Текст книги "Случайному гостю"

Автор книги: Алексей Гедеонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

– Как там по латыни шнур? – спросил я.

– Фунис, – ответила бабушка. – И поторопись.

Проекция опечалилась.

Судя по звукам из кухни, вот-вот должен был появиться Мышиный Король, не то чтобы в самой кухне – в телевизоре, далёкий и не страшный, но меня всегда волнует этот момент… Может он пройдёт мимо… Ведь может вполне, если солнце ещё не село. Многие магические существа могут быть обнаружены и вызваны лишь в ночное время.

Перед тем как открыть дверь, бабушка оглянулась на меня.

– Вот из-за тех чар! – досадливо сказала она и подернула рукав, я непонимающе поморгал на неё. – Всё путаю, – сказала она, – не та уже память.

Бабушка открыла дверь – на порожке сидела взъерошенная Вакса; мы вдвоём уставились на кошку.

– Дай пройти, кыса, – задумчиво сказала бабушка, и поправила гребень в волосах.

В ответ кошка издала хриплый крик и укрылась в комнате…

Бабушка развернулась спиной к косяку, к противоположному прислонился я, над нами покачивался помандер – отчётливо пахла гвоздика в нём.

«Изгоняет зубную боль», – вспомнилось мне.

– Кот мяукнул в третие… – прошептала бабушка. – Я, Лесик, что-то такое сказала в комнате. Важное.

– Вот это по настоящему хороший вопрос… – ядовито ответил я.

Кузина Сусанна задумчиво жевала пирожок-ушку и разглядывала одновременно нас в обрамлении дверного косяка и Щелкунчика в телевизоре.

– Позднейше… – сказала бабушка. – После того… Что-то самое важное…

Я обернулся в комнату – Вакса взобралась на стол и, освещенная со спины тусклым ночником, наблюдала, как истончается, угасая, мой двойник. Мы встретились взглядом – почти обесцветившийся близнец глянул на меня. И, прощаясь с этим светом, прошептал или скорее выдохнул: «Иллюзия…».

«Иллюзия как есть, – удовлетворённо подумал я. – Развеялся…»

Родственники занимались откровенным чревоугодием – карп, селёдка и копчёная рыба пали в неравном сражении. Витя доедал соус – кофейной ложечкой.

– Нуу, мы вас заждались уже!!! – сказала тётя Женя. Она, за компанию с Нелей, нанесла «Констанции» ощутимый урон. – Где вы ходите? Вот ты, мама, подумай, – в детстве Рождество не отмечали, а сейчас – собрались. Всё меняется…

– Так, расслабились, – сказала тётя Зоня и оперлась рукой о стол. От еды и тепла она зарозовелась, снопик кудрей вырвался из резинки. Природная моложавость взяла верх над склочным характером, и в чёрном своём свитерке с простенькими бусиками на шее, тётка казалась мне прерафаэлитской мадонной – томной, замкнутой, ранимой и насмешливой.

– Так вкусно и весело. Как раньше…

– Приходи почаще, – сказала ей сестра.

– Что, на каждую Вигилию? – спросила тётя Зоня. – Как та женщина, говорит: «Не приду больше – у вас то Рождество, то Пасха…»

– А в кемпинге щас дифкотека, – расстроенно сказала Яна. – Меня бы мальчик приглафил.

– Мог и передумать, – ввернула Неля.

– И света могло бы не быть, – убедительно проговорил Витя в стакан с компотом.

«Весна» расправилась с новостями, в которых советские инженеры что-то изобрели, американцы завидовали им, на Британию обрушились невиданные метели, а Эфиопию и вовсе – поразил голод, и продолжила «Щелкунчика». Бабушка вернулась за стол и смотрела на гостей.

Я ринулся собирать тарелки из-под борща. Тётя Женя намерилась было перехватить инициативу, но потом передумала.

– Приятно побездельничать, – сказала она. – Дай, мама, я покурю…

И кухню затянуло дымом. Закурили почти все присутствующие – окутанная ароматными клубами кухня колебалась вместе с помандерами, в преддверии Ночи ночей.

Бабушка подошла ко мне со стопкой разных тарелочек и блюдец.

– Почти всё съели, – удовлетворённо сказала она.

– Саранча, – буркнул я и включил воду, от вырвавшейся из крана струи пошёл пар.

– Чего ты смутный? – примирительно спросила бабушка. – Разве есть повод? Всё же Вигилия, не час для печали…

– Мне тревожно, – сказал я и сполоснул супницу.

– Но то поработай – работа гонит злые думы, – ответила бабушка, старательно вытирая вымытые тарелки.

– Так могла бы сказать лошадь, – заявил я и прикрутил кран. Бабушка отнесла тарелки и супницу в буфет и незаметно погладила створку пенала. Я почти услыхал, как звякнули ключи у бабушки в кармане.

– А когда подарки? – звонко спросила от стола тётя Зоня и покачалась на стуле. – Хочу подарки… – стул скрипнул.

– Я схожу за ножницами, – Ева, словно расплетясь, расскрепив руки-ноги, – поднялась с места, очень даже изящно. Высокая, рыжеволосая – будто родная кровь. Вся в чёрном – она всегда носила чёрное: «Мне так проще…»

– Захвати что-то тёмненькое, – сказала ей вслед Неля. – На глаза.

К Еве все почему-то обращались на ты. Так повелось. Она не возражала.

Я вернулся за стол. Переставил чашки, тарелочки для торта, пораскладывал ложечки. Неля расставила на столе вазы с печеньем, поднос с пряниками, тётя Женя бережно принесла расписанную чуть выцветшими земляничинками подставку для кекса на короткой толстой ножке – на ней подавали «Яблоки императрицы» – вайнэпфели.

Ева обернулась стоя на пороге, приподнялась на цыпочки и высунула кончик языка.

– О, – сказала она, глядя на яблоки, – «Белая борода». Старое явство, – и скрылась.

Бабушка протяжно посмотрела ей вслед и встала.

Кузина Сусанна сидела на краешке стула – хрупкая, словно старый фарфор, в одной руке она держала высокий фиолетовый бокал с чем-то, чего явно к столу не подавали – так ароматно наш компот не пах, в другой руке у неё был янтарный мундштук. Меленько прихлёбывая свою амброзию, кузина Сусанна говорила бабушке:

– Вот как умер Брежнев – фигурное катание не то. Не то. И вообще как-то невесело…

Бабушка кивала в ответ и передвинулась поближе к пеналу, так, чтобы в любой момент коснуться его створки пальцами, ладонью.

Витя встал из-за стола и прошёлся под «линкой» – походка его была какой-то расслабленной. «Так компотом обпиться, – восхищённо подумал я. – Я бы уже и не дышал».

Он тронул подарки, верёвка дрогнула. Витя сел на место, зачарованно разглядывая раскачивающиеся мешочки.

– …И я ему говорю: «А вот это уже личное. Глубокое и чистое», – рассказывала тётя Зоня сестре, накручивая локон на палец.

– Пропаренная банка для закрутки? – не удержался я. – Очень похоже!

– Расставь, Лесик, чашки, – беззлобно сказала тётя Женя, вторая тётка даже бровью не повела в мою сторону. Я призадумался.

Чашки у нас старые. Зато их много – больше двадцати. По-моему, это остатки трёх сервизов. На некоторых нарисованы ирисы – синие, лиловые и жёлтые, есть чашки, сделанные в форме кувшинок, и бабушка, очевидно из вредности, называет их лотусами. На донышке каждой из чашек-лотусов дремлет нарисованная белокурая девочка, бабушка зовёт её – Цалинка. Есть мои любимые – с птицами: сикорами-синичками, гилом-снегирём и клёстом – второе имя его звучит подозрительно, бабушка обзывает его – «крыжедзюб».

Не совсем мне понятно, как весь этот фарфор пережил войну, послевойну, да и довойну – не разбился или не был продан в рабство – там, за Оперой.

– Они ховались. Прятались. Спаслись, – кратко отвечала бабушка. – Вещи прячутся абсолютно лучше, чем люди.

– Мы все равно их находим, – сказал тогда я. – Я вот знаю, куда вы положили мою книжку, например.

Неля теребила свою «цыганскую» шаль и вывязывала из её бахромы узелки. Витя ещё раз прошёлся под верёвкой с подарками; вслед ему вышагивала Вакса, нервно машущая хвостом. Тётки развернулись в сторону «Щелкунчика» – где перед Машей и принцем плясала Тростниковая Флейта.

– Сколько ей лет? – спросила тётя Зоня сестру и подбородком указала на Максимову.

– Да наверно к сорока, – ответила тётя Женя и ухватила листик базилика.

– А смотри, – сказала ей сестра. – Совсем как девочка. А мы с тобой…

– Ну мы тоже не мальчики, – улыбнулась тётя Женя. – И не похожи.

Кузина Сусанна разожгла очередную папироску – из бабушкиных запасов.

– То всё, – усмехаясь и пыхая дымом в такт своим смешкам, произнесла она, – чары сцены, грым, иллузия…

Бабушка оторвалась от пенала и размашисто шагнула к сестрице.

– Повтори! – сказала она. – Повтори скорейше.

И впилась пальцами кузине в плечо, Сусанна поперхнулась дымом и принялась кашлять – я с интересом наблюдал, как с каждым спазмом из неё вылетали клубы дыма, пахнущего вишнями.

– Ну вы просто вулкан, – уважительно сообщил Сусанне я и поднёс ей компоту. – Кракатау!

– Такое слово мне неприятно, – прохрипела кузина и со всхлипом выпила напиток. – Я часть живого.

– Разве вулкан мёртвый? – поинтересовался я.

– Неживой, – хрипло заявила кузина.

– Прощение, прощение, – нетерпеливо сказала ей в спину бабушка. – Что ты сказала перед прыступом? Прошу повторить…

Кузина Сусанна, с достоинством поправляя парик, ответила с плохо скрытым сарказмом:

– А если не помню?

– Утопить, повесить сжечь, – услужливо пискнул я.

Бабушка обернулась и посмотрела на меня грозно.

– Вскипел чайник! – сурово сказала она.

– Туда ему и дорога, – свирепо ответил я.

– Пусти меня, – проворчала кузина Сусанна. – Сейчас я его зачарую. Балаболку. Не поможет и красная шерсть.

– Не сможешь, – мрачно сообщила бабушка. Нужна Сусанна сложила лицо в немом вопросе.

– Пил «Три стихии», – разъяснила бабушка. – Теперь сила нелюдская, и вся, пошла в язык.

– А куда смотрела ты? – поставила вопрос ребром Сусанна и уронила мундштук.

– В телевизию, – вздохнула бабушка. – Шло катание… И она возвратилась к пеналу и его ореховой створке.

– Ну-да, ну-да, – раздумчиво протянула кузина. – Яснее ясного. Так оно всегда…

– Чайник! – возвестила бабушка и отправила меня к плите почти без помощи рук.

В этот момент в кухню вернулась Ева. В руках у неё матово-чёрным переливался кусочек ткани.

– Можем поиграть, – сказала она и по ногам нашим потянуло сквозняком. – Попрыгать. Я, кстати, так и не нашла, чем резать…

– Я первая, – сказала Неля. – Где, бабушка, наши ножницы? Я тут ими нагар среза́ла…

Бабушка оторвалась от пенала. – Посмотри под телевизором, – задумчиво произнесла она и опять приникла к ореховой двери.

– Мама, шкаф не упадёт. Хватит дверь подпирать, – хихикая, сказала тётя Зоня.

– То не шкаф, то пенал, – произнесла тётя Женя, замечательно копируя бабушку.

– Сначала дети, – процедила Ева. – Подойдите ко мне. Ближе…

– А если я не дети, – разочарованно протянула Неля, – я так хочу поиграться…

– Поднимайтесь, поднимайтесь, – продолжила Ева и забрала у Нели ножницы – Каждого ждёт свой черёд и подарок.

Витя подставил голову – чёрная ленточка обвила его ореховые пряди.

– Хобри хобри, ховайся добре, як найду, роздеру як зелену жабу, – пробормотала Ева и покрутила Витю несколько раз, противусолонь. Остановив перечёркнутого чёрной лентой кузена, Ева вручила ему ножницы и своим дымным и хриплым голосом сказала:

– Ищи подарочек, красавец.

Из-под повязки, рассветом расплылся румянец – наш кармалита покраснел.

Он поднял руку, вторую – пощёлкал ножницами раз, другой, третий – свободной рукой нащупал мешочек, ленточку и клацнул по ней. Лезвия ножниц мелькнули серебристым сполохом. Ангельская свеча пустила яркую искру. Витя стянул повязку с лица.

– Мне казалось, я всех вас видел, – удивлённо сказал он. – Вы были такие странные… и он моргнул на свет абажура. – Пойду посмотрю, что в мешочке, – таинственно сообщил мой брат. Бабушка посмотрела на него и попробовала улыбнуться, вышло плохо.

– Попозже, – сказала Ева. – Посмотришь попозже, я скажу, когда.

Витя пожал плечами. Тётя Зоня, растягивая вниз свитер, вышла из круга абажура, к верёвке.

– Меня вертеть не надо, – склочно сказала она Еве. – Я и так закрученная.

Та странно двинула плечом.

– Ну как хочешь, – сказала она и улыбнулась в сторону. – Это только игра.

Они посмотрели друг на друга. Высокие, рыжие, кудрявые, в чёрном – похожие, словно сёстры.

– Её взяли з брамки[133]133
  из подворотни


[Закрыть], – сказала мне однажды тётя Зоня. – Ты знал?

Был ноябрь, когда поздно всё, и только дождь уместен – Нелин день рождения. В конце праздника Еву попросили сыграть, и она не возражала.

– Да, – продолжила тётка, – с земли прямо мама подобрала.

Она подула в чашечку и отпила кофе. – Видно, выкинули те, с гетто. Их тут водили разбирать бомбежку, всегда под собаками строго… лай… крик… А ведь все равно какая-то там ухитрилась… А мама в дом занесла. Да. Такая квелая была – даже вши её не ели. Мы думали умрёт. Но нет!

Ева играла ноктюрн где-то далеко-далеко, через две комнаты и коридор.

– Нас за все это могли расстрелять сто раз. Я так и сказала.

– Тётя Зоня допила кофе, поболтала чашечкой, перевернула, потрогала донышко. – Можешь представить?

Я представил. Тётя Зоня перевернула чашку обратно, посмотрела на гущу и ткнула чашку мне. – Видишь сердце? – спросила она.

– Только сахар, – ответил я. – Всегда ведь берете две ложечки.

– Ты сегодня странная такая, – отступая от Евы с черной повязкой, пробормотала тётя Зоня, рука её пробежалась по груди – к шее, так люди бессознательно ищут крестик или образок – например святого Христофора, хранящего от нежити и духа нечистого.

Ничего подобного тётя Зоня не носила, а всемогущего заступника своего – чайный гриб – прихватить не догадалась. Ева накинула тёте Зоне повязку на глаза и завязала на затылке узел. «Подушечка…» – мелькнула у меня мысль. Бабушка провела обеими руками по дверце пенала. Я услышал как протарахтел по доске её перстень.

Тётя Зоня пощупала повязку руками.

– Странное такое чувство, – глуховато сказала она, – я будто бы всё вижу… С ума сойти! А где верёвка? В какой стороне?

И она щёлкнула ножницами в воздухе – раз и два, и три. Свечи в венке колыхнулись и вновь выпрямились.

«Похожи на кинжалы», – подумал я.

После нескольких попыток тётушка, при помощи ужасающих манипуляций с ножницами, под фырканье и замечания присутствующих, срезала мешочек с верёвки. Затем она содрала с лица чёрную повязку.

– Противное ощущение, – сказала она тяжело дыша и потрогала себя за щёки, а потом прошлась руками по груди и бёдрам. – Как в детстве… – и совсем тихо добавила, – в кладовке.

Я водрузил на плиту кофейник. Он издал длинный вздох и выдул коричневый пузырь из носика.

Яна, противно хихикая, выкатилась вперёд.

– Осторозно, – сказала она Еве. – Глаза не размаз мне! Каздый рисовала по сорок минутоцек.

– Насчёт этого не беспокойся, – хмуро сказала Ева, расправляя повязку. – Твоё при тебе и останется.

– Это будет не больно? – жеманно спросила Яна. – А, тётя Ева?

– Совсем нет, – ответила та, – даже интересно… – Хобры, хобры ховайся добре… и Яна закружилась перед нами, против часовой стрелки.

После, перемотанная повязкой и раскрасневшаяся от Евиных манипуляций, она спросила.

– Ну как? Мне идёт цёрное? – и отправилась щёлкать ножницами.

– Давно не смеялись, – изрёк Витя. – Ты так и иди…

– Вся загадочная, – добавила Неля. – На дискотеку.

Яна срезала мешочек и сняла повязку. – В ней дыра! – возмущённо сказала она. – Ф той фтороны! Вот только мефок я фосем не видала! А когда крутила ты меня, то был швет!

Тётю Женю вытолкнули под верёвку хором. Она позволила крутить и вертеть себя во все концы и срезала мешочек сразу. И сразу сняла повязку. Меня поразило её лицо.

– Мама, – сказала тётя Женя. – Дай что-то, у меня спазм. Сильный.

И она потрогала левый висок.

Бабушка погремела ключами и достала из шкафа маленькую тёмную бутылочку.

– Сорок капель, как обычно, – бесцветно сказала она. – Иди, Лесик, отнеси ей в руки.

На пути мне встретилась Ева, чёрная повязка струилась в её руках, тёмные очки из-под рыжих волос слепо смотрели на меня и казалось, что прямо в душу. «„Чёрная магия“ не отстирывается, – промелькнуло у меня… – пахнет даже после порошка».

Ева сипло поинтересовалась:

– Будешь играть?

И придвинулась поближе.

– Не сейчас, – буркнул я и отгородился стулом. – Позже.

– Позже игра окончится, – сказала Ева и мне вдруг показалось, что она стала выше ростом.

– Не последняя, я думаю, – ответил я и потрусил в тёти-Женину сторону.

– Как знать, как знать, – сказала Ева мне в спину. – Руки не болят?

Я не ответил.

– Ты знаешь, Лесик, это не спазм. Наверно закружилась голова, в общем, сосуды, – сказала побледневшая тётя Женя. – Но всё равно, спасибо, – и она взяла у меня пузырёк. – Какая-то странная боль. Будто ненастоящая. Иллюзия…

Бабушка смотрела на нас через всю кухню. Я всегда чувствую, когда она смотрит – вернее, «слышу». Некоторые фразы и выражения. Не все, но многие…

– Слово сказано, – удовлетворённо произнесла бабушка, восседая подле пенала, и поправила гемму.

– Слово услышано, – ответил я и дунул в носик кофейника.

Я действительно «слышу» бабушку всегда, и не только её… Дар – не подарок.

Я снял раскалённо топчущийся по плите кофейник и унёс на стол. В его медных боках отразились: абажур, окно, какая-то тень – я оглянулся.

Ева подошла к кузине Сусанне.

– Можно я просто закрою глаза? – спросила Сусанна, неодобрительно поглядывая на кусок чёрной ткани.

– Нельзя никак, – ответила Ева. – Поднимайтесь, поднимайтесь! Игра…

Кузина Сусанна обернулась и тревожно глянула на бабушку.

– Евунця, – размеренно сказала та. – Давай я тебя расчешу? И гелиотроп на её пальце пыхнул искрой.

– Э-э-э-э, – сказала Ева и сделала мелкий шаг назад. – Может, потом? После?

– Может и после, – согласилась бабушка и поудобнее расположилась у ореховой двери.

Кузина Сусанна радостно погладила её по руке.

– Не люблю завязанных очей, – прошелестела она. – То просто казнь.

Бабушка кивнула, меж бровей у неё собралась грозная вертикаль.

Я рассматривал Еву со спины – годы сидения за инструментом, а Ева преподавала музыку, немного исказили ей осанку, но «согбенной» Ева не сделалась. Что-то в фигуре бабушкиной питомицы беспокоило меня. Я рассматривал Еву со спины – она оглянулась.

– А я знаю, кто следующий, – объявила Ева. – Это…

– Я, – прокричала Неля, – теперь я! Дайте уже мне эти ножницы…

Ева длинно посмотрела в мою сторону, в тонированных стёклах очков её отразились свечи венка, и отвела незримый взгляд. Она ухватила Нелю за плечо и сказала, накидывая ей на глаза повязку:

– Ну, нетерплячка просто, честное слово. Стой уже ты спокойно, цыганочка с выходом…

С завязанными глазами Неля напомнила мне Эсмеральду с картинки, – правда, на ней не было белого платья и в руках не мелькал бубен.

– Хобры, хобры… – снова сказала Ева и прокашлялась – голос её прозвучал грубо.

Она покрутила Нелю – подол цыганистой юбки пронёсся над половицами, а с руки нашей Амфисбены слетел очередной браслет и покатился в угол. Неля растопырила руки, будто намереваясь нащупать что-то на полу, затем подняла их вверх и неуверенно сделала два шажка вперёд, ещё один и ещё. Под ноги Неле угодила рассеянно дефилирующая Вакса. Кузина споткнулась, взвизгнула и, запутавшись в подоле и оборках, полетела на пол.

Падая, Неля ухватила мешочек – узел на ленте легко развязался; Неля, подарок и ножницы шлёпнулись об доски с гулким звуком. Вакса, рыча, покинула кухню на низких лапах.

– Докрутилась, – насмешливо сказала Ева. – Гилабарка…

Если ножницы упали на пол, то прежде чем их поднять, наступите на них ногой, чтобы развеять плохое предзнаменование. Если ножницы упали, воткнувшись в пол концами – к смерти в доме.

Полежав пластом несколько нестерпимых секунд, Неля взвизгнула, рывком села и оцарапав себе лицо в двух местах, сняла чёрную «бындочку»[134]134
  Ленточку, разг.


[Закрыть].

– Какой ужас! – тяжело выдыхая сказала Неля. – Ужас! Мне показалась, что я потерялась… Будто я не знаю даже где.

Тётя Женя раскрыла объятия.

– Иди сюда Нелюнця, – сказала она. – Мама с тобой. И ничего не бойся.

Мелко подрагивая, храбрая Амфисбена отдалась в материнские руки.

– Так! – отозвалась из наиболее тёмного угла кухни Ева. – Я смотрю, праздник не лепится, саботажники… Развлечение сорвано. Танцев не было, так давайте, может быть, споём? – и, неожиданно хрипло добавила. – Пару пса́льмов? – и она выдернула из половика застрявшие в нём ножницы.

Мне стало холодно, и я налил чашку чая: крепкого, с лимоном и хитрым бабушкиным клюквенным сахаром. Все остальные поспешили угоститься кофеем. Неля и Витя – компотом.

Бабушка села за стол и придвинулась к нему вплотную. Налила себе кофе, выбрала пряник, макнула его в «каву». Она улыбалась и морщинка между бровями сделалась не такой резкой.

– То как вы приехали на праздник? – спросила она у тёти Зони. – Сюда из Лабского? Расскажи мне.

– На электричке… торопились, – бесцветно сказала та. – Там поймали какую-то машину.

– Мама говорила, ты, бабуфка, дала телеграмму, – подъедая кусочки макового рулета, заметила Яна.

– И мне, и мне, – покивала кузина Сусанна. – Я так удивилась на того поштара́. Ты знаешь, Гелюня – он шчёлкнул мне шпорами! Так мило!

– Может, челюстями? – невинно спросил я.

– О, нет-нет! – продребезжала Сусанна. – Я древняя, я помню, как звенит шпора.

– Так телеграмма? – уточнила бабушка. – Поштар? А вы? – вперила она взор в тётю Зоню.

В кухне заметно стемнело. Неля, быстро заплетающая косичку мелкими, нервными движениями, сказала:

– Ну, бабушка, мы встретили Еву – когда приехали к ней. Только с мамой слезли с дизеля, смотрим – идёт к нам через всю площадь Ева – прямо по лужам! Так шагает, широко. И сказала нам: «Тётя Лена дала телеграмму. Скорее возвращайтесь домой!» Ну мы развернулись и бегом обратно на дизель – уже на другой, на тот дрыпаный, красный.

И она вздохнула.

– А там такая давка! Просто Боже мой, – Неля поморщилась. – Разбили банку…

– Пива? – тревожно спросил я.

– Если бы, – светски ответила Неля и перебросила косу на спину. – С огурцами!

Обе тётки безмятежно пили кофе. Тётя Женя положила себе вайнэпфель, подумала и положила ещё один. Тётя Зоня выковыривала мак из рулета – сёстры были бледны и как никогда похожи.

– А где та телеграмма? – спросила бабушка, повернувшись всем корпусом к Сусанне.

По кухне пронёсся сквозняк и свечи в венке было дрогнули, но секунду поколеблясь, встали вновь упругими золотыми пиками.

Та в растерянности пробежала пальцами по жакету, тронула серьги и зачем-то передвинула блюдце. – Не могу знать, Геля. Оно как-то так всё… Закрутилась, – сказала Сусанна.

– Тоже мне – чародейка! – буркнула бабушка. – Смех! Закрутилась она. Чему учили? То инвазия, Зуза! Гость тут!

– Снова эти чукотские штучки, – подал голос Витя. – Бабушка! Вы шаман или католик?

У меня заболел живот – свирепой, колющей болью. Верный признак злых чар где-то неподалёку. Вдобавок я отчётливо услыхал, как зовёт меня колокол и терпеливо обтачивает камни бесконечный поток под мостом.

– Бабушка… – шёпотом сказал я, – здесь чей-то Дар… Тёмный… Такое Зло! Ого!

– По-первых, – сказала, поднимаясь и упёршись зелёными очами в пунцового Витольда, бабушка. – Я мать. По-второе, – продолжила она, захватывая моё плечо. – Я бабушка. И так… так – я католичка. Абсолютно. Ешче полька. Встаньте и возьмитесь за руки – сама такое зло не изыму – кто бы ни была!

И гелиотроп мигнул зелёным светом – словно маяк.

Стулья задребезжали по половицам и коврикам. Все встали. «Весна», испугавшись повысила звук – «Вальс цветов» вплыл в кухню всей сладостью невозможного. Оставалось надеяться, что Мышиный Король в этот раз, прошёл мимо…

Бабушка вывернула сапфир из второго перстня и вбросила его в центр Венка.

– Saluprofundas… domus… – начала бабушка… Salutare meo deus…

– Шаманство, – вздохнул Витя. – Чукчи в чуме. Дать вам бубен?

И, вопреки чужому Дару, всё озарил Свет. Ненадолго.

Чужой Дар не приветствуется в таких насыщенных магией местах, как наша кухня. Мешает розмарин или лимонная мята, или кирпичи – тревожно шепчущиеся с половицами по ночам. Или наши слова – вот уже два столетия волшебным порошком оседающие на полосатые половики, вперемешку с пылью обыкновенной. Но бывает, он превалирует. Бывает. На время. Время есть для всего – даже для темноты.

Вначале погас свет, затем сдалась люстра и фонари на улице, и соседские окна. Свечи в Венке все четыре – рассеивали зыбкую и холодную тьму как могли. «Весна» сопротивлялась долго и довольно серьёзно…

– В телевизии чарно-белой много серебра, – уверила меня как-то бабушка. – Она значно добрее к нам – людям. Такое…

Бабушка упрямо продолжала читать Старые слова – будто снег, они падали вокруг нас – хрупкие, беззащитные, сломленные.

– Ну, достаточно, – раздалось из самой темной части кухни. – Достаточно попусту расходовать данное – это бесполезно.

Вместе с голосом пришёл страх. И холод, и ветер, и дым, и тоска. Я узнал этот голос. Кровь и плоть моя узнали этот страх. И холод, и тоску…

«Сейчас он по-настоящему увидит меня. Преград больше нет, – подумал я. – И я, наверное, умру…» Эта мысль как-то не волновала, гораздо тяжелее пришлось от следующей. «Но ведь Новый Год…» – мелькнуло у меня паническое. И следующая мысль под своим покровом погребла все иные. «А как же мама?» – подумал я и захотел заплакать. Но не от страха – от тоски. От холода.

Бабушка осеклась. Первыми разорвали круг тётки.

– Мама! – провизжала тётя Зоня, вцепившись пальцами в волосы. – Мама! Мама! Будут вешать на столбах!

Рот её перекосился и она икнула. Яна упала на четвереньки и быстро заползла под стол.

– Я в домике! В домике… – крикнула она. – «Дер тыш» протестующе скрипнул.

Тётя Женя быстро прижала обоих своих детей к себе и всё пыталась затолкать их за спину. Глаза её были огромны и отчаяние переполняло их. Кузина Сусанна мелко содрогалась и осеняла себя крестом с удивительной частотой.

Холод и мрак хрипло посмеялись под верёвкой с четырьмя мешочками.

– Вы забыли тут кое-что, – сказала тьма. – Садитесь к столу.

Мы, словно первоклассники, чинно расселись вокруг стола. Яну пришлось выволакивать – она плакала и глаза её потекли. «Весна» показала нам ёлку в гостиной советника и Мари, невесомым облачком тюля лежащую около неё.

– Вот ведь неосторожная дурочка, – произнёс Всадник, выходя из мрака сгустком зловещей тьмы. – А ведь могла задеть вену.

«Весна» погасла. Тишина упала на нас словно лавина. Всадник нёс поднос, на нём лежало нечто большое и круглое. «Голова», – в панике подумал я и зажмурился. Тётки синхронно взвизгнули. Слышно было, как рычит Вакса и всхлипывает Яна.

– Me… Me… Мой мелон, – выдохнула кузина Сусанна и выронила мундштук.

Бабушка молчала.