Текст книги "Амнезия "Спес" (СИ)"

Автор книги: Алексей Климин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

Глава 19

Но Паленый продолжал бдеть и меня надолго от себя не отпускал. А потому и в последующие дни я занимался всякой фигней, которой он меня нагружал. Поскольку наш отсек уже сиял, а общие помещения казармы часто брать на себя не следовало, чтоб народ не обнаглел совсем, он нагружал теперь меня в спортзале и на стрелковом полигоне.

Нет, конечно, практика, что в стрельбе, что в рукопашке, нужна, и я бы даже – с радостью, но вот беспокойство, что если дело так и дальше пойдет, то возможности выбраться к Сайрусу – не случится, подпекало меня неслабо.

Притом настолько неслабо, что я пару раз даже чуть не сбежал с утра.

Но, так ни разу и не решился довести это дело до конца.

Пока Паленый, или выпивши с вечера, или до полночи проведя время у милостивиц, дрых еще, я вскакивал с постели пораньше и бежал к лифтам. Там крутился, выискивая момент, когда на пятачке возле них наступало затишье и нырял в темноту плохо освещенной части улицы. Там добирался до пустующего поста охраны, доставал из тайника свои сокровища и несся на закрытую улицу.

В первый раз прошел не больше полукилометра. На второй утопал, наверное, втрое дальше. Но каждый раз в какой-то момент останавливался и все-таки поворачивал назад. Соображение, что рискнув сейчас, могу нарваться на «арест» на несколько месяцев и решало все в пользу возврата.

Впрочем, от этих моих пробежек кое-какой толк тоже имелся.

Во-первых, я намастрячился одевать защиту прямо под свою одежду. Мне, как теперь оказалось – удачно, жмотина интендант Кап выдал большинство повседневных вещей, так сказать, «на вырост» и черный обтягивающий комбез довольно неплохо влезал под них. Единственное неудобство, незастегивающуюся из-за уплотнений на плечах и груди куртку, вполне можно было игнорировать. Вентиляция в пустующих помещениях едва тянула, а значит и сквозняков в них почти не ощущалось.

Во-вторых, я проверил, пусть небольшой, но хоть какой-то отрезок пути на безопасность. Наличия на улице живности я так ни разу и не заметил, что давало надежду, что и дальше, до самого лифта, никого не встречу – все ж это второй уровень и до жилых районов с действующей инфраструктурой, считай защитой стен, здесь недалеко.

И хотя, возвращаясь в казарму, я оба раза заставал наставника уже вставшим с постели, нетерпяк мой распалялся все больше. Мне хотелось активного действия, и сдерживать свои порывы мне было все трудней.

Вот и сегодня, несмотря на то, что Паленый гонял меня в спортзале несильно, а вместо обеда в столовой мы отправились наверх, в нахваленную им тратторию, недовольство и самим наставником, и «коротким поводком», на котором он меня держал, вызывали все большее раздражение. Я начал огрызаться и срываться на псих.

Но, что странно, наставника мои взбрыки почти не трогали. Он только, знай, что похлопывал меня по плечу, с незлой насмешкой приговаривая: «– Все нормально идет, все – правильно». И эта его доброжелательность в ответ на мое раздражение, и непонятное заявление о правильности, которое он отказывался объяснять, злило меня еще больше, заставляя ту похлопывающую руку с плеча скидывать и в ответ снова дерзить.

Хорошего настроения не добавило даже известие, что проблема Яна была разрешена.

Да, отец смог договориться с маэстро Стивином, с которым, оказывается, жил в рубке по соседству и был знаком с детства. И врач с собственным, «не прикормленным» мнением, нашелся и зафиксировал жестокое обращение с учеником, что послужило причиной, позволившей перевести Белого в другую школу.

Но, тем не менее, негатива я умудрился насобирать и из разговора с отцом, рассказавшего мне, как все происходило, и из короткой встречи с Яном, и даже из комментариев Паленого, все-таки влезшего во всю эту, не получившуюся от него утаить историю.

Главная гадость происходящего заключалась в том, что после всех разговоров меня вдруг накрыло понимание, что есть такое «взрослая жизнь» в реалиях нашего Корабля. Правильно обозначил Ян тогда, в первом нашем разговоре: жили мы, как крысята в гнезде, и ничегошечки не знали, в какую действительность угодим совсем скоро.

С одной стороны вся жизнь экипажа регламентирована законами и правилами, заведенными чуть ли не со времен праотцов, и вроде бы долженствующими делать наше существование на Корабле простым и понятным.

Но с другой, было ощущение, что… за давностью лет, что ли… вся заложенная века назад основа прогнила и теперь ржавыми дырами вовсю пользуются те, кто знает об их наличии и умеет применять. А, даже по малому размышлению, это были все, кто жил в рубке, и кому о существовании тех «дыр» не просто говорили с детства, но и учили ими пользоваться.

Вон, даже отец, при всей его правильности, пошел именно этим, «гнилым» путем. Понимая, что, действуя по закону, путь тот может оказаться не просто длинней, но и возможно даже нерезультативным, и не стал подавать положенную в таких случаях жалобу на палубный пост хранов. А добился своего с помощью детской дружбы, сходства взглядов и обходного маневра. То есть, воспользовался тем, что врачу препятствовать нельзя и его можно протащить в любой отсек.

В общем, первое понимание, что мне теперь придется жить, сообразуясь со знанием, что лицемерие, равнодушие и подлость, как моральные качества, весьма присущи многим членам экипажа, негатива в настроение последних дней добавило не мало.

И вот теперь, на десятый день по прибытии из «золотого района», мы с Паленым сидели в траттории, и даже вкуснейшая еда, которой я набил пузо под завязку, в полной мере мое раздражение унять не могла.

Меня подбешивал и наставник, в своей привычной манере продолжавший нравоучительно бубнить даже за столом. Злило и ожидание, в котором мы зависли тут невзначай, решив прихватить кое-что из еды с собой на вынос. А уж принимающему заказ пацанчику, который смотрел на меня свысока, когда я называл основное блюдо так, как и слышал – «пица», мне хотелось и вовсе – вдарить!

Сам-то он произносил слово так, будто западал на этом «ц»!

Но всем не вдаришь… а здесь, в траттории, почти все посетители говорили так же, и дурацкое «це-це» витало в зале постоянно. Даже Паленый, с какой-то радости, сев за стол, вдруг принялся называть лепешку, с размазанной по ней начинкой, «питцццей»!

Так что, возможно из-за этой злой взвинченности я и на милостивиц, зашедших в тратторию, отреагировал как-то странно. И того привычного, воспитанного в нас преклонения, не почувствовал. Наоборот, захотелось выпялиться на них и глаз не отрывать.

Раньше-то, по вбитому в нас правилу, мы, сталкиваясь с женщинами в торговых рядах, взгляд сразу опускали и кроме подола и расшитой обуви большее, что мы могли увидеть, это тонкие пальцы рук, видневшиеся из-под широких рукавов. Порой при таком положении невозможно было даже определить, что за женщина перед тобой – Мать ли, милостивица или чья-то собственная женщина с верхней палубы.

А вот теперь я вытаращился на вошедших, и сил не хватало оттянуть от них взгляд.

Впрочем, как быстро понял, в своем нежелании следовать правилам я был не одинок. Все, кто находился в зале, пялились не скрываясь на возникших в дверях три тонких фигурки. Даже тот парень, которому я мечтал вдарить, завис с полным подносом в руках, так и не донеся до нужного стола харчи с напитками.

И это точно были милостивицы. Их наряды и драгоценности отличались неуемной яркостью, шеи были открыты, а покрывала на головах настолько тонки, что под ними определенно просвечивал цвет волос.

Две женщины, вошедшие первыми и сразу притянувшие к себе все мужские взгляды, сами глаз так и не подняли. Но вот та, которая шла последней, откинула полы синего покрывала назад, выставив тем самым на всеобщее обозрение ниспадающие витые пряди, вздернула подбородок и одарила… всех сразу… мерцающим, сапфировым взором.

По залу пронеслось единое, захлебнувшееся «А-ах!», правда, разбавленное парой непристойностей, произнесенных придавленным шепотом.

Паленый тоже, кажется, что-то попытался такое выдать, но судорожно дернувшийся кадык звук ему выпустить не позволил.

У меня же в голове вообще все смешалось – эта милостивица была так прекрасна… почти, как Спес! Но, в отличие от Благодатной Матери, она-то находилась здесь и сейчас – живая и я точно знал откуда-то, теплая и нежная на ощупь.

Женщины тем временем прошли к угловому столу и в результате разместились совсем недалеко от нас. Я перевел дыхание и продолжил разглядывание, поскольку теперь заняться чем-то другим, даже выбора у меня не было.

Первая из милостивиц цветом волос напомнила мне Яна, пока он не обстригся на лысо конечно, то есть, ее светлые, чуть вьющиеся пряди, имели золотистый оттенок. Лицо оказалось тонким в чертах, с легким, едва заметным румянцем и нежно розовый наряд, расшитый камушками того же тона, подчеркивал хрупкость ее образа.

Вторая была темнокожей, и свои черные волосы женщина заплетала в косу. Та, толстой змеей, упала рядом с ней на сидение и свернулась кольцами, заставив меня задуматься о ее нереальной длине. Платье и покрывало этой милостивицы были в притушено-красных тонах, а вот самоцветы алели ярко и броско. Из-под покрывала, когда она склонила голову, свесились тяжелые серьги, на пальцах и запястьях красовались кольца и браслеты с рубинами, и даже в косе посверкивали нити с красными камнями.

Но это так, заметилось мельком, мой взгляд, как, похоже, и всех в зале, в большей мере влекла к себе синеглазая женщина. И она оправдала ожидания. Ни на кого больше не глядя, будто и не было рядом пялищейся на нее толпы мужиков, спокойно оправив платье она уселась на своем месте, откинула огненный локон за спину и принялась снимать то покрывало, что прятало ее шею.

Ткань медленно потянулась, открывая низкий вырез, и вот уже там моим глазам предстали странные, даже на вид упругие, выпуклости на груди. Взгляд просто прилип к ним, и сердце отчего-то застучало в ребра настолько сильно, будто я не спокойно сидел на стуле уже с час, а только что, сматывался от щера.

А покрывало продолжало соскальзывать с плеч. И тут, цепочка на шее женщины зацепилась за ткань, и было потянулась вслед. Синий камень, весящий на ней, дернулся и, блестя и сияя, рухнул в ложбинку между этими странными выпуклостями.

Вслед за ним рухнуло что-то и внутри меня. Прям вниз, в штаны, и опалило жаром, а в животе, вроде сытом до упора, почувствовалось, почему-то, какое-то неудовлетворение.

– Малой! – раздалось рядом напряженное шипение. Не знаю, услышал бы его, если б не тычок в плечо…

– А-а! – отозвался я и с усилием перевел-таки взгляд на Паленого.

– Вот и «а-а»! Заканчивай так пялиться! Они, конечно, не Матери, но все же женщины! Чему только вас в интернате учили?!

Что он там бухтел еще, я не особо слушал, меня занимал совсем другой вопрос. А именно – о тех непонятных выпуклостях на груди, которых у мужчин не имелось.

Я вспомнил, что уже раз озадачивался подобным, когда смотрел движущиеся картинки со свадьбы Александра и Майи. Там женщина тоже была в открытом платье и также непонятные части ее тела меня неслабо заинтересовали. В общем, стало понятно, что раз вопрос не разовый, то он требует ответа.

– Слушай, – говорю тихо наставнику, – а что это у них с грудью такое?

Тот вытаращился на меня, как на придурка, и шепотом, но криком, выдал:

– Это же си-иськи! – при этом, прикрываясь правым плечом, чтоб женщинам за соседним столом было не видно, в левую ладонь как будто взял невидимый мячик и пожамкал его, сопровождая это действие еще и цыцыканьем. И я как-то сразу понял, что в этот раз «цы-цы» к главному местному блюду никакого отношения не имеет.

Тем не менее, несмотря на обозначение словом странных выпуклостей и демонстрацию того, что с ними нужно делать, все же многое в этом вопросе осталось для меня неясным. Но развить познавательную беседу на эту тему я не успел.

В этот момент пацан, принимавший заказ у женщин, свалил от их стола. А стоило ему приблизиться к нашему, как Паленым, отмахнувшись от меня, ухватил парня за рубаху и дернул к себе.

– Все, что заказали красавицы, за мой счет! Понял?! – жестко, в самое ухо, велел ему он.

Тот кивнул и был отпущен.

Но даже после этого моим вопросам места не нашлось – наставника понесло:

– Это новенькие милостивицы! Их только в прошлом месяце перевели к нам, вниз. Туда-то, в рубку, новеньких поди набрали, помоложе и покрасивей.

Тут я понял, что, если на входе женщины, просто поразив своим видом, мыслей об их возрасте и сравнении между собой даже не вызвали, то теперь, сидя всего в паре-тройке метров от них, можно было легко разглядеть, что светловолосая и темнокожая все же заметно старше синеглазой красавицы.

– Я уже был у них в отсеке, – продолжал вдохновенно шептать меж тем Паленый, – и Гагата даже одарила меня своей милостью!

– Гагата? – удивился я. – Имя, как камень? Как у нашего Гагата прозвище?

– Фу, малой, сравнил тоже! – возмутился наставник. – Твой приятель, черный и черный – уголь галимый и есть! А у Гагаты кожа, как чоколат – не-ежная и на языке тает!

Произнося это Паленый зажмурился и сглотнул слюну. А я опять уставился на темнокожую женщину. Сейчас она сидела вполоборота ко мне, немного склонив голову. Прекрасно видна была ее щека, цвет которой оттеняли ткань красноватого покрывала и золото тяжелой серьги.

Как наяву представилось, что касаюсь пальцами чуть вздернутой скулы… и это при том, что хапать приятеля за морду, я никогда желания не ощущал… прав Паленый, прав зараза… а вниз живота опять ухнуло горячим, и труселя стали вроде как, немного тесны.

«Вот же жмот комендант, – пришла мысль, – верхнюю одежду выдал великоватую, а белье видимо на размер меньше!»

– А что касается их имен, – продолжал наставник развивать тему, – то – да, они у них от камней разных. Вторую, ту, что светловолосая, знаю – зовут Хризолита, у нее глаза зеленые. Но ее милости я пока не пробовал, – сокрушенно придыхнул Паленый, – а уж третью и вовсе вижу впервые, и имени назвать тебе не смогу.

Эти его слова вернули меня к предыдущей мысли:

– Слушай, ты ж сказал, что к нам в отсеки Блаженства из рубки отправляют тех милостивиц, которые постарше и не очень симпатичные… и я не говорю, конечно, что Хризолита с Гагатой не красивы… но все же, они точно постарше той, что с синими глазами, имя которой ты не знаешь.

– Ага, и, хоть ты и не говоришь, – тихо хохотнул наставник, – но действительно, она из них самая красивая. Это я признаю! Но вот почему настолько молодая и очаровательная девушка оказалась в нижнем отсеке Блаженства, я тебе не скажу – не знаю. И очень хочу узнать сам!

В этот момент к столу женщин подошел подавальщик и принялся сгружать с подноса то, что принес, при этом что-то говоря женщинам и кивая на наш стол. Синеглазая улыбнулась, достала из тканевой сумочки ручку и маленький прямоугольник пластилиста и что-то принялась писать на нем.

Паленый этого не заметил, поскольку сидел к ним боком, но вот мне, так удачно оказавшемуся к столу женщин лицом, все было видно прекрасно. Но все же я отвлекся от них и спросил наставника:

– Что значит «девушка»?

Наставник хмыкнул, но ответил:

– Хвост, вот у нас, мужчин, как называют мелких и молодых?

– Мальчик и парень?

– Во-от, а у женщин – девочка и девушка. Понял?

– Угу, девушка – это молодая женщина?

Но тема дальше не пошла. В этот момент подавальщик, закончив накрывать соседний стол, нарисовался возле нашего и подал наставнику тот самый пластиковый прямоугольник, на котором писала синеглазая милостивица. Паленый недоверчиво взял его и принялся читать. И по мере прочтения лицо его все больше разъезжалось в совершенно дурацкой улыбке.

– Ее зовут Сапфира! – выдал он мне с придыханием, все так же сияя.

Тут и нам принесли коробки, с заказанной на вынос едой.

– Так, Хвостище, – нетерпеливо велел Паленый, дочитав послание, – бери коробки и дуй до дому. Отнесешь их сам. А меня девушки пригласили к себе за стол! Будем надеяться, что и не только! – подмигнул он мне.

Но спросить, что за фигня происходит, я не успел – меня просто уже в упор не видели. Наставник, по максимуму прикрывая ожег, поддернул ворот рубахи, пригладил волосы на голове и все с той же блажной улыбкой отправился к соседнему столу.

Мне ничего не оставалось делать, как подхватывать коробки и выметаться из траттории.

Но тут я осознал, что меня наконец-то оставили в покое, и мое настроение резко скакнуло вверх. Не чуя под собой ног, я понесся к лифтам – нежданно свалившуюся на меня свободу следовало использовать с толком!

Так же, не переходя на шаг, я доскакал до казармы и мигом взлетел наверх, в наш отсек. Когда пристраивал коробки со жратвой на стол, из своей каюты вышел заспанный командир:

– А где Паленый? – удивился он, поняв, что тот так и не зашел в отсек следом за мной.

– С милостивицами! – бросил я, спеша поскорей смыться, пока меня не пристроили к делу.

Так что едва услышал, как тот хмыкнул:

– Вот неуемный!

Что там Стояк говорил еще… или не говорил вовсе… осталось неизвестным – я уже несся на выход из казармы.

Потом пришлось потоптаться возле лифтов, ожидая пока народ рассосется – все ж времечко было послеобеденное, самое проходное.

Ну, и когда нетерпяк уже чуть не сожрал меня изнутри, я смог, наконец-таки, прорваться на темную сторону улицы и, соответственно, к пункту охраны, который для меня означал путь к желанной свободе.

Внутри задерживаться в приемном зале не стал и сразу прошел туда, где у меня был устроен тайник. Не сказать, что он был мне нужен, умом-то я понимал, что в покинутый пустой участок сроду никто не зайдет, но все же желание заныкать подальше свои ценности, заставило меня найти место поглуше, чем шкаф в проходной комнате.

Я его нашел. Бывшая раздевалка в самом дальнем углу, занимаемого древними хранами помещения, пришлась моему неуемному позыву «все спрятать» по душе. Ну, и в ней три ряда железных однотипных шкафчиков, имеющих еще и свой запор непосредственно.

Захочешь – не найдешь, тем более, что я активировал все замки разом.

Подойдя к «своему» шкафу, открыл и достал костюм с бластером, а потом решил еще раз перепроверить свой путь.

Не выходило, как бы я не уговаривал себя, что сегодня в моем распоряжении целых полдня, и я все, что задумал, успею. Коммуникатор по-прежнему выдавал мне путь до лифта в десять километров, а это выходило по времени только на дорогу порядка трех часов.

Да, где-то я мог и пробежать, как минимум на том участке, который уже проверил. Но ведь дальше все могло пойти и не так гладко! Может и живность где-то проявит себя, а то и завал обнаружится – я ведь не знал наверняка, были ли они на этом уровне.

Как ни крути, а среднее время все равно оставалось то же… в лучшем случае. И если учесть, что сейчас уже три пополудни, то и выходило, что к лифтам я доберусь ближе к шести. А что там еще с ними? Да, сигнал шел активный, но, кто знает, что могло случиться за такое время с непользованной техникой?! Может, элементарно, двери заржавели и их заклинило.

В общем, по всем прикидкам выходило, что сегодня я опять вряд ли попадаю к Сайрусу. Если только и правда, только проверить дорогу до лифтов и их работоспособность.

Да, я расстроился, но все же понимал, что с реальным раскладом не поспоришь.

Пока уговаривал себя, машинально разглядывал развернутую над браслетом схему Корабля. Запущенная в свободном режиме, она медленно вращалась передо мной, слегка мерцая покрытием сфероида рубки.

Там, на верхних уровнях, я бывал всего один раз, но до сих пор помнилось, как меня поразила внутренняя обстановка. На ум пришел урок от Сайруса и осознание, что именно то место, это космический корабль… с маленькой буквы. Всплыла в памяти угнетающая чернота самого космоса, настолько наглядно показанная мне на объемном экране, что я не совладал с собой и с сильнейшим головокружением рухнул с кресла. А ведь этот корабль летал там – один, в необъятной пустоте!

И именно это новое осознание, что вот, пойди и руку протяни, и под ней окажется тот самый, не боящийся космической глубины транспорт, подкинуло мне идею – действительно пойти и… хотя бы потрогать.

Два самых очевидных варианта, которые выдавала мне схема, я, подумав, отмел.

Что первое место, коммуникационный колодец, в самой середине Корабля – на Торговой площади, что второе, на бывшем внутреннем транспортном кольце, сейчас застроенном жилыми кварталами, скорее всего нынче были закрыты на механические замки, как и все, что постоянно пользовалось. В общем, я быстро понял, что для моих целей не подходило ничего, что располагалось на нижней палубе.

Так что мне пришлось отыскать ближайший возможный вход со второго уровня, то есть, с того, на котором я сейчас и находился.

Да, возможно имело смысл сунуться с нашего внутреннего транспортного кольца, надеясь, что там проход будет для меня открыт. Но, не желая рисковать и терять впустую время, я решил попытаться зайти в систему коллекторных тоннелей с более дальней позиции – с внешнего транспортного кольца.