и духоты. Катрин странно смотрела на него – украдкой и пожирающе; потом появился темноволосый парень, который как-то неестественно ходил, прихрамывая. Аскелю он показался чересчур высокомерным. Давен, как потом уже узнал он, обучался у знаменитого некроманта, имени которого юноша не запомнил, но то, что его ученик был тем еще языкастым заносчивым парнем, он понял сразу. Давену было двадцать четыре, а обучался он уже порядком девять лет; позже он ушел куда-то в улицы – явно не хотел находиться рядом.

«А потом Катрин сказала, что господин Блэйк слишком холодный и грубый, и руки у него ледяные, а еще он случайно уколол ее булавкой в спину, когда затягивал ткань. И тогда мне показалось, что за нами кто-то наблюдает, будто бы сверху. И ведь так оно и оказалось: те люди сиганули прямо с крыши и сказали даже не думать двигаться. Потом один из них заломал руки Катрин, начал разрезать ее корсет кинжалом, а я ослушался господина – даже не знаю, как у меня получилось, но того, кто держал Катрин, вырвало кровью и согнуло в три погибели. Человек, который, в отличие от всех, не скрывал своего лица, появился из ниоткуда. Он постоянно молчал, приказы отдавал жестами и выглядел слишком молодо. Едва ли не мой ровесник. И выглядел необычно – смуглый, а блондин. Тогда-то я и огреб. И больше ничего не помню, только то, как он резал меня». Аскель снова коснулся груди, будто проверяя: не проступили ли те страшные раны, та семилучевая фигура, но ничего не было. Только след от укуса все еще болел и зудил.

Когда он спустился на кухню, Мерида уже не спала и что-то проворно готовила, помешивая ложкой в тяжелом чугунном котле. Здесь было гораздо теплее, чем наверху, да и пахло так, что в животе снова заурчало. Грим пропадал. Скорее всего, спал.

– Уже проснулся? – натянуто заулыбалась горбатая, но на Аскеля не посмотрела. – Садись, накормлю.

Аскель устроился за столом, опустил голову на сложенные руки и со скучающим видом наблюдал за тем, как старуха заканчивает с готовкой. Впрочем, старухой ее сложно было назвать: если морщинистое лицо и горб сдавали ее, то сверхпроворность и отсутствие седины в волосах казались чем-то парадоксальным. Юноша, чувствуя усталость, прошелся мутным взглядом по комнате и вдруг подскочил на месте.

– Откуда здесь рысь? – опешил он, нависнув над столом.

Большая пятнистая кошка с высокими кисточками на ушах и красивыми золотистыми глазами вальяжно лежала на старенькой софе, сложив большие пушистые лапы. Она была больше собаки, пушистая, молодая и совершенно безобидная на вид. Спокойными, умными глазами рысь смотрела на куски мяса, лежавшие на столе возле большого камина, но даже и не собиралась вставать, чтобы стащить их.

– Причуды Реввенкрофта, сынок, – мягко ответила Мерида, – она любит свободу, часто надолго пропадает, а пару дней назад вернулась, как только вы уехали. Ждет теперь, когда появится хозяин.

– А где господин? – поинтересовался он. – Подождите, с ним все в порядке?

– У себя, – горбунья отвернулась, – приказал, чтобы никто не заходил.

Аскель снова опустился на свое место, не отрывая взгляда от красивой пушистой кошки. От чего-то она показалась ему странной, и он, встретившись с ее умным взглядом, опустил глаза. Он отложил вилку, бросил короткую благодарность Мериде и спешно вышел из кухни, чувствуя, что рысь все так же глядит на него. «Может, полиморф?» – подумалось ему.

***

Замковый двор утопал в свете восходящего солнца, невозможно белый снег устилал двор, и только торчащие черные ветки роз портили эту вполне жизнерадостную картину. Аскель шел с твердым намерением привести себя в человеческий вид.

В самом деле, порой он поражался тому, как сильно его изменил и вышколил Блэйк. Он уже не помнил, когда в последний раз ходил, ссутулившись, не помнил, когда видел свое лицо грязным от пыли и не выбритым. Да и тех обломанных ногтей тоже давно не было. Ничего не было из той деревенской жизни. Только ночные кошмары, в которых гудело пламя и звенели истошные крики, и воспоминания, рвущие нутро на куски. Он поднял голову к небу, всматриваясь в его бесконечность, оживленную лишь отдаленными силуэтами воронов. Юноша уже в который раз отмечал, что нигде не видел столько черни, как возле Наргсборга.

К бане его приучили точно так же, как и ко всему, что стало его обыденностью; ясеневые душистые дрова занялись жарким рыжим пламенем и, треща, разгорались, медленно наполняя жаром просторное помещение. Аскель стоял перед зеркалом и сбривал с подбородка жесткую короткую щетину, что в последнее время весьма напрягало его. Чем больше он вникал в суть магии, тем больше поражался тому, сколь мало можно сделать полезных вещей с ее помощью. Вот, казалось бы, почему бы и не наколдовать в замке вечный порядок? Почему бы конюшни не стали вдруг чистить сами себя? Или вот отчего нельзя сделать так, чтобы щетина на лице больше не беспокоила? Но потом парень вспоминал то, что говорил на этот счет его наставник, и глупые мысли уходили. «Подумай сам, – сказал он как-то раз, скептически вздохнув, – смысл тогда жить, если за тебя все сделает арсенал дешевых фокусов? Сиди себе, старей, ничего не делай. Неведомая, чуждая сила будет обеспечивать тебя, но в чем же тогда заключается существование? Подумай, сколько можно лишиться из-за какой-то низменной прихоти. Бесцельное пролеживание дней до добра не доведет, будь уверен. Так что кончай молоть чепуху и живи, пока живется. Все лучше, чем сидеть в кресле».

– Вот же черт! – прошипел Аскель.

Маленькие капли крови упали на пол. Он как всегда порезался в последний момент.

Когда он вошел в комнату, дышать стало трудно из-за обилия тяжелого горячего пара. На улице было холодно, замок приятным теплом не манил, но вот в бане стоял тяжелый жар. Пот лился градом.

Его темные волосы взмокли и змейками стали прилипать к лицу, он наконец согрелся, ощутил то потрясающее состояние, когда горячая вода ласково омывает тело, смывая грязь и пот. Баня пропахла хвоей и корой фруктовых деревьев.

– Ну, теперь и умирать можно, – усмехнулся Аскель и вылил на себя целое ведро холодной воды.

Ругательства посыпались наиразнообразнейшие – большей частью нечленораздельные, перенятые у наставника, но искренние, с чистой душой и от всего сердца. «Вот услышал бы господин – убил бы», – сделал вывод юноша, натягивая на влажное тело чистую, наглаженную Меридой одежду. Дышать на морозе после жара было тяжело, но приятно – довольно смешанное, но притягательное ощущение, как считал Аскель. Впрочем, сейчас он вдруг озадачил себя: если раньше его господин спал едва ли не до вечера, то в последнее время просыпался рано. Обычно он уходил спать задолго до полуночи, молча, потом вставал до восхода солнца, седлал коня и пропадал – адепт лишь пару раз видел это, но был уверен, что так происходит постоянно: конские следы выдавали. А сейчас ни следов, ни коня, да и Блэйк несвойственно долго не спускался вниз.

Аскель прибавил шагу и рванул в замок, потом на лестницу, а далее по ней, на третий этаж, в комнату, в которой находился лишь один раз. «Приказал, чтобы никто не заходил», – пронеслось зловеще, но юноша отбросил это. В самом деле, что должно было случиться, чтобы Блэйк так долго не появлялся? «А что случилось вчера? – вдруг подумал он, – я ведь ни черта не помню. И от Вальдэгора два дня пути, а с того момента, как меня вырубили, прошло не более полутора суток. Телепортация? Господин говорил, что все заблокировано. Или я сбился. Тогда что с ним? Может, отсыпается? Или чем-то занят? Не должно быть, ему хватает и нескольких часов. Что за дела? Вдруг, – он испугался собственных мыслей, – вдруг с ним что-то произошло?»