Текст книги "Случайному гостю"

Автор книги: Алексей Гедеонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)

Дверь в стене провалилась в иной мрак, оставив по себе проём – меня повлекло в него, колокол бился под рёбрами, дикие гуси рыдали, переча ветру, тьма сделалась знакомой и запахла зимними яблоками. Я успел ухватить зайца за уцелевшее ухо, и мы провалились во двор, под орех. Лицом я попал прямо в осклизлый прах тапок. – Мои дорогие! – радостно пискнул я и, собравшись с силами, встал – во всём дворе светились единственные окна. Наши.

Я услыхал, как скрипнула входная дверь и звякнули стёкла, кто-то радостно вскрикнул на балконе. Перед тем, как уплыть в радостный туман беспамятства, я увидел мост, в безветрии ангел отбрасывал на него тень – она помахала мне рукою, тёмной.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

о возвращении и исправлении

Бог поможет ему с раннего утра

Далеко-далеко, между небом и землёй, под зелёным куполом Катедры, отороченном завитками и ангелами, словно протестуя, что ночь длится и длится – бамкнул одинокий колокол. И мой сон сделался добрым: среди дальнего Света кто-то пел колыбельную – и оживали колокола во всех мирах, медью возвещая погибель тьмы и славу Христа.

Если вам приснились церковные колокола – вас определённо ожидает нечто приятное; так думает Старая Книга или говорит – в общем, в ней так написано, в главе «Канонит».

Сны ненадёжны. Какой прок от колокольного звона, какая приятность и спасение? Тот колокол, что вышибает мне сердце сулит бедствия и ничего другого. Дар не подарок.

Колыбельная окончилась и дальний свет померк. Я проснулся.

Темнота и шорохи обступили меня со всех сторон, а также сверху и снизу – не особенно меня устраивало и положение в пространстве – я вроде бы висел, выдохи по прежнему давались с трудом. Знакомо и приятно скрипели, постанывая ступени. Меня несли вверх по лестнице, было темно. Пахло мокрым деревом и старым домом.

– Ты скрытная! Скрытная, и не спорь. Нет в тебе одкровенья, – произнёс в темноте знакомый голос. – Какой от этого вред? – вопросил этот голос темноту, издал некий звук и ответил сам себе. – Колоссалный…

«Как же там было в книжке-то, – подумал мрачно я: „Он умер близ Ницеи, возвращаясь из Галлии в Рим…“ Ну, я возвращаюсь не из Галлии, наверное, и не умер…»

– Меня беспокоят его ноги, – сказал голос, несколько робея, и я определил кузину Сусанну. – Мало что ледяные, так ещё и грязные. Как ты допустила, Геля? Выпустить ребёнка бо́сым…

– Сейчас не выдержу, – сказала прямо надо мной бабушка, слегка одышливо и сердито. – Терпение лопнет и крест тебе. Уже сейчас. Скоро.

– Но не пугай, не пугай, – проскрипела снизу Сусанна. – Я пуганая псыхозами. Говорила тебе за прыму Девяткину? Нет? То такая холера псыхична… о-о-о.

Мне удалось разлепить глаза. Надо мною проплывали подбрюшья лестничных маршей, на их давно небелёные страницы оконные переплёты наносили еженощный – ветвь, меч, колесо, крест…

– Одкровенье, – проговорила надсадно бабушка и кашлянула, – короткий путь к шкандалу. Слабость непростительная. Скажу так – истина скрытна, – бабушка прокашлялась ещё раз и встряхнула мои руки и голову. – Как и печаль. Такое!

– От печали умирают, – проникновенно буркнула Сусанна, – не дёргай его – упаду я.

– Ты хочешь поругаться, Зуза? Одкровенно? Или то так… урчание? – спросила бабушка.

– Если бы ты знала про одкровение не только само слово, – сварливо заметила пыхтящая снизу Сусанна, – сколько бы бед прошло мимо.

– Все беды к горю, что реки к морю, – загадочно обронила бабушка. – Надо поставить его на ноги.

– Я слыхала одну песенку, – сказала Сусанна и мастерски извлекла из ниоткуда сигаретку. – Шпециальную. Подходящее время спеть её, ну, узнать, кто он – как считаешь, у живого могут быть настолько холодные ноги? – и она ловко клацнула зажигалкой.

Они втащили меня ко входу на галерейку. Сусанна, шлёпая тёти-Жениными тапочками с пошлыми пластмассовыми ромашками, волочила, помимо моих ног, холщовую сумку с портретами по бокам. Сумка чуть заметно подёргивалась…

«Невозможно различить где кто, – вяло подумал я. – Вот с какой стороны Миша? И почему сумка красная? Она же была вроде как без цвета вовсе…»

Из подозрительно разбухшего холщового мешка торчала кроличья лапа, летели вниз розоватые капли.

– Так как? – спросила, пыхая сигареткой, Сусанна. – Будем творить чары? Мне петь?

В безветрии и безмолвии луна озарила абсолютно пустой двор. И свет её казался багряным.

– Достаточно чар, думаю я, – сказала бабушка. – Возвращение и Исправление – вот нужное нам.

– Будто бы это не чары – Исправление, – фыркнула Сусанна. – Сможешь идти сам? – спросила она у меня, испустив огромный клуб дыма. – Кто бы ты ни был…

– Думаю да, – просипел я и звучно рухнул на плиты галерейки.

– Это абсолютно Лесик, – хладнокровно заявила бабушка. – То ясне без пьосенки. Он так падает всегда. Мешком… Ешче с детства…

И благодатная тьма охватила меня.

– Я беру яйцо, адамову голову, зiлля, там перо какое-то и варю в масле – alzo, получаю специфик. Ну не без проклятий…

Первым вернулся слух. Знакомый голос вел свое:

– И кого ты проклинаешь? По рецепту? Или так?

– Ой, а ты видела, какое сейчас масло? Сплошной осадок. И яйца не те – горох какой-то, а не яйца…

Я решил не шевелиться. Достаточным счастьем было очнуться на тахте и под пледом, а не на половиках или вообще – на галерейке, Ногам было тепло, и трижды битая спина почти не болела. На лице лежала какая-то тряпка, сладко пахнущая свежескошенной травой, судя по ощущениям, кто-то перебинтовал мне ноги… и снял с меня одежду.

За столом кто-то говорил, наливали кофе, звякнула крышка кофейника, чашкой стукнули о блюдце.

– Да! – сказала бабушка. – Мальчик вырос. Определённо, таланта. Сила.

– Ему известно?… – недоговорил кто-то ещё, бабушка помешала кофе ложечкой и потрусила коробком со спичками.

– Вот о чём ты спрашиваешь? – процедила она. Фыркнула спичка и в кухню вкрался запах дымка, вперемешку с ароматами табака и вишни.

– На Бога, Гелюня, – вскинулась где-то в дальнем углу кузина Сусанна, – ты хочешь нас отправить шпать без торту? К чему тот тон… фуриозный.

– Он знает, что он единственный из трёх? Кто остался… Живой? – прозвенела Эстер, и мне показалось что я под тремя пледами вспотел. – Посмертный?

– Знание есть… – разъярённо сказала бабушка и хлопнула ладонью по столу. – К чему тот… допыт, хотела б уяснить?

– Мы спросили не про знание, – мягко произнес второй голос, и он узнал Анаит. – Вопрос был о нём…

– О тритане, – сказала Эстер, – он ведь кое-что исправил… там. И вернулся… Талант. О, да… я увидала сразу… От кого он всё-таки, Гелена? С чем смешалась высокая кровь?

Большинство звуков стихли, потрескивало полено в очаге и комариными голосами тявкали собаки среди – похоже, они подняли дичь: змею?

Я решил, что если ещё немного помолчу – обязательно лопну.

– Что, ждали – не вернусь? – грозно спросил я и сел. Тряпка свалилась с лица и я увидал уютно озарённую «светом электричным» кухню. – Вам бы всё кровищу… опыри… Злодейские тайны. Дурные сны…

Бабушка, окутанная дымом, словно буддийская статуэтка, проронила:

– О, очухался…

– А вы чего хотели? – сварливо осведомился я, оборачиваясь в пледы и цокая зубами от холода. – Что уже и закостенею… там… весь покусанный, в грязи. И замёрзну.

– Ну-ну, – произнесла Эстер. – Ну-ну-ну. Не стоит лицемерить. Окостенеть и замёрзнуть это почти одно и тоже.

– Можно подумать, вы пробовали, – огрызнулся я.

– Хорошенькое дело! – отозвалась Эстер и её чуть усталые глаза сощурились. – Ты дерзишь, юноша.

– Я так не люблю этого слова, – буркнул я. – Тупое оно какое-то.

– Чего ты не любишь ещё? – милостиво спросила Анаит. – Скажи нам, чтоб мы не беспокоили слух твоей милости.

– Когда кое-кого тошнит шерстью в коридоре, – озлобился я. Сусанна хрипло хихикнула и закашлялась. Я спустил ноги на пол.

– У меня больше нет тапок… – трагично выдавил я.

– Какое горе! Горе… – сказала Эстер. Она подпёрла щёку рукой и смотрела мне в глаза. Точка над моей верхней губой налилась теплом.

– Чем-то жертвуешь всегда, – подхватила Анаит. – Чары без жертвы – фикция.

– Может, как-то можно обойтись без чар или без жертв? – осведомился я, пытаясь встать. – Договориться миром?

– Не всегда возможно, – ответила Анаит. – Мир – слишком э-э-э общее понятие.

– Неможливе договариваться со злом, – изрекла бабушка. – Неможливе! То всегда фарс.

– Как обойдёшься без чар? – спросила Эстер и встала из-за стола. – Ты, конечно, не женского пола и понимаешь всё труднее. Но обойтись без чар невозможно… И, к сожалению, без жертв. О, это так.

Я оскорблённо фыркнул, а она приблизилась, и шелк струился на ней, не скрывая ничего, и завитки, выбившиеся из прически, трепетали так беззащитно. И первым ко мне прилетел запах яблок и ландышей, и звон меди, и стук вынимаемых из печи хлебов, и плеск всех рек мира, и нежно мурлыкнул кот.

– Как обойтись без чар? – спросила она вновь, подойдя ко мне вплотную; я поджал ноги и плотнее укутался в плед, в голову лезли подозрительные мысли. Эстер потрогала точку у меня над губой. Где-то на гранях вселенной неодобрительно кашлянула бабушка.

– Но все же обходятся, – тоненько протянул я.

– Поверь мне – никто… – покачала головой Эстер. – Никто. Даже те, кто позабыл… о жертвах.

– Вот вы все дразните меня тритоном, – отгоняя всякие раскалённые мысли сказал я – И думаете, приятно, когда обзывают… ящерицей за глаза…

– То не яшчерица, – изрекла сидящая около русалки Сусанна, – то обозначение.

– И чьё же? – поинтересовался я, отодвигаясь подальше от пахнущей ландышами Эстер.

– Твоё, – хором сказали женщины. – Оно означает третий, – из своего угла продолжила Сусанна. – А также последний. Или печальный…

– Я так рад, – бесцветно заявил я. – Заметьте, ни одного нормального ответа. Это женские чары и есть?

– Воистину талант, – проворковала Эстер. – Ты схватываешь на лету. На основные вопросы ответ тебе даст наша говорливая Геленка, как заварившая всю кашу. А нам – гостям, пора бы и честь знать. И она встала. Звякнули её серёжки. Я отвернулся. На стуле грязным комом лежала моя одежда.

– Где мой рыцарь? – властно спросила именующая себя Звездой у Сусанны. – Он дышит, – угодливо сообщила та, а я ощутил укол ревности. На полу, рядом с бледными кузенами и воскового оттенка тётками, возлежал молодой мужчина невысокого роста, жутко израненный, изодранный и заботливо забинтованный. Около него восседала Анаит и явно боролась с желанием мурлыкнуть.

– Это… кто… брелок? – не веря себе, поинтересовался я.

– Это храбрый воин, – обернулась ко мне Эстер, – он пролил кровь за тебя, так что не насмехайся… негоже.

Она улыбнулась и… конечно же стукнула каблуками, одним о другой.

– Тавтология, – сообщил я пеналу. – Срисовала картинку! Тоже мне…

Многострадальная кухонная дверь разверзлась и пропустила довольно громоздкое сооружение: сияющую золотом корзину в половину человеческого роста, стоящую на древней и тёмной доске о двух колёсах, сработанных из цельного дерева. Корзину к доске крепили зелёные медные стебли – чем выше к краю, тем больше медь зеленела травою и колыхалась порослью. Повозку влекли задумчивые белые быки, рога их сияли нездешним золотом, копыта оставляли тоненькие светящиеся серебром отпечатки на остатках половичков: с пола донёсся комариный лай.

«Скот в доме, – подумал я, – живём, что в хлеву…»

Анаит и кузина Сусанна положили израненного кро…, то есть рыцаря на повозку.

Сусанна поправила набухающую красным повязку на его голове и тоненько вздохнула.

Эстер сумрачно – насколько возможно для высокой и яркой дамы в белом и с сияющим венцом в волосах, глядела на бабушку.

– Мы восстановили равновесие, Гелена, – сказала она, – и колесо не вращается ныне… Но вот он… в будущем… – и едва заметная тень коснулась её бровей, – в его будущем. Она вздохнула. – Ну, я всё-таки сделала свой подарок. Будущее переменчиво. Как знать…

– Может, то… – и бабушка помахала около рта пальцами, – лучше стереть? Пойми, Эстер – с тем подарунком будет тяжко ему. Ешче. Сейчас такое онемение. А тут знак.

– Ненадолго, – оживилась Эстер. – Всё переменится весною. Верь мне.

И она чуть не споткнулась о тётю Зоню.

– Достаточно двух капель, Геленка, – прозвенела Эстер, поглядев себе под ноги, – я давала тебе фиал.

Бабушка похлопала себя по карманам, прошагала, распугивая крошечных собак, к пеналу, и извлекла оттуда хрупкую склянку с Ормянской.

– Я помогу наислабейшему, ибо… – сказала она себе под нос, гигантское полено в очаге треснуло и выпустило ворох искр. Бабушка подошла к повозке – и быки разом обратили к ней увенчанные золотым блеском головы. Эстер сияла свечами в короне и улыбалась из глубины кухни. На пол слетели несколько белых лепестков. Бабушка повела рукой над мужчиной – и повязка на его лбу перестала набухать красными пятнами; чуть наклонила фиал над тем местом, где следовало бы быть сердцу рыцаря. Полено в камине треснуло еще раз – по кухне пронеслась волна тёплого душистого воздуха, хлопнуло наше окно, дрогнули половицы.

Бледный мужчина вздохнул и сел в повозке, быки шумно переступили на месте, тростник хрустнул под их копытами.

– Я спал… – виновато сказал рыцарь, обретая слабый румянец. – А надо было успеть… бежать… но смерть…

– Не имеет силы ныне, – прозвенела Эстер и проплыла, окутывая нас ароматом ландышей, к повозке. Рыцарь поводил пятернёй по окровавленной шевелюре – повязка сбилась на бок. Эстер вновь глянула под ноги, огоньки в свечах её короны чуть колыхнулись.

– Давай их мне, – проронила Эстер, всё более наливаясь сиянием и всё отчётливее звеня медью, источая дух хлебов и лаванды, и сияя колокольчиками ландышей. Бабушка посмотрела на неё и убрала волосы со лба.

– Их, – продолжила Эстер, – и ткнула пальцем в землисто-бледных родственников на полу. – Наислабейших теперь… ибо изведали страх.

Три ведьмы погрузили снулых кузенов и обмякших тёток на повозку. Анаит принесла одежду и обувь.

– Я сама отвезу их на покинутые места и восстановлю тем круг до конца, – отозвалась с повозки ослепительная Эстер. – Теперь вольно вращаться лишь моим колёсам.

Бабушка поглядела на фиал.

– Ах поверь, Геленка, я справлюсь. Ведь это проще простого – положить на место… – отозвалось сияние.

Эстер воздела руки и быки, вздохнув, повлекли повозку вперёд, по бесконечной кухне, половицы скрипели, похрустывали тростинки, в буфете звякала посуда, в пенале горестно вздохнула губная гармоника. Дверь в бабушкину комнату распахнулась – свет, из неё исходящий, источал аромат яблок и ландышей, слышно было, как поют с той стороны песни и звенят струны. Перед тем как Сияние стало Светом, Эстер оглянулась – свечи в её короне горели нестерпимо ярко.

– Доброго огня этому очагу, – произнесла Белая Госпожа.

Я успел запомнить лишь край её взгляда, и мне опять стало жарко, и тяжело, и прекрасно.

«Следуй же за мной без страха, и будь счастлив», – шепнули мне яблоня, и ландыш, и медь, и лютня. А затем она пропала… Белые лепестки, покружившись, растерянно слетели на прожжённые половички.

– Будь благословенна вовек, – беспечально вздохнула Триада. Шелест выдоха её пролетел серой тенью под угасшим абажуром.

– Иди, Лесик, оденься уже, – сказала бабушка и провела рукой по столу. – Пора навести пожонтек… то есть порядек…. Такое.

– Да, – проскрипела Сусанна. – Разгром колоссальный… То просто «Спартак», нет то просто «Гамлет»… Финал.

– Время исправить, – протянула Анаит, – и возвратиться… успеть.

Я, волоча за собою накидки, вышел в тёмный коридор, отчётливо попахивающий дымом – на краешке моего пледа ехал Непослушный и распевал «Тихую ночь».

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

в которой рассказывается о том, чего не следует делать

Дитя, рождённое во вторник, прольёт немало крови. Грех вторника – гнев. Птицы не вьют гнёзд в этот день, а вспыльчивый Тор разит молотом неразумных путников, ибо это день сплошных несчастий. Во вторник Город, да и вся Империя, канули во тьму навеки… Во вторник не стоит жениться или отправляться в путешествие. Хотя, если вы решитесь на переезд, путь ваш будет лёгким…

Вторник должен был наступить через несколько часов. И путешествие мне не грозило, а тем более переезд.

Я одевался в разгромленной комнате, и мне было печально. Большинство ваз чья-то злая воля предала «наглой смерти» – их черепки трещали у меня под ногами. Бабушкины цикламены и фиалки валялись на полу, растоптанные в прах. Стол, как и шкаф, кто-то распотрошил и беспощадно обляпал чем-то подозрительно похожим на смолу. Сквозь разбитые окна торжественно влетали снежинки. Было холодно.

Ёлка в соседней комнате, объятая ровным голубым сиянием, парила над полом, вращаясь противусолонь.

Игрушки на ней тихонько позвякивали.

«Вот оно, волшебство, – удовлетворённо подумал я. – Старые чары! Серебро не одолеть кому попало. Отбилась!»

И показалось мне, как сероглазый Рудольф – самый грустный из Ангелов, улыбнулся из голубого света и поднёс к губам трубу.

«Всё-таки он утонул… – мельком подумал я. – Перед тем, как стать Ангелом».

Раскопав в грудах вываленного из шкафа барахла свои вещи, я оделся. В карманах брюк не было ничего…

Среди разгрома в кухне, по обе стороны стола, чудом не тронутого злой дудочкой, восседали бабушка и кузина Сусанна. На серой скатерти, подле весёлого кувшина с компотом, перед ними стоял поникший Непослушный.

– Вы позабыли, кто здесь может кричать! – вещала бабушка, преступившая все лимиты по сигаретам. – Кричу здесь я!

– Не волнуйся, не волнуйся, – дребезжала рядом кузина. – Будет тиснение…

Мышонок всхлипнул.

Я вежливо покашлял в дверях. Присутствующие не моргнули и глазом. Я покашлял ещё раз, менее деликатно. Существа из аквариума уставились на меня неодобрительно и испустили цепочки пузырьков. Сзади повеяло тёплым воздухом, я осторожненько оглянулся, а ведь этого делать не стоит. За спиной моею стояла Анаит, и глаза её посверкивали во тьме. Несмотря на многократные купания, слабый запах мокрой шерсти сопутствовал ей. «У всех у них своё „Быть может“», – подумал я. И спросил:

– Как это вы тут оказались?

– Я знаю много входов… – туманно ответила она.

– А выход? – спросил я её.

– Выход найдётся, – будто мурлыкнула она. – Почти всегда, он один. Но вот время…

Я вошёл в кухню окончательно и кашлянул, довольно громко…

– Но что ты перхаешь? – спросила бабушка, дунув дымом. – Снова пил зимную воду?

– Ещё я переохладил ноги, – злобно ответил я, – и испачкал их…

– Но, смотрю, ты был в ванной? – и бабушка раздавила остаток папироски в черепахе.

– Да, – светски отозвался я, – там немало интересного…

– Что то есть, интересне? – отозвалась Сусанна. – Ароматное мыдло?

– Кому и мыло интерес, – ответил я. – А вы тут как? Обнажили суть?

Сусанна, в душевной расслабленности, скинула паричок и напоминала ящерицу-игуану.

– Похожи на Пьеро, – в утешение ветшающей Сусанне, сказал я. На голове кузины красовалась чёрная сеточка, удерживающая всё ещё обильные кудри, оттенок которых вызывал интерес. Неподдельный…

– Трагическая роль… – хрипло сообщила кузина. – Всегда третий…

– Три – число магическое, – заметил я, придав себе таинственности.

– Так вот и я говорила с самого начала – тут черезмерно магии, ведь никто не дослушал. Зря. Вобще, ты, Геля всегда не дослушиваешь… Стремишься к эгоисту.

– Эгоиста – то вальс или чайник, – мягко сказала бабушка. – Я не эгоист – я диктатор.

– Дуче, – кашлянула дымом Сусанна и улыбнулась. – Как есть.

– Проходи, Лесик, к столу, к тебе разговор, – добродушно сказала бабушка. – Присядь, будь ласков.

– А сказочные существа будут? – осведомился я. – Гномы, эльфы, Ох[144]144
  Персонаж одноименной сказки.


[Закрыть]?

– Про гномов не скажу, – несколько плотоядно ухмыльнулась бабушка, – но есть оборотень прелестный. Чем не сказка? Охать будет Сусанка, слово гонору, она может.

– Говоря об оборотне, кого ты имела в виду? – склочно осведомилась Анаит. – Нет, Гелюня, интерес не пустой, ребёнку ведь надо разъяснить.

– Мышку! – сурово ответила бабушка. – Если тебе неизвестно, то до рассвета чуть… Лесик, – спросила она, выложив руки на стол и внимательно глядя мне в глаза, – как ты нашёл то место?

– Какое? – осведомился я, поморгав на всякий случай, чтобы сбить ей знание.

– То, куда направили тебя чары, – уточнила бабушка.

– С трудом, – сообщил я. – Темно там было и грязно. Дымом воняло. И люди такие…

– Какие? – высунулась вперёд, угнездившаяся на тахте Анаит. – Благородные или чернь?

– Бескультурные, – нашёлся я, – одно вредительство. И насмешки…

Бабушка сложила брови домиком и посмотрела на кузину, та в ответ пожала плечами.

– Характеристика размытая, – покашляла Сусанна. – Вот до войны, в Опере, на «Лоэнгрине», я…

– Лесик, – торжественно продолжила бабушка, поддёрнув рукав в сторону кузины. – Ты был вежлив? Достаточно вежлив? Со всеми встречными?

– С некоторыми да… – беспечно ответил я. – Кое-кому пришлось сломать дудку и насыпать песка в глаза. И там ещё все такие жадные: чуть что – «Что дашь?…» – Что… что, – рассердился я сам на себя, – по шее, больно.

Воцарилась тишина, слышно было, как поскуливают под печкой крошечные псы.

– В самом деле? – уточнила бабушка и потрогала гемму. – Кхм! Хорошо, что ты справился.

– Да, ведь больше некому, – дерзнул я. – Самые магические сидели здесь. Ду́сились.

Бабушка встала, лицо её зарозовелось, пальцы дёрнули «обрус».

– Май менший язык, а то урежу, – грозно сообщила она. – Твои деяния никто не умаляет… Ро́ланд.

Анаит фыркнула и явно попыталась дёрнуть спиной.

– Кого ты встретил? Конкретно! – спросила бабушка и обошла стол, оказавшись передо мною.

– Так, ну гномов не было, – буркнул я, бабушка отвернулась, – с волками тоже разминулись, и с русалкой, – продолжил я. – А вот лиса…

Вся троица уставилась на меня, разными оттенками зелёного. Абажур мигнул у нас над головами, бокалы на столе издали тонкий поющий звук – старое стекло хранит чужую память долго.

– Лису? – спросила Анаит и лицо её пошло страдальческими морщинками. – И… и как она?

– Ну как может быть лиса? – рассудительно ответил я. – Животное рыжее. Не без подлянок, конечно. А так очень даже ничего – упитанная.

Я помолчал. Из очага потянуло смолистым дымком, видно, тучи собрались к утру засыпать город снегом. Я выпил компоту и добавил, – её чуть не пришибли, но обошлось. Смылась с проклятием. Анаит охватила пальцами шею и громко, с надрывом, вздохнула.

– Ещё я видел эту… Доротею, – я пощёлкал пальцами и розмарин на окне дрогнул. – Из шкафа. Там она в палатке. Цыганской такой, ну вы знаете… вардо. В них ещё сжигают.

– Ох, – как и обещано, обмолвилась Сусанна. – Ну ладно, ладно… Ты… ты, ты запечатал?

– Ja, ja, – ответил я ей. – Их бин. Натюрлих…

– У меня вопрос, – сказала бабушка и побарабанила пальцами по столу.

– А можно вначале я? – вырвался я вперёд, снедаемый предчувствиями.

– Да-да? – с иронией отозвалась бабушка. – Слушаю тебя внимательно.

– В кои-то веки, – со значением сказал я. – Вот кто всё это будет убирать? А?

– Менсчины! – помолчав изрекла бабушка и отошла на несколько шагов – в тень. – Реалные боягузы! Скажите, майне дамен?

«Дамен» закивали головами, словно статуэтки «Парфянки» в комиссионке за углом.

– Боягузы! – продолжила бабушка. – Укол – ужас, дзецко малое – страх, уборка – паника абсолютна! Ты расскажи дамам, о Роланд, про свой кошмар фобичный, – подытожила она.

– Вы, это всё, про что? – окрысился на неё я.

– Про твой самый страшный страх, – победоносно сказала бабушка, – ведро и машина мусорная.

– Так всё-таки, убирать придётся мне? – уточнил я. – Отлично! Я эту мысль от себя гнал! Не верил. Я говорю вам «нет», пентагонские ястребы… И машине вашей.

– Ох, я что-то не расслышала, – рыпнулась кузина Сусанна. – Какие-какие яструбы?

– С Америки… – отозвалась Анаит, – убийцы…

– Я, честно говоря, знала, что там орёл, – задумчиво произнесла кузина и покрутила в руках паричок. – Как-то ещё некрасиво называется… А! Лысый…

– Лесик, моя радость, – промурлыкала бабушка, – мала сенс знать, что ты – роза капрызна. Уже успокойся. Не тебе сегодня шпортать – закончила она несколько зловеще. – Хотя, ну очень хотела б знать: кто-то сломал печатку?

Я стушевался.

– Алзо! – торжественно сказала бабушка и зачем-то надела очки. – Вопросы такие: Исправление. Возвращение. И изгнание.

– Как-то несценично звучит, – робко высказалась Сусанна. – Это какое-такое изгнание?

– Окончательно не пользовать эрзац-хну, – подавила её бабушка.

– Я лично вернуться не смогу, – хрипло изрекла Анаит, подобравшись на тахте. – Он истощил ту магию, дудочкой своей. И я теперь… – она совершенно слилась с гобеленом.

– Будете вольным духом, – весело сообщил я. – Можно издеваться над людьми сколько хочешь… И не только… ещё звери, птички…

Бабушка нахмурилась и придвинув к себе ногою стул, церемонно на него уселась.

– А что? Я тут слыхал – на Листа, в шестом номере, попугай призрака увидел и сдох, – прощебетал я.

– Так, ну я внесу корректыву, – быстро произнесла бабушка и отодвинула подальше кувшин с компотом. – По-перве, молчи чаще; по-другое, тего попугая я знала – он весь час слушал радио – и решил умереть… Такое.

Сусанна оглушительно вздохнула и оглянулась на наш ВЭФ.

– Изгнать следует нарушителей присяги, – раздув ноздри, заявила бабушка и дёрнула рукав блузы; рукав неодобрительно треснул.

Непослушный подал голос со стола.

– Не смею и просить… – жалобно проныл он. – Не смею и просить… но просто выслушайте.

– Зачем тебя слушать? – злобно фыркнула Анаит. – Тайны вылезут наружу, словно голый хвост. А я не имею времени, почти…

Тень от неё на гобелене как-то странно содрогнулась. Анаит застыла в египетской неподвижности и потрогала молчаливый чёрный профиль на стене; рука её утонула во тьме.

– Я, я… – пискнул мышонок, – могу… Я бы мог…

Бабушка сняла очки и щёлкнула пальцами. Чёрная миска – кривоватая, грубо слепленная, перевитая давным-давно позеленевшей проволокой, дрогнула, по воде, наполняющей её, прошла рябь. Я загляделся на крошечные круги. Далеко-далеко, там у моста, где Ангел сторожит дорогу, воззвал к моему дару колокол.

– Apud Deum vestrum, – произнесла бабушка и протянула руку к миске, вторая рука, протянутая к миске, подрагивала.

– Apud Deum… – сказала Сусанна и посмотрела в сторону тахты. Анаит встала и сделала к столу шаг, другой, третий.

– Крысы-мужчины и крысы-женщины, именем Господним заклинаю вас покинуть мой дом и всех моих домашних и перейти… – в два голоса вещали бабушка и Сусанна. – Непослушный оглушительно для мыши рыдал, сидя на стопке салфеток. С пола стройно подвывали микроскопические собаки. Анаит протянула руку и облизнулась…

– Погодите минутку, – сказал я, и слова оборвались, канув в воду, из миски повалил красноватый дымок.

– Известно тебе, – подозрительно спокойно спросила бабушка. – Что нельзя мешать… деянию?

– Можно помешивать, – перебравшись от неё подальше, заявил я. – Тогда не пригорит.

Бабушка раздула ноздри.

– Выслушайте его… – крикнул я и перебрался ещё дальше. Рядом со мною оказалась Анаит. Лицо её было тенью самого себя и зыбким, будто сон.

– С чего бы? – спросила она и взгляд её блеснул красным, будто недавний пар. – С чего бы его слушать? Что умного может сказать мышь?

– Я и от кошек не слыхал, сколько будет дважды два, – фыркнул я.

– Послушайте, послушайте его, – обратился я к бабушке, поправляющей кольца. – Ну хотя бы, чтобы сказать ему «нет»…

Повисло молчание. Слышно было, как в камине гудит труба.

– Надо выслушать. Ведь вы сами всегда так говорите мне? – спросил я у бабушки. Она убрала волосы с лица, примостилась на край стула и, одарив меня хмурым кивком, обратилась к Непослушному.

– Говори! – сказала она, – но чем меньше лишних слов скажешь, тем вернее будет моё решение.

– Вот, – сказал мышонок и протянул ей нечто миниатюрное.

– И действительно кратко, – пробормотала зыбкая Анаит, оставляющая в воздухе дымоподобные разводы – вроде капли чёрной акварели в стакане воды. – Не мусолил.

Бабушка приняла это на ладонь. Сначала она прищурила левый глаз, затем правый – потом сощурилась, словно собралась плюнуть себе же на руку. Пробурчав нечто неодобрительное, бабушка нацепила очки и моментально сменила выражение лица.

– О! Просто люкс! Перша кляса! – проговорила бабушка медовым голоском и сняв очки, обернулась к Анаит, взгляды их отыскали друг друга среди теней. Бабушка кивнула.

– Вот! – сказала бабушка и помахала вроде бы пустой щепотью над столом. – Выгнания не будет, – сурово изрекла она Непослушному, – но я слежу за вами, и передайте то Доротеи. Такое!

Анаит подобралась поближе. Какая-то часть её – тень, проекция, сны, так и не покинула тахту.

Бабушка дунула на воду в миске, вода пошла лёгкой рябью, бабушка зарозовелась и дунула сильнее – вода ответила всплеском и изошла голубоватым дымком.

– Зуза! – в сердцах рявкнула бабушка. – Не шпи!

Кузина Сусанна подхватилась со стула и оторвала последнюю пуговицу с жакета.

– Ох! – жалобно произнесла она.

– Зденерво́вана дзевчы́нка! – проскрипела бабушка. – Не крывляйся…

Кузина поспешно дунула на воду, миска исторгла здоровенный клуб голубого пара и вода успокоилась.

– На Бога… – нервно сказала бабушка и глянула в мою сторону, мельком.

– Лесик, – сказала она и поправила волосы. – Настал твой час! Абсолютно. Подойди сюда уже… и не как паяц с дзиким звуком.

Я послушался.

– Повторяйте за мной, – сказала бабушка и кашлянула в кулачок. – Eus!

– Eus… – сипло выдавили мы с Сусанной.

– Refracta! – торжественно сказала бабушка и бросила нечто невидимое в воду.

Мы вторили ей, не отрывая глаз от стола. Миска подскочила, вода в ней пошла пузырями, из неё поползли аккуратные кольца пара.

«Каждый охотник желает…» – подумал я, глядя на них. Анаит, за нашими спинами, звучно приложилась об пол и захрипела, в воздухе запахло марганцовкой.

– Не оглядывайся! – просипела Сусанна, – а то она запомнит тебя…

– Beus! – продолжила бабушка, обретшая первозданный голос и заметно повеселевшая.

– Emendata!

С пола донёсся отчаянный крик. Кричала женщина, ей было больно. Через минуту крик возобновился – возопил Дар. Мы – у стола, заткнули уши, а я подавил совершенно искреннее желание укрыться «в домике». Раздался третий вопль – кричал зверь, тоскуя о памяти и Даре, неотступно следующих за ним. Вода в миске взбурлила.

– Слово сказано, – довольно сообщила бабушка.

– Слово услышано, – просипели мы с Сусанной сорванными голосами.

И пространство содрогнулось.

Абажур мигнул и решил покружиться. Балки покрепче ухватились за стены и дружно скрипнули. С потолка осыпалась штукатурка, и я чихнул.

– Будь здоровый, – хором сказали бабушка и Сусанна.

– Моя удача, – ответил я.

Из-за стола несколько неуверенно вышла Вакса, ступая словно Русалочка на балу. Завидя меня, она взмахнула хвостом, будто проверяя его наличие, и открыла розовую пасть.

– Мяу! – высказалась кошка и брезгливо дёрнула задней лапкой.