Текст книги "Языковая структура"

Автор книги: Алексей Лосев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 37 страниц)

4. Предложения опасения

Предложения опасения, как оно и следует ожидать от динамического типа предложений, имеют своим основным модусом конъюнктив (с заменяющим его – после исторического времени – Opt. obliquus). Ведь в глаголах опасения, боязни и пр. безусловно содержится указание на другое действие, которого и боится субъект главного предложения. Конъюнктив тут (с заменяющим его Opt. obliquus) наиболее уместен. Однако боязнь и опасение, если их рассматривать не формально и абстрактно, а по их живому содержанию в каждом отдельном предложении, опять-таки выражаются с бесконечным количеством разного рода оттенков, часто приближающих эту боязнь и это опасение к простому раздумью или же простой констатации предмета боязни. В связи с этим насыщенная динамичность этого типа предложений начинает заметно слабеть и заметно приближаться к простой статичности. А вместе с тем возникает и возможность употребления в этих предложениях всех тех модусов, которые характерны для чисто статических предложений с hōti и hōs, т.е. indic., opt. с an и даже indic. praeterit. с an.

Стоит только употребить в главном предложении perfect, которое, как известно, указывает на нечто законченное и которое в данном случае уже не способствует выражению боязни в качестве чего-то развивающегося, как уже соответствующее придаточное предложение опасения начинает иметь вместо конъюнктива индикатив.

Xen. Cyrop. II 3, 6: «боюсь, что я буду в общении (indic. fut.) с чем-нибудь другим больше, чем с добром».

Или стóит только опасение и боязнь снизить до степени просто некоторого мнения или убеждения, как уже индикатив тоже получает свое место: «Смотри (прими меры), как бы ты не ошибался» (coni. praes). «Смотри, не ошибаешься ли ты» (indic. praes.). Точно так же, если предмет боязни относится к прошлому, то боязнь тоже слабеет, и мы опять получаем индикатив.

Hom. Od. V, 300: «Боюсь, что богиня все сказала непреложно» (ind. aor.).

Наконец, предложение опасения прямо может стоять с hōti и hopōs на манер повествовательных предложений и иметь все относящиеся к этим последним модусы. Конечно, в этом случае боязнь ослабевает до степени боязливого мнения или высказывания с опасением. После глаголов боязни возможен также условный период. Opt. с an вполне возможен в предложениях опасения, зависящих, например, от условного предложения; an в этом случае будет выражать как раз эту зависимость опасения от соответствующих условий. Ср. Xen. Anab. VI, I, 28. Даже Indic. praeterit. с an, т.е. modus irrealis, отнюдь не чужд предложениям опасения, когда имеется намерение выразить боязнь, которая могла бы возникнуть в прошлом при известных обстоятельствах. Однако едва ли нужно доказывать, что такая конструкция очень редка. У Гомера Il. IX 244 в предложении опасения стоит даже просто оптатив в желательном смысле.

Необходимо отметить, что в предложениях опасения союзами могут быть hopōs mē (особенно после глаголов scopein, horan, phylattesthai, eylabesthai), ei в смысле «ли», hōs и иногда hopōs для выражения боязни в смысле простого мнения или суждения, hoti – для выражения причины боязни, hōste – для выражения последствий боязни, а также вопросительные местоимения, как tis или pōs. Наконец, предложения опасения могут выражаться и без всякого союза, при помощи инфинитива или причастия.

В итоге необходимо сказать, что предложения опасения являются также замечательным образцом определяемых придаточных предложений, относительно модусов которых нельзя заранее выставить ни одного обязательного правила и модусы которых зависят исключительно от намерения пишущего или говорящего так или иначе трактовать семантику управляющего глагола.

5. Предложения цели

Как и следует ожидать, предложение цели, будучи ярко выраженным динамическим предложением, обязательно требует постановки конъюнктива после главного времени и заменяющего его opt. obliquus после исторического времени. Правда, вовсе не обязательно, чтобы управляющий глагол в данном случае сам по себе содержал в себе большую динамику или резкую направленность действия. Ведь управляющий глагол надо брать вместе с его союзом; наличные здесь союзы цели уже во всяком случае отличаются очень резкой направленностью действия, а именно целевым устремлением.

То, что в формальном отношении здесь фактически имеет место большая путаница, легко объясняется каждый раз, как только мы вникнем в значение управляющего глагола. Если управляющий глагол, формально стоящий в главном времени, на самом деле говорит о прошедших событиях и управляется только ради наглядности речи или говорит о действии заведомо нереальном, то вполне понятно, что после такого главного времени в предложении цели оказывается не конъюнктив, а оптатив (так оно часто и бывает у историков, и особенно у Фукидида). Равным образом, если в главном предложении мы имеем историческое время, но эта историческая форма имеет значение настоящего или указывает на наличие прошедших действий в виде тех или иных результатов в настоящее время, то и здесь вполне понятно, что после такого исторического времени стоит не оптатив, но конъюнктив. Точно так же и конъюнктив и оптатив в предложениях цели сколько угодно могут ставиться с частицей an, вносящей здесь, как и всегда, момент обусловленности, момент зависимости достижения цели от тех или иных условий, так что в этих случаях или прямо стоит в непосредственном соседстве условное предложение или оно по крайней мере подразумевается. Одновременное наличие конъюнктива и оптатива в стоящих рядом предложениях цели и зависящих от одного и того же главного предложения, после того что мы сказали выше о свободе модусов в греческом синтаксисе, тоже ровно ничего не содержит в себе неожиданного и является еще новым доказательством примата выражения объективной ситуации в греческом синтаксисе над зависимостью формально-грамматической и логической.

Однако – и это тоже в полном соответствии с предыдущим – целенаправленность действия в придаточном предложении может иметь самую разнообразную степень и, в частности, может разрежаться до простого указания на то или иное будущее. Так, подобно предложениям стремления, мы нередко встречаем в предложениях цели тоже hopōs (редко с hōs) с Ind. fut. Это особенно заметно у Гомера после ophra (иногда hopōs и mē), но попадается также и у аттиков после hopōs (и очень редко после hōs и mē).

Xen. Cyrop. II I, 21: «И питаются они не чем другим, как только чтобы сражаться (ind. fut.) за питающих».

Точно так же направленность в предложении цели может падать еще больше, именно до полной ирреальности, что бывает в предложениях цели, зависящих от таких предложений, в которых выражается неисполнение или неисполнимое намерение или желание, т.е. после Indic. praeter. с an после edei, chrēn и других выражений необходимости в прошлом, после предложений с eithe, ei gar, ophelon (выражающих неисполнимое желание). В таких случаях в предложениях цели ставится не конъюнктив, а индикатив исторического времени (очень редко с an). Союзами в предложениях цели в данном случае являются hina, hōs, реже – hopōs (в прозе почти исключительно hina, и только в отдельных случаях другие союзы).

Xen. Anab. VII 6, 23: «Нужно было бы тогда взять залог, чтобы он, даже если и захотел бы, не смог бы (indic. imperf.) обмануть».

Plat. Prot. 335: «Тебе нужно было бы согласиться с нами… чтобы возникло (indic. imperf.) общение»;

Arist. Vesp. 961: «Я хотел бы даже, чтобы он был грамотным в тех целях, чтобы он не писал (indic. aor.) злонамеренных речей».

Таким образом, хотя в предложениях цели действительно чаще всего стоит конъюнктив, а после исторического времени управляющего глагола косвенный оптатив, ни в коем случае нельзя превращать это школьное правило в неподвижную метафизическую абстракцию и нельзя думать, что тут невозможны никакие другие модусы. Собственно говоря, о модусах в предложениях цели, как, впрочем, и о модусах во всех других предложениях, по-гречески невозможно выставлять те или иные априорные правила, которые бы имели всегда одно и то же категорическое значение. Все дело заключается в том, что сама целенаправленность, о которой идет речь в предложениях цели, может пониматься и выражаться с бесконечно разнообразной степенью интенсивности, начиная от категорической волевой устремленности и кончая вялым и бессильным представлением о возможном или даже невозможном достижении цели. Поэтому конъюнктив и заменяющий его после исторического времени управляющего глагола косвенный оптатив – это только пункт всей теории финальных предложений и только наиболее ярко и грубо бросающееся в глаза представление цели.

Стоит сделать только один шаг к ограничению этой целевой интенсивности и мыслить ее не в чистом виде, но как предполагающую для себя какое-нибудь условие, – и вместо простого конъюнктива мы уже получаем конъюнктив с модальной частицей. И напрасно думают, что конъюнктив с an тут является огромной редкостью, которую вполне можно было бы игнорировать. У Гомера, например, простой конъюнктив в предложениях цели встречается всего только в два раза чаще, чем конъюнктив с частицей an. Но можно пойти и дальше в ослаблении целенаправленной интенсивности. Можно цель довести до простого представления о цели и свести ее на некое простое допущение или произвольное предположение. Тогда в предложениях цели сколько угодно ставьте оптатив; и это будет не тот косвенный оптатив, который, как мы сказали, заменяет собою конъюнктив после исторического времени управляющего глагола, и не тот оптатив, который возможен здесь в силу модальной абстракции, а самый настоящий гипотетический оптатив, совершенно независимый от времени управляющего глагола и, может быть, только содержащий в себе оттенок желания. Конечно, такой оптатив в предложениях цели весьма редок, поскольку в жизни редко попадаются случаи, чтобы активная цель изображалась в виде слабосильного пожелания. Ведь если вы хотите выразить слабосильное пожелание чего-нибудь, тогда не нужно употреблять предложение, выражающее активное достижение цели. Поэтому не удивительно, что такой оптатив в предложениях цели часто вызывал сомнение и у древних переписчиков и у редакторов нового времени, печатавших древние рукописи. Твердо и определенно такой оптатив мы встречаем главным образом у Аристофана.

Но повторяем, целевую интенсивность можно уменьшать сколько угодно. Можно оптативное произвольное допущение в свою очередь поставить в зависимость от того или иного условия, – тогда в предложениях цели ставьте оптатив с an. Можно из понятия цели вообще отбросить все то, что существенно для понятия цели, т.е. целенаправленность и самый процесс достижения цели. Тогда цель превратится просто в некоторое будущее событие; и вы совершенно не ошибетесь, если в соответствии с этим поставите в предложении цели самый обыкновенный индикатив будущего времени. Конечно, нечего и говорить, что такое явление довольно редко по вполне понятной причине. Но, например, Гомер очень любит предложения цели с индикативом (правда, не в гимнах). У трагиков насчитали таких случаев – 9, у Аристофана – 12, у Геродота – 1, у Фукидида – 1, у Ксенофонта – 6, у Платона – 3. Очень редко у ораторов.

Наконец, достижение цели можно превратить в прямую его противоположность, и можно говорить об ирреальной цели, или об ирреальном достижении цели. Тогда в предложении цели необходимо ставить индикатив прошедшего времени. Так, после выражения неисполненного желания в прошлом, цель этого желания, которая тоже остается недостигнутой, как раз выражается при помощи индикатива прошедшего времени. То же бывает и вообще после всякой ирреальности в главном предложении.

Таким образом, в предложениях цели возможны решительно все модусы, какие только существуют; и все зависит только от общей семантики данного сложного предложения, т.е. от степени целенаправленности в управляющем глаголе.

6. Итог и общие выводы из четвертого закона

Если бросить общий взгляд на эту группу определяемых придаточных предложений, т.е. на предложения субстантивные и финальные, то мы можем прийти к некоторым выводам, которые облегчают нам понимание этих запутаннейших глав греческого синтаксиса.

Во-первых, эти определяемые предложения, как и вообще всякие придаточные предложения в греческом языке, допускают почти все существующие в греческом языке модусы.

Во-вторых, так же как и в определяющих предложениях, все возможные здесь модусы употребляются неодинаково часто, но употребительность или частота употребления того или иного модуса зависит здесь не от типа данного придаточного предложения, а от семантики соответствующего главного предложения.

В-третьих, разную употребительность модусов в этих предложениях схематически можно изобразить так:

1) подавляющее количество статических модусов и очень редкий динамический модус – общесубстантивные предложения (т.е. все дополнительные, кроме предложений стремления и опасения);

2) подавляющее количество статических модусов и довольно большое количество динамических – предложения стремления;

3) подавляющее количество динамических модусов и довольно большое количество статических – предложения цели;

4) подавляющее количество динамических модусов и очень редкие статические модусы – предложения опасения.

В-четвертых, разная употребительность тех и других модусов в этих предложениях зависит исключительно от семантики главного предложения. Общесубстантивные предложения связаны с такими главными предложениями, которые отличаются описательным, констатирующим, регистрирующим характером, почему они почти и не требуют наступления нового действия, т.е. введения конъюнктива. Предложения опасения, наоборот, отличаются своей устремленностью к предметам страха, почему и требуют фиксации наступления соответствующих устрашающих действий, т.е. преимущественно введения конъюнктива. Что же касается предложений стремления и предложений цели, то, как это легко сообразить, статические и динамические модусы смешиваются здесь гораздо смелее. Причем в первых преобладает статика (потому что аттики понимали стремление более уравновешенно и интеллектуалистично), во вторых же преобладает динамика (потому что всякое достижение цели требует специальных усилий).

В-пятых, собственно говоря, не существует никаких априорных правил для употребления тех или других модусов в придаточных предложениях, и традиционные учебники слишком спешат с установлением таких правил. Единственное правило, которое может считаться здесь безукоризненным, это – только наш четвертый закон о зависимости модуса определяемого предложения от управляющего глагола в этом предложении. Поэтому пишущему или говорящему предоставляется в греческом языке огромная свобода в употреблении модусов определяемого предложения. Все зависит от того, как пишущий или говорящий понимает свое главное предложение и какую интенсивность мыслит он в направленности действия управляющего глагола.

И, наконец, в-шестых, если поставить вопрос об отдельных типах статических и об отдельных типах динамических модусов, то эмпирическое исследование устанавливает здесь следующее соотношение. Тут можно употребить и менее точную формулировку, но зато более соответствующую ходячим нормам языка, и более точную формулировку, но зато вмещающую и более редкие случаи и потому менее применимую на практике. Дадим сначала первую формулировку.

Что касается статических модусов, то в дополнительных предложениях они употребляются все целиком; в предложениях опасения уже отпадают статические модусы желания (так как желательность противоречит боязни); в предложениях стремления список статических модусов продолжает сокращаться, так как здесь немыслим ирреальный модус, ввиду своего противоречия с самим фактом стремления, и, наконец, в предложениях цели очень сильно тускнеют мало совместимые с понятием цели гипотетический и потенциальный модусы и остается возможным только один реальный модус. В отношении же динамических модусов необходимо отметить, что употребление их в определяемых предложениях ограничивается той специальной семантикой, которой обладает управляющий глагол: в предложениях цели, естественно, возможен только по преимуществу финальный конъюнктив; в предложениях опасения – по преимуществу только волюнтативный, поскольку в своих глаголах боязни грек всегда выражал не просто только боязнь, но и свою волю к преодолению предметов этой боязни; в предложениях стремления, и это опять-таки вполне естественно, возможен по преимуществу только футуральный конъюнктив; и только в общедополнительных предложениях возможны любые динамические модусы, но это только – с превращением всего придаточного предложения в главное и с погашением дополнительного союза до двоеточия или кавычек.

Дадим теперь другую, более точную формулировку употребления модусов в определяемых придаточных предложениях, более точную, но практически, быть может, менее удобную для запоминания.

1) Все статические модусы суждения более или менее употребительны в определяемых придаточных предложениях. Но а) гипотетический оптатив употребителен здесь меньше всего и является огромной редкостью потому, что произвольное допущение есть как раз то, что наименее поддается определению, а мы здесь имеем дело именно с определяемым придаточным предложением. Кроме того, б) ирреальный модус, т.е. индикатив с модальной частицей, противоречит по своему смыслу самому понятию стремления и потому не употребим в предложениях стремления и намерения. Наконец, в) статические модусы желания, строго говоря, тоже не употребительны в определяемых придаточных предложениях, поскольку они, как и гипотетический оптатив, тоже плохо поддаются воздействию со стороны главного предложения. Более или менее можно говорить об употреблении только желательного оптатива, да и то только в субстантивных предложениях, да и в этих последних только путем превращения их в главные предложения. Все же конъюнктивные определяемые придаточные предложения выражают гораздо более значительную интенсивность действия, чем это способен дать opt. desiderat., не говоря уже об opt. concess.

Все остальные статические модусы можно употреблять без всякого ограничения и руководствуясь только собственным намерением отразить ту или иную выражаемую ими объективную ситуацию.

Что же касается динамических модусов, то в субстантивных предложениях они, строго говоря, не употребимы, так как они выражают активное наступление действия; субстантивные же предложения являются только инертным придатком главного предложения. В субстантивных предложениях возможен, правда, ингрессивный конъюнктив, но это – ценою превращения зависимого субстантивного предложения в независимое. В прочих же определяемых предложениях, т.е. в предложениях стремления, опасения и цели, из динамических модусов ставится только тот конъюнктив, который строго соответствует основному направлению управляющего глагола, т.е. в предложениях стремления ставится футуральный, в предложениях опасения – волюнтативный (точнее можно было бы сказать – прогибитивный) и в предложениях цели – финальный конъюнктив. Никакие другие конъюнктивы в этих предложениях невозможны ввиду их противоречия с основной семантикой управляющего глагола.

§ 5. Методические замечания

1. Понятие придаточного предложения

Намереваясь разобраться в вопросах о соотношении модусов и типов придаточных предложений, мы сталкиваемся прежде всего с вопросом о том, что такое придаточное предложение и что такое модус. Состояние грамматической традиции в этом отношении мало удовлетворительное. Начнем с понятия придаточного предложения.

В науке уже не раз поднимался вопрос о неудовлетворительности традиционного учения о придаточном предложении; и эта неудовлетворительность чувствуется на материалах греческого языка очень остро. Дело в том, что союзы, вводящие придаточные предложения (а это есть основной признак придаточности), находятся в греческом языке в состоянии бросающейся в глаза семантической текучести, не говоря уже об их текучести исторической. Во многих греческих союзах еще чувствуется их местоименное или наречное происхождение; и часто трудно бывает разобрать, где перед нами сочинение и где подчинение.

Наши учебники не находят нужным разъяснять учащимся, что консекутивный союз hōste только очень поздно стал действительно союзом следствия, что в своей основе он – союз сравнения и что этот сравнительный оттенок так никогда и не исчез из его семантики, даже в наиболее цветущую эпоху языка. А отсутствие такого понимания консекутивного союза весьма затрудняет для учащегося и усвоение модальных особенностей предложений следствия. Если бы учащийся с самого начала знал подлинную семантику этого союза, его не удивляло бы то обстоятельство, что предложения следствия часто фигурируют в греческом языке как самые обыкновенные независимые предложения и что, следовательно, в нем возможны решительно все те модусы, которые употребляются и в независимом предложении. То же самое происходит и с дополнительным союзом hoti, о котором слишком поспешно думают как о подчинительном союзе, несмотря на его общеизвестную близость к сочинительности у Гомера и несмотря на то, что его семантика часто падает до простого двоеточия или кавычек. Этот союз, кроме того, известен и как союз причины, и даже как союз следствия. Большое внимание к истории этого союза тоже облегчило бы для учащихся понимание всей той огромной свободы употребления модусов, которой отличается дополнительное предложение. Такой союз, как epei, одни раз имеет значение временное, другой раз – причиненное, третий раз – почти что условное, а то и просто перестает быть подчинительным союзом. Приписывание всем таким союзам раз навсегда данного неподвижного значения превращает грамматику в мертвую схоластику; и для каждого отдельного случая учащемуся приходится зазубривать то или иное значение данного союза в полном отрыве от всех других его значений.

Таким образом, сама придаточность должна быть рассматриваема как категория становящаяся, текучая и в историческом и в систематическом плане. А тогда нельзя спешить и с установкой модусов в придаточных предложениях, поскольку модальность может иметь разное значение и разное употребление в зависимости от смысла самого придаточного предложения. Мы не говорим о том, что вся теория придаточного предложения в греческом языке должна быть построена сразу же, сегодня же, и что сегодня же надо ввести эту теорию в учебники и требовать ее от учащихся в классах и аудиториях. Но мы считаем, что уже давно пора приступить к созданию новой теории придаточного предложения и пора начать вводить ее наиболее твердые и безукоризненные элементы в практику обучения.

Мы указали только на одну важнейшую особенность придаточного предложения, а именно, – на разную степень придаточности, начиная от твердого и определенного подчинения и кончая самым слабым сочинением, превращающим придаточное предложение в главное. Однако это не значит, что нет никаких других коррективов для традиционного топорного и неповоротливого толкования придаточных предложений.

Если не ограничиваться только формально-грамматическим выражением, то сплошь и рядом два или несколько независимых предложений, следующих друг за другом бессоюзно, оказываются во внутреннем подчинении, так что одно из них приходится считать главным, другое же – придаточным. Часто бывает, что придаточное предложение, формально подчиненное главному, на самом деле, по своему смыслу, является главным, а то, которому оно подчинено, – придаточным. Очень часто два или несколько сочиненных предложений отнюдь не все являются независимыми, и одно или несколько из них являются придаточными, а сочинительный союз имеет ярко выраженный смысл подчинения. Даже такой невинный сочинительный союз, который мы формально переводим с греческого как «и», имеет решительно все оттенки и сочинения и подчинения, так что соответствующее сложносочиненное предложение оказывается, по сути говоря, сложноподчиненным. Многие союзы, кроме своего обычного значения, имеют еще и другие значения: союз времени «когда» часто имеет значение «так как», а «так как» имеет значение «же»; условный союз «если» часто имеет не условный, а сопоставительный смысл; у Гомера коррелятивные выражения главного и придаточного предложений бывают весьма разнородными (союзу времени главного предложения соответствует в придаточном предложении, например, союз следствия) и пр. Огромная синтаксическая роль принадлежит таким элементам предложения, как пауза и интонация.

От постановки всех этих проблем мы, конечно, должны здесь отказаться, поскольку все это является предметом отдельных и специальных исследований. Не нужно только думать, что заниматься этими проблемами есть привилегия только очень узкого круга специалистов. Кто переводил с учащимися в аудитории хотя бы только Гомера, тот прекрасно знает, что все эти проблемы сочинения и подчинения возникают на каждом шагу уже при элементарном обучении греческому языку. И это означает, что уже давным-давно назрела необходимость разрешения этих проблем в плане научной систематики, а не только применительно к пониманию того или другого стиха из Гомера. Из всей этой обширнейшей проблематики придаточного предложения в греческом языке мы коснемся только самого главного, да и то лишь небольшой доли этого главного.