Текст книги "Случайному гостю"

Автор книги: Алексей Гедеонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

в начале которой то же, что и в конце, в середине – сон
С участием Гостей и шарманки

 
Ахает котик: «О,
– Что тебе котику, что?
– Снилася мне большая река.
Большая река полна молока.
Аж до самого дна».
 

Если вы отрицаете силу магии после того, как с успехом ею воспользовались, вы лишитесь всего достигнутого. Так написано в Старой книге.

Я пошел в кухню. Анальгин надо было чем-то запить. Осколки блюдца выкинуть. В светлой и тёплой кухне пахло яблоками и корицей.

Время от время приёмник выплевывал в пространство обрывки песен – я побарабанил по деке пальцами, и ВЭФ смолк. Я налил воду из чайника – обычную воду в обычную чашку. Вода сильнее обычного пахла медью. И на душе у меня было скверно.

– Куда вы столько наготовили? А где мама? Что, совсем нету салатов? Ну тогда я накрошу «Констанцию», – хлопотливая тётя Женя с неувядшим морозным румянцем на щеках ринулась к холодильнику. За шаг до него она знакомым движением поддёрнула рукава и сказала:

– Пойду-ка сполосну руки сначала, – и удалилась в ванную.

Неистребимый аромат шампуней, ацетона, лака для ногтей и крепкого одеколона шлейфом поплыл за ней. Пыхнула колонка, зашумела вода.

– Лесик!!! – прокричала тётка из ванной. – Это ты снова намалевал гадость на зеркале!? Все стекло в краске. Иди сейчас же сотри!!!

– Мама! – раздался из комнаты вопль сестры моей Нели. – Что ты орёшь? Сотри сама – ты что, не знаешь? Только тронь какую-то их пакость – сразу крики!!!

Я допил воду и поставил стакан в мойку, анальгин путешествовал по организму, явно не торопясь растворяться и избавить меня от боли в колене. – «Нужен аспирин, – подумал я. – Он от суставов!» И я пошёл в бабушкину комнату.

В «ванькире» было холодно. Зябко, несмотря на отчаянно раскалённую печку. Очень холодно. Пробирало до костей. Поначалу мне показалось, что окно открыто и тюль развевается, принимая странные для обычной шторы формы.

Спустя минуту я понял – Гости! Их было столько, что воздух в комнате напоминал туман. Медленно, словно преодолевая невидимый мне ветер, бродили они, оборачиваясь, взмахивая руками, показывая друг другу на горло и куда-то под ноги. Нечеткие и несколько смазанные, отливая зеленью, словно патиной времен, парили в воздухе, вращаясь против часовой стрелки и обводили стены растерянными серебристыми взглядами.

На столе нервно моргала настольная лампа, заставленная толстой книжкой.

Бабушка в кресле крепко спала, подложив под голову подушку-думочку с вышитым на ней венком из маков. У неё на коленях сонным плюшевым клубком лежала Вакса и откровенно храпела, подёргивая лапками при каждом вздохе. Вокруг них вились Гости, жадно смакуя каждый выдох и купаясь в золотистой пыльце дрёмы, укрывавшей кресло, – колдовского сна.

На креденсе, среди фарфоровых фигурок, стояла маленькая шарманка, моя, детская – из ларька под Детским миром, дребезжавшая за свои шестьдесят девять копеек какие-то совершенно неположенные песни. Разбавляя хлад и тьму смесью музыкальных звуков, пел меланхоличный горн, хрустальными горошинами брызгал клавесин истинным горем, рыдала без слез одинокая скрипка, пробивалась сквозь дешевые перепонки лютня – шарманка веселилась. Колыбельные сменяли одна другую, в них вплетались медляки, канцоны и блюзы, подумав секундочку, шарманка вывела нечто мелодичное из Анны Герман, вторым голосом ныл по-немецки какой-то мальчик: «Майский жук, лети ко мне. Отец погиб мой…», его сминала мелодия из «Обыкновенного чуда», под детскую песенку про кота: «Снилась мне река полна молока – аж до самого дна…» – ухало совою в ночи что-то джазовое, тихое и вкрадчивое, словно вода в новоорлеанских, наспех вырытых могилах. Звенели бубенцы, тренькали струны, сладко свиристели флейты и со всем не позабытым прощалась гулкая каллиопа – сегодня и навсегда.

Первым делом я начертил круг. Таблеткой аспирина. Вышло плохо. «Это эллипс», – разрешил себе думать я. «Он похож на круг, и его не взломают». Дочерчивал и зачитывал его я в спешке и прошелся почти раскрошившейся таблеткой по собственным тапочкам. Из них пришлось выползти. Гости обратили внимание на меня и ринулись вперёд.

Всегда люблю смотреть на действие круга, пусть и аспиринового.

Назойливые попытки Гостей, званых и неожиданных, подойти поближе в буквальном смысле были размазаны в дымный студень. Время от времени из парообразного морока выныривала шарящая ладонь, лицо с серебристыми глазами, подол платья с кружевным подбоем.

– …Sator arepo, – сказал я осторожно. Закрыл глаза, заткнул руками уши и продолжил… Холод не оставил комнату.

– Они не любят «Отче наш», – сообщила мне как-то бабушка, – особенно латыной.

Тогда мы сидели на кухне и перебирали съедобные каштаны – с длинными хвостиками отправлялись в шкаф, с короткими – в печку.

– И что надо сделать? – проследив, как развалилась пирамида из каштанов, спросил я.

Бабушка вздохнула.

– Пока только помнить, – сказала она, ссыпая годные каштаны в казан. – Имею надежду, до знания не дойдет…

Я открыл глаза. При первых звуках молитвы молитв Гости замерли – те из них, что не участвовали в свалке у круга, завертели головами и пригнувшись бросились вон – в стены, в половицы, в шкаф с книгами. Круг дрогнул и засветился слабеньким белым светом. Золотое сияние вокруг бабушки потускнело. Шарманка охрипла и начала сбоить, стоило мне сказать «Amen».

Последние из Гостей, возмущенно размахивая пальцами, вышли прочь.

– Идите с миром, – основательно напутствовал их я. – Эхи поганые!

За моей спиной спящая бабушка, совсем другим – не знающим ни сигарет, ни потерь, ни слишком быстро уносящихся лет – голосом сказала по-польски: «Куда же ты, мамуся?!! Мама!!!»

Вздохнула и проснулась. Отдохнувшая и грустная. На коленях у неё, громко и хрипло мурлыкая, выделывала параболы Вакса. Запахло ландышами и табаком.

Я молча выскочил из круга. Кроме легкой сырости ничего в комнате не напоминало о наших прозрачных друзьях. Я схватил всё ещё что-то квакающую и звякающую шарманку, открыл, обжигая пальцы, печку и бросил на полыхающие жадным жаром угли её, визжащую от ярости, частицу и орудие чужого зла.

За окном отчаянно сигналила машина, возле Красного дворца зажгли жёлтые фонари. Тучи, принесенные северным ветром, сыпались обильным мокрым снегом.

Бабушка прошлась ладонью по волосам, потёрла щеки, кашлянула в кулак и стряхнула кошку с колен. Встала и, оглядев комнату, подозрительно спросила:

– А где той пташек?

– Какой ещё пташек? – разъярённо спросил я, обнаружив, что задники тапочек бывшие вне круга, отсырели и пошли пятнами чёрной плесени. – Зима, бабушка, птички того – улетели.

– Ум у тебя одлетел, остался язык, – философски произнесла бабушка. – Хотела б, чтобы случилось наодврут. Но то мечта… Тут прилетел, был, мой пташек – мышикрулик[119]119
  королёк


[Закрыть] – такой золотой весь, клевал зерна, за ним пришла мама… моя мама – и только хотела поговорить с ней, давно не видала – как ото ворвался ты и сотворил…

И бабушка оглянулась.

– А что-то тут творилось? …Лесик?! Что ты сотворил?

– Ну, что?! – сказал я, пакуя противно пахнущие гнилой водой тапочки в газету. – Что?! Хороший вопрос, что… Сначала вы, бабушка, спите на закате, потом у вас птички, потом встреча с мамой, а расплачиваюсь я.

– Тапками? – спросила бабушка с ноткой надменности.

Ладонью она толкнула на стол том Ожешко, закрывавший лампу. Шелестя страничками, книга тихонько стукнулась об стол, за ней обнаружился стакан с чем-то белым.

– Сами нэрвы у всех, – буркнула бабушка и взяла склянку. – Пансионерки просто! Имбирне молоко, – сказала она, – од него всё. Гонит апатычность и артрытызму… – и она поднесла стакан к самому носу, затем глянула на него чуть ли не вплотную. – Хм! – сказала бабушка грозно и нацепила очки. – Скиснело!

Она развернулась всем корпусом, и я ощутил дикое желание схватить прах тапочек и бежать. Вакса, тревожно принюхивавшаяся к воздуху в комнате, громко чихнула. И виновато глянула на нас.

– Направду, – пророкотала бабушка. – Инвазия[120]120
  вторжение


[Закрыть]!!! Какая низость! Кламство! Такое на Вигилию… Ко мне в дом! На мое молоко! Кто то был?!

– Тут, бабушка, такое было… – виновато начал я. Вакса обернула себя хвостом и зевнула, явив миру четыре желтоватых клыка.

– Мама, – сказала с порога тётя Женя. – Вот ты где! Я шла на голос. В том стакане все пропало, что ты с ним ходишь? Христос Рождается!

– Славим Его… – обескураженно сказала бабушка. – Скондз ты взя́лась, Геничка?

– Известным путём, – сказала тётя Женя, улыбнулась и немного покраснела, привядший морозный румянец вспыхнул вновь. – Мама, говорю тебе, дай мне стакан, вылью уже эту гадость! И она буквально выдрала стакан из бабушкиных рук. Та слегка нахмурилась и зашла тёте Жене за спину.

Тётя Женя разглядывала стакан.

– До какого состояния довели молоко, – сказала она осуждающе. – Такое нечистое, просто зараза! Три дня оно стояло, что ли.

Бабушка надела очки и уставилась в затылок собственной дочери.

– А то канапа… – сказала бабушка нехорошим шёпотом, и волосы стали дыбом у меня на затылке от силы Дара. – Пана кота… – произнесла сонным голосом тётя Женя.

Бабушка сняла очки и сунула их в карман. Я сел рядом с Ваксой, и кошка окинула меня надменным взглядом.

Тётя Женя потрогала волосы, поддёрнула рукава и сказала в пространство кухни:

– Так мало салатов, мама. Я нарубила Констанцию и, наверно, соберу на Панску?

– Такое, – милостиво заявила бабушка. – Я, тем часом, уберусь.

Тётя Женя вышла, унеся с собой стакан.

Я встал с дивана и пересел на подоконник. На нём я любил читать и рассматривать жизнь улицы Коперника. Читать мне сейчас не хотелось. А на улице лепил снег.

Бабушка скрипнула шифоньером и вынула из него маленькую ореховую шкатулку.

– Нет, но что-то тут было? – спросила бабушка в полутьме. – Я чую какую-то силу. Сонное марение, не иначе. Но кто ставил такую пулапку[121]121
  ловушку


[Закрыть]? И что-то за дух лезет из печки, грязь?

– Кого тут только не было, – сказал я. – Может, оно и пулапка, по виду похоже. А в печке, бабушка, спёкся сон.

– Чей? – быстро спросила бабушка, хлопнула шифоньером и поставила шкатулку на стол.

– Ваш, – ответил я. – А у меня теперь коленка болит. Очень. И я выкидываю уже вторые тапки…

Бабушка отодвинула газеты с кроссвордами и расстелила на столе, под лампой, квадратик бархата. Зелёного и вытертого.

– Не пойму, – сказала она, и провела по бархату ладонью. – Кто-то тут дурит мне голову. Для начала думала, что то – ты. И тапки твои. Сон…

– Так приятно такое слышать, – сказал я и подобрал ноги под себя. Колено хрустнуло.

– Нет, не хотела сказать обидное, – вымолвила бабушка. – Не помысли. Вот Гости, что-то они тут делали? И такой сон? То злая воля!

– Очень злая, очень – поддакнул я и обнаружил в углу подоконника кусок красного шерстяного шарфа. Я снял брюки и принялся тереть коленку «красной шерстью». Бабушка искоса кинула на меня взгляд.

– А наши все? Где сенс? Как они сбегаются до квартыры? Кто зовёт?

– Запах еды, – убежденно сказал я. – Пока всё не стопчут – не уйдут!

Бабушка посмотрела на меня заинтересованно.

– Дух? – сказала она. – Нет, не то, неверно. Тот Зов и Гости… Так, вся в интриге – чей то Зов? Ты молчишь? – полуутвердительно спросила она и кашлянула. – Но нет, ты дуришь мне голову. Сон…

– Нет, я пою, – ворчливо обронил я. – Чай, бананы, сайра…

– Такое пели и раньше, – мечтательно произнесла бабушка и погладила бархат в обратном направлении.

– И кто это? – задал я коварный вопрос. Колено, атакованное красной шерстью, смолкло. На всякий случай я обвязал его шарфиком и натянул брюки.

– Спредавцы непотребу, – сказала бабушка. – Ходили и кричали, пели куплэты.

Она выложила на прямоугольник темно-зеленого бархата небольшую горку украшений.

– Всё то – мозаика разбита, – сказала бабушка и надела на палец тяжелую на вид «печатку» с камнем зелёного цвета. – Нет ясности!

«Гелиотроп, – откликнулся Дар, – камень жрецов. Помогает устранять препятствия. Обличает двоемыслие, изводит клевету и раскрывает вражьи козни».

– Да-да, никакой ясности. Совсем. На улице снег, – сказал я и слез с подоконника. Чёрной тенью шастнула на него Вакса.

– Тутай чаруют, – продолжила бабушка. – И так… реально.

Камень на её пальце полыхнул тайным светом. Она надела на другой палец моё любимое кольцо – с сапфиром, по форме он напоминал жернов, в середине его было отверстие. – Не вижу кто.

– Скажи, за тобой опять охотились? – как бы между делом поинтересовалась она. – Или как? Видел надобычное? Тени, монстров, креатур?

На кухне тётя Женя включила телевизор и сказала кому-то.

– Опять программы сбили! Мама!

– Да, представьте, – разобиделся я. – Это были носки. Вырвались из мрака. Шипели и кусались.

– Боюсь такое представить, плохие будут сны, – криво улыбаясь, сказала бабушка в полумраке. – Уже не та система нэрвова.

Я атаковал украшения. Первым делом я завладел тоненьким серебряным колечком и нацепил его на мизинец.

Совершенно неожиданно увидел я большой, душный, светлый зал, отчетливо пахнущий хвоей, канифолью и пачулями. Гремела музыка, со всех сторон слышались голоса и смех, я танцевал, танцевал польку и рука моя с серебряным колечком… была женской.

– Отдай супир[122]122
  колечко без камня


[Закрыть]! – сказал сердитый девичий голос. Чернявый студент, партнер удивленно вскинул брови, видение растаяло…

Бабушка стояла надо мной, колечко вертелось у неё в руках.

– Вот я думала, чего он испугался? А, это ты – меряешь чужие кольца. Же я не говорила, что так можно намерять чужую судьбу? – сказала она.

– Говорили, – пискнул я.

– Ну и… – неожиданно спросила бабушка.

– Что?

– Как тебе мой кавалир?

– Похож на Делона, – глубокомысленно заметил я.

– По мне так и лучше, – ответила бабушка. – Французы – они без чувства. Один неповажный пых!

На воротник зеленой блузы она пристегнула старинную выпуклую брошку с какой-то сложной царапиной в виде буквы «В» в центре круга.

– Бабушка, а что такое «гемма», – спросил я, перемещаясь поближе к ларчику.

Бабушка посмотрела на меня из-под руки, она застегивала пуговички на манжете.

– Ты уже тысячу раз слышал. Все камни резные называются геммами. Геммы бывают выпуклые – тогда то камеи, и ешче такие, ну как то сказать – полые, инталии тогда-то печатка. И она покрутила у меня перед носом «печаткой». – Наша гемма очень старая, ещё с Палатината… – бабушка улыбнулась опять и поправила волосы. Поддёрнула рукава и огладила юбку, сняв с нее незримую пушинку.

– Ну как мой вид? – спросила бабушка, извлекая из недр стола «Быть может».

– Люкс, – немного подобострастно сказал я. Бабушка вздохнула.

– Лесик, – сказала она, из тени и ароматов. – Убираемся и идём искать первую зорю.

– Прямо на небо? – спросил я.

– Трошку зарано, – ответила улыбающаяся в полутьме бабушка. – Но на дальнейше знай – я не против неба. Там нет глупств. Такое. Перед тем хочу сказать – дам тебе «Девять трав». Будет тяжко. Рассеем те чары.

– Хоть бы раз было легко, – пробурчал я. – Что стоило родиться в пятницу?

Бабушка сделала шаг и зажгла верхний свет.

– Вопрос не в пятнице, – сказала она. И бронзовые листья из мастерских Коломана Мозера одобрительно сверкнули ей в ответ. – Вопрос в крови. И в жичениях.

– Конечно, – понимающе поддакнул я. – Хотение, желание, веление, а потом – бац! Рождение! И кровь, кровь, кровь.

– Так всё и было, – уверенно сказала бабушка, надвигаясь на меня с маленьким красным термосом. – Именно бац. Пей теперь. До самого дна…

Я открыл красный термос, запахло яблоками. Бабушка постукивала пальцами по креденсу, я прислушался.

 
– Снилася мне большая река,
 Большая река полна молока
         Аж до самого дна.
 

Я вздохнул и сделал большой глоток.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

краткая
О том, как обретя одного защитника, можно утратить восьмерых покровителей
А также – кто притаился на балконе?
С участием Лисы и Подорожника

Над мостом царил ветер, клин серых гусей безуспешно взывал к кому-то из переполненного жемчужной печалью неба. Шумела река, складывая сердитые тёмные волны в знакомый напев:

– До самого дна…

Белый венок бултыхался в сердитой воде, упуская вслед стремнине лепестки, словно слёзы.

Я сидел, опираясь на основание балюстрады, и на плотно подогнанных плитах можно было видеть потёки от недавнего кровавого снега. Светло-розовые.

Ангел по-прежнему стоял ко мне спиной, зеленоватые крылья его откликались еле слышным звоном на гусиные призывы – вспоминали небо.

– Не видел никогда здесь солнца, – сказал я ангелу, и что-то больно кольнуло меня в сердце.

– Здесь другое солнце, – дружелюбно сказал ангел. – Хорошо, что оно ещё не видело тебя.

– Ты знаешь, – сказал я, шаря руками по плитам и пытаясь встать. – Мне нужна защита. Надоело быть дичью.

Ангел повел крыльями.

– Нет ничего проще. – И река под мостом шумно плеснула о парапет. – Только что ты принял защиту девяти. Обратись к ним.

– Боже, боже, боже, – сказал я. – Этому не будет конца. Никогда. Селёдки, мышки, вороны. Вот теперь травы, ну вот как, как мне поговорить, например, с подорожником? И вообще – ничего, что я к тебе лицом?

– Не думаю, что тебе необходимо видеть моё лицо, – после некоторого раздумья сказал ангел. – Уже сейчас.

– Пожалуй, ты прав, – сказал я. – Так. Мне пора. Защиты мне не видать, а полы у нас твёрдые.

Я встал на ноги и оглянулся.

– Почему же? – прогудел ангел, и гуси жалобно отозвались среди серого неба.

– Откуда я знаю, почему они твёрдые, – раздумчиво сказал я, с неохотой разворачиваясь к Ангелу спиной. – Наверное, чтобы больнее падать…

Под ногами у меня мелькнула тень и из ниоткуда явилась тревожная лиса.

– Отлично, – сказала она, усаживаясь подобно статуэтке. – Отлично! Такого не было со времени Тевмесса. Стоило покинуть тебя на полчаса, и вот пожалуйста – неверный выбор как есть.

– Ты разболталась так… – буркнул я. – Что кроме слов?

– Сны, кошмары, крики. Шёпоты, в конце-концов, – усмехнулась лиса и нервно дёрнула хвостом. Сзади послышался лёгкий мелодичный звон – наверное, так смеются ангелы. Или их крылья зовут небо именно так.

– Оставь себе «спасибо», – озлобясь рявкнул я. – Я ищу защитника, а не пустобрёхов хвостатых!

– Позволь представить тебе, – смиренно сказала лиса и попыталась сложить морду бантиком, – твоего защитника. Это Вегерих.

Некто зелёный, низкорослый, незаметный доселе – сдёрнул с головы берет и небрежно поклонился.

– Ты сделал выбор, – произнес он шелестящим словно листья голосом и улыбнулся. – Но лично я предпочитаю имя Плантагин, по-вашему подорожник.

Лиса насмешливо тявкнула.

– Дни людей – как трава, – потрясенно сказал я.

– Как цвет полевой цветут, – подхватил человек или не совсем человек в зелёном.

– Без стона и прихотей… – сказала лиса снизу. – И имей в виду, – я не обижаюсь на твои слова про пустобрёхов, но запомню их.

– Передай всё это Рыцарю, – отвечаю я ей. – Когда явится. Как я понимаю, ты давно недолюбливаешь Охоту?

Лиса заметно тушуется. Вода под мостом издает сильный всплеск. «Водится ли в ней рыба?» – настороженно думаю я.

– Ты бы мог выбрать двух или трёх, – подлаивает лиса, мелко нарезая круги вокруг нас. – Или обратиться к яблоне, но вновь сделал не… слишком быстрый выбор.

– Я помогу тебе выдержать многое, – мягко сказал Плантагин. – Без стона и прихотей.

Я хотел ответить, но споткнулся.

Мне повезло, по крайней, мере в этот раз. Я оказался на бабушкином диване, правда, с размаху и головой вперед, но дерматиновая твердыня всё-таки получше жесткого пола.

Бабушка откручивала и закручивала крышку термоса. Напротив меня сидела Вакса и рассматривала бабушку маленькими злыми глазами – кошку страшно раздражал скрип крышки, но мяукать она не смела.

– Вы надеетесь добыть огонь? – спросил я и сел на диване. – Трением?

– Маю надежду, – сказала бабушка, – добыть уже успех. Как тебе девять трав?

– Успех был только с подорожником, – констатировал я, осторожно помахивая замерзшими после возвращения с моста руками. Бабушка поставила термос на стол и подошла ко мне, кошка шевельнула ушками готовая улыбнуться.

– Вигилия настала, – сказала бабушка. – Наше дело ждать. Что бы ни стало – не будь смутный.

Она погладила меня по щеке и сказала:

– Без стона и прихотей.

В печке оглушительно треснул кусочек угля.

Бабушка открыла дверь в кухню.

Тётя Женя увлечёно встряхивала баночку майонеза, в тарелке громоздилась любимая мною «Салата панская» – по словам тётки, «бравшая не менее банки».

«Весна» с явным отвращением показывала страницы «Голубых огоньков» и не одобряла треском Пьеху. Напротив, через стол, сидела Неля и тщательно примеряясь, срезала нагар с фитиля в Ангельской свече. Пламя почти тонуло в синеватой дымке.

– В доме дух… – мельком подумал я.

– Неличка, – сказала бабушка за моей спиной, – мое золотко! И ты тутай? Матер Долороза…

– И вам, бабушка, здравствуйте, – с достоинством сказала Неля, в последний раз щёлкнув ножницами. – Компот у вас получился вкуснейший. Христос Рождается!

Бабушка совершила круг по кухне.

– Славим Его… – сказала она и включила воду.

Тётя Женя добросовестно вымешивала «салату», восхищаясь «неплеснявым» майонезом. Я осторожно похромал за курткой, подмышкой у меня был свёрток с тапками, избавиться от праха, я предполагал в коридоре. Было слышно, как Витя с кем-то разговаривает в нашей комнате. Неля поднялась со стула и, ритуально постучав по скрежещущей Кобзоном «Весне», заметила:

– Столько наготовили! Кого вы ждали, бабушка?

– Вышло, что тебя, – рассмеялась бабушка.

«Весна» показала нам некую певицу, без звука.

– А как вы знали… – начала было Неля, смутилась и махнула рукой.

– То такое, не пропадёт. Истинный труд – благословение, – прополоскав нечто невидимое в раковине, сказала бабушка. – Знаешь, кто находит работу линуху?…

– Знаю. Не скажу, – лукаво заметила Неля и отбросила волосы на спину, – идёмте смотреть на небо, – сказала она. – Так уже есть хочется.

– Да-да, – сказала тётя Женя, – живот просто подвело. А где вы взяли такой майонез? Он не кислый и не течёт, и резиной не пахнет. Так странно, – и она передвинула в центр стола здоровые гранёные стеклянные миски с салатом.

– До звезды! – обронила неизвестно как оказавшаяся у меня перед носом бабушка, и все мы: Витя в батнике и школьном пиджаке, я в тёти-Жениной кожанке – «…чёрная, 180 рублей, куплена в горах, в груди жмет, но носить можно…», Неля, прихватившая бабушкин плед в клеточку, тётя Женя в Нелиной куртке, бабушка безо всяких курток, но в беретке – оказались в передней. Случился шум. У двери прыгала Вакса, безуспешно пытаясь повиснуть на ручке. От скверности характера Вакса на дверь рычала.

– Старая ты уже, – безоговорочно сказал я ей. – И глупая.

Кошка повернулась ко мне спиной и сделала шерстью на хребте волну, безусловно означавшую презрение.

– Лесик, – высморкалась тётя Женя, – открывай дверь и не морочь голову… Я есть хочу.

– А не то вы начнете дуть? – спросил я. Витя льстиво хихикнул.

– Так, ну ты, Ниф-Ниф… – вступила в бой кузина. – Не валандайся там!

Бабушка поправила берет и ткнула меня в спину, я взялся за медную дверную ручку, оглянулся; бабушка смотрела мне под ноги, и лицо её становилось все пасмурнее и пасмурнее. На кухне «Весна» кашлянула помехами и пропела: «У неё корова Му… и марабу».

– «Секрет…» – томно проворковала Неля. – Открывайте скорее дверь!

В этот момент раздался звонок.

– Печатка! – сказала бабушка и стукнула кулаком о ладонь. – Лесик, на Бога, где есть печатка? Где?!

– Мама!!! – рявкнула тётя Женя. – Какие перчатки? На улицу и за стол!!

– Они целый вечер как два чукчи, – доверительно сообщил Витя сестре и та раздражённо сдунула с лица прядь волос.

Кто-то за дверью позвонил ещё раз – нетерпеливо и… очень характерно – два длинных и один короткий. Бабушка недоверчиво кашлянула и кивнула подбородком в сторону двери. Я дотронулся обеими ладонями до хлипкой преграды. Внизу хрипло мяукнула Вакса.

Вдох… выдох – узнать, кто стоит за дверью, так и не удалось. Все окутывал тёмный, подозрительно знакомый туман. Звонок, два длинный и один короткий, протренькал ещё раз.

– Мама!!! – раздалось из-за двери. – Ты что там, умерла?!

Я повернул ручку и дверь открылась, мы все высыпали на галерейку.

На ней разливался зыбкий свет из окон нашей и соседских кухонь. Мне стало жарко и неприятно. Я попятился и наступил кому-то на ногу. На балконе, обдуваемые ветрами декабря, стояли два охотника – с копьями, в шапках с маленьким рогами и огромных масках; один из них – потолще, пошуршал доспехами, снял с лица зловещую маску и удивительно знакомым голосом сказал:

– Что это вы все сюда поналазили? – и стукнул о перила сложенными в чехол лыжами.

– Страхи на вру́бли[123]123
  Огородное пугало. Здесь в смысле: вот пугало-то.


[Закрыть]!!! – несколько хрипло сказала ошарашенная бабушка. – Вечер добрый, Зонечка. Так можно и поймать переляк, – обратилась она ко мне и кашлянула в кулачок.

– Христос рождается! – из глубин пледа протянула Неля, и все мы нестройным хором сказали: «Славим Его!»

– Я вижу там звезду! – крикнул Витя. – Скорее кушать!

– Так наф и не приглашят войти? – сказал второй «охотник», снимая перчатки и рогатую шапочку. У меня отлегло от сердца, такой надменный шепелявый голосок не мог принадлежать Ночи Дымов. Так говорила моя сестра Яна.

Незаметно я перебросил пакет с заплесневевшими тапками через перила – во двор.

– Про́шу, про́шу, – расшаркалась бабушка. – Гость благословьонный!!!

И мы гурьбой вошли в переднюю, тётя Зоня в темноте пнула Ваксу.

– Неужели, мама, это обязательно, – прорычала она. – Животное в доме?!

– Хлева у меня нет, – царственно обронила бабушка и ринулась в кухню, к пеналу.

САЛАТА «КОНСТАНЦИЯ»

(в честь жены Моцарта)

Легенда: Моцарты жили бедно и ели что попало.

В салат можно впихать всё, что есть в холодильнике.

Салат укладывается слоями:

1 слой. Яйца, тёртые на крупной тёрке.

2 слой. Репчатый лук – мелко порезанный.

3 слой. Промазать майонезом.

4 слой. Вареная морковь – мелко порезать.

5 слой. Свежая капуста – мелко порезать.

6 слой. Промазать майонезом.

7 слой. Посыпать зернами граната

САЛАТА ПАНСКАЯ

Язык (говяжий), неполная банка зелёного консервированного горошка, 400 гр спаржевой фасоли, 3 ст. л. майонеза, 3 ст. л. сливок, укроп, соль.

Спаржу потушить и нарезать кусочками. Язык отварить в подсоленной воде и нарезать кубиками. Все перемешать, добавить горошек и залить соусом, приготовленным из растертого со сливками и укропом майонеза.

Подавали ее в тарталетках.