Текст книги "Амнезия "Спес" (СИ)"

Автор книги: Алексей Климин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

Глава 6

Пока топали по ступеням, я косился на моего сопровождающего, стараясь его рассмотреть.

Он был не молод. Наверное, уже хорошо лет за сорок. Коротко стриженные, темные волосы мужчины отблескивали в свете ламп сединой, а на лице от носа и по любу пролегали глубокие морщины. Нет, не старческие еще, как у наставника Тода, а те, которые заламываются с годами от движения мышц при разговоре. Глаза у него тоже казались темными, а взгляд их был цепким и немного насмешливым, тоже по-своему выдавая немалый возраст.

– Меня, если понял, зовут Паленый, – представился он, – а этот громила у нас Пердун, – кивнул он на дибиловатую гору мышц, которая торчала впритык к нему там, внизу, а теперь так и шлепала в шаге за нами.

Когда Паленый обернулся, мотнув головой на качка, я увидел, что под правой нижней челюстью у него вся шея изувечена старыми ожоговыми шрамами. Белесые наросты перевивались, подтягивая кожу под кадыком, а потом убегали за ворот куртки вниз, видимо на грудь. И мне стало совершенно ясно, откуда у этого искателя такая кликуха.

– В команде мы не выкаем, – говорил меж тем Паленый мне, – и ты не начинай, а то приучишь еще Стояка к такому, потом все не отобьемся, – хохотнул он.

– Ты слушай, Паленый всегда дело говорит, – подал голос качок, на полном серьезе давая мне совет к очевидному.

В общем, стало понятно, что мне не показалось и с головой у него действительно что-то не то.

К этому моменту мы успели подняться по лестнице и миновать четыре двери в отсеки команд. Возле пятой остановились.

– Заходи, – повел рукой на открытый проем искатель, а увидев, что я заглядываю через его плечо на последующие двери, добавил, – там пустующие отсеки. Команд искателей всего пять, и это уже давно. Держать большее количество смертников Совет считает нецелесообразным, – хмыкнул он.

Я поежился от этой его довольно черной шутки и ступил в отсек, теперь уж точно моей команды.

Небольшой проход был оборудован под прихожую – в углу кучей свалена обувь, а по стене на крючках развешены куртки.

– Не топчи, разувайся. Вот тебе мои старые тапки. Великоваты, наверное, будут. Ну, ничего, с первой зарплаты купишь свои, – гостеприимно приговаривал Паленый, подкидывая мне к ногам пару раздолбанных шлепок и вешая мою куртку рядом со своей.

Пройдя дальше, мы оказались опять в общем холле, но теперь маленьком, не больше двадцати шагов вглубь. Посреди него стояли стол и стулья, а дальняя от входа стена была забрана полками, заставленными всякой интересной мелочевкой, которую я тут же пообещал себе как можно быстрей рассмотреть повнимательней.

За столом сидели двое мужчин, как и все здесь, в отсеке охотников и искателей, колоритных с виду и уверенных в себе.

Когда мы вошли, один из них, тот, чье сильно смуглое лицо с одной стороны обезображивали бугристые рытвины и гнойные прыщи, потряс стаканом и скинул из него на столешницу тройку кубиков. Второй же, с лохматыми бровями и носом, свисающим чуть не до верхней губы, громко фыркнул и сгреб к себе несколько монет, до этого лежащих между мужиками.

Понятно, парни развлекались игрой в кости.

После того, как один отфыркался, видимо это был у него такой смех, а второй что-то проныл в ответ, они наконец-то подняли глаза и на нас. И, конечно же, сразу въедливо вперились в меня.

– Ты, значит, и будешь наш Хвост? – спросил бровястый.

Я кивнул, понимая уже, что это и есть Стояк, а значит, капрал нашей команды. Кроме бровей и низко висящего носа я теперь разглядел, что лицо его достаточно сурово, а взгляд глубоко посаженных светло-голубых глаз выражает не только заинтересованность, но и напряжение.

– Ничего так, не плох, не хуже Хрякова Гагата.

Это видимо была достойная оценка меня, потому что все закивали согласно и заулыбались. Ну, как заулыбались… командир вон с прыщавым скорее оскалились, хотя, конечно, напряжение из глаз Стояка ушло.

– Ладно, располагайся пацан, – потом кинул уже моему сопровождающему, – Паленый, ты ж все равно ничем не занят, так покажи ему тут все, пусть место себе выберет. И вообще, назначаю тебя его наставником, – и они с приятелем опять вернулись к прерванной игре.

А я оглядывался. Слева от меня – две открытые двери в каюты, в которых свет был притушен, и разглядеть, что там, я толком не мог. Справа, тоже две двери, но обе закрыты полностью. Ну, а сзади, соответственно, оставался проход-прихожая и освещенный проем, возле которого уже стоял Паленый и указывал мне внутрь.

– Гальюн. Мимо унитаза не ссать, шторку в душе задергивать и чужих принадлежностей не брать, иначе урою самолично! Вон его, год отучали чужие щетки не хапать, – кивнул он на лыбящегося Пердуна, – надеюсь, что ты не настолько тупой.

Я просто кивнул, потому, как сказать на это мне было нечего. А голословное утверждение о том, что я не тупой, в этом случае все равно бы, не прокатило. Тут делом доказывать надо, это я понимал.

Паленый прошел ко входу в первую полутемную каюту.

– Тут живут командир и Прыщавый. Так что здесь тебе выбирать нечего, – и он вроде отошел к следующей двери.

А я вот замер на пороге все той же. Сразу у двери по углам размещались полки с вещами, в глубине, вдоль стен, стояли две кровати, а вот прямо по курсу…

Паленый вернулся и, видно поняв по моим квадратным глазам, на что я так недоуменно пялюсь, хохотнул:

– А-а, точно, ты ж только что из интерната! Это, мой мальчик, полимерина. Знаешь, что это такое?

– Не-а… – признал я легко, потому, как потрясение мое от увиденного было столь огромно, что я даже не способен был озаботится тем, что меня посчитают совсем уж за идиота.

На стуле сидело… хотя, раз это «полимериной» называется, то, наверное, все же «сидела»…

Так вот, сидела вроде как женщина. Но не живая, а из… чего-то сделанная. Рот у нее был открыт, глаза наоборот полуприкрыты, а длиннющие волосы, раскиданные по плечам, отсвечивали в падающем из холла свете совершенно сумасшедшим розовым цветом. Да и сидела она как-то неестественно для человека – слишком широко расставив ноги и при этом вздернув их в коленях. При этом к груди страшилки были привешены два мяча, которые торчали в разные стороны.

А уж одета эта полимерина была и вовсе странно – в какие-то яркие, полупрозрачные тряпочки, которые все ее несуразные формы почти и не прикрывали.

– Ясно, совсем глупый, – констатировал мое долбанутое состояние Паленый, – придется учить.

– Чему?! – не понял я, еще больше шизея от мысли, что при учебе мне, наверное, придется ЭТО брать в руки и что-то с ним делать.

– Быть настоящим мужиком, – припечатал мой возможный наставник в каких-то подозрительных науках.

«А не пора ли драпать к отцу? – пронеслась в голове мысль, – Он о такой непонятной ситуации говорил, или все же нет?»

А озадачился я потому, что эта непонятная мне полимерина изображала, пусть с натяжкой, но все же женщину. А все что касается их, да в связи с мужиками, было вроде – нормой… если я правильно понял отца.

Да тут и Паленый невзначай подтвердил ту же мысль:

– Станешь старше, поймешь сам, а пока просто запомни: настоящий мужик без женщины – никак. А это, в некотором смысле, женщина нашего командира. Кукла такая, для удовлетворения естественных, чисто мужских, потребностей. Ну, и чтоб на милостивиц креды не тратить.

– Но-но, попрошу мою девочку не обижать! – усмехаясь, сказал капрал, который, оказывается, уже стоял за спинами у нас и разговор наш слышал, – Она милашка! Разве ты, мелкий, не видишь этого?

– Вижу, – кивнул я, не желая спорить со старшим, но внутренне содрогаясь от вида страшно-странного выражения, застывшего на лице куклы.

– У Прыщавого не такая красотка, согласись? – спросил меня Стояк, уже откровенно потешаясь.

– Ага, – автоматически кивнул я, понимая, что на одной из кроватей лежит еще одна полимерина, кажется черноволосая, хотя разглядывать ее и не попытался.

– Пойдем, – потянул меня за локоть Паленый, – а это моя каюта, – сказал он, включив полный свет в соседней.

Обстановка в этой была практически такой же, как и в предыдущей – две кровати и полки под вещи.

Правда, вместо стула в торце каюты стояла тумбочка, на которой лежала книжка. А кровать была застелена одна и полки справа тоже пустовали. Кукол вроде было не видно.

– А у тебя этой, как ее… нету? – брякнулось само.

Паленый хмыкнул:

– Нет, я по ним как-то не очень… – потом прикрыл дверь, отделяя нас от холла и от голосов продолживших игру мужчин.

Меня посетила мысль, что вот теперь-то точно надо дергать к отцу, потому как если мужик «не очень» к куклам, изображающих женщин, и начинает прятаться от остальных мужчин, их предпочитающих…

Но сопоставить сказанное отцом с моими скудными познаниями и что-то решить, я так и не успел, Паленый все-таки продолжал говорить дальше, и мои метания завяли на корню.

– Я лучше к милостивицам схожу, – понизив голос, выдавал он. – Зарабатываем мы достаточно, чтоб на таком можно было не экономить. Оно, конечно, получается не так часто, как хотелось бы… ну, так и руки нам даны не просто так! – подмигнул он.

Но прикинув видно, что я опять не догоняю, посмотрел на меня уже жалостливо.

– А почему командир с Прыщавым не ходят к этим милостивицам? – все же задался вопросом я.

– С Прыщавым все просто. Ты морду его видел? А милистивицы – женщины, создания нежные и впечатлительные, вот и воротят личики от него. Да он привык уже, – махнул мой собеседник рукой, – он как ты был, когда с командой попал под несколько гнезд порхаток. У них троих тогда вообще заплевали до смерти. А трое успели себе антидот вкатить и все-таки выбрались, в том числе и Прыщавый. Но поражение оказалось обширным, лекарство со всем ядом не справилось и, пока они добирались до жилых территорий, морду ему разъело сильно. Мясо-то потом наросло, но вот нездоровое такое – так что он вечно в прыщах с того времени и ходит.

– А капрал? – спросил я, надеясь, что раз про одного из них Паленый рассказал, то и про второго тоже молчать не станет.

Не смолчал, только еще больше понизил голос.

– У этого все серьезней. У него любоф с одной из милостивиц, а так как часто он ее навещать не может, у женщины все же и свои обязанности перед экипажем имеются, а к другим он не хочет, то вот и обходится таким суррогатом. Да еще деньги экономит. Он у нас вообще жениться подумывает. Скоро, года через два, нашему сержанту по выслуге лет придется оставить свою должность, и тогда отрядные капралы будут биться за его место. Наш вон, тренируется уже, очень хочет эту должность получить. А деньги на обзаведение домом на нижней палубе рубки собирает.

Более ничего спрашивать я не стал, поскольку голова моя и так распухла от только что полученной малопонятной информации. И прежде чем расспрашивать о чем-то еще, мне следовало переварить имеющееся.

Мы вышли из каюты Паленого и отправились к противоположной. Капрал и Прыщавый продолжали игру, издавая только, то довольные возгласы, то досадные, и на нас внимание ни обращали теперь совершенно.

– Тут у нас Пердун обитает, – распахивая дверь и включая свет, объявил мой провожатый.

Тот, оказывается, уже был у себя. Спал, развалясь на постели, и даже не шелохнулся, когда мы вломились к нему. Похоже, качку не мешали ни вспыхнувший свет, ни звучащие чуть не над самой его головой голоса.

В каюте был полный беспорядок, да такой, какого я никогда нигде и не видел!

Драные упаковки из под чего-то, грязные стаканы и тарелки из легкого пластика, тряпки какие-то мятые, в которых только в двух я признал определенную форму – штаны и трусы, так они были скомканы. И все это вперемешку было раскидано по каюте. Постель под Пердуном тоже опрятностью и чистотой не отличалась. Да и еще, похоже, в общем завале имелись и какие-то съестные остатки, потому как душок в помещении стоял, хоть и не сильный, но определенный.

Меня такое весьма удивило, потому, что в отсеке, в общем-то, было довольно чисто.

Паленый тоже потянул носом и поморщился:

– Убираемся мы по очереди, конечно исключая капрала. Но Пердун, когда это приходится делать ему, в других помещениях гребет ответственно, а вот у себя почему-то упорно пропускает. Придется опять его особо заставлять, а то воняет уже ощутимо. Скоро в отсек потянет.

И, закрыв поплотней дверь, мы свалили оттуда.

Соседняя каюта оказалась совсем пустой, и на кроватях даже не имелось матрасов, а походила она скорее на склад, чем на жилое помещение. Какие-то неизвестные предметы, которые напоминали, то ли детали, то ли и вовсе куски обшивки от каких-то машин, были свалены кучами на полу и сетки кроватей.

– Так, а вот это будет непосредственно по делу… – сказал Паленый, видя, что я опять в недоумении таращусь на содержимое каюты, – мы, если ты не знаешь, получаем десятую часть от всего, что нашли, так сказать, натурой. Это вот оно и есть, – повел он рукой на завал, – в данном случае, тут распилы найденных нами механизмов праотцов.

Значит, определил я правильно… а вот про какую-то десятую часть хотелось бы поподробнее. Зачем она нам, искателям? И если нужна, то почему в таком количестве лежит здесь и не используется? О чем, собственно, я тут же и спросил.

– Ну, как нужна… – протянул мой собеседник, поджимая недовольно губы, – ты в курсе вообще, для чего мы ищем артефакты праотцов?

Нет, я в курсе не был и просто жаждал это узнать! Потому, как информация об искателях, почерпнутая нами, интернатскими мальчишками, на Торговой площади, была в основном о том, что это мужественные люди, чуть не каждый день совершающие подвиги во благо Корабля… сильные бойцы, отъявленные хулиганы, пьяницы и дебоширы. Но вот конкретно, в чем заключается их работа, нам как-то, так понять и не удалось.

Что я и выложил Паленому.

– Про самый закрытый и охраняемый отсек Корабля знаешь? – опять спросил он меня.

– Если про синтезаторный – знаю, – кивнул я.

– Про него… че там делают, я сам не в курсах… да думаю, никто вообще, кроме спецов, его обслуживающих. Но вот туда мы и тащим всю свою добычу. А за нее нам положена премия – много древнего барахла натащили, значит и деньгу нам выплачивают хорошую, а нет – то, понятно, нет. Кстати, почему вас, пополнение, так ждали – потому, что по правилам команда, состоящая меньше, чем из пяти человек, в дальний поиск отправиться не может. А вблизи-то все давно исхожено и обыскано. Вот и откапываем всякие старые механизмы и распиливаем их на куски. То-то дело на малохоженных территориях, – мечтательно подкатил Паленый глаза, – бывало, вроде и небольшую каюту найдешь, а таскаешь с нее чуть не месяц!

– Это я понял, – остановил я его, догоняя уже, что сейчас его прорвет на воспоминания о старых удачных рейдах, – но вот это-то вы зачем сюда натащили?

– А это, мой юный друг – обсёр такой для нас… но по закону! Мы получаем десятую часть от всего найденного и можем ее себе оставить, можем торгашам или мастеровым сбагрить, подарить… в общем, что хотим, то и делаем с этой частью. Но вот это, – он ткнул пальцем в хлам, – никому даром не надо. Так что, как дверь не сможем открыть, чтоб оттуда вываливаться не стало, так загрузим на багги и повезем сдавать даром.

– А сдать, как новую добычу, нельзя? – посетила меня, как я подумал было, умная мысль.

– Сообразительный… – хмыкнул Паленый, – только там-то, в синтезаторном отсеке, тоже не дураки сидят! Нашу-то добычу по началу всю смотрят, что поценней на их взгляд, сразу изымают, но и оставшуюся часть, учитывают и описывают. Так что с умняком, который ты предлагаешь, на такой штраф влететь можно, что потом год будешь в ноль выходить! Были уже такие, сообразительные… знаем.

– Понятно… – протянул я, немного даже смутившись.

– Ты лучше скажи, определился уже, где жить будешь? – насмешливо спросил Паленый, закрывая дверь склада с барахлом.

– С тобой, понятно, – обескуражено посмотрел я на него, – как будто у меня другой выбор имеется!

– Правильно мыслишь… потому, как и кликуху свою Пердун, не за красивые глаза получил, знаешь ли…

– Да я уж понял.

В этот момент со стороны прохода раздалось:

– Пятые, к вам можно? – а в дверном проеме топтался невысокий щуплый паренек, с чем-то таким объемным в руках, что поверх этого были видны только его глаза и макушка.

– О, помощник нашего кладовщика пришел, – довольно констатировал Паленый и махнул тому рукой, – заходи.

Оказалось, что это мне вещи принесли. Постельное белье, одеяло с подушкой, два комплекта повседневной формы и кое-какие необходимые по жизни принадлежности, типа новой зубной щетки.

Я принял стопку у парня с рук на руки, и мы с Паленым отправились в нашу каюту меня обустраивать.

Пока, суть да дело – постель там, я заправлял, одежду по полкам раскладывал, решил развернуть тему прозвищ в местном обществе пошире. Все ж знать надо, откуда, что взялось – не у всех же такая очевидность, как у Пердуна в имени, проскакивает.

– Отчего Валета так прозвали? В карты резаться любит? – задал я вопрос по первому интересующему меня товарищу.

– И в карты тоже… – начал отвечать мой новый сосед по каюте, заваливаясь на свою постель, – ты его руки видел?

– Конечно, все в татушках, сплошняком.

– Так там сплошняком не только они, а все тело, говорят даже задница. Он весь – сплошная картинка. Понял теперь почему?

– Картинка… ага, отсюда уже карты… ну, и валет, как одна из них, – кивнул я, – а почему Стояк? Наш капрал из сантехников, что ли в искатели попал?

– В искатели и охотники в основном из молодняка набирают, а еще из тех хранов, у которых совсем с дисциплиной не складывается. Кстати, Валет из последних. Но и здесь ему вечно тесно. Надеюсь, однажды он все-таки к отбойнику отправится, там-то его точно угомонят быстро. А капрала так нашего прозвали, когда он только в искатели попал. Он когда понемногу осваиваться после интерната начал, то его постоянно на дрочилове ловили.

– Чего? – в очередной раз вырвалось у меня.

– Скоро сам поймешь, на этом всех ловят. Но Стояк наш, по ходу, больно уж часто попадался, раз ему даже эту кликуху дали. Как звали раньше, не знаю, мы из разных команд в одну попали, а историю эту он сам рассказал, молодой тогда еще был совсем, а я-то вроде как, старым уже числился.

– А почему не ты тогда капралом стал? – задал я вопрос, который уже давно крутился у меня на языке.

– А зачем мне оно надо? Процент от выручки не намного больше, чем у остальных, а ответственности-то сколько? Ты вот мне лучше скажи, тебя-то про что Хвостом прозвали?

– Да все просто! – махнул я рукой, – Я-то не очень сильным был всегда, да и рост набирать начал всего с год назад, так что на занятиях дрался так, чтоб под крупняк не попасть – крутился, скакал, в общем, брал скоростью. Так наш наставник по боевой подготовке меня как-то и назвал «щеровым хвостом». Ну, а потом, как водится, привязалось насовсем.

– Ясненько, – принял мое объяснение Паленый, – а у щера хвост – да-а, орудует он им быстро. Длинный, крепкий и весь в шипах. Туда-сюда – хлесть, хлесть и калечит так, что попробуй, выживи потом еще! Хорошее у тебя прозвище. Но на новом месте тебе его еще отработать придется. Ты ж понимаешь?

Но не успел я кивнуть на это, что, дескать – да, такие вещи знаем, как дверь распахнулась, и на пороге каюты нарисовался Пердун:

– Жрать пошли, пора уже! – и, не дожидаясь нас, слинял с глаз, видно так спешил на обед.

– Он пожрать любит, – подтвердил мою догадку Паленый, спуская ноги с кровати.

– А он всегда был таким… странным? – спросил я, когда мы выходили из отсека.

– Не, говорят, раньше нормальным был. Ему на выпускном сильно по башке настучали, а он потом еще и из больнички сбежал – видишь ли, каникулы пропустить не захотел. Его доставили обратно с сильными болями. А по выходу, когда он уже таким стал, Пердуна на прииски хотели отправить. Но в финале-то он бился хорошо, и Стояк к тому моменту уже успел на него заявку накатать. В общем, все-таки нам отдали. Да он в деле-то ничего, приказы выполняет четко, да и сильный очень, так что камни разгребает быстрее всех.

Пока соображал по сказанному, а потом содрогался при мысли, что могло бы быть, не выполняй я все предписания врачей, мы успели выйти на улицу.

Камбуз, где питались и команды искателей, находился на первом этаже общаги аграриев, и нам следовало только пересечь проезжую часть, которая разделяла здания.

Собственно, когда-то, это была одна из улиц города, как и многие другие, которые теперь стояли с перекрытыми проездами, отделенные от обитаемой части Корабля.

Но сейчас это был всего лишь форпост на границе жилых палуб и проселка – широкого туннеля, убегающего вглубь территорий – к рудникам, каменоломням и фермам.

Что было раньше в тех помещениях, которые своими дверями выходили на улицу с двух сторон, я конечно не знал. Сейчас, ближе к выезду, имелись только наша казарма и гаражи с багги, а напротив – общага аграриев, чьи плантации пролегали дальше, в этом направлении.

Там, где заканчивалась улица, возле самого выезда в туннель, помещения с двух сторон занимал пост хранов.

Все же остальные здания просто пустовали, и свободный доступ был туда запрещен. Впрочем, искателям там точно было делать нечего – все, что имело хоть какую-то ценность и могло использоваться, понятно, что вывезли еще много лет назад.

Весь фасад трехэтажного здания напротив, занимали заведения, без которых не могло функционировать даже такое маленькое людское сообщество, которое образовалось здесь. Сама общага агриков имела с улицы только вход, а вот все помещения ее, как обычно с жильем и было, уходили вглубь каменного массива.

Вдоль же дороги тянулись двери столовых залов и пары магазинов, имеющих вполне привычные витрины, какие я привык видеть на Торговой площади.

На уровне второго этажа висел красный крест, обозначающий, что медпункт, в котором сейчас находится Червяк, располагается там.

Что было на третьем, я с ходу не понял, но в каютах с окнами простые рабочие проживать не могли – это-то я понимал. Возможно, какая-то контора или квартиры старшин размещались там.

Я вертел головой, с интересом разглядывая место, где теперь мне предстояло жить, если и не всю жизнь, то в ближайшие десятилетия точно. А то когда шли сюда с Питом от лифта, немного напуганные и оттого невнимательные, по сторонам глазеть как-то особо не получалось у нас.

В зале столовой было значительно теплее, чем на улице, и вкусно пахло. Я понял, что ужасно проголодался и сразу заспешил к раздатку. Но про себя отметил, что помещение непривычно мало и… неожиданно – мне здесь нравилось.

Я-то привык, что на камбузе в интернате наш столовый зал огромен и способен вместить в себя пять сотен человек. Да и понятно, в две смены в нем кормили десять потоков пацанов. А вот в этот зал, наверное, и сотни человек не влезет.

Впрочем, это я осмысливал между делом, а сам тем временем уже хапнул поднос и тащил его вдоль раздатка, высматривая по выставленным лоткам, что здесь подают. Но вот Паленый мое мимолетное внимание к столовому залу приметил:

– Что, маленьким кажется? – хмыкнул он. – Я вот тоже удивился в первый раз, когда из интерната прибыл. Ну, ничего, щас в поиск сходим, кредов заработаем и я поведу тебя в тратторию «Джуса Пица», там вообще в первый раз может показаться, что тесно совсем, но жратва такая – м-м-м, пальцы вместе с ней пообкусываешь!

– А что это такое, джус питса? – что такое траттория я знал, хотя ни разу по понятной причине в таких заведениях не был, о вот набор непонятных звуков в дополнении меня озадачил.

– О, это имя знаменитого предка шефа Рамульда, что там заправляет! В честь него даже названы напиток и одно из блюд, что там подают.

– Ладно, сходим, – согласился я, продолжая шарить глазам по лоткам и сглатывая слюну.

– Э-э, да ты не понял! – возмутился Паленый. – Я-то говорил это к тому, что по моим наблюдениям: чем меньше зал на камбузе, тем вкусней жратва!

– Угу, – опять не стал спорить я.

Может там и вкусней, но до Торговой площади отсюда топать и топать, да и кредов к тому же у меня пока нет. А вот тут, прямо передо мной и прямо сейчас, был выставлен такой ассортимент харчей, какой нам в интернате выдавали за день!

Там-то никто нас не баловал, что дали – то и ешьте. А здесь-то – разнообразие!

Так что занят я был и Паленого слушал вполуха.

Супа вон даже было два – мясной и рыбный, при том, аппетитные такие, что просто нечета тем серо-мутным неопределенностям с интернатского камбуза! Ну, я ж, конечно, начерпал себе из первой кастрюли.

А над вторым и вовсе завис. Кролик тушеный, рыба жаренная и моллюски в соусе! И гарнир разный! Но решился, выбрав по тому же принципу: мясцо – это наше все! В интернате-то его гораздо реже давали, чем разную водоплавающую живность, и то не такими кусками, а все больше или фаршем, или просто подливкой с запахом.

– Да ты рыбку лучше возьми, она хоть одним ломтем большим, а этот дохляк чё? Только кости одни! – сунулся в мою тарелку Паленый. – Вот в дальний поиск пойдем, дикого крола словим, вот там мясо, так мясо, жир аж по рукам течет!

Я отмахнулся от него и продвинулся дальше, к запивке.

Тут предлагался компот. Я больше всего любил клубничный – в нем иногда даже ягодки плавали! Ну, это когда удавалось стакан с ними урвать. Но здесь я его не увидел, а по стаканам были разлиты вишневый и персиковый.

Что такое персик и вишня я, понятное дело, не знал, поскольку в таком компоте ничего никогда не плавало. Вообще было подозрение, что эти напитки полностью синтезированные, а названия их чисто к цветам относятся.

Впрочем, они разнились не только по цвету, но по вкусу и запаху тоже.

Так вот, персиковый был приторно сладким, и я его не очень-то любил. Даже бегал в гальюн к раковине рот после него полоскать. Но в интернате-то выбора не было, а эту сладючую желтую водичку нам давали каждый вечер без исключения. Так что, хочешь, пей ее, а хочешь, хлебай из под того же крана в туалетной – другого выбора не было.

А вот здесь – был. И я, не раздумывая, потянул руку к стакану с красным кисленьким компотом.

– И правильно, – опять подлез со своим мнением Паленый, – а желтый вообще никогда не бери, если хочешь, чтоб писюн, как огурец крепким стоял, – и под эти слова сделал странный жест, приложив согнутую в локте руку к низу живота, и тряханув кулаком.

Изображаемая фигура выглядела несколько больше огурца, да и тот висел на плети, а не стоял, чей я собирал их не раз, когда нас вывозили на плантации. Но даже если брать тот, поменьше – настоященский, то даже его наличие в штанах весьма озадачивало:

– А зачем мне писюн, как огурец, он же такой при ходьбе мешаться станет? – задал я закономерный вопрос, топая рядом с наставником к столу, за которым уже вовсю наворачивал из своей тарелки Пердун.

– Не о том спрашиваешь, – насмешливо глянул на меня Паленый, усаживаясь, – он тебе никак не при ходьбе понадобится. Главное в сказанном учись улавливать. А главное в том, что не станешь пить эту желтую гадость, будешь молодцом!

Я с сомнением покосился на два стакана Пердуна, оба наполненных тем самым персиковым напитком, о котором мы сейчас и говорили.

– Этому можно, – тихо сказал мне наставник, – ему даже нужно. Никто не знает, что и как у него в голове повернется, если здоровяк настоящим мужиком себя почувствует. При его-то силе, может, мы проблем потом с ним не оберемся, и придется, тогда парня на прииск сдавать – там-то им уже не компотики дают, а сразу укольчики херачат. Раз, и полный мертвяк насовсем, – он махнул ладонью между своих расставленных коленей вниз, наглядно показывая, где «мертвяк» случится. – Так что любит он сладкое, хлещет эту гадость постоянно, и хорошо – нам проблем меньше.

Потом мы принялись за еду и разговор прервался. Но рот жевал сам, а рука метала в него ложку за ложкой на автомате, так что мозги жили своей жизнью и перемалывали другую пищу – как всегда неоднозначную информацию.

В общем, пока супом закидывался – думал. Обгладывая кролячьи кости тоже продолжал соображать. Но вот когда рука потянулась за компотом, то дело и до вопросов дошло:

– Подожди, Паленый, это значит выходит, что нас и в интернате поили специально? Зачем?

– А кому нужна толпа созревающих пацанов, у которых от взросления мозги набекрень выворачивает? К тому же четверть из вас все равно никогда уже не поймет даже, чего лишилась, – как-то спокойно, как будто о чем-то само собой разумеющемся сказал тот. – Да и из тех, кто потом все же себя мужиком осознает, помнить будут спокойные годы, и может по доброй воле уже к тому же решению придут. Вон, подсядут на компотик…

– Не понял опять… что значит, мозги набекрень?!

– Да сам поймешь, если, конечно, не будешь желтую дрянь хлебать, – потом, понизив голос до шепота и вперившись в меня серьезным взглядом, сказал, – А так-то, учились вы спокойно, себя с лучшей стороны проявляли и давали разглядеть, что из себя представляете. А вас разглядывали, оценивали, направляли туда, где потом вас поэффективней применить можно будет. На пользу Кораблю и экипажу, конечно. Сильные и умные дальше пойдут, от них пользы больше. А слабые и глупые просто ходячими кирками и лопатами станут, а таким лишние метания и желания не нужны, от подобного, бывает, работа страдает.

– Ты так спокойно об этом говоришь?! Как ты можешь, ты ж сам интернатский! – сначала поразился, а потом и возмутился я подобной оценке происходящего.

– Да, как и большинство из нас… но я давно оттуда, а на данный момент в жизни повидал немало, и уже взрослым умом смог эту жизнь оценить, – он постучал пальцем по своему лбу, – И вот, что тебе скажу: живем мы правильно – рационально, – а, покосившись на компанию охотников, проходившую в этот момент мимо нас с полными подносами, наклонился к самому моему уху: – Но рассуждать вслух о таком я тебе не советую. Сильно разумные, как и чересчур резвые, тоже в каменоломне оказываются. Только таким не от одного стояка укольчики прописывают, но и от излишней разумности тоже. Вон, как он, после них станешь, – кивнул Паленый на Пердуна, – всем довольный сразу!

Тот, увидев, что мы на него внимание обратили, разулыбался:

– Чё там, про меня что ль говорите?

– Да, думаем тебя за добавкой послать. Сходишь? – ответил ему Паленый.

– Да я за добавкой завсегда пожалуйста! – подорвался тот, и унесся в сторону раздатка, даже не спросив, что нам принести.

А вскоре, не успел еще наш качок притащить полный поднос, как в столовую пришли капрал и Прыщавый. Так что впасть в очередные рассуждения по животрепещущей теме мы с наставником так и не успели. Да и не до того стало – стоило Стояку приземлиться за стол, как он объявил, что завтра с утра мы выдвигаемся в дальний поиск.

Так что вторая половина дня прошла в сборах и беготне.

Что делал сам командир и Прыщавый с Пердуном я не видел. Мы с Паленым были заняты подбором и примеркой моей экипировки. И если защитный комбез и прилагающиеся к нему атрибуты по моему размеру хозяйственник из нашей казармы отыскал достаточно быстро, то вот с оружием волокита случилась немалая.