Текст книги "Случайному гостю"

Автор книги: Алексей Гедеонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

безутешная,
в которой речь пойдёт о желаниях истинных и ложных
и о нескромности желаний, каковые погибель

…К нам идёт дурной скиталец.

Громыхнули ботфорты по гулким половицам, Гость пересёк кухню – многообещающе звякали шпоры, чёрные полы плаща хлопали крыльями, разгоняя тепло по углам. Обойдя стол противусолонь, он поставил поднос с дыней в центр стола, уютно расположился на Евином месте и закурил. Длинную чёрную трубку – дым из неё почему-то стекал вниз, на пол, и даже на вид был холодным. Мы молчали. Было слышно, как ветер воет в печных трубах и отчаянно хлопает ставней на чердаке.

– А что это вы в рясе? – спросил я, понимая, что от молчания скоро оглохну. – И почему в обуви на кухне?

– Это не ряса, это плащ, – сказал Гость и уставился на меня прозрачным взглядом.

– А здесь не трактир, – возразил я. Кузина Сусанна выронила мундштук ещё раз.

– Много ты знаешь о трактирах, сопляк, – невозмутимо сказал Гость и цыкнул уголком рта.

– Гораздо больше, чем вы о хороших манерах, – хладнокровно произнёс я.

– Как тебя зовут, щенок? – спросил Гость и опять нервно подёргал челюстью.

– По-другому! – ответил я, понемногу мне стало ясно, что терять больше нечего. Смерть сняла свою хламиду и радостное «Тиинк» её косы я услышу, скорее всего, уже там, за мостом. – Надо вам, собственно, чего? И где, интересно, Ева? Вы её что, съели?

– Столько вопросов, столько вопросов, – хрипло сказал Гость. – А если я не хочу разговаривать с тобой, отродье?

– Тогда идите помолчать куда-нибудь ещё, ладно? – огрызнулся я. – Именно вас, кажется, не звали…

Мне очень не нравится, когда меня называют отродьем. Оскорбительно как-то.

– Ишь ты… – помолчав, произнёс Гость. – Такой тщедушный, а лезет. Тявкает.

– Лезу тут не я, а кое-кто другой, – сказал я. – У вас наверняка и имени-то нет?

Вместо ответа гость лишь погрозил мне пальцем – облик Евы исчезал словно снег на солнце – её шрам на его запястье потускнел, выцвел, а затем и совсем исчез. В волосах перестали мелькать рыжие пряди.

– Я был очень многим, перед тем как надеть это воплощение, – сказал Гость и где-то в недрах квартиры пискнула мышь. – И имён у меня – не менее тысячи.

– Наверное, в школе было непросто? – спросил я, окончательно озлившись. – Пока дозовутся. Такие нервы.

Гость посмотрел на меня, гневаясь, и очи его тускло блеснули красным. Я вновь решился на вылазку:

– Так имя всё-таки есть? Или нет? Определитесь уже. Вот как вас мама называла? – осведомился я, чувствуя былой холодный и липкий страх.

– Мама… – сказал он, словно пробуя это слово на вкус. – Мама… Вот этого не помню….

И он выложил на стол нож – очень чёрный, очень старый и жутко голодный. Тётя Зоня заплакала в голос, и нос у неё распух.

– И кто после этого отродье? – не сдался я.

– Ты доболтаешься, – пригрозил он мне. – Я выдерну твой язык. Колокольчик!

– От бубна слышу, – ответил я. И тогда он кинул в меня нож. Все завизжали. Бабушка вынула гребень из волос.

Я выдернул из кармана первое попавшееся и бросил навстречу ножу, пришлось действовать быстро, а этого я не люблю.

Наперерез ножу выступил томный юноша в коротком красно-зелёном плаще, с кубком в руках. За краткое мгновенье, полное дыма, страха, холода и слёз, он посмотрел на меня, понимающе улыбнулся и, как бы с ленцой, окатил летящую в меня смерть чем-то из своей чаши. Нож съёжился, издал воистину нечеловеческий визг и обернулся кучкой праха.

Всадник, на которого попали брызги, поперхнулся своим холодным дымом и закашлялся.

Юноша сдёрнул с головы фантазийную шапочку.

– В следующий раз мы встретимся не скоро, – сказал он. – Abiento… Мне было приятно стать частью твоей судьбы.

– А вот почему ты в колготках? – глупо и радостно спросил я. Бабушка и кузина Сусанна трагически закатили очи горе.

– Но это кальцоне, у нас все так ходят, – немного обиженно протянул он. – Поверь, очень удобно – никаких пуговиц.

– Так что же дальше? – проныл я. – Ты ведь знаешь, скажи… если ты не случаен.

Паж прикусил пухлую губу.

– Даже не знаю, что тебе и сказать, – развёл руками он. – Новости не будут печальны. Вот собственно и всё. И юноша растаял.

– В чём удобство-то? – поразмыслил я вслух. – Вон, на Ваксе тоже ни одной пуговки… разве нос. И, потом, какие новости? Вот ведь – валет, честное слово!

Гость продолжал кашлять, но уже не так надсадно.

– Чтоб тебя удавило, – ласково пожелал я ему, и тут он зарядил в меня Силенцией. Это такое заклятие в Старой Книге, оно открывает раздел «Сон». Губы словно склеились.

– М-м-м, – разъярённо процедил я. Бабушка, как мне показалось, улыбнулась.

Гость обвёл присутствующих тяжёлым взглядом и хмыкнул.

– Ну наконец-то заткнулся, – сказал он. – Вот я и здесь. Пришёл, как говорится, за своим. Привет. Лет десять уже надеялся. А тут тёмные дни и этот дурик, в питье неразборчивый, – кивнул он в мою сторону подбородком. – И тот шкет, – подбородок указал на скрытого материнской спиной Витольда… – Впустили. Вы представляете, Хозяйка?

Бабушка немного порозовела. «Или у неё температура, или она злится», – решил я.

Молчание сильно давило на горло, я провёл пальцами по шее и в вороте наткнулся на давешнюю иголку. «Синяя пуговка!!! – восторженно вспомнил я. – А ведь зачем-то я её переколол, иглу-то. Это Дар! Настоящий дар! Случайная радость».

– Правда, пришлось менять облик, и не раз, – вёл своё Гость. – Тут мне очень помогли ваши ближние. Вы не представляете, какие все сейчас доверчивые и дремучие – и ни перекреститься, ни плюнуть – ведь ничего не умеют. Все думают, что поможет, – он наморщил высокий лоб, красивые брови изогнулись, – …что-то такое, что называют… О! Справка! И ещё… пропуск! Это требуют все, а про такую мелочь, как гвоздь или шерсть – никто и не вспомнит! Что вы с собой сделали… Просто удивляюсь.

– Ф-ф-ф-ф, – посмеялся я. Вы никогда не пробовали смеяться, со ртом, запечатанным заклятием, которому не менее полтыщи лет? И не пробуйте – неудобно.

– Не вижу смысла представляться. Вы все знаете моё имя, – заявил Гость подчёркнуто зловеще. Тётя Женя наконец затолкала детей за спину и сидела на стуле прямо, как инфанта, светясь от бледности. Яна беспрерывно всхлипывала.

– Заткнись, овца! – цыкнул на неё Гость. Яна громко икнула и действительно стихла.

Шморгающая тётя Зоня, в первый раз на моей памяти, обняла дочь и погладила по глупой голове.

Я выдернул из иглы нитку и связал из неё узелок, на узелок полагалось подуть и мне пришлось дуть носом – ещё неудобнее, чем смеяться с закрытым ртом.

Заклятие Всадника истощилось. Я разлепил губы…

– Хам трамвайный, – презрительно заявил я. – Действительно – всем известное имя.

– Не понял, – рявкнул Гость и взвил брови вместе с голосом. – Это ты?

– Да если бы… – сказал я. – Это Пиночет, вообще-то…

– Развязался, – каким-то подозрительно довольным голосом сказал Гость. – Сейчас я тебе запечатаю что-то другое. А в общем собирайся. Поговорим в пути…

– Я так просто никуда не пойду. Нет-нет, – сказал я, не то чтобы очень уверенно, но с апломбом.

– А никто здесь не говорил, что будет просто, – сообщил мне Гость.

– Здесь вообще никто не говорил. Только ты шуршишь, – буркнул я.

Гость посмотрел на меня и опять глаза его блеснули красным.

– Мой конь будет рад, – сказал он. – Он и ты…

– Я с конями не общаюсь, – быстро ответил я, предчувствуя прекрасную ловушку.

– А я – да!!! – разъярённо проорал Всадник.

– Оно и видно, – со значением сказал я и оглянулся.

Улыбнуться попыталась только Вакса. Вышло плохо.

– Silentia! – сказали мы с Гостем хором. Заклятия столкнулись в воздухе и покружив, осыпались серой пылью прямо на Венок. Долетев до свечей, пыль вспыхнула тысячью ярких точек.

– Красиво, – буркнул Витя. – Огни бенгальские, блин.

И тётя Женя навалилась на него всею спиною.

– Сейчас другое время, – сказал я, голос мой вырывался из меня словно программа «Время» из «Весны» – с помехами. – Справки могущественнее.

– Ну-ну, продемонстрируй, – довольно беззлобно сказал Гость.

– Э-э-э, – протянул я.

– Так и помолчи, – попросил Всадник.

Он хлопнул в ладони, и в тёти-Жениной комнате что-то стукнуло в ответ.

Второй хлопок в ладоши – и в руках его оказалась необычной формы гитара, я вспомнил Ормянскую…

– Время спеть пару пса́льмов, – объявил наш Гость и прокашлялся. – А то тишина у вас – гробовая какая-то. И ветра не слыхать… Я так понял – танцев не будет?

Тётя Зоня попыталась налить компота в стакан, но лишь разлила его по скатерти. Со второй попытки ей удалось, и она, цокая зубами о стекло, припала к узвару.

Струны издали длинную минорную трель, затрепыхавшись под пальцами гостя.

Гость запел, и в голосе его так странно прозвучали и флейта заката, и вся нежность вечера, и ужас перед той – самой яркой Звездой, чей восход он приветствовал.

 
Пришла святая ночь, страх устремился прочь
От Божьего сиянья.
Кто ныне здесь грядёт?
Нам птицы пропоют, раскроют тайну Знанья.
Тот ныне здесь грядёт, кто род людской спасёт.
Откроет двери рая.
И небо и земля возрадуйтесь, – гласят все ангелы святые.
Есть с нами Божий Сын, Пресветлый Господин
С Пречистою Марией.
 
 
Пел первым Соловей:
– О, Матерь матерей,
Возрадуйся, Мария.
Спаситель наш рождён.
Любовь он нам несёт,
И мрак греха развеет.
 
 
А с ним и воробей
Летит к вратам скорей:
– Хвала, хвала Исусу
Владетелю земли, небес и вод морских,
Гонителю печали.
Ликуйте, славьте Их.
Радетелей людских – Заступницу и Спаса.
 

В это время бабушка тронула камею, та едва блеснула зелёной искоркой. Бабушка провела пальцем по губам и успела показать им куда-то вверх. Я послушно посмотрел вслед ее жесту – привязанная к рожку люстры, над нами раскачивалась белая роза.

«Масонство какое-то, – подумал я. – Мы под розой, вроде не Иванов день».

Гость выводил длинную руладу о просьбе очередного триллинга и казался полностью погруженным в каталанскую канцуну.

«…Под розой… – раздался шёпот, – таемница…»[135]135
  «Сказанное под розой останется тайной» (средневековая формула).


[Закрыть]

Бабушка улучила момент и посмотрела на меня в упор.

Я слышу её иногда… почти всегда, часто.

«Молчание…» – донеслось до меня, и гул чужого Дара прервал всё.

 
Лечу я в Бетлеем, – тут перепел пропел,
И буду славить Бога.
Совью себе гнездо, в сени Святой Семьи,
И буду славить Бога.
Там счастие нам всем, там вечная любовь
Спаситель и Мария.
 

Гитара завершила гимн чувственной кодой. Тётя Зоня похлопала. Витя отпил узвару.

Гость хитро улыбнулся. Кузина Сусанна взяла себе вайнэпфель и стала кромсать его на крошечные кусочки.

– Значит, будем молчать? – спросил Гость, адресуясь к бабушке.

Та глянула на него свирепо и опустила глаза.

– Ой-ой, – протянул Гость. – Прямо съела взглядом. Раньше надо было смотреть, внимательнее. А то всё болтали… балабонили, заклинали. В общем, перехожу к существу вопроса, гхмм. Я вижу – мне не рады и это тяготит. Мне нужен третий, вот этот болтливый, – он ткнул в меня пальцем, украшенным кабошоном. – И зеркало.

– Две дули! – не медля ни секунды заявил я.

Старые сёстры оживлённо закивали, так и не открыв рты.

Гость снова обвёл всех нас взглядом, тяжёлым, словно несправедливое обвинение. Выдохнул сквозь зубы с присвистом и побарабанил пальцами по скатерти – та немедленно встопорщилась, блики от его перстней прошлись по стенам, словно выжигая на них крошечные, болезненные клейма.

– Вот ведь змеиное племя, – сказал он и отставил гитару на пол; не устояв у стула, она упала, жалобно гудя и вздрагивая всеми струнами. Всадник глянул вниз, под ноги.

– Что ж, придётся идти долгим путём, – сказал он. И, порывшись в складках плаща, извлёк флейту…

– Не надо класть грязное на стол, – сказал я. Бабушка нахмурилась.

– Она, – сказал Всадник, – не грязная. Она – Тростниковая.

– То есть плохо хранит секреты? – между делом спросил я. Крошки и узоры на скатерти явно пытались сложиться в какое-то слово…

– Получше чем некоторые. Поверь мне… – надуто сообщил Гость.

– Не поверю ни за что, – произнёс я. – Ну как можно верить ветру? Ведь ты дуешь во все стороны…

Всадник осерчал.

– Я, – сказал он с известной важностью, – Северный ве…

– Теперь я знаю имя, – довольно сказал я.

– Только одно, – угрожающе произнёс он. – Только одно, гадёныш.

Тут Витя свалил графин с компотом. Он разлетелся на тысячу кусков, грохнув об пол как бомба.

– Здесь всюду музыка, – произнёс Гость, и в нём мелькнуло нечто Евино. – Я слышу чужую музыку даже из-за моря, я прихожу за музыкой. Эта очень старая… Откуда она? – крикнул он в бабушкину сторону. – Пусть умолкнет немедля или, клянусь, – зазвучат иные песни!

Бабушка отделалась презрительной улыбкой и потрогала гемму. Кузина Сусанна скопировала эту улыбку с величайшей точностью, но за неимением геммы лишь оторвала верхнюю пуговицу с жакета.

– Камешки тут не помогут, – улыбнулся не менее презрительно Гость. – Сомневаюсь чтобы тебе вообще, что-нибудь помогло, Хозяйка. – И он взмахнул полой плаща.

Бабушка молчала. Я прислушался – все звуки за окнами: разговоры, машины на улице, радио у Вороновских и вечный пылесос из квартиры девять – все умолкли, все, кроме одного: в небе, полном холода, дыма и снега пел Рог. Охотничий. Тишина внимала ему.

Чёрная Работа: свинец, Сатурн, Суббота. Это алхимия – не только наука, но и искусство. Четыре элемента Работы соотносимы с металлами: Огонь – с золотом, Воздух – с серебром, Вода – с ртутью и Земля – со свинцом.

Элементы соотносятся с качествами людскими – это Старая Книга, раздел «Дракон и Дева». Огонь связан со Знанием, Воздух – со Смелостью, Вода – с Желаниеми, Земля – с Молчанием. Огонь – это ум, способность мыслить, постигать и воплощать, что подразумевает мудрость и знание, а знание – кульминация человека. Воздух – это смелость, храбрость, тяга и дорога к знанию, импульс, бесстрашие и вера. Вода – желание. Переменчивое и вечное. Сопровождающее людей с рождения и до края бытия, чтобы в пустоте возникнуть вновь. Истинное желание есть любовь, а она всемогуща, не знает суеты, и направляет смелость по пути к мудрости и созиданию – которое для магика и есть вершина дел.

Часто в молчании силы больше, чем в словах – это пифагореи, послушники тишины. Ибо оно – начало. Безвидность и основа. Нижняя ступень. Испытание и терпение. Ведь в многословии гаснет сила желания, истинная храбрость неразговорчива, шум отвлекает от знаний. Следует помнить: оступившись, легче всего вернуться на стезю именно в молчании, чтобы лучше слышать, яснее видеть и понимать скрытую суть.

Бабушка молчала.

Гость неожиданно резко вновь сунул руки в недра плаща. Яна пискнула. Вакса попыталась издать шипение, но закашлялась. На свет явилась чёрная повязка.

– Вот ведь память, – сказал Всадник и поцокал языком. – Как портят её эти ваши старушечьи штучки. Едва не позабыл, и всё не мог понять, почему, – он усмехнулся и розмарин на подоконнике дрогнул. – Заба-авно!

Он задрал лицо к потолку и заносчиво произнёс:

– Твоя магия старая! Старая – такая же, как ты. Твои кобылы сдохли! Па́ли!

Прямо из воздуха явилась давешняя руна – я с интересом уставился на неё, хотя я вообще-то руны не люблю. Уж очень они нордически немногословны. Руна покрутилась мгновение, обрела чёткий и весомый металлический облик и свалилась прямо Всаднику на макушку.

– Ай! – вскрикнул Король Охоты, и крик его подхватила невидимая свора за нашими окнами. – Ведь больно! – И он потёр ушибленную голову. – Старая дура!

Свечи в венке горели ясно. Крошечная босоногая девчонка с рыжими кудрями до пят выплясывала – перепрыгивая с Ангельской свечи на Пастушью – свой вечный танец.

Гость долго смотрел на неё, затем потряс головой и потёр ладонь о ладонь…

– Опять чуть не забыл, – сказал он и плавно подбросил повязку вверх…

Она обернулась дымом и пеплом. Бабушка, кузина Сусанна и я моментально закрыли глаза. Я успел заметить как Вакса прячет морду у брюха. «Играет в ежа», – с уважением подумал я о кошачьей безмятежности.

Посчитав до десяти, я снова открыл глаза. Гость сидел на том же месте и ласкал свою гитару. Струны говорили про апельсиновые рощи, полнолуние и прохладный ве…

– Я, конечно, не божество, – послушав звон струн под своими пальцами, проговорил Всадник. – Но на небе давно, да. Перевидал множество трюков, можно сказать поднабрался.

Бабушка произвела лицом некую гримаску и опять скромно опустила глаза вниз.

– Так я могу исполнить ваши желания… Понимаете?

Над столом пронёсся вздох. Абажур качнулся, и лампочка в нём несколько раз зловеще мигнула. Вакса и я поглядели на отчаянно сражающийся с тьмой светильник.

«Сила электрична», – мелькнула у меня мысль.

Не успевшие закрыть глаза, сидели у стола с блаженными лицами – страх, досада, боль – всё стёрлось из их, окутанных дымом и прахом, глаз. «Каким то они его видят?» – подумал я.

– …Вы слышите? – спросил Гость ещё раз. – Желания!

«И гитару опять взял, – подумал я, – с чего он такой добрый?»

– Что, все? – спросила тётя Зоня и окинула его подозрительным взором.

– Ну я сделаю, что смогу, – в конце концов есть и ограничения, лимит, – потерзав струну заявил Гость.

– Я так и жнала, – почти прошептала Яна, – туфта одна.

– Фестал! – торжественно произнесла тётя Женя. – Его так трудно достать, просто ужас. И наверно курантил тоже… и колготки, колготки, да, на большие размеры. Хорошо бы ещё оправу для очков, неброскую. Да, и сапоги. Хотя бы югославские – но уже не смею и просить.

– Бронзовую люстру, – прикусив верхнюю губу, прошептала тётя Зоня. – Чтобы такая со свечками, ну с лампочками – ну, в общем, понятно…

Неля побросала на стол клипсы и браслеты.

– Я бы хотела выходных побольше… и поспать… А ещё? Дублёнку! Такую, средней длины, с кудрявым мехом, с аппликациями и… и… и шапку лисью! – победно сказала она.

Витя оторвал себя от графина с компотом, каким-то образом вновь оказавшемся на столе. – Я бы хотел хорошо писать контрольные, все. И целый год.

– От дурня так дурня! Контрольные… – безапелляционно заявила Яна. – Это з кому нузно? Фто это за зелания! Вот я хочу видик!!!

– Ваши желания невкусные и совершенно бескрылые, и как же вы… – подытожил Гость и обвел собравшихся широким жестом. Кабошон сверкнул радостно-голодной искрой. – Вы, людцы, всё ничтожнее год от года… Что это за просьбы? Люстра, какие-то контрольные, выходной, таблетки – вот ведь чушь, даже стыдно исполнять, просто удивительно, что никто не попросил корову. Но я обещал… – и он потрогал дудочку.

– А вы что же молчите? Хозяйка дома? Вам что, ничего не нужно? У вас уже совсем нет желаний? – сварливо спросил Гость. Молчание под абажуром, казалось, загустело. Я отхлебнул чаю и с интересом уставился на чашку – она напомнила мне какую-то мысль.

– Тогда самое время поговорить о подарках, – сказал Гость и прибавил голосом мора, голода и бойни. – Так. С кого бы начать? Вот ты, болтун? Что ты хочешь в подарок и каков твой дар?

Над столом казалось пролетел легкий ветерок и запахло можжевельником и розмарином.

«Память, – подумал я. – Он взывает к нашей памяти».

– У меня есть имя, – сказал я. – И ты задал мне сразу два вопроса, а это невежливо.

– Ну ты можешь дать два ответа, – сказал Гость и соединил кончики пальцев.

– В самом деле? – спросил я.

– Слово сказано… – нехотя произнёс Всадник и почему-то посмотрел сначала под стол, а затем на свечи. – И это бесспорно, ибо нелепо.

– Я хочу Морион и Инклюз, – сказал я почти шёпотом. – И чтобы в мешочках, которые остались там – и я осторожно показал на верёвку, – для нас нашлось бы только самое нужное. Слово услышано…

– Зачем тебе янтарик? – удивлённо спросила Неля. – Это же женское…

– Какой янтарик? – озадачился я. – О чём ты вообще?

– Инклюз, – как-то бездумно сказала Неля. – Янтарик с пузырьком. Ты что, не знал?

Гость улыбнулся.

– Инклюз, чтобы ты знала, – сварливо сказал я, – монета, притягивающая богатство.

– Ну так бы и сказал, – всё так же нехотя пробормотала Неля.

– Чего кричать…

– Я не дождался ответа на первый вопрос, – исполнив на гитаре некое стаккато заявил Гость.

– Дар не подарок, – ответил я и спешно отпил чаю.

– Ну это отговорка, – заявил Всадник. – Старушечья болтовня.

Бабушка яростно дёрнула рукав и побарабанила по столу пальцами.

– Хоть простучите его насквозь, – беспощадно сказал Всадник, – я-то всё равно своего добьюсь.

– Наш дар печальный, – сказал я. – И думаю, он опасный, очень. Но на самом деле, от тебя мне нужно только одно.

Гость налился интересом и раскраснелся, словно июльский помидор.

– Чтобы убрался как можно скорее! – крикнул я и попытался подкрепить пожелание Старыми словами. Голос у меня был охрипший – казалось, слова царапают горло.

– У тебя тот же дар, что и у твоих предков, – сказал Гость. – Дар вашего рода, по женской линии… Как такое могло случиться – не понимаю, ведь ты родился даже не зимой.

– А почему ничего не произошло? – удивлённо спросил я. Бабушка нервно цыкнула и дёрнула углом рта. Гость нагло ухмыльнулся.

– Ты хватаешь по верхам, вот почему, – самодовольно произнёс он. – Надо заниматься.

– Да, я не прыгаю с дудкой на лошади, – оскорбился я. – И это не означает, что я ничего не знаю.

– Про лошадь это ты зря. Поверь, – произнёс Гость.

– Не поверю, – буркнул я. – Ни за что. Свисти-свисти…

– Я повторяюсь, – сказал Гость, – и ведь не по своей вине. Отдайте мне дитя и зеркало, и я уйду. Мне здесь тягостно, и всё, тут у вас, меня не слушает.

Кузина Сусанна оторвала от жакета следующую пуговицу.

Тишина смотрела на нас прозрачными глазами голодной своры.

– Ну, у меня нет времени столько молчать, – сказал всадник. – Мы, в конце концов, не в Афинах. Я найду способ побеседовать…

И он дунул во флейту. Как по команде, бабушка и Сусанна заткнули уши, я последовал их примеру. Вакса вновь свободно интерпретировала образ ежа.

– Некоторые из мусчин в роду тозе обладают этим даром, – прошепелявила Яна.

– А твой отец, Лесик, обладает… обладал? Ведь он всё-таки девятый сын? – спросил Гость, тщательно протирая салфеткой камень перстня. В красных искрах рубина мне почудилась угроза. Уткнув нос в чай, я проигнорировал вопрос. Бабушка произвела некое движение, словно хотела передать мне что-то, Гость взмахнул салфеткой, и бабушка вновь погрузилась в неестественное спокойствие.

– А твоя… мама? – продолжил расспрашивать Гость. Запах розмарина становился все явственнее.

– Мы тут все владеем кое-чем, наследственным, – сказала тётя Зоня и хихикнула.

Кузина Сусанна подпрыгнула вместе с венским стулом и уронила кусочек яблока прямо на парадную бабушкину скатерть.

– И что это означает? – спросил Гость хрипло.

– Мы можем привадить, – продолжила тётя Зоня, всё так же странно хихикая. – Так, мама? Только ненадолго, на полгода где-то – почти как набойки. Бестолково так.

Гость еще немного потёр камень перстня. Салфетки он, не стесняясь бабушки, бросал под стол.

Тут заговорил Витя, по обыкновению приглушая голос:

– Это вы, – спросил он, – сдуваете в воду с палубы?

– Не совсем, – польщённо ответил Гость. – Раньше, да. Раньше в кораблях была душа. Теперь – одно холодное железо.

Еще одна салфетка, кружась, упорхнула под стол.

Настал черёд тёти Жени.

– Все Дары разные, у кого какой, – я хочу сказать, мама говорила – у каждого свой. Некоторые пленяют, а некоторые освобождают, – она потёрла висок. – От всего. Кое-кто из наших, – сказала тётя Женя, – запросто лишает собеседника воли и заставляет подчиниться своему желанию, любому, да. Мама говорила мне, она рассказывала, это называлось Узы, потому что тебя путали… спутывали… опутывали. А наша пра… пра… пра… ну, в общем, мама говорила, её звали Анаит. Так она могла начисто лишить человека памяти, ну и способности соображать, способности говорить, ума-разума в общем – такое вытворяла с мужиками… мне мама рассказывала; так вот этот дар назывался «Выдох», и для полного «выдыхания» из чьей-то головы всех мыслей ей надо было только особенно так глянуть, пальцами щёлкнуть, ну и сказать пару слов, мама говорила – старых, и дунуть в кулак. Она, в общем, много чего могла. Правда, мама?

– Да. Вы, женщины способны на многое, – рассудительно сказал Гость и упёрся тяжким взглядом в кузину Сусанну. – Можете ослепить человека, – сказал он. – Или сделать его глухим, или отнять у него речь. – Да что там речь! Принадлежащее ему по праву…

Его слова явно не произвели впечатления на старую даму, она самодовольно ела вайнэпфель, аккуратно разрезая его на дольки.

– Но ведь это совсем никуда не годится! – возмутился Гость. – Я тут распинаюсь, даже и угрожаю, а она и глазом не ведет. Где вас воспитывали, сударыня?

– Как что называется, и что несёт с собой, я рассказывать не буду, – сказала вдруг Неля, угрюмо глядя в тарелку. – И не просите…

– Ох, милая барышня, право, не тревожьтесь. Про это проклятое племя я знаю всё или почти всё, – ответил гость и смахнул с рукава невидимую пылинку. – Это я так – дразню Хозяйку. Ведь важны только её слова. Остальное звуки.

Тётя Зоня свела губы в нить и подёргала себя за мочку уха.

Неля с размаху бросила вилку, та звонко стукнула о фаянс. Вакса прижала уши.

– Я не могу не разговаривать, – умоляюще сказала Неля, жалобно глядя на бабушку, – совсем не могу молчать. Вот скажите, – подалась она к Гостю, – чем вы занимаетесь?

– Вообще или конкретно ныне? – кисло спросил всадник.

– В целом, – хмуро уточнила Амфмисбена самотна.

– Травлю. Вместе с собаками… – равнодушно сказал он.

– И всё? – удивилась Неля.

– Догоняю, похищаю, – продолжил Гость, – вытряхиваю душу и бросаю.

– Как это типично для мужиков… – вздохнула тётя Зоня и дёрнула себя за ухо ещё раз.

Воцарилось молчание. Гость повертел в руках флейту.

– Ну что же, – сказал Гость. – Вижу, добровольного согласия не последует…

Он поднялся. Росту в нём было более двух метров, тьма была его плащом, погибель перевязью, в руках у него оказался Рог, а флейту он сунул под плащ.

– Уже уходите? – светски осведомилась тётя Женя. – А я собралась нарезать дыню.

– Ничего не поделаешь, – сказал Всадник. – Пошли, малец.

– Кого послать? – лениво спросил я. – И куда?

Вместо ответа Гость протянул мне руку. Цепочка у меня на шее завибрировала и стала нагреваться. Гость посмотрел на свою руку, потряс ею и красиво приподнял одну бровь.

«Надо будет запомнить, – мелькнула у меня мысль. – Шикарно выглядит». И я подёргал бровью.

– Я позабыл, – сказал вкрадчиво Всадник, адресуясь Неле. – Ещё я сею рознь.

– Розы? – переспросил, высовываясь из-за материнской спины, Витя. – А я слышал, их са…

И гость протрубил в Рог. В нос мне ударил запах крови, а горло сдавила судорога. Очень злая судорога. Яростная.

«О-о-о. Ссора, – подумал я, – кровная. Какие старые чары».

– Отдайте, Хозяйка, – опершись руками на стол, попросил Гость. – Что вам стоит? В конце-концов, это всего лишь щенок и стекляшка. Или мне забрать кого-то другого? Других? Опять?

– И вправду, мама, – вдруг сказала тётя Зоня, – решайся. Чего мы все должны…

Бабушка повернулась к столу спиной. Было видно, как она силится поддёрнуть рукава.

– Мама! – тётя Зоня перешла на крик. – Я тебе говорю, ответь! Или ты опять за своё? Делаешь вид… – она поднялась: опухшая, вся в красных пятнах, с истончившимся от злости ртом, растрёпанная. – Ты решаешь свои вопросы за наш… за их… За мой счёт. Я тут всегда как сирота, – тоненько крикнула она. – Всю жизнь купалась последней, – она высморкалась. – В холодной воде… А всё маме, всё бабушке, всё Вите – а вы, девочки, подождёте… А бабушка-то, мама, умерла, и прабабушка умерла, и мальчики все твои умерли, – прохрипела она в бабушкину спину. – Всё детство оставляла им горбушки: «А вдруг, – говорила, – а вдруг…» А не вдруг! Всё, пропали… любимчики. Тю-тю… Ждала она! А мы – полусироты, живы! – она вцепилась в скатерть. – И в холодной воде всю жизнь здесь, в обносках!

– Смелее, – прошептал Гость. – Вы её очень ослабили…

– Что ты мне дала? А? Ответь! – выкрикнула своё фирменное проклятие тётя Зоня – и, излив яд, собиралась было сесть, да забыла о лежащем на полу стуле. Раздался визг, взметнулись рыжие пряди, ноги, и тётка распростёрлась на половичках.

– Я тебе скажу, – заявила ей сестра и вылила на неё компот из графина. – По жопе, в детстве, мало.

– Хамка, дура, длинноносый фашист. Я ж вся мокрая и замёрзну, – плаксиво заявила тётя Зоня с пола. – Помогите мне кто-нибудь…

– Браво, браво, – сказал Гость. – Такое соло.

Абажур над нами протяжно моргнул и в абсолютной тьме мы увидали, как красным горят глаза пришлеца. Вакса, с тахты, светила очами в ответ.

– Я могу повременить с Зеркалом, – выдавил из себя Гость. – Слишком долго гоняюсь за ним. Но вот этот, третий – интересует меня в первую очередь. Не то вам опять придётся кем-то жертвовать… голосом… годами… близкими… детьми.

– Мама, – отозвалась тётя Женя. – Это уже слишком! Ответь ему что-то.

– Пока бабушка молчит, тётя Женя, он ничего не сможет сделать. Это всё угрозы, – так. Сквозняк. Холодный ветер в полдень.

– В спальне, там, – вкрадчиво сказал всадник. – Один раз. Тоже был сквозняк… ветер. Не можете не помнить.

Тётя Женя обхватила пальцами шею.

– Мама, – сказала она, – как так? Это ты…? Ну не молчи. Ведь… Костя… Так значит ты, ты могла… могла спасти… – хрипло крикнула она. – Но ведь промолчала. Я же так просила… Я ведь никогда ни о чём не просила… Никогда!

– Это был бы не совсем дядя Костя, – сказал я шёпотом. – И зеркало, зеркала, мы…

Тётка повернулась ко мне – на бледном лице проступили два ярко-алых пятна.

«Как у чахоточных», – подумал я.

– Что ты можешь об этом знать? – прокричала тётя Женя. – Что? Сопляк!

Неля заплакала. Горько. Витя оторвал свежепришитую пуговицу.

– Я, может быть, и сопляк, – примирительно сказал я. – Только я говорю, что знаю: он, – и я ткнул в Гостя пальцем, – раздор и ссора. Провокатор хренов.

– Тёмные дни теперь прошли, – обратился я к всаднику, безмятежно гладящему дудочку. Где-то на самом краю мира прозвенела нежно челеста. «Рознь» развеялась.

– Тыкать пальцем невежливо, – бесцветно произнёс Гость, в голосе его читалась досада.

Тётя Женя будто оступилась.

– Ой… – сказала она и покраснела. – Ой, мама, прости.

Я перевёл глаза на скатерть, крошки сложились, наконец, в слово. «Незаконно» дрожало на «аксамите».

– Я вот тут думал, – быстро сказал я. – Ты нежеланный и незаконный Гость…

– И? – насмешливо переспросил он.

– Ияизгоняютебяотнынеинавекиотменяяприглашение, – пробарабанил я, кузина Сусанна оторвала третью пуговицу жакета, на лице её читалась досада.

– Ты частишь, – сообщил он. – И не сказал, кого представляешь – поэтому эти слова не будут иметь…

По кухне пронесся тёплый ветер, прилетело неизвестно откуда несколько крупных розоватых лепестков, отчётливо зазвенела челеста и где-то в недрах дома нечто скрипнуло – так говорит жернов, пробуждаемый ото сна.

– …всей силы, – закончил гость и щёлкнул пальцами. Посторонние звуки стихли.